Текст книги "Сердце дыбом"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

IV

8 мая

На следующий день была среда, Жакмор, подходя к деревне, решил обойти стороной главную улицу с ярмарочной площадью. У околицы он свернул на тропу и стал пробираться огородами, где росли дико-зеленые уртикарии и куделябзии, окрещенные крестьянами кровьпивцей.

Развалившись на пристенках и подоконниках, вальяжно солнцевались кошки. Все было тихо и мертво. Несмотря на постоянно обгладывающую его тоску, психиатр смог расслабиться и даже почувствовать себя, клеточно выражаясь, функциональным.

Он знал, что за домами с правой стороны течет полнокровный ручей, который чуть дальше сворачивает влево. Поэтому нисколько не удивился, увидев, что и тропинка под тем же самым углом повернула влево, – психиатр внезапно подумал, что протяженность ферм представляет собой величину постоянную.

В нескольких десятках метров от него группа людей выполняла, судя по всему, какую-то сложную работу. Расстояние между Жакмором и местом действия быстро сокращалось; раздался душераздирающий крик. Истошный вопль – сочетание боли и легкого удивления – с ведущей нотой гнева и слабым отзвуком смирения, которые никак не могли ускользнуть от чуткого слуха психоаналитика.

Он ускорил шаг и пульс. На высоких воротах из неотесанного дуба крестьяне распинали коня. Жакмор подошел поближе. Шесть мужчин прижимали животное к деревянной двери. Двое приколачивали переднюю левую ногу. Огромный гвоздь с блестящей шляпкой прошел уже насквозь, по шерсти текла кровь. Так вот чей крик пронзил Жакмора.

Крестьяне продолжали трудиться, не обращая внимания на психиатра, как если бы он находился далеко отсюда, на Антильских островах, например. Только конь посмотрел на него большими карими глазами, заплывшими от слез, и оскалился, пытаясь изобразить что-то вроде жалкой виноватой улыбки.

– За что вы его? – тихо спросил Жакмор. Один из зевак равнодушно ответил:

– Так то ж жеребец-производитель. А он возьми и согреши!

– Ну и что в этом страшного? – спросил Жакмор.

Зевака плюнул на землю, но ничего не ответил. Тем временем приступили к прибиванию правой лошадиной ноги. Удар кувалды – и гвоздь ушел под шкуру, побледневшую от страха; Жакмора передернуло. Как и несколько минут назад, жеребец издал резкий, пронзительный крик. Плотно прижимая копыто к двери, палачи надавили так сильно, что суставы не выдержали чудовищного напряжения, затрещали и вывернулись в обратную сторону. Вздернутые вверх бабки образовали острый угол, начинающийся с выразительной морды. Привлеченные экзекуцией мухи уже успели облепить кровоточащие дыры.

Крестьяне, поддерживающие круп, разделились на две группы, по нижней конечности на каждую; теперь следовало прижать копыта к порогу двери. Остолбеневший Жакмор не упускал ни одной детали в производимой операции. Он почувствовал в горле набухающий колючий ком и с трудом его проглотил. Живот жеребца дрожал, грузный член, казалось, ужимался и прятался в складках кожи.

Со стороны дороги донеслись еле различимые голоса. Жакмор даже не заметил, как к бригаде присоединились огромный мужик и подросток. Мужчина держал руки в карманах, волосатая грудь вываливалась из шерстяной майки, подпаленный кожаный фартук хлопал по коленям. Хилый подросток – жалкий подмастерье – тащил тяжелый железный котел с раскаленными углями, из которого торчала рукоятка покрасневшего крюка.

– А вот и кузнец, – сказал кто-то.

– Вы все-таки поступаете жестоко по отношению к этой лошади, – не удержался, хотя и вполголоса, Жакмор.

– Это не лошадь, – сказал крестьянин. – Это осеменитель.

– Но он ничего плохого не сделал.

– Его никто не заставлял, – произнес кузнец. – Не надо было грешить.

– Но ведь это входит в его обязанности, – возразил Жакмор.

Подмастерье поставил котел на землю и с помощью мехов раздул огонь. Кузнец пошуровал в углях, посчитав температуру достаточной, вытащил крюк и повернулся к жеребцу.

Жакмор развернулся и побежал прочь. Он мчался, выставив локти вперед, зажимая кулаками уши, и кричал, пытаясь заглушить в себе отчаянные стенания лошади. Остановился он уже почти в самой деревне, на маленькой площади, от которой было совсем близко до церкви. Его руки опустились. Невозмутимо гладкий красный ручей, который он только что перешел по легкому деревянному мосту, даже не поморщился. Поодаль, к своей лодке, отфыркиваясь, плыл Слява; его зубы сжимали кусок блеклого расслаивающегося мяса.

V

Жакмор застыл в нерешительности и огляделся. Никто не обращал внимания на его самозабвенное бегство. Церковь стояла на своем месте – белое яйцо с синим отверстием – витражом для высасывания. Оттуда доносилось тихое пение. Жакмор обошел здание, неторопливо поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Стоя перед алтарем, кюре отбивал такт. Десятка два ребятишек пели гимн для первого причастия. Поэтические изыски заинтриговали психиатра, он подошел ближе и прислушался.

Шип-шиповник – нам цветок,

Жир да шкварки – сало наше,

Счастье нам – говна кусок,

А Иисус – намного краше.

Травка – это для скотины,

Мяско – это для папаши,

Волосины – для лысины,

А Иисус – намного краше.

Иисус – сверхурочка,

Иисус – прибавучка,

Иисус – роскошнючка…

Тут психиатр догадался, что автором гимна был сам кюре, и перестал вслушиваться, посчитав, что получить экземпляр из первых рук не составит труда. Музыка немного успокоила его встревоженный рассудок. Не желая отвлекать кюре от репетиционных занятий, он тихонько сел на скамью. В церкви было прохладно, детские голоса резонировали в просторном помещении, эхо цеплялось за резьбу на стенах. Блуждая взглядом по церковным интерьерам, Жакмор заметил, что амвон с крышкой вернулся на свое место, а два мощных шарнира отныне позволяли всей конструкции безущербно откидываться назад. Он вдруг подумал, что со дня крещения засранцев не приходил сюда ни разу, что время бежит, а оно и вправду бежало, так как тень уже успела погасить синее пламя витража, затихали детские голоса; таково уж взаимовоздействие музыки и темноты, ибо их вкрадчивость елейно промывает и перевязывает душу.

Из храма он вышел умиротворенным и сразу же решил зайти к кузнецу, чтобы не навлечь на себя гнев Клементины.

Вечер наступал. Жакмор шел по направлению к деревенской площади, ведомый легким парящим запахом паленого рога. Он закрыл глаза, чтобы не сбиться с пути, и нюх привел его прямо к мрачной лавке, в глубине которой подмастерье раздувал мехами огонь в жаровне.

Перед дверью стоял мерин в ожидании последней подковы. Его к тому же только что остригли, всего, за исключением нижней части копыт, и Жакмор с восхищением рассматривал красивые округлые бабки, покатую спину, мощную грудь и вздыбившуюся густую жесткую гриву.

Из темноты появился кузнец. Жакмор узнал в нем мужчину, который час назад приходил пытать жеребца.

– Здравствуйте, – сказал Жакмор.

– Здравствуйте, – ответил кузнец.

В правой руке он держал клещи с зажатым в них куском раскаленного металла. В левой – тяжелый молот.

– Подними ногу, – приказал он мерину.

Тот подчинился и был вмиг подкован. Густой голубой дым от паленого копыта заклубился в воздухе. Жакмор кашлянул. Мерин опустил копыто и постучал им по земле.

– Ну как? – спросил кузнец. – Не жмет?

Мерин покачал головой – мол, в самую пору, – положил ее на плечо кузнецу. Тот погладил ему ноздри. После чего животное с достоинством удалилось. На земле остались клочки волос, как на полу в парикмахерской.

– Эй! – крикнул кузнец подмастерью. – Подмети-ка здесь!

– Слушаюсь, – ответил подмастерье.

Кузнец развернулся, но Жакмор удержал его за руку.

– Скажите…

– Чего? – спросил кузнец.

– Не могли бы вы зайти в дом на скале? Один из детей уже пошел.

– Вам срочно?

– Да.

– А сюда он прийти не может?

– Нет.

– Сейчас посмотрю, – сказал кузнец и ушел в кузницу.

Навстречу ему выскочил вооруженный старой метлой подмастерье, который принялся собирать шерсть в одну омерзительную кучу. В кузнице было темно, оранжевое огненное пятно слепило и перекидывало тень с предмета на предмет. Заглянув внутрь, Жакмор различил около огня наковальню и лежащую на железном верстаке расплывчатую, вроде бы человеческую фигуру, от которой свет дверного проема оторвал серый металлический отблеск.

Появился кузнец с записной книжкой в руках. Увидев заглядывающего внутрь Жакмора, он нахмурился.

– Сюда не заходить, – проворчал он. – Здесь кузница, а не ризница.

– Прошу прощения, – прошептал заинтригованный Жакмор.

– Я зайду завтра, – сказал кузнец. – Завтра утром в десять часов. Чтобы все было готово. У меня мало времени.

– Договорились, – кивнул Жакмор. – И спасибо вам.

Мужчина вернулся в кузницу. Подмастерье закончил сбор шерсти и поджег кучу. Чуть не потеряв сознание от чудовищной вони, Жакмор поспешил ретироваться.

На обратном пути он заметил лавку портнихи-галантерейщицы. В окне он увидел старую женщину, сидящую посреди освещенной комнаты. Она дошивала английской гладью бело-зеленое платье. Задумавшись, Жакмор остановился, затем снова пустился в путь. Не доходя до дома он вспомнил, что несколько дней тому назад Клементина надевала точно такое же платье. Полосатое бело-зеленое платье с воротником и манжетами английской глади. Но ведь Клементина никогда в деревне одежду не заказывала? Или заказывала?

VI

9 марта

Жакмор проснулся. Всю ночь он безуспешно пытался разговорить служанку. И, как всегда, все закончилось случкой, и опять в этой странной позе на четвереньках, единственной, на которую она соглашалась. Жакмора начинала утомлять эта изнурительная немота, эти абстрактные ответы на конкретные вопросы, и только запах женской похоти, остающийся на его пальцах, мог утешить незадачливого экспериментатора. В ее отсутствие он негодовал, выдумывал наивные аргументы; в ее присутствии не знал, что и делать, – молчание было столь естественным, что нарушить его представлялось невозможным, а отупение – столь безыскусным, что борьба с ним казалась делом совершенно безнадежным. Он вновь понюхал свою ладонь, представил себя завоебателем, членотвердеющим по мере продвижения, – от таких мыслей плоть, прозябающая в тоскливой вялости, оживала.

Так и не помыв руки, он закончил свой туалет и направился к Ангелю. Ему очень не хватало собеседника.

Ангеля в комнате не было, что подтверждалось отсутствием реакции на три серии тройных постукиваний в дверь; идентичная процедура, предпринятая с целью проверки остальных помещений, позволила сделать вывод о выходе вон разыскиваемого лица.

В саду звенела пила. Вот он где.

Свернув на аллею, психиатр понюхал украдкой свои пальцы. Запах держался. Визг пилы приближался. У гаража он увидел Ангеля в синих хлопчатобумажных штанах, но без куртки; тот распиливал на козлах толстый брус.

Жакмор подошел поближе. Коряво расщепленный конец бруса упал на землю с глухим звуком. Под козлами росла внушительная куча желтых опилок, свежих и смолистых.

Ангель выпрямился и отложил пилу. Протянул руку психиатру.

– Видите, – сказал он. – Следую вашим советам.

– Лодка? – спросил Жакмор.

– Лодка.

– А вы знаете, как ее делать?

– Великих подвигов от нее не потребуется, – ответил Ангель. – Лишь бы держалась на плаву.

– Тогда сбейте плот, – посоветовал Жакмор. – Простой квадрат. И делать его легче.

– Да, но это не так красиво, – заметил Ангель.

– Ну, как акварель, – сказал Жакмор.

– Ну, как акварель.

Ангель снял пилу с козел и приподнял распиленный брус.

– А это для чего? – спросил Жакмор.

– Пока еще не знаю, – ответил Ангель. – Пока я только зачищаю неровные концы. Хочется работать начисто.

– Вы усложняете себе задачу…

– Это неважно. Все равно делать нечего.

– Забавно, – прошептал психиатр. – Вы не можете работать, не упорядочив рабочий материал.

– Могу, но не хочу.

– И давно это у вас?

Во взгляде Ангеля блеснула лукавинка.

– Это что же, форменный допрос?

– Да нет! – возразил Жакмор и поднес руку к лицу, делая вид, что хочет высморкаться и прочистить ноздрю.

– Профессиональный навык?

– Нет, – сказал Жакмор. – Если я не буду интересоваться другими, кем же интересоваться вообще?

– Собой, – сказал Ангель.

– Вы же знаете, что я пуст.

– А вы бы у самого себя спросили: почему?! Глядишь, этого, может быть, хватило бы, чтобы чуть-чуть наполниться.

– Это все пустое.

– По-прежнему некого психоанализировать?

– Некого…

– Попробуйте на животных. Теперь это в моде.

– А вы откуда знаете?

– Читал.

– Нельзя верить всему, что пишут, – назидательно изрек психиатр.

От большого пальца на правой руке исходил характерный запах.

– Может быть, все-таки попробуете? – продолжал Ангель.

– Я хочу вам сказать… – начал психиатр и внезапно замолчал.

– Что именно?

– Ничего, – произнес Жакмор. – Я не буду вам это говорить. Сам проверю.

– Предположение?

– Гипотеза.

– Ладно, в конце концов это ваше дело.

Ангель повернулся к гаражу. Через открытую дверь можно было различить капот машины, а справа, у стены, – штабеля связанных прогибающихся досок.

– Дерева у вас достаточно, – заметил Жакмор.

– Так ведь и лодка будет не маленькой, – отозвался Ангель.

Он пошел за очередной доской. Жакмор посмотрел на небо. Ни единого облачка.

– Я вас оставляю, – сказал он. – Схожу в деревню.

– Желаю удачи!

Вновь завизжала пила, визг затихал по мере того, как Жакмор удалялся от гаража. У решетки сада звук пропал вообще. Психиатр вышел на пыльную тропинку. Разговаривая с Ангелем, он вдруг подумал о жирном черном коте, сидевшим обычно на стене перед деревней. Единственный из немногих, кто его хоть как-то поддержал.

Эта стена была, вне всякого сомнения, излюбленным местом кота. Жакмор ускорил шаг, чтобы в этом убедиться. На ходу он поднес палец к носу и глубоко втянул воздух. Запах материализовывался; сначала оформилась крепкая спина служанки, затем и он сам, прикованный к ее круглой заднице, которая вздымалась от мощных коловращений. Образы подстегивали психовращевателя.

VII

24 марта

Ветер ворошил солому без разбору; выдранную из подстилок, пролезающую под дверьми, порхающую над амбарными завалинками и скукожившуюся от старости в забытых на солнце мельничных жерновах. Ветер поднялся еще с утра. Он соскабливал с поверхности моря сахарную пену волн, облетал скалу, неистово звоня в колокольный вереск, кружил вокруг дома, выжимая свист из самых глухих закоулков, со скрипом срывая то там, то сям шаткие черепицы, раскатывал прошлогодние, филигранно забуревшие листья, чудом спасшиеся от торфяного засоса, выдувал из дорожных колдобин завесы серой пыли, сдирая шершавым языком сухую корку пожилых луж.

За околицей зарождался вихрь. Шальные ветки и травы завлекались в круговорот – зыбкий остроконечный конус. Какое-то время его капризную вершину водило из стороны в сторону, словно грифель карандаша, повторяющий все неровности бумаги, пока не бросило резким зигзагом к податливому пористому предмету, что чернел у подножия высокой серой стены. То был пустой, легкий фантик, неосязаемая и высохшая оболочка черного кота, лишенного своей кошачьей сути. Гонимый вихрем, тонкий, рвущийся на клочки, он закувыркался по дороге подобно газете, чьи помпезные развороты так нелепы на пустынном пляже. Сильно натянулись струны высоких стеблей – призрак кота оторвался от земли, неуклюже завис в воздухе и повалился на бок. Очередной порыв ветра отбросил его к изгороди, потом отлепил и вновь пустил в пляс – вальсирующим бескостным паяцем. Внезапно кошачий силуэт подкинуло над обочиной повернувшей дороги, понесло через пустошь, заметало среди остроигольной зелени нарождающихся колосьев, которые заряжали его электричеством при каждом соприкосновении, зашатало пьяной вороной с места на место, пустопорожнего той совершенной пустотой, что кукожит от старости солому в забытых на солнце мельничных жерновах.

VIII

30 марта

Жакмор выскочил на дорогу и вдохнул свежий воздух. Он чувствовал новые разнообразные запахи, которые будили недораспутанные воспоминания. Вот уже целую неделю, как он поглощал всю полноту ментальной сущности черного кота и не переставал удивляться; с большим трудом ему удавалось разбираться в этом сложном и безудержно чувственном мире. Было бы неверно утверждать, что психиатр унаследовал качественно новый образ жизни; его основные физические привычки и рефлексы были слишком хорошо закреплены, чтобы сильно измениться от редких, а следовательно, малоэффективных контактов с черным котом; ему становилось даже смешно от собственных попыток уверить – и убедить – самого себя в том, что он испытывает необходимость чесать за ухом ногой или вставать на четвереньки, сгибая локти, поджимая кулаки под подбородком. Но возникало немало желаний и ощущений, даже мыслей, глубину и притягательность которых он себе плохо представлял, например: он почувствовал, что в нескольких метрах от дороги растет куст валерианы. И тем не менее решительно отвернулся от него и пошел по скалистой тропе в обратном деревне направлении. Вперед его вела идея, и находил он ее весьма удачной.

Он дошел до края обрыва, легко обнаружил едва заметную тропинку, выбитую падающими камнями, затем, не раздумывая, развернулся и начал спускаться, помогая себе руками. Он даже что-то испытывал, когда камни обваливались под его ногами, но, несмотря ни на что, движения отличались такой ловкостью и точностью, которые никогда ранее не проявлялись. Несколько мгновений спустя он уже стоял у подножия скалы. Между изрезанными рифами отступающее море обнажило узкую полосу намытых булыжников с глубокими воронками. Жакмор поспешно направился к одной из них. Подкрался, выбрал удобное место, закатал рукава и склонился. Скрюченные пальцы едва касались воды.

Прошло несколько секунд. Маленькая желтая рыбка мелькнула в зеленом иле. Она почти не выделялась на растительном фоне заболоченной воронки, но Жакмор увидел, как трепыхались ее тонкие жабры, и его сердце радостно забилось.

Он резко выбросил руку вперед, схватил живность и поднес ее к лицу. Запах вкусопомрачительный.

Облизнувшись, он открыл рот и с хрустом откусил голову извивающейся рыбы.

Изумительно. А сколько их еще там, в этой луже, – пруд пруди!

IX

16 апреля

Ангель положил на верстак клепальник и наковальню, вытер рукавом пот со лба. Он только что закончил обшивку правого борта. Красные медные гвозди протянулись изящной линией по светлому дереву. Лодка обретала очертания. Пока она еще покоилась в дубовой колыбели, обращенной к морю; под откос скалы уходили два дубовых рельса.

Прямо здесь, в куче щепок и опилок, сваленных в углу мастерской, играли его дети. Развивались они невероятно быстро; все трое уже ходили, цокая маленькими железными подковами, правда, ступни Ситроэна еще чуть-чуть кровоточили по вечерам, зато подошвы более грубоватых Жоэля и Ноэля крепились изо всех сил и понемногу роговели кожей.

Ангель недоумевал: уж время полдничать, а няньки нет и нет. Детей ведь надо кормить. И тут он вспомнил, что у служанки сегодня выходной. Вздохнув, он посмотрел на часы. Иногда – правда, это случалось все реже и реже – Клементина все-таки забывала их покормить, и если он позволял в ее адрес хотя бы малейший упрек, она отвечала дерзко, со злобной уверенностью в своей правоте. При этом дети, принимая сторону матери, взирали на обескураженного Антеля чуть ли не с иронией.

Вот и сейчас, разглядывая сыновей, он встретил мрачный взгляд Ситроэна и почувствовал себя неуютно. Ангель с досадой подумал, что они получили то, что заслуживали. Он был бы и сам не прочь их приласкать и потискать, но к нему за этим никогда не обращались.

«Им нравится чувствовать себя обиженными», – с горечью заключил он и подошел к детям.

– Пошли полдничать, карапузы, – позвал он.

Жоэль и Ноэль подняли головы и недовольно заурчали.

– Ачу Тину, – заныл Жоэль.

– Тину, – повторил Ноэль.

– Клементины здесь нет, – сказал Ангель. – Пойдем ее поищем.

Ситроэн гордо зашагал к дому. Ангель протянул руку двойняшкам, но те отказались от помощи. Подняв целое облако пыли, они выбрались из кучи щепок и опилок и неуклюже побежали за братом. Лицо Ангеля покрылось испариной, он начинал нервничать. Тем не менее пошел вслед за детьми, опасаясь многочисленных подвохов со стороны каверзного сада; несмотря на раздражение, он бы очень переживал, если бы с ними что-нибудь случилось.

Детей он догнал уже внутри дома. Пронзительными выкриками Ноэль звал мать, Жоэль ему вторил.

– Довольно! – решительно оборвал Ангель.

Они, присмирев, затихли.

– Идите на кухню! – приказал Ангель.

Его удивило, что ничего не было готово. Уж полдник она могла бы приготовить! Он неумело посадил их перед чашками с молоком и тартинками – тут же началось шумное обжорство – и направился к выходу. В дверях он чуть не столкнулся с Жакмором.

– Вы не видели Клементину? – спросил он.

Психиатр по-кошачьи почесал за ухом.

– М-м… – протянул он, не желая себя выдавать.

– Бросьте ваши кошачьи замашки, – разозлился Ангель. – Можно подумать, вас это всерьез увлекает. Скажите лучше, где моя жена.

– Мне так неудобно… Я, видите ли, совершенно случайно зашел в столовую, – начал оправдываться Жакмор, – и она была там…

– Ну и что?! – рявкнул Ангель.

Он оттолкнул Жакмора и ринулся в столовую. Психиатр шел по следу. Он воздержался от комментариев, хотя было очевидно, что гнев Ангеля выражал не что иное, как досаду на свою собственную неспособность обращаться с детьми.

На ходу Ангель сочинял гневную тираду. Он редко выходил из себя, и это всегда происходило из-за детей. Ему следовало больше заниматься их воспитанием. Его трясло от злости. Сердце бешено колотилось в груди. Издевается она, что ли…

Он распахнул дверь и застыл на пороге. Лежа на обеденном столе, со спущенными до колен штанами, Клементина извивалась всем телом. Грудь вздымалась, кулаки судорожно сжимались. По глади стола взад-вперед скользили подрагивающие ягодицы. Бесстыдно раздвигались ноги, из приоткрытых губ вырывались слабые стоны. Ангель бестолково потоптался и попятился к выходу. Его лицо медленно принимало пунцовый оттенок. Он закрыл дверь и быстро вышел в сад. Жакмор остановился на крыльце, проводил Ангеля взглядом до поворота аллеи и вернулся на кухню.

– Интересно… – протянул он.

В считанные секунды он устранил последствия детского полдника. Пресытившиеся засранцы радостно лепетали. Он утер измазанные мордашки и вытолкнул грязнуль из кухни.

– Идите поиграйте с папой, – сказал он.

– Ачу… Тину, – потребовал Жоэль.

– Тину, – повторил Ноэль.

Ситроэн безмолвно направился в сторону сарая, братья поспешили за ним. Жакмор, насупившись, прислушался к звукам, доносившимся из сада, и нерешительно зашел в столовую. Перевернувшись на живот, Клементина продолжала непристойно извиваться. Психиатр принюхался, после чего с явным сожалением покинул столовую и поднялся к себе. Он растянулся на кровати и попробовал замурлыкать – получилось довольно неубедительно. Несмотря на все старания, приходилось расписываться в собственной беспомощности. Кстати, умел ли мурлыкать черный кот, которого он пропсихоанализировал несколько недель назад? Он принялся размышлять о Клементине – тоже интересная тема. Может быть, надо было до нее дотронуться? Он понюхал свои пальцы. Пахло служанкой, но запах был вчерашним, а потому совсем не стойким. Вот сидит он здесь, на кровати. А как же та женщина, наверняка продолжающая бесноваться внизу? Он сел, встал, вышел на лестницу. Перед дверью в столовую остановился. Прислушался. Было тихо. Он вошел.

Полуголая Клементина, похоже, заснула; во всяком случае, она перестала дергаться и лежала теперь неподвижно, завлекающе выпятив ягодицы. Жакмор почувствовал себя как-то срамно. Он подошел поближе. Услышав шаги, она зашевелилась и приподнялась. Жакмор замер.

– Простите, – сказал он. – Мне показалось, что вы звали.

Она взглянула на него усталыми мутными глазами и спросила:

– Что я делала на этом столе?

– М-м-м… – промямлил Жакмор. – Не знаю. Вам, наверное, было жарко.

Только тут она заметила беспорядок в своем туалете.

– Какой-то кошмар, – начала она и, как Ангель несколько минут назад, покраснела до корней волос.

– Скажите, а… – запнулась она на полуслове.

Села, даже не пытаясь прикрыть голые ноги.

– Чего уж тут… Что, вы меня никогда голой не видели?

Сбитый с толку Жакмор не знал, что и ответить.

– Я, наверное, буянила, – предположила она, начиная одеваться.

– Боюсь, что да…

– Ничего не понимаю, – сказала Клементина. – Собиралась приготовить детям полдник и вот… я здесь.

Она ощупала свой затылок.

– Я помню, что упала на этот стол. Вон шишка какая.

– Здорово же вы суккубнулись, – высказался психиатр.

Она подтянула штаны и пригладила растрепанные волосы.

– Ну да ладно, бывает, – заключила она. – Не думала, что меня так прихватит. Пойду готовить полдник.

– Они уже пополдничали, – сказал Жакмор.

Лицо Клементины помрачнело.

– Кто их накормил?

– Ваш муж, – ответил Жакмор. – А я вытер им мордашки.

– Ангель сюда заходил?

– Да, – ляпнул Жакмор.

Она быстро прошла мимо него и вышла в сад. Свернув на аллею, она уже почти бежала. Жакмор, поднимаясь к себе, шевелил мозгами – мыслил. А значит, существовал. Но обособленно.