Текст книги "Сердце дыбом"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

VIII

135 апруста

Жакмор толкнул входную дверь; Слява как раз одевался. Он только что выкупался в массивной золотой ванне и теперь облачался в великолепное парчовое домашнее платье. Золото было повсюду, внутреннее убранство ветхой лачуги казалось отлитым из единого слитка драгоценного металла. Золото лежало в сундуках, в вазах и тарелках, на стульях, столах, все было желтым и блестящим. В первый раз это зрелище Жакмора поразило, но теперь он смотрел на него с тем же безразличием, с которым воспринимал все, что не имело прямого отношения к его маниакальной деятельности; то есть он его просто не замечал.

Слява поздоровался и выразил удивление по поводу внешнего вида психиатра.

– Я дрался, – пояснил Жакмор. – На спектакле кюре. Дрались все. И он сам тоже, но не по правилам. Вот почему остальные вмешались.

– Чудесный повод, – проронил Слява и пожал плечами.

– Я… – начал Жакмор. – Э-э… Мне немного стыдно; ведь я тоже дрался. Раз я все равно шел к вам, то решил заодно занести денежку…

Он протянул ему стопку золотых монет.

– Естественно… – с горечью прошептал Слява. – Быстро же вы освоились. Приведите себя в порядок. Не беспокойтесь. Я забираю ваш стыд.

– Спасибо, – сказал Жакмор. – А теперь, может быть, мы продолжим наш сеанс?

Слява высыпал золотые монеты в ярко-красную салатницу и молча лег на низкую кровать, стоящую в глубине комнаты. Жакмор сел рядом.

– Ну, рассказывайте, – попросил он. – Расслабьтесь и приступайте. Мы остановились на том, как вы, учась в школе, украли мяч.

Слява провел рукой по глазам и заговорил. Но Жакмор стал слушать старика не сразу. Он был заинтригован. Когда Слява подносил руку ко лбу, психиатру показалось – может быть, привиделось? – что сквозь старческую ладонь просвечивают лихорадочно бегающие глаза пациента.

IX

136 апруста

Случалось, Жакмор ощущал себя интеллектуалом; в такие дни он удалялся в библиотеку Ангеля и читал. Там хранилась только одна книга – больше чем достаточно – превосходный энциклопедический словарь, в котором Жакмор находил, систематизированными и расположенными в алфавитном либо смысловом порядке, основные элементы всего того, из чего обычно составляются – в объеме, к сожалению, столь угрожающем – обычные библиотеки.

Как правило, он останавливался на странице с флагами, где было много цветных картинок и очень мало текста, что позволяло мозгу расслабиться и отдохнуть. В тот день одиннадцатый стяг слева – окровавленный зуб на черном фоне – навел его на мысль о крохотных диких гиацинтах, прячущихся в лесу.

X

1 июбря

Тройняшки играли в саду, подальше от дома. Они нашли хорошее место, где всего хватало в равной степени: камней, земли, травы и песка. Все присутствовало в любом состоянии: тенистом и солнечном, каменном и растительном, твердом и мягком, сухом и мокром, живом и мертвом.

Говорили мало. Вооружившись железными лопатками, копали, каждый для себя, ямы четырехугольной формы. Время от времени лопатка натыкалась на интересный предмет, который вытаскивался его обладателем на свет Божий и занимал свое место в кучке ранее зарегистрированных находок.

Копнув раз сто, Ситроэн остановился.

– Стоп! – скомандовал он.

Жоэль и Ноэль выпрямились.

– У меня зеленый, – сказал Ситроэн.

Он показал братьям маленький сверкающий шарик с изумрудным отливом.

– А у меня черный, – сказал Жоэль.

– А у меня золотой, – сказал Ноэль.

Они составили треугольник. Предусмотрительный Ситроэн соединил камешки соломинками. Затем каждый уселся у вершины треугольника и стал ждать.

Вдруг земля в середине треугольника провалилась. Из образовавшейся дыры показалась крохотная белая рука, за ней другая. Пальцы уцепились за края отверстия, и на поверхности появилась светлая фигурка сантиметров в десять ростом. Это была маленькая девочка с длинными белыми волосами. Дюймовочка послала каждому из тройняшек по воздушному поцелую и начала танцевать. Она покружилась несколько минут, не преступая границ треугольника. Потом внезапно остановилась, посмотрела на небо и ушла под землю так же быстро, как появилась. На месте трех самоцветов остались обычные маленькие камешки. Ситроэн встал и раскидал соломинки.

– Мне надоело, – объявил он. – Поиграем во что-нибудь другое.

Жоэль и Ноэль вновь принялись копать.

– Я уверен, что мы еще много чего найдем, – сказал Ноэль.

При этих словах его лопатка наткнулась на что-то твердое.

– Какой здоровый, – удивился он.

– Покажи! – сказал Ситроэн.

Он лизнул красивый желтый камень с блестящими прожилками, чтобы проверить на вкус то, что показалось привлекательным на вид. Земля заскрипела под языком. Было почти так же вкусно, как и красиво. В углублении камня приклеился маленький желтый слизняк. Ситроен посмотрел на него и пояснил:

– Это не тот. Ты, конечно, можешь его съесть, но это ничего не даст. Чтобы взлететь, нужен голубой.

– А бывают голубые? – спросил Ноэль.

– Да, – ответил Ситроэн.

Ноэль попробовал слизняка. Вполне съедобно. Уж во всяком случае лучше чернозема. Мягкий. И скользкий. В общем, хороший.

Тем временем Жоэль просунул черенок лопатки под тяжелый валун и приподнял его. Два черных слизняка.

Одного он протянул Ситроэну, который с интересом осмотрел добычу и тут же отдал ее Ноэлю. Второго Жоэль попробовал сам.

– Так себе, – сообщил он. – Как тапиока.

– Да, – подтвердил Ситроэн, – но вот голубые – действительно вкусные. Как ананас.

– Правда? – спросил Жоэль.

– А потом – раз – и полетел, – добавил Ноэль.

– Сразу не летают, – обрезал Ситроэн. – Сначала нужно поработать.

– Вот было бы здорово, – размечтался Ноэль, – сначала поработать, найти парочку голубых и сразу же полететь.

– О! – воскликнул Жоэль, продолжавший все это время копать. – Я нашел красивое молодое зерно.

– Покажи, – сказал Ситроэн.

Зерно было огромное, величиной с грецкий орех.

– Нужно на него плюнуть пять раз, – сказал Ситроэн, – и оно прорастет.

– Точно? – спросил Жоэль.

– Точно, – ответил Ситроэн. – Но его нужно положить на влажный листок. Жоэль, принеси листок.

Из зерна выросло крохотное деревце с розовыми листочками.

Между его звенящими серебряными ветвями порхали певчие птички. Самая крупная из них была не больше ногтя на мизинце Жоэля.

XI

347 июбря

– Шесть лет, три дня и два часа назад я приехал в это чертово место, чтобы похоронить себя заживо, – жаловался Жакмор своему отражению в зеркале.

Борода сохраняла среднюю длину.

XII

348 июбря

Жакмор уже собирался уходить, когда в коридоре появилась Клементина. В последнее время он ее почти не видел. В последние месяцы. Дни утекали так постоянно и незаметно, что он терял им счет. Клементина его остановила.

– Куда это вы собрались?

– Как всегда, – ответил Жакмор. – К своему старому другу Сляве.

– Вы продолжаете его психоанализировать? – спросила она.

– Гм… да.

– Так долго?

– Я должен провести полный психоанализ.

– У вас, по-моему, голова распухла, – заметила Клементина.

Он немного отодвинулся назад, почувствовав в ее дыхании явный запах гнили.

– Возможно, – согласился психиатр. – Зато Слява становится все прозрачнее и прозрачнее, и это начинает меня беспокоить.

– Да уж, не радует, судя по вашему виду, – продолжала Клементина. – А ведь вы так долго искали подходящую кандидатуру!

– Все мои кандидатуры отпали одна за другой, – сказал Жакмор. – Так что пришлось довольствоваться Слявой. Но, смею вас заверить, содержимое этой черепной коробки ни одного психоаналитика не обрадует.

– Вам еще долго? – поинтересовалась Клементина.

– Что?

– Ваш психоанализ продвинулся далеко?

– Да, не близко, – ответил Жакмор. – Вообще-то я с беспокойством ожидаю того момента, когда смогу дойти до самых мельчайших деталей. Но все это неинтересно. А вы, что с вами сталось? Вас совсем не видно в столовой. Ни в обед, ни в ужин.

– Я ем в своей комнате, – с удовлетворением произнесла Клементина.

Ах, вот как? – отозвался Жакмор.

Он оглядел ее фигуру.

– Кажется, вам это пошло на пользу, – промолвил он.

– Теперь я ем только то, на что имею право, – сказала Клементина.

Жакмор отчаянно искал тему для разговора.

– А как настроение, хорошее? – невпопад спросил он.

– Даже не знаю. Так себе.

– А что такое?

– Честно говоря, я боюсь, – пояснила она.

– Чего именно?

– Я боюсь за детей. Постоянно. С ними может случиться невесть что. И я это себе представляю. Причем ничего сложного я не выдумываю; я не забиваю себе голову чем-то невозможным или несуразным; нет, но даже простого перечня того, что может с ними произойти, достаточно, чтобы свести меня с ума. И я не могу избавиться от этих мыслей. Разумеется, я даже и не думаю о том, что им угрожает вне сада; к счастью, они еще не выходят за его пределы. Пока я стараюсь не думать дальше ограды, у меня и без этого голова идет кругом.

– Но они ничем не рискуют, – сказал Жакмор. – Дети более или менее осознают, что для них хорошо, и почти никогда не ошибаются в своих поступках.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверен, – сказал Жакмор. – Иначе ни вы, ни я здесь сейчас не находились бы.

– Пожалуй, – согласилась Клементина. – Но эти дети так отличаются от других.

– Да, конечно.

– И я так их люблю. Я так их люблю, что передумала обо всем, что может с ними случиться в этом доме и в этом саду, и это начисто отбило у меня сон. Вы даже не можете себе представить, как все опасно. И какое это испытание для матери, которая любит своих детей так, как их люблю я. А в доме столько дел, —и я не в состоянии все время за ними ходить и присматривать.

– А служанка?

– Она глупа, – сказала Клементина. – С ней они в еще большей опасности, чем без нее. Она ничего не чувствует, и я предпочитаю держать детей как можно дальше от нее. Она совершенно безынициативна. Вот как выйдут они со своими лопатками в сад, и начнут копать, и докопаются до нефтяной скважины, и нефть как брызнет и затопит их всех, а служанка и сделать ничего не сможет. Меня просто трясет от ужаса! Ах! Как я их люблю!

– Да, действительно, вы в своих предвидениях учитываете все, – отметил Жакмор.

– Меня волнует еще кое-что, – продолжала Клементина. – Их воспитание. Меня колотит от одной мысли, что они пойдут в деревенскую школу. И речи быть не может, чтобы они туда ходили одни. Но я не могу отправить их с этой девицей. С ними обязательно что-нибудь случится. Я поведу их сама; время от времени вы сможете меня подменять, если дадите слово, что будете очень внимательны. Нет, все-таки сопровождать их должна только я. Пока еще можно не задумываться всерьез об их учебе, они для этого слишком малы; мысль о том, что они выйдут за ограду сада, меня так пугает, что я еще не осознала опасность, которая в этом таится.

– Пригласите репетитора, – предложил Жакмор.

– Я об этом уже думала, – ответила Клементина, – но должна вам признаться: я ревнива. Это просто глупо, но я никогда не допущу, чтобы они привязались к кому-нибудь еще, кроме меня. Ведь если репетитор будет хорошим, они обязательно привяжутся к нему; если он будет плохим, то отдавать ему своих детей я не собираюсь. Да и вообще я не очень доверяю школе, но, по крайней мере, там есть учитель; проблема же с репетитором мне представляется практически неразрешимой.

– Вот кюре – типичный репетитор… – вставил Жакмор.

– Я не очень религиозна, так чего ради мои дети должны быть религиозными?

– Думаю, что с этим кюре им бояться нечего, – возразил Жакмор. – У него довольно здравые представления о религии, и вероятность обращения детей в веру минимальна.

– Кюре утруждать себя не станет, – отрезала Клементина, – а вопрос остается открытым. Им придется ходить в деревню.

– Но в конце концов, – заметил Жакмор, – если так подумать, по этой дороге машины никогда не ходят. Даже если и ходят, то совсем редко.

– Вот именно, – подхватила Клементина. – Так редко, что теряешь бдительность, и если случайно проедет редкая машина, это будет еще опаснее. При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

– Вы рассуждаете как Святой Делли, – сказал Жакмор.

– Перестаньте издеваться, – осадила его Клементина. – Нет, в самом деле, я не вижу другого выхода: я буду сопровождать их туда и обратно. Что же вы хотите, если любишь детей, приходится идти на какие-то жертвы.

– Вы жертвовали куда меньше, когда бросали их без полдника и уходили карабкаться по скалам, – ввернул Жакмор.

– Я этого не помню, – возразила Клементина. – Но если я это и делала, то, значит, была нездорова. А вы могли бы об этом и не вспоминать. Это было еще при Ангеле; уже одно его присутствие выводило меня из себя. Но теперь все изменилось, и ответственность за их воспитание полностью лежит на мне.

– Вы не боитесь, что они станут слишком зависимыми от вас? – смущенно спросил психиатр.

– Что может быть естественнее? Дети заменяют мне все, в них смысл всей моей жизни; и вполне естественно, что они привыкают полагаться на меня при любых обстоятельствах.

– Но несмотря на все, – сказал Жакмор, – мне кажется, вы преувеличиваете опасность… При желании вы будете видеть ее повсюду; ну, вот, например… меня удивляет, что вы разрешаете им пользоваться туалетной бумагой; они могут поцарапаться, и кто знает, вдруг женщина, заворачивающая рулон, отравила свою семью мышьяком, предварительно взвесив точную дозу на первом попавшемся листе бумаги, этот лист пропитывается ядом и представляет большую опасность… при первом же прикосновении один из ваших мальчуганов падает без чувств… Вы бы еще им задницы вылизывали…

Она задумалась.

– А знаете, – протянула она, – животные проделывают это со своими детенышами… может быть, по-настоящему хорошая мать должна делать и это…

Жакмор посмотрел на нее.

– Я полагаю, что вы действительно их любите, – серьезно сказал он. – И если как следует подумать, то эта история с мышьяком" представляется вполне вероятной.

– Это ужасно, – всхлипнула Клементина и разрыдалась. – Я не знаю, что делать… не знаю, что делать…

– Успокойтесь, – сказал Жакмор, – я вам помогу. Я только сейчас понял, насколько эта проблема сложна. Но все уладится. Поднимайтесь к себе и ложитесь.

Она направилась к лестнице.

– Вот это страсть, – сказал себе Жакмор, выходя на дорогу.

Ему захотелось как-нибудь ее испытать. Но пока оставалось лишь за ней наблюдать.

Между тем некая мысль не давала ему покоя; и как же ее сформулировать? Мысль неопределенная. Неопределенная мысль. В любом случае, было бы интересно узнать, что об этом думают сами дети. Но время пока еще терпело.

XIII

7 окткабря

Они играли на лужайке под окнами материнской комнаты. Клементина все реже и реже разрешала им удаляться от дома. Вот и сейчас она не спускала с них глаз, следила за их жестами, угадывала выражение их лиц. Жоэль казался менее подвижным, чем обычно, вяло плелся, еле успевая за остальными. В какой-то момент он остановился, пощупал свои штанишки и растерянно посмотрел на братьев. Они принялись пританцовывать вокруг него, словно он сообщил им что-то очень смешное. Жоэль начал тереть кулаками глаза, было видно, что он заплакал.

Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в считанные секунды очутилась на лужайке.

– Что с тобой, моя радость?

– Живот болит! – плаксиво протянул Жоэль.

– Что ты ел, мой ангелочек? Эта идиотка опять тебя накормила какой-то гадостью?

Широко расставив ноги, Жоэль вбирал в себя живот и выпячивал попу.

– Я обкакался! – выкрикнул он и расплакался. Ситроэн и Ноэль скорчили презрительные рожи.

– Молокосос! – процедил Ситроэн. – Он все еще делает в штаны.

– Молокосос! – повторил Ноэль.

– Что же вы?! – пристыдила их Клементина. – Будьте с ним поласковей! Он не виноват. Пойдем, мой хороший, я тебе надену чистые красивые штанишки и дам ложечку опиумного эликсира.

Ситроэн и Ноэль замерли от удивления и зависти.

Обласканный Жоэль поплелся за Клементиной.

– Ничего себе! – высказался Ситроэн. – Он делает в штаны, и ему еще дают умного ликсиру.

– Да, – согласился Ноэль. – Я тоже хочу.

– Я попробую какнуть, – сказал Ситроэн.

– Я тоже, – сказал Ноэль.

Они поднатужились, покраснели от напряжения, но ничего не получилось.

– Я не могу, – сказал Ситроэн. – Только чуть-чуть писнул.

– Ну и ладно, – сказал Ноэль. – Не будет нам ликсира. Зато спрячем медвежонка Жоэля.

– Вот это да! – произнес Ситроэн, удивившись непривычному красноречию Ноэлл. – Хорошая мысль, но нужно так спрятать, чтобы он не нашел.

Ноэль наморщил лоб. Он думал. В поисках удачной идеи оглянулся по сторонам. Ситроэн от брата не отставал; он лихорадочно подгонял свои серые клеточки.

– Смотри! – воскликнул он. – Там!

«Там» оказалось пустым местом, где служанка сушила белье. У одного из белых столбов с натянутой железной проволокой стояла стремянка.

– Спрячем на дереве, – решил Ситроэн. – Возьмем стремянку Белянки. Быстро, пока Жоэль не вернулся!

Они рванули изо всех сил.

– Но, – прокричал на бегу Ноэль, – он тоже может ее взять…

– Нет, – ответил Ситроэн. – Вдвоем мы сможем оттащить стремянку, а он – в одиночку – не сможет.

– Думаешь? – спросил Ноэль.

– Сейчас увидишь, – сказал Ситроэн. Они подбежали к стремянке. Она оказалась больше, чем они думали.

– Главное, не уронить ее, – сказал Ситроэн, – иначе потом не сможем ее поставить. Шатаясь, они потащили лестницу.

– Ох, тяжелая! – выдохнул Ноэль через метров десять.

– Давай быстрее, – поторопил его Ситроэн. – Сейчас Белянка вернется.

XIV

– Вот! Теперь ты чистенький, – сказала Клементина и бросила в горшок комок ваты. Подмытый Жоэль не оборачивался; мать продолжала стоять на коленях у него за спиной. Помедлив, она нерешительно попросила: «Нагнись, моя радость».

Жоэль нагнулся, упираясь руками в колени. Она нежно взяла его за ягодицы, раздвинула их и начала лизать. Тщательно. Самозабвенно.

– Что ты делаешь, мама? – удивленно спросил Жоэль.

– Я тебя мою, мое сокровище, – ответила Клементина, прервав процесс. – Я хочу, чтобы ты был таким же чистым, как детеныш кошки или собаки.

В этом не было ничего унизительного. Наоборот, это казалось таким естественным. Какой же болван этот Жакмор! Ему этого не понять. Хотя это такой пустяк. По крайней мере, она будет уверена, что они ничего не подхватят. Поскольку она их любила, ничто из того, что она делала, не могло им навредить. Ничто. Если уж совсем начистоту, она должна была бы их полностью вылизывать, не подмывая до этого.

Она поднялась и стала задумчиво натягивать на Жоэля штаны. Открывались новые перспективы.

– Ступай к своим братьям, золотко мое, – сказала она.

Жоэль выбежал из комнаты. Спустившись по лестнице, он засунул палец в штаны, провел им между ягодиц, поскольку там было влажно. Пожал плечами.

Клементина медленно вернулась к себе в комнату. В конце концов, вкус был не из приятных. Сейчас самое время для кусочка бифштекса.

Вылизывать их полностью. Да.

Сколько раз она себе говорила, что оставлять их в ванной – в высшей степени опасно. Стоит только отвлечься. Повернуть голову, например, наклониться за мылом, выскользнувшим из рук и улетевшим на недосягаемое расстояние, чуть ли не за раковину. И в этот момент – сильно подскакивает давление в трубах, поскольку в резервуар неожиданно падает раскаленный метеорит, ему удается проскочить в главную трубу и не взорваться из-за сумасшедшей скорости; но, застряв в трубе, он начинает гнать нагревающуюся воду, и девятый вал (девятый вал: какое красивое сочетание) стремительно несется по трубам, и воды прибывает все больше и больше, так что, наклонившись за мылом… – кстати, это настоящее преступление, продавать мыло такой формы: овальной, обтекаемой, которое может выскользнуть в два счета – раз, два – и улететь куда угодно, и даже, плюхнувшись в воду, брызнуть каким-нибудь микробом в нос ребенку. Итак, вода все прибывает, уровень поднимается, дитя может испугаться, открыть рот, захлебнуться – возможно, насмерть, – посиневшее личико, отсутствие воздуха в легких…

Она вытерла взмокший лоб и закрыла дверь буфета, так ничего оттуда и не взяв. В кровать, немедленно в кровать!

XV

Жоэль с обиженным видом подошел к братьям. Те, увлекшись раскопками, от комментариев воздержались.

– Думаешь, найдем еще один голубой? – спросил Ноэль у Ситроэна.

Заинтересованный Жоэль посмотрел на братьев.

– Нет, – ответил Ситроэн. – Я же тебе сказал, что они попадаются очень редко. Один на пятьсот миллионов.

– Шутишь, – отозвался Жоэль, яростно включаясь в работу.

– Жалко, что он его съел, – произнес Ситроэн. – Мы бы сейчас уже вовсю летали.

– К счастью, улетел его, а не мой, – добавил Ноэль. – Я бы так расстроился!

И он демонстративно обнял своего плюшевого медвежонка.

– Мой Думузо, – ласково прошептал он.

Жоэль, потупив взор, продолжал копать; его лопатка упрямо вгрызалась в гравий.

Намек поразил его прямо в сердце. Где его медвежонок? Жоэль по-прежнему не поднимал головы, у него начало щипать в глазах.

– Он что, недоволен? – усмехнулся Ноэль.

– Вкусный был ликсир? – съязвил Ситроэн.

Жоэль не отвечал.

– От него до сих пор воняет, – сказал Ноэль. – Не удивительно, что его Пуарогаль улетел.

Жоэль продолжал молчать; если он ответит, то голос будет дрожать. Он едва различал лопатку, все плыло перед его глазами, но продолжал думать о камешках. И вдруг он забыл и о медвежонке, и о братьях, и обо всем, что его окружало.

В глубине вырытой канавки по одному из камешков карабкался восхитительный слизняк чистейшего голубого цвета. Затаив дыхание, Жоэль не спускал с него глаз. Он взял его дрожащими пальцами и незаметно поднес ко рту. Он почувствовал, как его обволокло, укутало пеленой ликования, сквозь которую почти не пробивались братские насмешки.

Он проглотил слизняка и встал.

– Я знаю, что вы его спрятали, – уверенно заявил он.

– Вот еще чего, – возмутился Ситроэн. – Он сам туда забрался, он не хотел оставаться с папочкой, от которого так воняет.

– Мне все равно, – сказал Жоэль. – Я его буду искать.

Он сразу же обнаружил лестницу, в нескольких метрах от нее – дерево, между ветвями которого уютно устроившийся Пуарогаль мирно беседовал с зеленым дятлом.

Теперь надо было взлететь. Жоэль решительно вытянул в стороны руки и взмахнул ими. Ситроэн не мог ошибаться.

Когда пятки Жоэля поднялись до уровня глаз Ноэля, последний схватил Ситроэна за руку.

– Он нашел голубого слизняка… – прошептал Ноэль.

– Ну вот видишь, – отозвался Ситроэн. – Это доказывает, что я был прав.

Увидев поднимающегося в воздух Жоэля, зеленый дятел даже не пошевелился; мальчик удобно уселся рядом с медвежонком и окликнул братьев.

– Ну что, может, подниметесь? – насмешливо предложил он.

– Нет, – ответил Ситроэн. – Неинтересно.

– Нет, интересно, – сказал Жоэль. – Да? – спросил он у зеленого дятла.

– Это очень интересно, – подтвердил зеленый дятел. – Знаете, а в клумбе с ирисами их навалом.

– Ха! Я бы все равно их нашел, – заявил Ситроэн. – Да и обычных можно было бы покрасить голубой краской…

Он зашагал к клумбе с ирисами, Ноэль – за ним. Жоэль, оставив Пуарогаля на дереве, бросился догонять братьев.

– Вот сейчас наедимся, – сказал он, подбегая. – И сможем очень высоко взлететь.

– Одного достаточно, – проронил Ситроэн.

Выйдя из дома, Клементина сразу же заметила стремянку. Она подбежала и осмотрела все вблизи. Дерево. А на дереве – вальяжно развалившийся Пуарогаль.

Схватившись за сердце, она понеслась по саду, пронзительно выкрикивая имена детей.