Текст книги "Сердце дыбом"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

XVIII

«Свою дозу я сегодня получу, – подумал Жакмор. – Два раза в церкви за один день… в ближайшие десять лет духу моего там не будет. Ну, может быть, в девять с половиной».

Он сидел в холле и ждал. Сиделка, Ангель и Клементина расхаживали наверху; шум их шагов скрадывался толщиной потолка и керамичностью плитки. Временами засранцы издавали истошный вопль, который, легко заглушая все остальные звуки, растекался по ушным раковинам Жакмора. Это Ноэль или Жоэль. Ситроэн никогда не кричал.

Белянка томилась в праздничном – по случаю крестин – платье из розовой тафты, окаймленном широкой лиловой тесьмой, черных туфлях и черной шляпе. Она боялась лишний раз пошевелиться. Страх покалывал кончики пальцев. Она уже успела разбить три вазы.

Ангель был одет как обычно. Клементина остановила свой выбор на черных брюках и подходящем к ним пиджаке. Засранцы красовались во всем блеске обшитых целлофаном конвертов.

Ангель спустился в гараж.

Клементина несла Ноэля и Жоэля, доверив Ситроэна служанке. Он поглядывал на мать. Брезгливо топорщилась капризная губенка, но он не плакал. Ситроэн никогда не плакал. Клементина бросала в его сторону насмешливые взгляды и делала вид, что целует Ноэля и Жоэля.

Машина подъехала к дому, и все вышли на крыльцо. Жакмор последним. Он нес кульки, сосульки, шкварки, монетки, предназначенные для фермерских детей и животных после церемонии.

Небо привычно хранило неизменную голубизну, сад сверкал пурпуром и златом.

Машина тронулась. Ангель повел ее медленно из-за детей.

При малейшем движении служанки громко шуршала тафта очень красивого платья. Хотя Жакмору больше нравилось другое, пикейное, которое так хорошо облегало. В этом же – ну просто деревенщина.

XIX

2 сентября

Тень сгущалась вокруг Жакмора. Сидя за письменным столом, он предавался размышлениям; вяло мечталось в темноте, и так не хотелось тащиться к выключателю. День выдался тяжелый, как, впрочем, и все предыдущие, и он пытался обрести душевный покой. В эту бурную лихорадочную неделю было не до психоанализов, но сейчас к уединившемуся, расслабившемуся психиатру возвращалось страшное и сильное ощущение пустоты, полного отсутствия страсти, временно замаскированное мельтешением заманчивых образов. Неприкрытый желаниями, Жакмор рассеянно ждал, когда служанка постучит в дверь.

В отведенной ему лакированной комнате было жарко, и приятно пахло деревом; близость моря смягчала знойное дыхание природы, воздух ласкал и нежил. Снаружи доносились птичьи крики, сдобренные звонким брюзжанием насекомых.

Кто-то заскребся под дверью. Жакмор открыл. Вошла служанка и, смутившись, застыла посреди комнаты. Жакмор улыбнулся, зажег свет и плотно закрыл дверь.

– Ну? Какие мы пугливые! – приступил он.

Психиатр сразу же обвинил себя в пошлости, но, поразмыслив и решив, что пошлое не опошляется, сам себя же и оправдал.

– Садись, – предложил он. – Сюда… На кровать.

– Как можно… – пролепетала она.

– Да ладно тебе, – сказал Жакмор. – Не робей. Располагайся и расслабляйся.

– Мне раздеться? – спросила она.

– Делай, что хочешь, – сказал Жакмор. – Если тебе хочется, раздевайся, если нет, то не надо. Веди себя естественно… Это единственное, о чем я тебя прошу.

– А вы тоже разденетесь? – спросила она чуть посмелее.

– Послушай, – возмутился Жакмор, – ты пришла психоанализироваться или развратничать?

Смутившись, она опустила голову. Подобное невежество так поразило Жакмора, что он даже слегка возбудился.

– Не понимаю я ваших заумностей, – промолвила она. – Я же не против, вы только скажите, чего делать-то.

– Вот я тебе и говорю: делай, что хочешь, – настаивал Жакмор.

– По мне, так уж лучше, когда говорят, что делать… Ведь не мне ж решать-то.

– Ну, тогда ложись, – сказал Жакмор.

Он снова сел за письменный стол. Она посмотрела на него исподлобья и, наконец решившись, проворно стянула с себя платье. Это было домашнее хлопчатобумажное платье в невзрачный цветочек, в которое она переоделась сразу же после крещения.

Жакмор принялся разглядывать ее крепкое, грубое тело, круглые пухлые груди, упругий живот, еще не потерявший формы. Она направилась к кровати, и он подумал, что после ее ухода он останется один на один с волнующим женским запахом.

Шла она неуклюже, наверняка из-за остатков целомудрия.

– Сколько тебе лет? – спросил Жакмор.

– Двадцать, – ответила она.

– Откуда ты родом?

– Из деревни.

– Как тебя воспитывали? Твое самое раннее воспоминание?

Он старался говорить беззаботно, чтобы расположить ее к беседе.

– Ты помнишь бабушку или дедушку?

Она задумалась.

– Для чего вы меня сюда позвали? Чтобы выспрашивать про все такое?

– И для этого тоже, – состорожничал Жакмор.

– Это вас не касаемо, – сказала она.

Приподнялась и села, свесив нога.

– Вы на меня будете залазить или нет? – спросила она. – Для того я и пришла. Сами ж знаете. Я красивым разговорам не обучена, но и не такая дурочка, чтоб сносить ваши насмешки.

– Ладно, иди! – сказал Жакмор. – Ну и характер. Завтра придешь.

Она встала и пошла к двери, чуть не задев Жакмора грудью. Естество психиатра встрепенулось.

– Ладно, – сказал он. – Подожди. Я сейчас.

Не успел он пошевелиться, как она уже вернулась на прежнее место и тяжело задышала в ожидании. При приближении Жакмора она повернулась к нему задом и наклонилась вперед. В этой позе он ее и поимел. Совсем как утром, за изгородью.

XX

Ангель лежал около Клементины. В новой трехместной кровати беспокойно сопели спящие младенцы. Снов они еще не видели. Клементина не спала. Он это чувствовал. Вот уже целый час, как они лежали в кромешной тьме и не смыкали глаз.

Он подвинулся, стараясь устроиться поудобнее. Его нога коснулась ноги Клементины. Она вздрогнула и судорожно схватилась за выключатель. Щурясь от яркого света, Ангель приподнялся и посмотрел на жену.

– Что такое? Тебе нехорошо?

Она села и покачала головой.

– Я больше так не могу, – сказала она.

– Что ты больше не можешь?

– Я больше не могу терпеть твое присутствие. Я больше не могу спать рядом с тобой. Я никогда не смогу заснуть, зная, что ты в любую секунду можешь дотронуться до меня. Коснуться меня. От одной мысли о твоей волосатой ноге я схожу с ума. Мне хочется кричать.

Ее голос дрожал от напряжения невырвавшихся криков.

– Спи в другой комнате, – сказала она. – Сжалься надо мной. Оставь меня.

– Ты меня больше не любишь? – соригинальничал Ангель.

Она взглянула на него.

– Я больше не могу прикасаться к тебе, – сказала она, – но если бы только это… Может быть, и смогла бы. Но я даже не могу себе представить, что ты дотрагиваешься до меня, хотя бы на долю секунды. Какой ужас!

– Ты с ума сошла, – сказал Ангель.

– Нет, не сошла. Любой физический контакт с тобой мне омерзителен. Я к тебе очень хорошо отношусь… То есть… я бы хотела, чтобы ты был счастлив… только не такой ценой… только не это… Это слишком дорогая плата.

– Но ведь я ничего от тебя не хотел, – возразил Ангель. – Я просто повернулся и нечаянно тебя задел. Ты доводишь себя до такого состояния, что…

– Ни до какого, – перебила она. – Отныне это мое естественное состояние. Спи у себя в комнате… Прошу тебя, Ангель. Пожалей меня.

– Ты не в себе, – прошептал он, качая головой.

Он положил ей руку на плечо. Она задрожала, но сдержалась. Он нежно поцеловал ее в висок и стал собираться.

– Я пошел к себе, – сказал он. – Не волнуйся, моя дорогая…

– Послушай, – не успокаивалась она, – я… я не хочу… не знаю, как тебе это объяснить… я больше не хочу… и не думаю, что захочу когда-нибудь снова… Попробуй найти себе другую женщину. Я не буду ревновать.

– Ты меня больше не любишь, – грустно промолвил Ангель.

– Как раньше – нет, – сказала она.

Он вышел. Она по-прежнему сидела в кровати и не сводила глаз с вмятины на подушке Ангеля. Во сне голова мужа всегда съезжала на край.

Один из детей заворочался. Она прислушалась. Ребенок успокоился. Она выключила свет. Теперь ей принадлежала вся кровать, и ни один мужчина больше никогда к ней не прикоснется.

XXI

Потушил свет в своей комнате и Жакмор. Затихали далекие поскрипывания пружинного матраца начиненной на ночь служанки. Несколько секунд психиатр неподвижно лежал на спине. События последних дней проносились в головокружительном вальсе перед его глазами, сердце бешено билось в такт. Но постепенно он расслабился и заскользил в бессознательное, смыкая утомленные веки на сетчатке, исполосованной колючим чертополохом диковинных видений.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

7 мая, вторник

Далеко за садом, аж за разорванным мысом, чью бороду денно и нощно расчесывает море, над обрывом возвышался шлифуемый ветрами каменный исполин – ядреный мрачный гриб неправильной формы, с которым, кроме коз да папоротника, и водиться-то никто не хотел. Из дома его было не видать. Имя ему было Земляной Человяк – в пику Морскому Человяку, его покосившемуся влево братцу, что торчал из воды как раз напротив. Земляной Человяк представлялся легко доступным с трех сторон. Четвертая же, северная, готовила незваному гостю целую цепь почти непроходимых ловушек и западней, как будто специально придуманных каким-нибудь коварным корбюзьером, дабы сделать подъем на глыбу маловероятным.

Иногда таможенники приходили сюда тренироваться, и весь день напролет затянутые в полосатые бело-зеленые трико ветераны вколачивали в новичков науку скалолазания, незаменимую при борьбе с контрабандой, которая того и гляди превратится в стихийное бедствие.

Но в тот день место было пустынным. На руку Клементине, которая, вжимаясь в камень, очень осторожно и медленно продвигалась вверх.

Покорения вершины с восточной, западной и южной сторон в предыдущие дни вспоминались теперь как детские забавы. Сегодня ей придется выложиться до конца. А ухватиться не за что, рука лишь скользит по телу Человяка – гладкому и твердому граниту.

Она вплотную прижималась к почти вертикальному оледеневшему склону. В трех метрах над ней дразнился выступ, за который можно было бы зацепиться. Вот там-то и начнутся настоящие трудности: верхняя часть Человяка представляла собой одну большую нависшую блямбу. Но сначала нужно было преодолеть эти три метра.

Она висела над пустотой, носки сандалий втирались в длинную узкую трещину, бегущую по скату наискосок. Набившаяся в щель земля плодила какую-то мелкую поросль; живая зеленая полоска красовалась на сером граните, словно награда «За доблесть в посевную» на лацкане учительского сюртука.

Клементина дышала медленно и глубоко. Проползти мухой. Метра три. Не больше. Всего три метра. Два ее роста.

Присматриваясь к каменной поверхности, можно было различить какие-то шероховатости. Но смотреть на них следовало с расстояния достаточно близкого, чтобы различать, но не слишком близкого, чтобы не осознавать их очевидной ненадежности.

Она ухватилась за эти хлипкие выпуклости и подтянулась. Гранит ласкал колени через легкую ткань штанов. Ее ступни находились на тридцать сантиметров выше зеленой травяной полоски.

Она сделала глубокий вдох, оглянулась и снова полезла наверх. Через десять минут она уже отдыхала на узкой площадке перед последним этапом восхождения. Пот заливал лицо, волосы прилипали к вискам. Она чувствовала, как из нее испариной выходит растительный запах.

Она боялась пошевелиться, каждый сантиметр был на счету.

Она оглянулась; Морской Человяк предстал перед ней в непривычном ракурсе, да еще пенисто опоясанным. Высоко поднявшееся солнце разбрызгивало влажные блестки вокруг узловатых прибрежных рифов.

Нависшая над пропастью оконечность Земляного Человяка манила альпинистку: соблазн устремленного ввысь желобка-корешка, слегка наклоненного и чуть приоткрытого фолианта, острый и зыбкий угол нужного направления.

Клементина откинула назад голову, оглядела цель и нежно заурчала от удовольствия. Мокрое пятно расползалось по ее промежности.

II

Засранцы бегали на четвереньках по комнате, в которой их запирали до кормления в три-о-клок. Спали они теперь много меньше и с удовольствием осваивали различные позы и движения.

Ноэль и Жоэль дружно визжали. Ситроэн, не роняя своего достоинства, с важным видом ползал вокруг маленького низкого столика.

Жакмор разглядывал детей. В последнее время он часто приходил к ним; тройняшки становились все больше похожими на маленьких человечков, чем на личинки червяков. Благодаря климату и оказываемой заботе они развивались чрезвычайно быстро. Первенцы-двойняшки уже обзавелись светлыми гладкими волосенками. Третий – последыш, курчавый и темноволосый, как и в день своего рождения, – казался старше своих братьев на целый год.

И конечно же, все трое пускали слюни. Каждая остановка маленького путешественника отмечалась на ковре влажным пятнышком, которое на какую-то долю секунды тянуло из слюнтявого рта длинную нить, хрустально хрупкую и призрачно прозрачную.

Жакмор наблюдал за Ситроэном. Тот, глядя себе под ноги, продолжал описывать круги, с каждым разом все медленнее и медленнее. Обессилев, остановился и сел. Поднял глаза и посмотрел на столик.

– О чем задумался? – спросил Жакмор.

– Ба! – ответил Ситроэн.

Он протянул руку к столику. Слишком далеко. Не вставая с пола, он потянулся и, уцепившись пальцами за край стола, встал.

– Молодец, – похвалил его Жакмор. – Вот так и надо.

– А! Ба! – ответил Ситроэн.

Он отпустил столик, сразу же плюхнулся на пол и удивленно посмотрел на Жакмора.

– Вот, – сказал тот. – Не надо было отпускать. Это же так просто. Через семь лет ты в первый раз причастишься, через двадцать – закончишь учебу, а еще через пять – женишься.

Ситроэн недоверчиво покачал головой и снова встал.

– Ладно, – произнес Жакмор. – Надо бы предупредить сапожника или кузнеца. Здесь, видишь ли, воспитание суровое. Хотя подковывают же лошадей, и ничего страшного с ними от этого не происходит. Пускай твоя мать решает.

Он потянулся. Ну и жизнь! И совершенно некого психоанализировать. Служанка по-прежнему не поддавалась. Никакого прогресса.

– Я вас, жеребятки, сам отвезу в деревню, – сказал он. – Я уже, наверное, месяц там не появлялся.

Ситроэн опять кружил вокруг столика, но теперь уже на своих двоих.

– Смотри-ка, – поразился Жакмор. – Быстро схватываешь. Даже не думал, что ты так вырвешься вперед. Ну что же, будет мне компания…

Жоэль и Ноэль забеспокоились, Жакмор посмотрел на часы.

– Ах да, пора. И уже давно пора. Что же делать, каждый может опаздывать.

Жоэль заплакал. Ноэль подхватил. Безучастный Ситроэн бросил на братьев высокомерный взгляд.

Клементина пришла в полчетвертого. Жакмор все сидел на том же самом месте и, казалось, не слышал рева двойняшек. Невозмутимый Ситроэн сидел на коленях у психиатра и дергал его за бороду.

– Наконец-то, – сказал Жакмор и принялся разглядывать Клементину. Левая штанина разодрана в клочья, на виске – огромный кровоподтек.

– Похоже, вы хорошо развлеклись, – произнес он.

– Да, неплохо, – холодно ответила она. – А вы? Спокойный, уравновешенный тон так не вязался с нервным состоянием, которое угадывалось во всех ее жестах.

– Какой бардак! – критически высказалась Клементина немного спустя.

– Они хотят пить, – сказал Жакмор. – Они, знаете ли, нуждаются в вас не меньше, чем какие-то булыжники.

– Я не могла прийти раньше, – ответила она. – Сначала возьмем самого спокойного.

Она сняла Ситроэна с колен психиатра и усадила в кресло. Жакмор тактично отвернулся; смотреть на кормление было неприятно из-за сети голубых вен, покрывающей белизну кожи. К тому же сам процесс, как ему казалось, полностью извращал истинное назначение женской груди.

– А вы знаете, он пошел, – сообщил психиатр.

Она вздрогнула и невольно вынула сосок изо рта ребенка. Тот безмолвно ждал.

– Пошел? – она поставила его на пол. – Ну-ка!

Ситроэн уцепился за ее штаны и выпрямился. В некотором замешательстве она снова взяла его на руки. Рыдающие двойняшки подползли к ней на четвереньках. .

– А эти? – спросила она.

– Эти – нет, – ответил он.

– Вот и хорошо, – сказала она.

– Похоже, вам не нравится, что он пошел? – подсказал психиатр.

– Ну, – прошептала Клементина, – далеко эти цыплята не уйдут.

Ситроэн закончил сосать. Она притянула Жоэля и Ноэля за рубашонки и усадила для кормления.

Жакмор встал.

– А вообще-то вы их все еще любите? – спросил он.

– Они такие славные, – ответила Клементина. – И потом, я им нужна. Вы собираетесь уходить?

– Мне надо размяться, – сказал Жакмор.

– Зайдите к кузнецу, – приказала Клементина, – по поводу Ситроэна.

– Почему вам так хочется, чтобы они росли как деревенские дети?

– А почему бы и нет? – сухо возразила Клементина. – Вам это не нравится?

– Не нравится, – ответил Жакмор.

– Ну и сноб! – сказала Клементина. – Мои дети будут воспитаны по-простому.

Он вышел из комнаты. Ситроэн проводил его взглядом; детское лицо было печально, как каменный лик святого в разрушенной после бомбежки церкви.

III

Появилась служанка.

– Вы меня звали? – спросила она.

– Перепеленай их и уложи спать, – сказала Клементина.

Затем внимательно посмотрела на девушку и заметила:

– Ты неважно выглядишь.

– Ой! – расстроилась та. – Госпожа так думает?

– По-прежнему спишь с Жакмором? – спросила хозяйка.

– Да, – ответила служанка.

– Ну и что он с тобой делает?

– Ну, он на меня залазит.

– А выспрашивает о чем-нибудь?

– А то! – возмутилась служанка. – И почувствовать-то толком ничего не успеешь, а он уже слазит, и давай выспрашивать.

– А ты не отвечай, – сказала Клементина. – И больше с ним не спи.

– Так ведь свербит, – возразила девушка.

– Фу, какая мерзость. Вот сделает он тебе ребенка, тогда увидишь.

– Пока еще не сделал.

– Дождешься, – прошептала Клементина, почувствовав озноб по всему телу. – Как бы там ни было, лучше с ним не спать. Да и вообще, все это выглядит так отвратительно.

– Так мы ж с задка; гляди – не гляди, мне все равно ничего не видно, – сказала девушка.

– Пошла вон! – цыкнула Клементина.

Белянка забрала детей и вышла. Клементина вернулась в свою комнату. Разделась, растерлась одеколоном, обмыла ранку на лице и легла на спину прямо на пол, чтобы сделать гимнастику.

После упражнений перебралась на кровать. В следующий раз она не опоздает на кормление. Дети не должны ждать. Дети должны есть точно по расписанию, а остальное не важно.

Ангель лежал на кровати в неимоверно скорбной позе. Услышав троекратный стук в дверь, он поднял глаза и произнес: «Да».

Жакмор вошел в комнату и сразу же пристыдил:

– Конечно же, опять бездельничаем.

– Опять, – ответил Ангель.

– Ну, а вообще-то как? – спросил психиатр.

– Так, – ответил Ангель. – У меня лихорадка.

– Ну-ка, – Жакмор подошел к Ангелю и пощупал его пульс. – Действительно, – подтвердил он и уселся на кровать:

– Ноги уберите.

Ангель забился в угол. Жакмор, устроившись поудобнее, начал поглаживать бороду.

– Что же наш больной еще натворил? – спросил он.

– Сами знаете, – ответил Ангель.

– Искал другую?

– Нашел другую.

– Переспал?

– Не смог, – сказал Ангель. – Как только я оказываюсь с ней в постели, меня сразу же начинает лихорадить.

– А Клементина больше не хочет?

– Нет, – ответил Ангель. – А от других меня лихорадит.

– Знать, совесть нечиста, – заключил психиатр.

Ангель улыбнулся, почувствовав подковырку.

– Видно, вас зацепило, когда я сказал вам то же самое, – заметил он.

– Еще бы, – согласился Жакмор, – еще бы не зацепило, особенно если совести и в помине нет.

Ангель ничего не ответил. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Расстегнув воротник, жадно вдыхал майский воздух.

– Я только что виделся с вашей женой, – сообщил Жакмор, желая отвлечь Ангеля от него самого. – Малыши растут чертовски быстро. Ситроэн уже стоит на ногах.

– Бедняга, – промолвил Ангель. – В таком возрасте… ноги от этого пойдут вкривь и вкось.

– Да нет, – возразил Жакмор. – Если он сам встает, значит, в ногах достаточно силы, чтобы держать тело.

– Природе видней, – прошептал Ангель.

– Ваша жена послала меня к кузнецу, – сказал Жакмор. – Вас не пугает, что она воспитывает их слишком сурово?

– Что я могу сказать, – ответил Ангель. – Страдал ведь не я, а она. Это дает ей все права.

– Категорически возражаю, – возразил Жакмор. – Не может такое бесполезное чувство, как страдание, дать кому бы то ни было на что бы то ни было какие бы то ни было права.

– Она относится к ним действительно плохо? – спросил Ангель, не обращая внимания на тираду психиатра.

– Нет, – ответил Жакмор. – К себе самой она еще более сурова. Но это не повод. Все это притворство и дурное воспитание.

– Я думаю, что она их любит, ~ сказал Ангель.

– М-м… да, – ответил Жакмор.

Ангель замолчал. Ему было явно нехорошо.

– Вам следовало бы отвлечься, – посоветовал Жакмор. – Покатайтесь на лодке.

– У меня нет лодки…

– Постройте лодку.

– Ну и идеи же у вас, – проворчал Ангель.

Жакмор встал и объявил:

– Я пошел за кузнецом. Раз она так хочет.

– Сходите завтра, – попросил Ангель. – Дайте этому бедолаге еще один день.

Жакмор покачал головой.

– Даже не знаю. Если вы против, то так и скажите.

– Я – лицо подчиненное, – сказал Ангель. – А потом, мне кажется, что она права. Ведь она – мать.

Жакмор пожал плечами и вышел. Широкая лестница, выложенная кафелем, дрожала под его ногами. Он быстро пересек холл и оказался в весеннем саду. Оплодотворенную землю так и распирало; вызревшие волшебные семена разрывались то там, то сям тысячью огненных лепестков, которые выглядывали из зияющих прорех травяного бильярдного поля.