Текст книги "Сердце дыбом"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

XVI

8 окткабря

– Я не собираюсь оспаривать ваше решение, – промолвил Жакмор. – Но не будем торопиться.

– Это единственный выход, – объявила Клементина. – Вопрос можно поставить как угодно и с любой стороны. Если бы не было этого дерева, ничего бы не случилось.

– А может, виновата стремянка? – заметил Жакмор.

– Конечно, служанка не должна была оставлять ее на виду, и растяпа будет наказана, как того заслуживает, но не в этом дело. Вы понимаете, что, не будь этого дерева, Ситроэн и Ноэль никогда бы не задумали закинуть так высоко медвежонка Жоэля? Причина происшедшего – в этом дереве. А представьте, что малыш мог даже попробовать на него залезть, чтобы снять игрушку.

– Между тем, – вставил Жакмор, – некоторые считают, что детям полезно лазать по деревьям.

– Но только не моим детям! – перебила его Клементина. – С деревьями может столько всего случиться. Никогда не знаешь. Термиты подтачивают корни, и деревья на вас падают, либо сухая ветка ломается, и вас оглушает, либо в дерево попадает молния, оно загорается, ветер раздувает огонь, доносит языки пламени до комнаты детей, и они сгорают живьем!.. Нет, оставлять деревья в саду слишком опасно. Поэтому я настоятельно вас прошу, если вы, разумеется, не против, оказать мне услугу: сходите в деревню и пригласите людей, которые бы спилили все деревья в саду. Они могли бы забрать себе половину, а другую я бы пустила на дрова.

– Каких людей? – спросил Жакмор.

– Ну, я не знаю, лесорубов, дровосеков… да, конечно, дровосеков. Попросите, чтобы ко мне отправили нескольких дровосеков. Неужели это так сложно?

– О нет, – ответил Жакмор. – Уже иду. Нельзя ничего упускать из виду.

Он встал. И пошел.

XVII

Пополудни заявились лесорубы. С жаровнями и большим количеством железных инструментов, игл, крючьев. Возвращающийся с прогулки Жакмор увидел их первым, остановился и пропустил вперед. Их было пятеро, не считая двух подмастерьев: один лет десяти, щуплый, рахитичный; другой постарше, с черной повязкой на левом глазу и комично вывернутой ногой.

Один из мужчин подал Жакмору знак; это с ним психиатр договаривался о стоимости работ. В итоге они приняли предложение Клементины – половина дровосекам, половина на дрова. Распилка и укладка дров, не предусмотренные соглашением, должны были оплачиваться дополнительно.

У Жакмора защемило сердце. Не испытывая к деревьям никаких эмоций, как то и подобает индивидууму, появившемуся на свет в зрелом возрасте и начисто лишенному воспоминаний, он высоко оценивал их допустимую функциональную красоту и объединяющее их свободолюбие. Будучи неспособным на комплименты или хвалебные оды в адрес насаждений, психиатр все же чувствовал себя достаточно уютно в их присутствии; ему нравились смущенные солнечные зайчики, прыгающие по лакированной листве, витиеватые рисунки тени и света на морщинистой коре, легкий шум ветвей и запах испарений на исходе жарких дней. Он любовался острыми язычками драконий, скрученными стволами толстых приземистых пальм, гладкими и сочными отростками эвкалиптов, похожих на слишком быстро выросших долговязых неловких девиц, которые безвкусно украшают себя позеленевшими медными побрякушками и выливают на затылок весь флакон материнских духов. Он восхищался соснами, внешне непреклонными, но готовыми при первом же прикосновении извергнуть в потоке пахучей смолы долго сдерживаемое семя; он восторгался корявыми дубами, неповоротливыми, словно здоровые лохматые псы. Каждое растение было красиво по-своему. Каждое обладало собственным характером, привычками, маниями, но все вызывали одинаковую приязнь. И все же неуемная материнская любовь оправдывала необходимость жертвоприношения.

Работники остановились посреди лужайки и положили на землю инструменты. Двое взяли мотыги и принялись копать, в то время как подмастерья сгребали комья земли огромными лопатами – выше их собственного роста. Канава быстро углублялась. Жакмор с тревогой наблюдал за их работой. Подмастерья наваливали у края канавы кучи земли и энергично ее утрамбовывали, сбивая в плотное низкое заграждение.

Сочтя ров достаточно глубоким, рабочие прекратили копать и вылезли на поверхность. Двигались они медленно; бурые землистые одежды делали их похожими на жесткокрылых ископаемых, прячущих свои яйца. Взмокшие подмастерья продолжали выгребать землю и неистово, яростно ее утрамбовывать. Периодически каждый из них получал взбадривающую затрещину. Тем временем трое рабочих, удалившихся к ограде, вернулись с тачкой, в которой лежала груда бревен метровой длины. Они остановили тачку около канавы. Затем стали укладывать бревна на земляное основание, возведенное подмастерьями. Укладывать тщательно, плотно, подбивая кувалдой конец каждого бревна и укрепляя таким образом всю конструкцию. Когда строительство укрытия было завершено, они подобрали лопаты и принялись засыпать землей бревенчатый щит. Жакмор подозвал одного из подмастерьев.

– Что они делают? – спросил психиатр и, несмотря на все отвращение, пнул его под коленку.

– Укрытие, – выпалил подмастерье, прикрывая лицо, и убежал к своим товарищам. Товарищи о нем не забыли; всыпали по первое число.

Солнца в тот день не было; свинцовое небо мерцало бледно и неприятно. Жакмора слегка лихорадило, но он хотел досмотреть до конца.

Укрытие казалось законченным. Один за другим рабочие забрались на накат, дошли до лесенки в конце траншеи. Настил выдерживал их вес. Подмастерья даже не пытались за ними идти, заранее зная результат подобной инициативы.

Рабочие вылезли из траншеи. Выбрали из кучи инструментов иглы и крючья. Подмастерья суетились вокруг жаровен и изо всех сил раздували огонь. По команде бригадира они схватились за тяжелые раскаленные котлы и понесли их к первому дереву. Жакмор ощущал нарастающее беспокойство. Все это напомнило ему распятие распутного жеребца.

У подножия десятиметровой финиковой пальмы поставили первую жаровню, и каждый засунул в нее свой инструмент. Вторая была установлена около соседнего эвкалипта. Подмастерья бросились раздувать огонь, подпрыгивая на огромных кузнечных мехах. В это время бригадир осторожно прикладывал ухо к стволу финиковой пальмы. Внезапно он замер и сделал на коре красную отметку. Один из дровосеков, по виду самый сильный, вытащил из жаровни докрасна раскаленный дымящийся крюкк точнее, железный гарпун – с острым наконечником и зубьями. Он уверенно отвел руку назад, разбежался и вонзил гарпун в гладкий ствол, точно в сердцевину красной отметки. Подмастерья уже успели оттащить жаровни, а другой дровосек – поразить эвкалипт. Затем все бросились наутек, добежали до укрытия и спрятались. Подмастерья жались у входа, рядом с жаровнями.

Листья пальмы задрожали, сначала незаметно, потом все сильнее. Жакмор стиснул зубы. Раздался жалобный крик, такой пронзительный и резкий, что психиатр заткнул уши. Ствол пальмы закачался, при каждом наклоне крики учащались. Земля у подножия пальмы раскололась и разверзлась. Невыносимый звук – скрежет сверла – раздирал уши, разносился по всему саду и, казалось, отражался от низкого облачного свода. Внезапно длинный выгнутый ствол вырвало с корнями из почвы и понесло в сторону укрытия. Не переставая пронзительно кричать, пальма закружилась, заметалась по лужайке, неуклонно приближаясь к укрытию. Несколько секунд спустя Жакмор почувствовал, как земля вздрогнула во второй раз. Упал эвкалипт. Он не кричал; он пыхтел, как безумный кузнечный мех, и его серебристые ветви, выкручиваясь, обнимали ствол, корни глубоко загребали землю, пытаясь дотянуться до укрытия. Пальма уже добралась до настила и истерично билась об него всем телом; но силы убывали, ритм замедлялся… Первым поник более хрупкий эвкалипт; какое-то время его узкие листья еще шевелились. Рабочие вышли из укрытия. Пальма дернулась из последних сил, стараясь зацепить ближайшего рабочего, но тот ловко увернулся и сильно ударил ее топором. Все затихло. Лишь иногда судорога пробегала по серому телу. А дровосеки, не теряя времени даром, уже занимались соседним деревом.

Жакмор, казалось, врастал в землю; в голове шумело и звенело, он продолжал, не отрываясь, смотреть на побоище. Увидев, как гарпун вонзается в нежную деревянную плоть, он больше не мог сдерживаться. Он развернулся и побежал к скале. Он все бежал и бежал; воздух вокруг него сотрясался от взрывов гнева и боли.

XVIII

8 окткабря

Теперь, кроме тишины, не было больше ничего. Все деревья лежали на лужайке, корнями кверху, а земля, вся в огромных дырках, казалось, пережила бомбежку изнутри. Огромные лопнувшие гнойники, пустые, сухие, печальные. Рабочие ушли обратно в деревню, а подмастерья остались распиливать трупы на бревна и убирать следы бойни.

Жакмор осматривал поле боя. Уцелело лишь несколько кустов и низких клумб. Не было больше ничего между его взглядом и небом, странно голым и внезапно лишенным теней. Справа доносился скрежет садового ножа. Прошел подмастерье помоложе, волоча по земле длинную двуручную пилу.

Жакмор вздохнул и зашел в дом. Поднявшись на второй этаж, он свернул в детскую. Клементина вязала. В глубине комнаты Ноэль, Жоэль и Ситроэн рассматривали книжки с картинками и сосали леденцы. Пакет с леденцами лежал на равном расстоянии от каждого.

Жакмор вошел.

– Все, – сказал он. – Спилены насмерть.

– А! Тем лучше, – отозвалась Клементина. – Так мне будет намного спокойнее.

– Вы уже так много связали? – удивился Жакмор. – Несмотря на этот шум?

– Я даже не обратила внимания. По-моему, деревья и должны падать с шумом.

– Разумеется, – согласился Жакмор.

Он посмотрел на детей.

– Вы по-прежнему не разрешаете им выходить? Они уже три дня сидят дома. Им ведь больше ничего не грозит!

– А дровосеки больше не работают? – спросила Клементина.

– Им осталось лишь распилить деревья, – сказал Жакмор. – Но, если вы боитесь за детей, я могу за ними присмотреть. По-моему, им нужно подышать воздухом.

– Ой! Да! – воскликнул Ситроэн. – Мы пойдем с тобой гулять!

– Пойдем! – повторил Ноэль.

– Будьте очень внимательны! – предупредила его Клементина. – Ни на секунду не теряйте их из виду. Если вы не будете за ними присматривать, я умру от беспокойства.

Жакмор вышел из комнаты, тройняшки прыгали вокруг него. Вчетвером они кубарем скатились по лестнице.

– Смотрите, чтобы они не провалились в дыры! – все еще кричала Клементина. – И чтобы они не играли с инструментом.

– Хорошо! Хорошо! – отозвался Жакмор между двумя этажами.

Выскочив в сад, Ноэль и Жоэль помчались туда, откуда доносился скрежет садового ножа. За ними, не торопясь, шли Жакмор и Ситроэн.

Подмастерье помоложе, тот, которому на вид было лет десять, обрубал сосновые ветки. Кривой стальной клинок поднимался и опускался, при каждом ударе вылетали тонкие щепки, и воздух кричал от запаха смолы. Жоэль выбрал удобное место для обозрения и зачарованно замер. Ноэль остановился поодаль.

– Как тебя зовут? – спросил Ноэль немного погодя.

Подмастерье поднял к ним изможденное лицо.

– Не знаю, – промолвил он. – Может быть, Жан.

– Жан! – повторил Ноэль.

– А меня зовут Жоэль, – представился Жоэль, – а моего брата – Ноэль.

Жан не ответил. Нож опускался и поднимался в прежнем унылом ритме.

– Что ты делаешь, Жан? – спросил подоспевший Ситроэн.

– Вот, – объяснил Жан.

Ноэль подобрал щепку и понюхал ее.

– Это должно быть интересно, – предположил он. – Ты всегда это делаешь?

– Нет, – ответил Жан.

– Посмотри, – сказал Ситроэн. – Ты умеешь плевать так же далеко?

Жан нехотя посмотрел. Метр пятьдесят. Он тоже плюнул: в два раза дальше.

– Ух, ты! – воскликнул Ноэль.

Ситроэн не скрывал своего восхищения.

– Ты плюешь очень далеко, – почтительно заметил он.

– Мой брат плюет раза в четыре дальше, – сообщил Жан.

В деревне его не баловали подобным вниманием, и он старался обратить смутившую его похвалу на кого-нибудь более достойного.

– Ну, – подытожил Ситроэн, – значит, он тоже должен плевать очень далеко!

Ветка держалась на нескольких волоконцах. При очередном ударе она повисла, эластичные волокна сжались, ветку подбросило и откинуло в сторону. Жан отодвинул ее рукой.

– Осторожно! – сказал он.

– Ты сильный! – заметил Ноэль.

– О, это еще что! – отозвался Жан. – Мой брат намного сильнее меня.

И все же к следующей ветке он приступил с большим воодушевлением, из-под ножа вылетали огромные щепки.

– Смотри, – сказал Ситроэн Жоэлю.

– Он ее разрубил почти с первого раза, – добавил Ноэль.

– Да, – сказал Ситроэн.

– Почти, – уточнил Ноэль. – И все-таки не совсем с первого раза.

– Если бы я захотел, я бы смог отсечь ее одним ударом, – сказал Жан.

– Охотно верю, – произнес Ситроэн. – А ты когда-нибудь рубил дерево одним ударом?

– Мой брат – да, – сказал Жан. – Настоящее дерево. Он становился все более оживленным.

– Ты живешь в деревне? – спросил Ситроэн.

– Да, – ответил Жан.

– У нас есть сад, – сказал Ситроэн. – Здесь так забавно. А в деревне есть еще такие же сильные мальчики, как ты?

Жан замялся в нерешительности, но все же сказал правду:

– Да! И не мало.

– Тебе девять лет уже исполнилось?

– Десять, – уточнил Жан.

– А как ты думаешь, я смог бы рубить деревья, если бы мне было десять лет? – спросил Ситроэн.

– Не знаю, – ответил Жан. – Это довольно трудно без сноровки.

– Можно я его подержу? – попросил Ситроэн.

– Что? – переспросил Жан. – Мой нож?

– Да, твой нож, – повторил Ситроэн, упиваясь звучанием нового слова.

– Попробуй, – великодушно разрешил Жан. – Но смотри, он тяжелый.

Ситроэн с благоговением взял нож. Воспользовавшись наступившей паузой, Жан смачно поплевал на свои ладони. Увидев это, Ситроэн с некоторой брезгливостью отдал ему нож.

– А зачем ты плюешь на ладони? – спросил Ноэль.

– Все мужчины так делают, – объяснил Жан. – От этого руки твердеют.

– Как ты думаешь, мои руки тоже станут твердыми? – спросил Ситроэн. – Может быть, такими же твердыми, как дерево!

– Не знаю, – ответил Жан.

Он снова принялся за работу.

– Ты никогда не искал в своем саду слизняков? – спросил Ситроэн.

Жан задумался, шмыгнул носом и выстрелил здоровой зеленой соплей на более чем значительное расстояние.

– Ото! – воскликнул Ноэль. – Ты видел?

– Да, – ответил Ситроэн. Заинтересовавшись, они сели на землю.

– Мой брат как-то копал землю и нашел кость мертвеца, – начал рассказывать Жан.

Они слушали его, но уже без особого интереса. Жакмор стоял рядом и разглядывал странный квартет. Психиатр был несколько озадачен.

XIX

27 окткабря

Он проснулся внезапно. В дверь стучали. Он еще не успел ответить, как Клементина вошла в комнату.

– Здравствуйте, – сказала она с отсутствующим видом.

Похоже, она была в полном смятении.

– Что случилось? – спросил заинтригованный Жакмор.

– Ничего! – ответила Клементина. – Это так глупо. Мне приснился страшный сон.

– Опять несчастный случай?

– Нет. Они выходили из сада. Это становится навязчивой идеей.

– Ложитесь спать, – посоветовал Жакмор, садясь в кровати. – Я попробую что-нибудь сделать.

– Что?

– Не беспокойтесь.

Она понемногу приходила в себя.

– Вы хотите сказать, что можете что-то сделать для их безопасности?

– Да, – сказал Жакмор.

Все та же неясная мысль. Но на этот раз она подводила его к конкретному действию.

– Ложитесь спать, – повторил он, – Мне нужно одеться. Хочу кое-что проверить, потом зайду к вам. Они уже встали?

– Они в саду, – ответила Клементина.

Она вышла и закрыла дверь.

XX

– Не так, – сказал Ситроэн. – Вот как надо.

Он лег плашмя на траву и, едва шевеля руками и ногами, оторвался от земли сантиметров на тридцать. Потом пролетел вперед и сделал безукоризненную мертвую петлю.

– Только не высоко, – предупредил его Ноэль. – Не поднимайся над клумбой. А то увидят.

Следующим был Жоэль, он взлетел, но на вершине петли завис и быстро спустился.

– Идут! – прошептал он низким голосом.

– Кто? – спросил Ситроэн.

– Дядя Жакмор.

– Мы играли в камни, – предупредил Ситроэн. Они уселись в кружок и взяли в руки лопатки. Через несколько минут, как и следовало, появился Жакмор.

– Здравствуй, дядя Жакмор, – сказал Ситроэн.

– Здравствуй, – повторил Жоэль.

– Здравствуй, – подхватил Ноэль. – Посиди с нами.

– Я пришел с вами поболтать, – начал Жакмор, опускаясь на землю.

– Что же тебе рассказать? – спросил Ситроэн.

– Бог ты мой, да что угодно. Чем вы занимаетесь, например?

– Ищем камни, – ответил Ситроэн.

– Наверное, очень интересно, – предположил Жакмор.

– Очень интересно, – подтвердил Ноэль. – Мы играем в это каждый день.

– Когда я вчера шел в деревню, на дороге было много красивых камней, – сообщил Жакмор, – но я, конечно, не мог вам их принести.

– Ну, ничего, – успокоил его Жоэль, – здесь их вдоволь.

– Да, правда, – признал Жакмор. Возникла пауза.

– На дороге много чего есть, – простодушно заметил Жакмор.

– Да, – ответил Ситроэн. – Да и везде много чего есть. Через решетку видно. Дорога просматривается до самого поворота.

– Смотри-ка! Ну а за поворотом?

– Ну! – протянул Ситроэн. – За поворотом должно быть то же самое.

– А еще дальше деревня, – сообщил Жакмор.

– А в ней такие мальчики, как Жан, – добавил Ситроэн.

– Да.

– Он плюет себе на ладони, – вспомнил Ситроэн и брезгливо поморщился.

– Он работает, – сказал Жакмор.

– Все, кто работают, плюют себе на ладони?

– А как же, – ответил Жакмор. – Это для того, чтобы волосы на руках не росли.

– А деревенские мальчики играют? – спросил Жоэль.

– Когда у них есть время на игры, они играют все вместе. Но чаще всего они работают, а если не работают, то их бьют.

– Мы все время играем вместе, – произнес Ситроэн.

– А еще там есть месса, – продолжал Жакмор.

– А что такое – месса? – поинтересовался Ноэль.

– Ну, это когда куча народу набивается в зал, такой большой зал, а потом выходит господин кюре в красивых расшитых одеждах, и он говорит с людьми, и они кидают ему в морду булыжники.

– Ты произносишь нехорошие слова, – заметил Жоэль.

– И это все? – спросил Ситроэн.

– Когда как, – продолжал рассказывать Жакмор. – Например, вчера кюре подготовил очень хороший спектакль. Он дрался с ризничим прямо на сцене, в боксерских перчатках; они лупили друг друга, а в конце начали драться все присутствующие.

– И ты тоже?

– Конечно.

– А что такое – сцена? – спросил Жоэль.

– Это часть пола, но поднятая повыше, чтобы всем было видно. А люди сидят на стульях вокруг.

Ситроэн задумался.

– А кроме драки в деревне чем-нибудь еще занимаются? – заинтересованно спросил он.

Жакмор неуверенно помялся.

– М-м… нет, в общем-то, – ответил он.

– Тогда, – заключил Ситроэн, – я считаю, что в саду лучше.

У Жакмора отпали все сомнения.

– Итак, – сказал он, – выходить на волю вам не хочется?

– Совершенно, – ответил Ситроэн. – Мы и так на воле. А потом, нам не до драк. Есть дела поважнее.

– А именно? – спросил Жакмор.

– Ну…

Ситроэн посмотрел на братьев.

– Камни искать, – промолвил он.

И они снова принялись копать, явно показывая Жакмору, что его присутствие их несколько стесняет. Жакмор встал.

– А вам не жалко, что деревьев больше нет? – спросил он перед тем, как уйти.

– О! Было красиво, но ничего, новые вырастут, – отозвался Ситроэн.

– Да, но где теперь лазать?

Ситроэн промолчал. Ноэль ответил за него.

– Лазать по деревьям, – заявил он, – в нашем возрасте уже неинтересно.

Смешавшись, Жакмор удалился. Если бы он обернулся назад, то увидел бы, как три маленькие фигурки взмыли в небо и спрятались за облаком, чтобы вволю посмеяться над его бестолковыми вопросами. Ох уж эти взрослые!

XXI

28 окткабря

Низко склонив голову и сгорбившись, Жакмор широко шагал по дороге. Борода остро топорщилась. От былой прозрачности не осталось и следа, и вследствие этого он чувствовал себя чрезмерно телесным. Психоанализ продвигался, сеансы учащались; еще чуть-чуть, и психосеансировать будет нечего. Предавался Жакмор суете, спрашивая себя: «Как закончить это все?» Что ни делай, что ни говори, как ни дави на Сляву, все равно снискать, в психическом смысле, больше ничего не удастся. Живым он ощущал лишь свой личный опыт, живыми – лишь свои собственные воспоминания. Слявины не усваивались. По крайней мере, не все.

«Подумаешь! Подумаешь! – твердил он себе. – Прекрасна и свежа природа, хотя година на закате. О, месяц окткабрь, который я предпочитаю погодам морских смываний, месяц окткабрь пахучий и спелый, с черными, жесткими листьями и колючей проволокой красных шипов; твои облака, что егозят и тонко провисают по краям неба, твое жнивье цвета старого меда и все остальное, и до чего же все это красиво, земля мягкая, бурая, теплая, чего беспокоиться? какая глупость, все утрамбуется очень быстро. Ах! Как томительна дорога!»

Чемодайки улетали в жаркие, небось, страны; психиатр закатил кверху глаза, хотя слышал ушами. Любопытна сия привычка брать аккорд: птицы впереди стаи держали тонику, в середине тянули септиму, остальные делили доминанту и субдоминанту, а некоторые пускались в более утонченные, то бишь еле слышные оттенки. Все начинали и заканчивали одновременно, хотя и с неравномерными интервалами.

"Повадки чемодаек, – думал Жакмор. – Кто их изучит? Кто сможет их описать? Нужна толстая книга, отпечатанная на мелованной бумаге, иллюстрированная цветными офортами, рожденными плодотворным резцом наших лучших анималистов. Чемодайки, чемодайки, кому познать ваши повадки? Но увы, кому довелось поймать хотя бы одну, цвета сажи, с красной грудкой, сверкающую лунным глазом и попискивающую, словно маленькая мышь? Вы, чемодайки, что умираете, как только на ваши воздушные перья опускается самая нежная рука, вы, что умираете по малейшему поводу, когда на вас смотрят слишком долго, когда смеются, вас разглядывая, когда к вам поворачиваются спиной, когда снимают шляпу, когда ночь заставляет себя ждать, когда вечер наступает слишком рано. Хрупкие и нежные чемодайки, чье сердце занимает все внутреннее пространство, заполненное у другой живности куда более прозаическими органами.

Может быть, другие видят чемодаек не так, как вижу их я, – говорил себе Жакмор, – а может быть, я вижу их не совсем так, как об этом рассказываю, но в любом случае несомненно одно: даже если чемодаек не видишь, нужно делать вид. Впрочем, они настолько заметны, что просто смешно их не замечать.

Я все хуже и хуже различаю дорогу, это факт. Потому что я знаю ее слишком хорошо. Однако мы считаем красивым именно то, что нам – утверждают все – привычно. Только не я, вроде бы. Или, может быть, потому, что эта привычность позволяет мне видеть вместо этого что-то другое? Например, чемодаек. Итак, сформулируем определение правильно: мы считаем красивым то, что нам достаточно безразлично, дабы иметь возможность видеть то, что мы хотим иметь вместо. Быть может, я зря употребил первое лицо во множественном числе. Употребим его в единственном: я считаю… (см. выше).

Хи, хи, – усмехнулся себе в лицо Жакмор, – вот он я, внезапно и причудливо глубокий и рафинированный. И кто бы поверил, а, кто бы поверил?! Ко всему прочему, это высочайшее определение свидетельствует о моем больше чем незаурядном здравомыслии. А что может быть поэтичнее, чем здравомыслие?"

Чемодайки сновали туда-сюда, меняя курс в самый неожиданный момент, выписывая в небе грациозные фигуры, среди которых – спасибо длительной стойкости изображения, отпечатанного на сетчатке глаза, – различался трифолиум Декарта, а также ряд других криволинейных кренделей, включая с любовью нарисованную дугу под названием «кардиоида».

Жакмор продолжал разглядывать чемодаек. Они залетали все выше и выше, поднимались широкими спиралями так далеко, что начинали терять различимые контуры. Теперь они были всего лишь капризно разбросанными черными точками, одушевленными единой общей жизнью. Каждый раз, когда они пролетали перед солнцем, ослепленный психиатр щурил глаза.

Вдруг со стороны моря он заметил трех птиц покрупнее; они летели с такой скоростью, что он не смог определить их породу. Прикрыв глаза рукой, он вглядывался в неясные очертания. Но летящие существа пропали. Через какое-то время они вынырнули из-за далекого скалистого выступа, описали уверенную кривую и взмыли вверх, поочередно и все с той же сумасшедшей скоростью. Они, должно быть, так быстро махали крыльями, что психиатр их совсем не различал – он видел три почти одинаково вытянутых веретенообразных силуэта.

Три птицы спикировали на стайку чемодаек. Жакмор остановился и снова посмотрел наверх. У него учащенно забилось сердце – волнение, которое он не мог никак объяснить. Может быть, страх за жизнь чемодаек; может быть, восхищение от легкости и грациозности трех существ; может быть, впечатление от согласованности, синхронности их движений.

Они летели вверх по несуществующему воздушному склону невероятной крутизны, и от этой скорости захватывало дух. «Ласточкам за ними не угнаться, – подумал Жакмор. – Это, наверное, довольно большие птицы». Приблизительность расстояния, с которого он заметил их в первый раз, не позволяла оценить, даже примерно, их размеры, но они выделялись на светлом фоне значительно четче, нежели почти достигшие к этому времени предела видимости чемодайки – булавочные головки на сером небесном бархате.