Текст книги "Василий Сталин. Сын «отца народов»"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Альберт учился в Ленинграде на инженера-электротехника, а когда в 1928 году после смерти отца они с матерью эмигрировали в Германию, продолжил образование в Лейпцигском университете. За несколько лет до начала войны благодаря свободному владению русским языком он стал сотрудником абвера.

9 августа 1944 года «Игорь» и «Грегор» – эта «сладкая парочка» – начали подготовленную по приказу Гелена операцию «Дрозд». Сперва агенты в роли офицеров Генштаба Красной армии должны были разведать дислокацию советских войск в районе Витебска, а затем, под видом демобилизованных из армии, проникнуть в Москву и поступить работать на военный завод, в Госплан или какой-нибудь наркомат, чтобы собрать сведения о военном производстве и переброске на фронт войск и боевой техники. Странно, правда, почему Гелен такое пристальное внимание уделил Витебску, который к моменту начала операции «Дрозд» находился уже в глубоком тылу наступающих советских армий. Так или иначе, «дрозды» были благополучно сброшены с парашютами ночью в советский тыл и утром явились в штаб 11-й гвардейской дивизии генерала Козлова, расположенный в городе Острове. Остров, кстати сказать, расположен совсем не в Витебской, а в Барановичской области, недалеко от тогдашней линии фронта, так что Кукридж здесь, вероятно, от истины не отклоняется.

Свежеиспеченные генштабисты майор Посухин или Посючин («Грегор») и старший лейтенант Красин («Игорь») встретили в штабе дивизии, как писал позднее «Грегор» в донесении, столь теплый прием, сопровождавшийся обильной выпивкой, что сразу вспомнились сцены бессмертной комедии Гоголя «Ревизор». От Козлова агенты направились в Витебск в любезно предоставленной генералом машине с шофером. Из Витебска они передали по радио собранную информацию и, сменив документы, двинулись в Москву. Теперь они превратились в офицеров, откомандированных из армии для работы в народном хозяйстве как имеющие ценные технические специальности. «Игорь» устроился на работу в Госплан, а «Грегор» – на электрозавод. Они поселились на московской окраине в деревянном бараке с коридорной системой, в одной комнате. Однажды вечером агенты решили вновь выйти в эфир, но обнаружили, что батарейки к рации сели, и ее пришлось подключать к общей электросети дома. Вдруг «Грегор» заметил, что лампочка в комнате мигает, в точности повторяя передаваемые по рации сигналы. И в это время к ним в комнату вошла соседка, молодая симпатичная девушка двадцати с небольшим лет. В связи с манипуляциями «Игоря» и «Грегора» у нее возникли перебои с напряжением в электроплитке, на которой она готовила скудный ужин, и Марфа хотела попросить соседей-инженеров починить плитку. «Игорь» второпях забыл спрятать наушники, и Марфа сразу поняла, что перед ней вражеские шпионы. «Грегор» мучительно думал, надо ли теперь для безопасности дальнейшего течения операции убивать Марфу и куда в случае чего можно будет спрятать тело. Однако беспокоились друзья напрасно. Марфа, на их счастье, оказалась убежденной антикоммунисткой. К тому же она по уши влюбилась в молодого и симпатичного «Игоря». Смышленая девушка не только смогла достать остродефицитное в условиях военной Москвы питание для рации, но и стала выполнять другие деликатные поручения, так что «Грегор» получил у Гелена формальное разрешение завербовать ее.

«Игорю» в Госплане удалось познакомиться с каким-то высокопоставленным чиновником из Наркомата путей сообщения, большим любителем выпивки и денег, выказывающим наклонность к коррупции. «Игорь» решил взять быка за рога и после одной грандиозной попойки прямо попросил своего собутыльника продать график железнодорожных перевозок на ноябрь и декабрь 1944 года (дело было в октябре), на что чиновник вполне трезво запросил солидную сумму в 40 тысяч рублей. Такой суммы у друзей не оказалось, и пришлось просить по радио Гелена срочно прислать курьера с деньгами. Курьер по кличке «Петр» был сброшен с парашютом в окрестностях Москвы и благополучно приземлился. Передав требуемую сумму «Грегору» и «Игорю», «Петр», русский перебежчик, отправился, по утверждению Уайтинга, аж в район Вологды, чтобы установить там контакт с большой группой немецких солдат, бежавших из советских лагерей или каким-то невероятным образом ухитрившихся не попасть в плен и сумевших даже установить радиосвязь со штаб-квартирой Гелена.

Трудно сказать, что именно питало безудержную фантазию американского журналиста. Но его рассказ о поездке «Петра» в Вологду не может не настораживать. Не могли немецкие окруженцы забраться так далеко на север. Ни там, ни в каком-либо другом районе СССР не было немецких партизанских отрядов из бежавших военнопленных. То ли здесь мы имеем дело с какой-то радиоигрой с советской стороны (хотя вряд ли местом дислокации мнимых партизан избрали бы столь отдаленный пункт, как Вологда), либо кто-то эту историю просто выдумал.

Но вернемся к «Игорю» с «Грегором» и их подруге Марфе, которую, кажется, так и звали, без кавычек. Продажный чиновник получил деньги и на одну ночь передал агентам требуемые документы. Пока «Игорь» их фотографировал, «Грегор» на всякий случай, в нарушение инструкции по конспирации, выписал из графика перевозок наиболее важную информацию. Теперь усталым, но довольным шпионам оставалось только дождаться самолета, который за ними должен был прислать Гелен.’ Описание этого завершающего и наиболее драматичного эпизода их многотрудной миссии я хочу процитировать по книге Уайтинга полностью.

Но прежде напомню другое описание: как розыскники-контрразведчики наконец-то встретились с немецкой разведгруппой «Неман» в романе Владимира Богомолова:

«Негромкие голоса приближались. Ни Таманцев, ни Блинов, спрятанные в кустах, не могли никого видеть, но Алехин, метрах в девяноста от них, укрывшись за деревьями, уже рассматривал троих в военной форме, вышедших из леса по другую сторону поляны, и внимательно считал их шаги.

Выждав сколько требовалось, он с помощником коменданта появился на дороге; завидев их, трое, шедшие навстречу, умолкли; пять человек сближались, с интересом разглядывая друг друга.

Они встретились, как и рассчитал весьма точно Алехин, у гнилого пенька, прямо напротив кустов, за которыми притаились Блинов и Таманцев, поздоровались, и помощник коменданта, задержав руку у козырька, предложил:

– Товарищи офицеры, попрошу предъявить документы! Комендантский патруль.

– Ваш мандат на право проверки, – попросил один из троих, бритоголовый, с погонами капитана, так спокойно, будто ему заранее было известно, что здесь, в лесу, у него должны проверить документы и что это малоприятная и пустая, но неизбежная формальность. – Кто вы такой?

Слева от него, ближе к засаде, стоял высокий, крепкого сложения старший лейтенант, лет тридцати или чуть побольше, а справа – молодой лейтенант, тоже плотный и широкий в плечах. На всех троих было обычное летнее офицерское обмундирование (у лейтенанта – поновее), пилотки и полевые пехотные погоны без эмблем. На гимнастерке у капитана над левым карманом виднелась колодка с орденскими ленточками, а над правым – желтая и красная нашивки за ранения».

Разумеется, здесь мы имеем дело с художественным произведением, так сказать, с плодом писательской фантазии. Но согласись, читатель, что изображение в этой сцене, в отличие от опуса Уайтинга, вызывает наше доверие психологической и бытовой точностью деталей. Чем все кончилось в романе Богомолова, читатели хорошо помнят. После короткой схватки немецкие агенты были обезврежены, а их главарь, бритоголовый капитан (он же – матерый враг советской власти и опытнейший разведчик, неуловимый Мищенко), убит. При этом расколовшийся по горячим следам молоденький лейтенант-радист выдал контрразведчикам ценнейшего немецкого информатора по кличке «Матильда», работавшего шифровальщиком в штабе фронта, правда, не у К. К. Рокоссовского на 1-м Белорусском, а на 1-м Прибалтийском у И. X. Баграмяна. Интересно: опирался ли здесь Богомолов на архивы советских спецслужб или просто придумал «Матильду»?

Посмотрим теперь, чем закончилась эпопея «Грегора» и «Игоря», подобно антигероям Богомолова, попавших в засаду. Итак, слово Чарльзу Уайтингу: «Грегор», «Игорь» и Марфа были вне себя от радости, когда узнали, что их собираются эвакуировать через линию фронта. Они немедленно начали искать подходящее место вблизи Москвы, где мог бы сесть легкий самолет люфтваффе, который Гелен обещал прислать. В конце концов они нашли приемлемую для посадки точку поблизости от города Дзержинска, в 60 или 70 милях к западу от Москвы.

Ночь, когда предпринималась попытка спасти агентов, была сырой и холодной, и все трое, ужасно промерзнув на мокрой траве, постоянно сверяли часы и прислушивались, не донесет ли ветер звуки приближающейся долгожданной машины. Когда настало время зажечь сигнальные костры, чтобы показать пилоту спасательного самолета место посадки, «Грегор» и «Игорь» принялись за работу и вскоре зажгли то, что представлялось им гигантским костром.

Огонь поднимался все выше и выше, и казалось, что вся окружающая местность окунулась в яркий кроваво-красный свет. «Грегор» и «Игорь» в ужасе посмотрели друг на друга: огонь наверняка был виден на много миль вокруг. Минуты текли и текли, а самолет все не появлялся. «Грегор» облизывал сухие, потрескавшиеся, губы (Уайтинг постоянно заставляет своего героя делать так во время особо сильного волнения. – Б. С.), пока пламя вздымалось вверх. Напряжение становилось непереносимым. А что, если этот чертов самолет никогда не прилетит? Прошло полчаса. Постепенно испуганные агенты стали думать, что все напрасно. Самолет не прилетит, они будут предоставлены своей судьбе: похоже, что спасение не придет с неба ни в эту ночь, ни в какую-либо другую. В это время «Игорь» вдруг издал сдержанный, но радостный крик. Еще до того, как они распознали его, самолет приземлился, и плохоразличимая фигура выпрыгнула из него, что-то крича им сквозь шум пары моторов.

«Грегор» среагировал первым. В тот момент, когда он начал свой бег к самолету, раздалась неистовая команда: «Стой!» Вслед за этим Нули застучали по траве вокруг них, словно дождь по жестяной крыше. Они обнаружены! Трассирующие пули прорезали воздух. Похожие на мириады красных, злых пчел, очереди чертили неровные линии в ночи.

«Грегор» бежал так, как он не бегал никогда прежде в своей жизни. Пилот заметил опасность и начал запускать моторы. «Грегор» увидел, как хвост самолета начал подниматься, и удвоил свои усилия. У него перехватывало дыхание, легкие грозили в любой момент лопнуть. Но он сделал это последнее усилие! Сильные грубые руки подхватили его под мышки и втащили в самолет. Как только он тяжело рухнул на металлический пол самолета, скорее мертвый, чем живой, машина начала подниматься. В страхе, что он не догонит самолет, «Грегор» не заметил, что ранен в руку. Летчики разорвали на бинты его белье и перевязали кровоточащую рану. Лучшее, что они могли предложить ему, это небольшую дозу морфия. Но «Грегор» не чувствовал боли; его мысли были рядом с бедными «Игорем» и Марфой, оставшимися на земле.

«Боже, – тяжело вздыхал он, сжимая голову здоровой рукой, – что же будет с ними?» И вслед за этим впал в уныние. Микрофильм! Он дал его спрятать «Игорю». У «Игоря» жизненно важная информация!

Несколько часов спустя «Грегор», переодевшись в мундир капитана германской армии, докладывал заместителю Гелена подполковнику Отто Шеферу. В мрачном расположении духа он признал, что жизненно важная информация все еще у «Игоря». И тут же внезапно вспомнил, что его собственные заметки при нем. «Грегор» немедленно попросил принести его гражданскую одежду, бритвой вспорол швы на куртке и достал свои карандашные записи. Триумфальным жестом он передал их своему начальнику, который поспешил уйти с ними.

Через несколько минут эти заметки были уже на столе у самого генерала Гелена, и мастер шпионажа приводил их в порядок, пытаясь осмыслить их значение. В это время капитан Мюллер, чувствовавший себя воскресшим из мертвых, ворочался в постели, полностью истощенный и даже не будучи в состоянии заснуть, снова и снова переживая то, что произошло в одиноком леске недалеко от Москвы всего несколько часов назад».

Кукридж рисует эпизод с эвакуацией «Грегора» иначе, в духе романтической любовной истории. По его словам, на прилетевший самолет никто не нападал. Зато «Игорь», вознамерившийся взять с собой Марфу и получивший на это разрешение от Гелена, опоздал вместе с ней к месту посадки самолета и появился на поляне в тот момент, когда машина уже взлетела в воздух и находившийся на ее борту «Грегор» отчаянно махал своему товарищу рукой.

В чем согласны и Уайтинг, и Кукридж, так это в том, что «Игорь» через несколько недель опять вышел на связь и получил приказ вместе с Марфой пробираться в Восточную Пруссию, однако туда так и не прибыл. Уайтинг утверждает, что сотрудники Гелена упорно молчат в ответ на вопрос о дальнейшей судьбе «Игоря» и Марфы, и высказывает предположение, что они все еще в начале 70-х работали в Москве на западногерманскую и американскую разведку.

Как мне представляется, наиболее правдоподобен рассказ Уайтинга. Вероятно, все так и было: обстрел самолета советскими солдатами, бедняга Мюллер, из последних сил бегущий к спасительной серебряной птице, «Игорь» и Марфа, из-за начавшейся суматохи не успевшие сесть в самолет.

Но признаемся, читатель: вся эпопея двух немецких агентов с самого начала развивалась слишком уж гладко. Тут и дурак-генерал, с готовностью знакомящий их со всеми секретными планами. Тут и хорошая девушка Марфа, только и мечтающая, как помочь Германии в ее борьбе с большевизмом, да еще способная каким-то образом достать остродефицитные батареи для радиопередатчика. Тут и весьма кстати подвернувшийся коррумпированный советский чиновник-пьяница, готовый по сходной цене продать столь необходимый германской разведке график предстоящих железнодорожных перевозок. А чего стоит уникальное совпадение, когда на поляну вблизи Дзержинска под Москвой одновременно приземляется присланный за агентами самолет и врываются советские автоматчики! Кстати говоря, не вполне понятно, что за Дзержинск имеется в виду. В Московской области города с таким названием нет. Есть Дзержинск в Горьковской области, но он находится восточнее, а не западнее Москвы, и расстояние от него до столицы более 300 километров, а отнюдь не 70 миль (около 120 км). Есть Дзержинск в Минской области. Он действительно к западу от Москвы, но уж больно далеко. Скорее всего, речь идет о поселке Дзержинский в Московской области на Москве-реке.

Я думаю, что все чудеса, случившиеся с «Игорем» и «Грегором», несложно объяснить, если принять одну, по моему убеждению, единственно правильную версию. В действительности Скрябин-«Игорь» и Марфа были советскими агентами и вся операция «Дрозд» фактически проходила под контролем НКВД. Главной целью советской стороны было снабдить немцев дезинформацией. Здесь было рассчитано буквально все. Не исключено, что «Игорь» тем или иным образом побудил «Грегора» сделать выписки из подброшенного ему фальшивого плана железнодорожных перевозок. Затем он сделал так, что микропленка с этим документом осталась у него. Далее чекисты устроили засаду на месте приземления самолета таким образом, чтобы легко раненный «Грегор» успел в него впрыгнуть, а «Игорь» с Марфой, вполне мотивированно, не смогли этого сделать. Видно, передавать полный текст документа противнику советская разведка опасалась из-за боязни, что подделка может раскрыться. В этом отношении куда надежнее были отрывочные заметки Мюллера-«Грегора». Любые несуразицы в них можно было списать на спешку, в которой делались записи. Понятным становится и то, почему Скрябин с Марфой не рискнул возвратиться к немцам. У Скрябина не было уверенности, что немецкая разведка не заподозрит его в двойной игре, когда внимательно ознакомится с докладом Мюллера о ходе и исходе операции «Дрозд». Между прочим, вполне возможно, что Гелен в конце концов пришел к заключению о предательстве «Игоря», и потому отмалчивались его сотрудники вместо ответа на вопрос о послевоенной судьбе Скрябина и Марфы. Думаю, бывшие агенты действительно продолжали жить в Москве, но работали, теперь уже вполне открыто, на КГБ. Что же касается Мюллера-«Грегора», то ему повезло гораздо больше, чем придуманному Мищенко из романа «В августе сорок четвертого»: он вернулся к своим, но только потому, что это было на руку советским контрразведчикам.

Не очень преуспев в получении достоверных сведений о судьбе Якова Джугашвили, Кокорин-Скрябин-«Игорь» зато сумел удачно провести операцию по дезинформации противника.

Своей героической гибелью Яков Джугашвили стал удобной фигурой для официального советского мифа. Впервые его попытались канонизировать еще при жизни Сталина. Светлана Аллилуева утверждает: «Была сделана попытка увековечить его (Якова. – Б. С.), как героя. Отец сам рассказывал мне, что Михаил Чиаурели, собираясь ставить марионеточную «эпопею» – «Падение Берлина», советовался с отцом: у него был замысел дать там Яшу как героя войны. Великий спекулянт от искусства, Чиаурели почуял, какой мог бы выйти «сюжет» из этой трагической судьбы… Но отец не согласился. Я думаю, он был прав. Чиаурели сделал бы из Яши такую же фальшивую куклу, как из всех остальных. Ему нужен был этот «сюжет» лишь для возвеличения отца, которым он так упорно занимался в своем «искусстве». Слава Богу, Яша не попал на экран в таком виде…

Хотя отец вряд ли имел это в виду, отказывая М. Чиаурели, ему просто не хотелось выпячивать своих родственников, которых он, всех без исключения, считал не заслуживавшими памяти.

А благодарной памяти Яша заслуживал; разве быть честным, порядочным человеком в наше время – не подвиг?..»

Своя логика в поведении Иосифа Виссарионовича была. Он прекрасно понимал, что все его родственники останутся в истории только благодаря ему, «великому Сталину» (это словосочетание, по свидетельству рада мемуаристов, он не раз произносил с иронией). И не хотел раздаривать свою славу столь дешево. Культ личности был для Сталина определенным капиталом, гарантирующим незыблемость его власти в стране.

Только два десятилетия спустя, в 1970 году, образ изможденного, но не сломленного пленом старшего лейтенанта Джугашвили, гневно отвергающего предложение генерала А. А. Власова присоединиться к его Русской освободительной армии, появился в киноэпопее режиссера Юрия Озерова «Освобождение». Он хорошо запомнился зрителям. Через несколько лет после премьеры фильма, 28 октября 1977 года, указом Президиума Верховного Совета СССР, подписанным Л. И. Брежневым, Яков Иосифович Джугашвили был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Восемь лет спустя, в последние месяцы правления К. У. Черненко, орден передали на хранение дочери Якова Галине.

Давайте представим себе на минутку, что в июле 41-го в немецком плену оказался бы не Яков, а Василий. Ничего невероятного в таком повороте событий не было. Представим себе, что Василий отправился бы на фронт 22 июня 1941 года в составе одного из истребительных авиационных полков, в первых боях был бы сбит и оказался в плену.

Я уверен, что он никогда не предал бы отца, отказался бы от сотрудничества с немцами. Его могли убить, как Якова, якобы при попытке к бегству Только сам Василий свою смерть не приблизил бы никогда. За восемь лет пребывания в советской тюрьме он на самоубийство не покушался. Если бы Василия все же убили в немецком концлагере, вокруг него наверняка бы создался положительный пропагандистский миф, возможно, еще при жизни Иосифа Висссарионовича. Ведь генералиссимус гораздо больше любил младшего сына, чем старшего. Тогда бы Василий Сталин остался в сознании народа героем войны, погибшим в фашистской неволе, а не генералом-пьяницей, прославившимся кутежами и самодурством (тут уж хрущевские пропагандисты постарались).

В 42-м истребительном авиаполку, где Василий Сталин служил командиром эскадрильи, помощник командира полка Г. В. Зимин получил задушевное напутствие в Управлении ВВС: «Пропустишь Василия за линию фронта – головой отвечаешь!..» Эскадрилья Василия Сталина была вооружена новыми истребителями Як-1, на которых ни сам комэск, ни многие его подчиненные еще не летали. Для тренировки должны были поступить самолеты-спарки (со спаренным управлением), но их все не было. И Василий не вытерпел.

О том, что произошло дальше, рассказал писателю Станиславу Грибанову бывший командир 42-го авиаполка Федор Иванович Шинкаренко: «Однажды утром, работая в штабе, я услышал гул самолета. Погода была облачная, заявок на боевые вылеты не поступило, учебно-тренировочные полеты не планировались. «Кто же самовольничает?» – встревожился я. Подошел к окну и вижу «як», выруливающий на взлетную полосу. Звоню на стоянку. Докладывают: «Командир эскадрильи решил выполнить тренировочный полет». Только этого не хватало! Без единого провозного – и сразу самостоятельный?..

Василий взлетел уверенно. Набрал высоту до нижней кромки облаков, выполнил, как принято, круг – маршрут с четырьмя разворотами в районе аэродрома – и запросил по радио: «Я – Сокол. Разрешите посадку?»

Скорость на «яке», как в воздухе, так и посадочная, была значительно больше, чем на «ишачке». Летчик сообразил, что будет перелет, и принял грамотное решение – уйти на второй круг, чтобы не промазать и приземлить машину в безопасных пределах летного поля. Но только с третьего захода колеса «яка» коснулись земли. Василий справился с посадкой, хотя пробег самолета оказался больше рассчитанного. Многие на аэродроме тогда видели, как истребитель вырвался за посадочную полосу, а затем стремительно понесся на линию железной дороги…

Кто-то сказал, что у пьяных и влюбленных есть свой ангел-хранитель. Василий был трезв. Но того, что произошло дальше, другому хватило бы на полжизни – вспоминать да описывать в ярких красках. Самолет на большой скорости ударился о железнодорожное полотно, вздыбился, перескочил через рельсы, чудом не зацепив колесами шасси, и остановился в нескольких метрах от глубокого оврага…

Конечно, я отчитал тогда Василия, пытался образумить его, но он беспечно отмахнулся, мол, что шуметь – маши-на-то цела. А потом откровенно заявил: «Надоело сидеть, когда другие летают. Я все-таки комэск. Сколько, в конце концов, ту спарку ждать!..» И тут Василий вдруг предложил: «Отпусти в Москву. Даю слово: будут у нас те машины!»

Командир полка отпустил Василия в столицу, и тот слово сдержал. Шинкаренко же постарался избавиться от опасного подчиненного. С помощью комиссара полка Лысенко и начальника ГлавПУРа Л. З. Мехлиса удалось добиться назначения сына Сталина начальником Инспекции ВВС. Так что Василий пригнал в полк обещанные спарки и улетел обратно в Москву к новому месту службы.

Владимир Аллилуев позднее в мемуарах так прокомментировал это назначение своего двоюродного брата: «Услужливое окружение придумало для Василия какую-то инспекторскую должность, чтобы подальше держать его от фронта. Возможно, в этом и был некий политический резон, но на пользу Василию это не пошло. Он маялся от безделья и пристрастился к спиртному (в действительности пить Василий начал значительно раньше, еще в Качинской школе. – Б. С.). На даче в Зубалово, где жила наша семья, начались шумные застолья. Однажды Василий привез сюда известного деятеля кино А. Я. Каплера и произошло его знакомство со Светланой (закончившееся для «известного деятеля» довольно плачевно. – Б. С.). Слухи об этих гулянках дошли до Сталина, и в конце концов произошел грандиозный скандал, Зубалово закрыли, все – и дед, и бабушка, и моя мать – получили «по мозгам».

Впрочем, во время службы в инспекции Василий не только от безделья маялся и водку пил, но и совершил свой первый боевой вылет и заслужил орден Красного Знамени. Случилось это в 42-м году. Артем Сергеев так рассказывал об этом подвиге сводного брата Феликсу Чуеву: «Орден Красного Знамени ему (Василию. – Б. С.) дали за то, что он разогнал немецкие бомбардировщики, летевшие бомбить наш тыл. Поднялся в небо на незаряженном истребителе наперерез строю… Командующий, с земли наблюдавший эту картину, не зная, что там сын Сталина, велел наградить летчика…»

В октябре 41-го во время инспекционной поездки на авиазавод в Саратов Василий Сталин встретился с молодой женой известного кинодокументалиста Романа Кармена Ниной Орловой, с которой когда-то учился в одной школе. Между ними возникла любовь. Финал этой истории был трагикомичным. Связь Василия и Нины стала известна всей Москве. Сын Сталина открыто жил с женой Кармена, забыв о Гале Бурдонской. Через своего друга, начальника личной охраны вождя генерала Н. С. Власика, Кармен пожаловался Верховному главнокомандующему. Вождь начертал юмористическую резолюцию: «Верните эту дуру Кармену. Полковника Сталина арестовать на 15 суток. И. Сталин». Дело было уже в декабре 42-го, когда Василий Иосифович имел три большие звезды на погонах (в полковники его произвели еще в 42-м, прямо из майоров, минуя подполковничий чин). После этого инцидента отец наконец направил сына на фронт.

Служба в Инспекции ВВС не была для Василия Сталина слишком обременительной. Светлана Аллилуева описывает один из визитов брата в Куйбышев, где в эвакуации находился весь московский «высший свет». Он «уже был майор и назначен Начальником Инспекции ВВС, – какая-то непонятная должность непосредственно в подчинении у отца (разумеется, здесь Светлана преувеличивает, Василий подчинялся командующему ВВС, а отнюдь не непосредственно наркому обороны – своему отцу; другое дело, что авиационные генералы и маршалы не очень-то могли командовать скромным майором – Василий всегда мог пожаловаться на них Верховному главнокомандующему. – Б. С.). Недолго Василий был под Орлом, потом штаб-квартира его была в Москве, на Пироговской, – там он заседал в колоссальном своем кабинете. В Куйбышеве возле него толпилось много незнакомых летчиков, все были подобострастны перед молоденьким начальником, которому едва исполнилось двадцать лет (в таком возрасте получить уже власть над людьми; у кого от такого не закружится голова! – Б. С.). Это подхалимничание и погубило его потом. Возле него не было никого из старых друзей, которые были с ним наравне (Тимура Фрунзе, Степана Микояна, Артема Сергеева и других представителей «золотой молодежи», которым не надо было лебезить перед сыном вождя. – Б. С.)… Эти же все заискивали, жены их навещали Галю (Бурдонскую. – Б. С.) и тоже искали с ней дружбы».

С 13 июля 1942 года Василий Сталин от лица Инспекции ВВС руководил действиями 32-го гвардейского истребительного авиаполка, в августе переброшенного под Сталинград. Туда неоднократно вылетал и Василий, впоследствии, как и летчики полка, удостоившийся медали «За оборону Сталинграда». В декабре разбился командир полка майор Иван Клещев. После него командиром полка был назначен Василий Сталин. Из-под Сталинграда 32-й гвардейский полк перебросили на Калининский фронт. Там на аэродроме сын Сталина впервые попал под бомбежку. Сброшенными с «юнкерса» бомбами было повреждено три самолета, но человеческих жертв не было. Командиру полка, спасаясь от осколков, пришлось искупаться в сугробе. К происшествию Василий отнесся с юмором.

Возвращаясь в Москву с фронта, Василий останавливался по-прежнему в Зубалове, где жила Галина Бурдонская с сыном Александром (в 43-м родилась еще дочь Надежда). Там к тому времени произошли большие перемены. Осенью 41-го, опасаясь прихода немцев, дачу взорвали. Светлане Аллилуевой хорошо запомнилось первое посещение родного пепелища: «Стояли ужасные глыбы толстых, старых стен, но строили уже новый, упрощенный вариант дома, непохожий на старый, – что-то было безвозвратно утрачено. Мы поселились пока что во флигеле, а к октябрю (1942 года. – Б. С.) перебрались в только что отстроенный несуразный, выкрашенный «для маскировки» в темно-зеленый цвет, дом. Бог знает как он теперь выглядел: уродливый, с наполовину усеченной башней, с обрезанными террасами. Там мы все и разместились: Галя с ребенком, Василий, Гуля – Яшина дочка со своей няней, я – со своей, Анна Сергеевна с сыновьями».

В несуразном темно-зеленом доме Василий предавался беспробудному пьянству. Его сестра свидетельствует: «Жизнь в Зубалове была в ту зиму 1942 и 1943 года необычной и неприятной… В дом вошел неведомый ему до этой поры дух пьяного разгула. К Василию приезжали гости: спортсмены (вероятно, уже тогда сын Сталина примерял на себя роль спортивного мецената. – Б. С.), актеры, его друзья – летчики, и постоянно устраивались обильные возлияния, гремела радиола. Шло веселье, как будто не было войны. И вместе с тем было предельно скучно, – ни одного лица, с кем бы всерьез поговорить, ну хотя бы о том, что происходит в мире, в стране и у себя в душе… В нашем доме всегда было скучно, я привыкла к изоляции, к одиночеству. Но если раньше было скучно и тихо, теперь было скучно и шумно».

Беда Василия заключалась в том, что так и не нашлось рядом человека, с которым можно было поговорить о серьезных вещах, по-настоящему излить душу. Его окружали только подхалимы, и никто не решался сказать ему правду о нем самом. Сын вождя уверовал в собственную непогрешимость, уверовал, что может делать то, что другим запрещено. И до поры до времени все выходки ему сходили с рук. Отец порой наказывал юного авиатора за «шалости», но неизменно продвигал вверх по служебной лестнице.

После скучно-веселых дней в Зубалове приходилось возвращаться на фронт. Василий Сталин водил свой полк в атаку на Великие Луки, а потом на Демянский плацдарм. 5 марта 43-го полковник Сталин сбил свой первый самолет – «Фокке-Вульф-190». Но вскоре в боевой работе Василия наступил длительный перерыв по его же собственной вине.

23 марта 32-й полк получил распоряжение перебазироваться на подмосковный аэродром Малино для доукомплектования людьми и техникой. Но по дороге к новому месту службы Василий приземлил полк на одном из полевых аэродромов, чтобы пилоты могли несколько дней отдохнуть и развеяться. Развеялись…

4 апреля 1943 года начальник Лечсанупра Кремля Бусалов представил Власику «Заключение о состоянии здоровья полковника Сталина Василия Иосифовича». Там говорилось: «Т. Сталин В. И. доставлен в Кремлевскую больницу 4/IV-43 г. в И часов по поводу ранений осколком снаряда.

Ранение левой щеки с наличием в ней мелкого металлического осколка и ранение левой стопы с повреждением костей ее и наличием крупного металлического осколка.