Текст книги "Арманд и Крупская: женщины вождя"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

И еще. Надежде Константиновне очень хотелось работать, в работе найти забвение от подступавшей порой тоски. До 1930 года он возглавляла Главполитпросвет, в 1929 году была назначена заместителем наркома просвещения. Там она курировала внешкольное воспитание, в частности, пионерскую организацию, занималась устройством библиотек. В автобиографии «Моя жизнь», написанной в первую очередь для пионеров, Крупская признавалась: «Я всегда очень жалела, что у меня не было ребят. Теперь не жалею. Теперь их у меня много – комсомольцы и юные пионеры. Все они ленинцы, хотят быть ленинцами». В сущности, от этих строк веет затаенной грустью. Пожилая, одинокая женщина пытается найти себе утешение в детях, которых Бог не дал им с Ильичом. Но десятки и сотни тысяч детей по всей стране, пишущие письма «бабушке Крупской», – это совсем не то же самое, что дети в собственной семье, которых воспитываешь, о которых заботишься, с которыми живешь одними и теми же радостями и заботами. На библиотечном же фронте еще в 1923 году, когда Надежда Константиновна руководила Главполитпросветом, она подписала циркуляр, предписывающий изъять из фондов массовых библиотек сочинения Платона и Канта, Шопенгауэра и Ницше, Владимира Соловьева и Льва Толстого, Лескова и многих других известных, но «идеологически вредных» авторов. В разделе же религиозной литературы предписывалось оставить только книги антирелигиозного содержания.

И в работе Надежде Константиновне хотелось большего. Как мы увидим дальше, она, возможно, была не прочь занять пост наркома просвещения. Но главным для Крупской были все же воспоминания о Ленине, посвященные вождю книги и статьи, литературный памятник великому супругу, а заодно и себе. Хотя и писала одному из рецензентов своей книги: «О себе, как я думаю, мне писать в «воспоминаниях» надо было как можно меньше. Это обычный недостаток всех воспоминаний, что люди пишут в них больше всего о себе, мне хотелось не о себе писать, а об Ильиче, хотелось показать ту обстановку, в которой ему приходилось жить и работать. И что же мне писать о себе? Я крепко любила Ильича; то, что его волновало, волновало и меня; я старалась в меру своих сил и уменья помогать ему в работе, но я ведь рядовой работник. Чего тут писать?»

Надежда Константиновна понимала, что чрезмерное внимание в воспоминаниях о муже к ее собственной персоне вызовет у читателей только раздражение. Слишком несопоставимы их роли в русской революции. Гораздо важнее, что это ее воспоминания, ее Ильич, такой, каким только она его знала.

Но был один высокопоставленный читатель, которому мемуары Крупской не очень понравились. Этот читатель – Сталин. Ведь из воспоминаний Надежды Константиновны было видно, что Иосиф Виссарионович отнюдь не был самым близким к Ленину человеком, что опальные Зиновьев и Каменев не были такими уж плохими людьми и, во всяком случае, действительно были среди немногих ленинских друзей. Получалось, что многие события в истории партии происходили не так, как говорили о них их сталинские приближенные и сам всесильный генсек. И вот в начале мая 1934 года в «Правде» появилась довольно критическая рецензия на мемуары Крупской Петра Николаевича Поспелова. Этот человек пользовался покровительством Сталина. Через шесть лет Поспелов стал главным редактором «Правды». Но и тогда, в 34-м, было хорошо известно, что его рецензии нередко отражают точку зрения Хозяина. А. И. Радченко 9 мая записала в дневнике: «Что-то опять случилось. Как иначе объяснить странную рецензию в «Правде» на ее «Воспоминания»? – «Личные воспоминания о Ленине никакой цены не имеют. Крупская, собственно, никогда не стояла на ленинских, а разве только на плехановских позициях…» Это, несомненно, кем-то свыше инспирировано». Главный грех книги, по мнению рецензента, заключался в том, что «очень коротко перечисляются встречи Ленина со Сталиным». Здесь Поспелов говорил сущую правду, но исправить этот грех не было никакой возможности. Не выдумывать же дополнительно никогда не происходившие встречи Ильича и Кобы. Разве что пойти по пути, по которому под давлением редакторов уже в 60-е годы пошел в своих мемуарах маршал Жуков. Георгий Константинович вынужден был написать, что собирался как-то раз посоветоваться с полковником Брежневым, да того, к сожалению, на месте не оказалось: на Малую землю отправился. Так и представляешь себе, как Владимир Ильич спрашивает Надежду Константиновну: «Где же Коба? У меня очень срочный вопрос, только он может помочь». К счастью, до подобных культовых мифов вдова Ленина, в отличие от некоторых авторов фильмов и пьес о Сталине, не опустилась.

Как раз в мае 1934 года Крупская перенесла сложную операцию по поводу базедовой болезни. Как признавалась Надежда Константиновна в одном из писем, ее буквально шатало от слабости, а тут такой неприятный сюрприз. Ведь отрицательная рецензия в центральном партийном органе вполне может повлечь за собой оргвыводы, вплоть до изъятия книги из продажи. Однако Надежда Константиновна не испугалась и на публикацию поспеловского опуса отреагировала весьма резко. 25 мая 1934 года Радченко записала ее слова: «Сегодня я отдала очередную свою статью, и уже в «Известия», а не в «Правду». Ничего им больше не буду давать, раз они так по-свински поступают, как с помещением у себя этой рецензии. Главное, если целью ее было дискредитирование моих «Воспоминаний», так ведь они достигли обратного: все эти дни мне только и звонят из Коминтерна, прося разрешить переводы книжки на различные иностранные языки. И не только книжки, но и различных моих статей». И уже с озорством: «И все равно буду так писать, и еще почище».

И разрешение на переводы было дано. Разумеется, без санкции ЦК Крупская не могла сделать этого. Очевидно, Сталин сообразил, что воспоминания Крупской все же незаменимы при создании ленинского мифа. Ведь ее жизнь – это и была прежде всего забота о Ленине. Ни о чем другом Надежда Константиновна писать не хотела, да и не могла. И ни один мемуарист не сообщил столько подробностей о жизни вождя. Да и как-то неудобно было запрещать книгу ленинской вдовы. В конце концов, подходящие эпизоды всегда можно растиражировать в других изданиях, а на неудобные просто не обращать внимания.

Положение Крупской улучшилось примерно через год, когда Надежда Константиновна вновь начала публиковаться в «Правде». 23 августа 1935 года Сталин передал тогдашнему председателю Комиссии партийного контроля и будущему «стальному наркому» Николаю Ивановичу Ежову предложения Надежды Константиновны об организации школьного обучения взрослых, не получивших в свое время должного образования, и о публикации в «Правде» ее статьи на эту тему, а также об учреждении музея Ленина в Москве. В сопроводительной записке генсек особо подчеркивал: «Т. Крупская права по всем трем вопросам. Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовете т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.» Ежов поручение выполнил, за что удостоился похвалы вождя, лично сделавшего замечания и дополнения к проекту ленинского музея.

С наркомом просвещения Андреем Сергеевичем Бубновым у Надежды Константиновны складывались не слишком теплые отношения. 5 июня 1937 года Крупская жаловалась в письме Сталину: «Власть наркома в наркомате безгранична. И не всякий нарком пользуется этой властью так, как надо… Но вот чего нельзя допускать – это превращения партии в простое орудие выполнения воли наркома. Нельзя, чтобы нарком грозил не только уволить с работы, но и исключить из партии. Это безмерно усиливает бюрократизм, подхалимство, и без того процветающие в наркомате. Нельзя, чтобы секретарь парткома был просто исполнитель воли наркома. Получается атмосфера подсиживания друг друга, сплетен, чтения в сердцах, получается безысходная склока. Я помню, как боролся всегда с атмосферой склоки Ильич. Это было в Сибири, в Лондоне.

По заданию наркома партком обслуживает и печать. Люди пишут псевдонимами, клевещут безответственно на работников. Так нельзя. Все это пагубно отражается на деле…

Другой вопрос – это недостаточно налажена борьба с бюрократизмом, не словесная борьба, а деловая… Перестройка работы идет медленно, часто очень поверхностно, больше говорят».

13 октября 1937 года Бубнов был снят с должности, а вскоре арестован и расстрелян как «враг народа». Не исключено, что письмо Крупской послужило поводом для смещения Андрея Сергеевича, но не стоит думать, что со стороны Надежды Константиновны это был скрытый донос на нелюбимого шефа с далеко идущим политическим расчетом. Конечно, Крупская желала ухода Бубнова из наркомата, возможно, даже надеялась занять его место, но не могла предполагать столь трагический исход. Тем более что принципиально Бубнов ничем не отличался от большинства наркомов, чувствуя себя в Наркомпросе царем, богом и воинским начальником. Не за бюрократизм же и поощрение подхалимажа его казнили, а в рамках проводимой Сталиным «смены караула», когда шел планомерный отстрел старых большевиков, которых в органах власти заменяли более молодые выдвиженцы, лично преданные генсеку. Крупскую же наркомом просвещения Сталин делать не стал – учитывал оппозиционное прошлое, преклонный возраст и плохое здоровье.

Надежда Константиновна еще раз обратилась с письмом к Сталину 7 марта 1938 года в связи с введением преподавания русского языка во всех школах советских республик: «Мы вводим обязательное обучение русскому языку во всем СССР. Это хорошо. Это послужит углублению дружбы народов. Но меня очень беспокоит, как мы это обучение будем проводить. Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки великодержавный шовинизм». Беспокоилась Крупская не зря. Очень скоро великорусский шовинизм показал ей рожки, и не где-нибудь, а в Политбюро.

5 августа 1938 года высший партийный орган принял грозное постановление «О романе Мариэтты Шагинян «Билет по истории», часть 1-я – «Семья Ульяновых», где, в частности, говорилось: «Осудить поведение Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян, не только не воспрепятствовала появлению романа в свет, но, наоборот, всячески поощряла Шагинян, давала о рукописи положительные отзывы и консультировала Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым несла полную ответственность за эту книжку. Считать поведение Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская сделала это без ведома и согласия ЦК ВКП(б), за спиной ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепартийное дело составления произведений о Ленине в частное и семейное дело и выступая в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал».

Чем же вызвал гнев партийного синклита правоверно-марксистский, казалось бы, роман о детстве и юности Владимира Ульянова, где главный герой нарисован вполне сусально? Политбюро прегрешения Шагинян не конкретизировало. Но через четыре дня для разборки с проштрафившимся автором собрался президиум правления Союза писателей. Мариэтте Сергеевне коллеги вынесли порицание за искаженное представление о «национальном лице» Ленина, за то, что в романе не подчеркивается то обстоятельство, что вождь большевиков является «гением человечества, выдвинутым русским народом».

Гнев Сталина и его соратников по Политбюро вызвали не столько слова писательницы о том, что по отцовской линии бабушка Ленина происходила из «крещеного калмыцкого рода», сколько утверждение автора «Билета по истории», будто дед Ильича по матери – «украинец Александр Дмитриевич Бланк». Если разобраться, то данное утверждение, действительно, звучит издевательски. Ведь отец матери Владимира Ильича первую половину своей жизни, до перехода из иудейства в православие, звался не Александром Дмитриевичем, а Срулем (Израилем) Мойшевичем. Украинец Сруль Мойшевич Бланк – это, конечно, сильно сказано. Тем более что дед Ленина, умерший в год рождения своего всемирно знаменитого внука, наверняка ни слова по-украински не знал и украинцем себя никогда не считал.

Но в 1938 году о еврейском происхождении вождя большевиков уже нельзя было открыто говорить. Русский народ постепенно становился первым среди других советских народов. В преддверии войны Сталину требовалось подкрепить марксизм русской национальной идеологией, чтобы сыграть на патриотических чувствах самой многочисленной нации СССР. Подчеркивать «инородческие» корни Ленина стало не только не своевременно, но даже опасно. Хотя ни Шагинян, ни Крупская никакого злого умысла не имели. Неизвестно, кому из них пришла в голову роковая мысль объявить Бланка украинцем. Но логику такого решения можно понять. Признать, что Александр Дмитриевич – еврей, было никак нельзя. Тут мешал не только антисемитизм Сталина, но и широко распространенное в черносотенных кругах русской эмиграции, а также в национал-социалистической Германии убеждение в том, что большевистский вождь – еврей. Признать еврейское происхождение ленинского деда, думали Крупская и Шагинян, – значит, лить воду на мельницу фашистов и черносотенцев.

Казалось бы, проще объявить Бланка немцем. Фамилия вроде бы похожа на немецкую. Да и немцев на Украине, где родился, и жил Александр Дмитриевич, вплоть до Второй мировой войны проживало немало. Однако и так в романе Шагинян говорилось, что в жилах бабушки Владимира Ильича текла немецкая и шведская кровь. Слишком уж германским выглядело бы тогда происхождение основоположника Советского государства. В период враждебных отношений с Германией Гитлера это было совсем некстати. Так и родилось утверждение о деде украинце. Назвать Бланка русским у писательницы не поднялась рука: слишком уж не по-русски звучала фамилия. Между тем, православный Бланк, скорее всего, считал себя русским. Но ни Крупская, ни Шагинян в Бога не верили, и православие с русской национальностью в данном случае отождествлять не стали. А в результате получился скандал, завершившийся закрытым постановлением Политбюро.

Самым обидным и унизительным для Надежды Константиновны в этом постановлении было то, что отныне память о муже ей как бы и не принадлежала. Теперь только ЦК, а проще говоря, Сталин, мог давать или не давать кому-либо разрешение писать или говорить о Ленине, в воспоминаниях или художественных произведениях. Мемуары вдовы вождя уже не могли считаться ее частным делом.

В период массовых репрессий против коммунистов в 1937–1938 годах Крупская не раз пыталась облегчить участь ряда своих товарищей по партии. Так, ей удалось добиться того, чтобы рабочему Николаю Алексеевичу Емельянову, который укрывал Ленина в Разливе, лагерь был заменен ссылкой, добиться освобождения некоторых членов его семьи. Однако когда на сфальсифицированных московских процессах были осуждены на смерть Зиновьев, Каменев, Бухарин и другие, хорошо знакомые Надежде Константиновне лидеры оппозиции, она молчала. В виновность соратников Ленина Крупская не верила, но понимала, что публичное выступление или даже личное письмо Сталину в их защиту граничит с самоубийством.

Кроме воспоминаний об Ильиче, Надежда Константиновна в 20-е и 30-е годы печатала массу статей и брошюр, посвященных вопросам педагогики. Сегодня эти публикации в лучшем случае вызывают улыбку, порой горькую. Например, в 1929 году, в печально памятном году «великого перелома», Крупская призывала «педагогов коммунистов» «заложить в пионерах основы материалистического мировоззрения», «научить ясно понимать, куда идет общественное развитие», «выработать из ребят не на словах, а на деле «борцов и строителей». Ей самой было ясно то, что не ясно никому в сегодняшней России.

Надежда Константиновна верила, что человечество развивается по пути к коммунизму, что религия – опиум для народа, что бороться надо за торжество революции, а строить только социализм и коммунизм. Предохранять же ребят Крупская призывала от «пичванства». Ну, кто из читателей догадается, что это такое? Для тех, кто не догадался, расшифрую: пионерское чванство, по аналогии с более употребительным в свое время комчванством.

Предохраняться еще надо было, по мысли Надежды Константиновны, от «насквозь буржуазного стремления выдвинуться за счет других». Между тем, это стремление лежало в природе человека во все времена и при любом общественном устройстве, включая социалистическое. А в посткоммунистической России, несмотря на все старания Крупской и ее последователей, оно расцвело пышным, но уродливым цветом.

В 1932 году в статье «Буржуйские замашки вон из советской школы» Надежда Константиновна попыталась просветить юных пионеров и пионерок насчет Международного женского дня и взаимоотношений полов. Пионеры должны заботиться, чтобы «мать могла ходить на ликбез или на собрание» (собрание, конечно, важнее, чем лишние час-другой побыть с собственными детьми!).

Насчет же «отношений между мальчиков и девочек» Крупская объясняла так: «В старое время – при крепостном праве, а потом при капитализме – муж был главой семьи. В церкви попы призывали: «Жена да убоится мужа!» Жена была рабой, слугой своего мужа, без него шагу не смела ступить. В особо грубой форме эта власть проявлялась в деревне, где была очень большая темнота и бесправие. Там сплошь и рядом бывало, что муж колотил жену свою, топтал ногами, выгонял из дому, заставлял на себя работать. Придет пьяный и кричит: «Марья, сапоги снимай!» «Сейчас, Иван Петрович», – покорно отвечает жена-раба, начинает тащить с пьяного сапоги, а тот старается сапогом ее в лицо ударить. Помещики, местные власти пороли мужиков, а те срывали сердце на бабах. Если жена хотела уйти в город, поступить на работу, она не могла это сделать без разрешения мужа. По закону муж был хозяином жены, она его вещью. У целого ряда народностей и по сию пору муж смотрит на свою жену как на вещь, прячет от чужого глаза, запирает дома, а хочет – продаст ее знакомому, продаст богатому покупателю. Такие нравы заражали. Даже среди людей, кончавших среднюю школу, в ходу бывало битье жен».

Тут Надежда Константиновна полагалась больше на фантазию, чем на личный опыт. Ни в Шушенском, ни в других российских деревнях ей как будто не довелось наблюдать избиений жен пьяными мужьями, тем более сапогом в лицо, да еще тем сапогом, который несчастная супруга должна стянуть с ноги своего хозяина-рабовладельца. Во всяком случае, в «Воспоминаниях о Ленине» Крупская ничего не пишет о подобных эксцессах. Но вот, застращав пионеров стандартным набором ужасов дореволюционного прошлого, она переходит к личным впечатлениям: «Помню, в 1905 году мы с т. Лениным нанимали комнату в одном большом доме. А рядом жил – тоже нанимал комнату – какой-то офицер; так он свою жену каждый вечер таскал за волосы по коридору». Сразу скажу, что и до революции, и после нее пролетарии по части битья и таскания жен за волосы дайали фору любому офицеру. Достаточно перечитать рассказы и фельетоны Михаила Булгакова, кстати говоря, в начале 20-х работавшего под началом Надежды Константиновны в Литературном отделе (Лито) Главполитпросвета и с ее помощью получившего комнату в «нехорошей квартире» на Большой Садовой, столь известной по роману «Мастер и Маргарита».

Крупская уже забыла, что и ее отец когда-то был офицером. Слово «офицер» теперь всегда подразумевается с определением «царский» или «белый». Значит, враг, и достоин быть лишь отрицательным примером. Правда, Надежда Константиновна оговаривается: «У буржуазии, у людей зажиточных, женское рабство принимало другие формы. Муж жену не бил, не заставлял на себя работать – на то в доме были кухарки и горничные, – но смотрел на жену как на свою игрушку, дарил ей красивые платья, погремушки разные, брошки, колечки, гребешки, ласкал, как котенка или комнатную собачонку. Взгляд на женщину как на предмет развлечения широко распространен в буржуазных странах. В большинстве буржуазных стран женщина либо вовсе лишена избирательных прав, либо эти права ограничены. В нашей стране, стране Советов, женщины уравнены во всем, в правах с мужчиной.

Потому, что на женщину смотрели как на рабу или как на игрушку, считалось, что ей не надо так много знать, как мужчине. В большинстве буржуазных стран существуют отдельные школы для мальчиков и девочек. В женских школах программы меньше, там больше налегают на религию, музыку, рукоделие. У нас до революции 1917 года тоже было так: были отдельные гимназии для мальчиков и отдельные для девочек. После Октябрьской революции у нас все школы стали школами совместного воспитания: девочки учатся наравне с мальчиками.

Коммунисты смотрят на женщину как на товарища, борются со старым, подлым, буржуазным отношением к женщине. Плох тот коммунист, который относится к женщине по-старому, по-капиталистически.

По закону женщина у нас уравнена с мужчиной, а в жизни, в быту еще много старых привычек. Посмотрите вокруг себя, вглядитесь – вы увидите много старых взглядов. Если заметите такие случаи, обсудите их с товарищами и подумайте, как с этим можно бороться.

Иногда буржуазия заводит для своих ребят школы совместного воспитания. Но эти школы не воспитывают настоящих товарищеских отношений между мальчиками и девочками. Девочки и мальчики держатся отдельно. Девчата в перемены ходят особо, толкуют, какой из мальчат «интереснее», боятся мальчат, а в то же время стараются одеться, принарядиться, губки подкрасить, чтобы мальчатам понравиться! Одним словом, держат себя как настоящие маленькие буржуинки. А мальчата от них не отстают, дразнят девчат, пишут им глупые записки, стараются девочек обругать позабористее, а в то же время начинают за ними ухаживать – одним словом, ведут себя как заправские маленькие буржуи. А учителя молчат. В капиталистических странах такие вещи считаются вполне естественными.

А у нас? К сожалению, у нас не только в семье, не только на улице, но и в школе буржуйских замашек у ребят сколько хочешь. Разве нет у нас в школе того, что девочки сидят в классе отдельно от мальчиков, а мальчик считает для себя позором сесть вместе с девочкой? Как у вас в школе? А разве не бывает, что мальчата дразнят девочек, доводят девочек до слез, а потом презрительно говорят: «Ну, девчонка сейчас ревка даст!»

Буржуй считал, что женщину можно всячески унижать, оскорблять, а она должна и виду не показывать, что ей обидно, тяжело. Вот и наши мальчата другой раз по-буржуйски оскорбляют девчат, а потом негодуют, что девчата обижаются. Бывают ли у вас в школе такие случаи? Или бывает так: выберет мальчонка себе «даму сердца», записочки ей пишет, угодить ей старается. Она разругается с другой дивчиной, а парнишка подговорит товарищей избить девочку, поссорившуюся с его «дамой сердца». Разве не избивают мальчата девчат? Разве мальчата и девчата не читают взасос пошлой буржуазной литературы! (Насчет литературы Крупская, положим, сама позаботилась, изъяв в 20-е годы из массовых библиотек не только таких «пошлых» авторов, как Толстой и Достоевский, но и произведения Александра Дюма-отца, «Графа Монте-Кристо» которого когда-то сама переводила по поручению того же Льва Толстого. – Б. С.)А как смотрят на все это пионеры? Как борются со всем этим? Как терпят они это буржуйство?

Когда ребята вступают в пионеры, они дают торжественное обещание бороться за дело Ленина, за дело рабочего класса. Ленин всю жизнь боролся с подлым буржуйским отношением к женщине, боролся за ее равноправие, за ее раскрепощение. Он с радостью отмечал участие женщин в революционной борьбе, общественной работе, в работе Советов. Требовал, чтобы женщин, даже самых темных, самых отсталых, вовлекали как можно шире в стройку социализма. Юные ленинцы – пионеры – не только не могут сами заводить в школах буржуйских нравов, они должны всячески с ними бороться, бороться со школьниками, которые это делают. Юные ленинки – пионерки – тоже должны отучаться от глупых замашек, приналечь на учебу, на общественную работу».

Если сегодняшние мальчишки и девчонки прочтут эти строки, то, не сомневаюсь, они предпочтут учиться в «капиталистической», а не в «социалистической» школе. Для Крупской любая школа в «буржуйской» стране плоха – будь то раздельные школы для мальчиков и девочек или школы смешанные. А в школах для девочек ученицы, страшно сказать, налегают все больше на музыку, рукоделие и, о ужас, религию!

Интересно, чем музыка Крупской не понравилась? Ее, музыку, ведь Ильич любил. Может, сыграло свою роль то, что Надежду Константиновну, в отличие от Инессы Арманд, музыкальными способностями Бог обделил? Свойственное же девочкам всего мира невинное кокетство и застенчивость мальчиков, прикрываемая нарочитой грубостью по отношению к девочкам, Надежда Константиновна считает явлением классовым, «буржуазным пережитком», который надо изживать, с которым надо бороться.

Вообще, слово «бороться» – одно из самых любимых у вдовы Ильича. Советский человек с самых юных лет должен бороться за что-то и против кого-то. За хлеб, уголь, сталь, нефть, за саму жизнь, наконец, бороться против разрухи, распутицы, империалистов, буржуев, помещиков, кулаков, подкулачников, пособников и т. д. Ибо для торжества социализма и коммунизма требовалось побороть, переделать саму природу человека. И Крупской в качестве идеала виделась благостная картина – все мальчата и девчата по мановению руки педагогов-коммунистов рассаживаются по партам парами: мальчик и девочка. А на переменах чинно гуляют по коридору такими же гетеросексуальными парами: мальчик под ручку с девочкой. Но не дай Бог, девочка начнет «интересоваться» мальчиком, или мальчик, наоборот, начнет оказывать знаки повышенного внимания своей «даме сердца». Немедленно пресечь, сообщить, куда следует! Думать надо только об учебе и борьбе! Боюсь, в такой школе ученики померли бы от скуки.

Когда же Надежда Константиновна говорит о «женском рабстве» у буржуазии, она, как кажется, опирается на устные рассказы и статьи своей подруги-соперницы Инессы Арманд. Многое здесь созвучно мыслям, которые та высказывала в письме старшей дочери о Толстом. И ведь именно Инесса Федоровна была замужем за фабрикантом, имела в своем распоряжении любые браслеты, брошки, колечки и прочие «погремушки». Однако трудно предположить, чтобы Александр Евгеньевич, а потом его брат Владимир видели в Инессе «вещь». Тут уж Крупской приходилось фантазировать. А вдохновляла на такое фантазирование, возможно, подсознательная зависть и ревность к сопернице: и в роскоши жила, бедности никогда не знала, и любовь Ильича сумела завоевать.

Самой же Надежде Константиновне завоевать души юных ленинцев своим суконным, бюрократическим языком вряд ли далось. Как представишь себе пионера, послушно повторяющего: «Взгляд на женщину как на предмет развлечения широко распространен в буржуазных странах», так жутко станет. Или: «Помещики, местные власти пороли мужиков, а те срывали сердце на бабах». Дети-то, конечно, не задумывались, а взрослый человек задумается, и оторопь возьмет. Как удавалось вместе пороть крестьян конкретным, одушевленным помещикам и абстрактным, неодушевленным властям?

В одной из последующих статей Крупская вообще призывала пионеров «укрепить товарищескую связь между мальчиками и девочками». Когда читаешь ею написанное, создается стойкое впечатление, что Надя в гимназии была совершеннейшим «синим чулком» и что Ильич был ее первой и последней любовью. Впрочем, может быть, тут сказался общий марксистский и советский ханжеский стиль, когда вопросы пола и любви стыдливо отодвигались на задний план, дабы не отвлекать массы от классовой борьбы?

Крупская также учила ребят бдительности, призывала не верить слухам, что распускали враги. В 1932 году в статье «Научимся работать по-настоящему, по-ленински» она убеждала: «Сейчас те, кому хорошо жилось при царской власти, которые хотят, чтобы вернулась власть помещиков и капиталистов, чтобы зажать в кулак покрепче рабочих и трудящиеся массы крестьянства, колхозников, стараются всячески вредить соцстроительству, пользуются темнотой, которой еще много в деревне, чтобы пускать всякие злые и вредные слухи, настраивать темных людей против власти. Но, чтобы бороться с ними, надо самим очень хорошо разбираться во всем».

Это писалось в период насильственной коллективизации, массовых депортаций «кулаков и подкулачников», голода в советской деревне. По сути, призыв Крупской звучал издевательски. Для того, чтобы не верить «злым и враждебным слухам», необходимо было не много знать, а многого не знать. Об этом незнании и заботилась советская пропаганда, скрывая неприглядную правду о голоде и репрессиях от страны и мира. Новоиспеченные же колхозники, надо думать, жизнь при царе вспоминали с ностальгическими слезами как почти прекрасное время: тогда приходилось голодать, но все же не так капитально, как при Советах. Да и по числу расстрелянных и сосланных Николай II, революционерами прозванный Кровавым, и Столыпин с Лениным и Сталиным не могли соревноваться.

Конец Крупской, как и Арманд, как и Ленина, пришел внезапно. Надежда Константиновна страдала базедовой болезнью, пошаливало сердце, была масса других мелких и не очень мелких недугов, однако в те февральские дни 1939 года, когда она готовилась отпраздновать свое 70-летие, ничто не предвещало беды. Вот что вспоминала Вера Рудольфовна Менжинская, сестра покойного главы ОГПУ: «Еще 23 февраля Надежда Константиновна вспоминала в Совнаркоме, отстаивала столь близкие ее сердцу, столь дорогие ей детские сады, детские дома. Она устала, но была радостно возбуждена тем, что ей удалось достигнуть желанного результата. После Совнаркома Надежда Константиновна поехала отдохнуть в Архангельское… Туда неожиданно для Надежды Константиновны съехались поздравить ее старые друзья, товарищи по партийной работе. Начинаются воспоминания, все говорят… Надежда Константиновна говорит и сама, дополняет те или иные воспоминания. В восьмом часу вечера она уходит к себе, почувствовав себя нехорошо, но не говоря об этом никому из присутствующих, чтобы не нарушить общего радостного настроения».

Об этом же дружеском ужине, происходившем накануне дня рождения, 25-го числа, оставила рассказ и одна из старых подруг Крупской Нина Исааковна Стриевская: «Мне всегда тяжело вспоминать этот вечер. Так хорошо, приподнято он начался и так трагически закончился. Надежда Константиновна была очень оживлена, шутила, пела со всеми любимые песни революционной молодости. Вспоминала минувшие годы с Ильичом в Шушенском (наверняка, это был самый счастливый период ее жизни. – Б. С.), как их на пути из ссылки выручили сибирские пельмени. Кто-то предложил соорудить их. Сообща принялись их готовить, ели с аппетитом. Спустя недолго Надежда Константиновна ушла к себе. Скоро у нее начались сильнейшие боли в животе. Приехали врачи и увезли ее в Кремлевскую больницу». 26 февраля в «Правде» было опубликовано поздравление Крупской от ЦК в связи с 70-летием со дня рождения. В тот момент наверху уже знали о ее безнадежном состоянии. 28 февраля в газетах появилось «Сообщение о болезни тов. Крупской Н. К.», где говорилось: «Болезнь развивалась бурно и с самого начала сопровождалась резким упадком сердечной деятельности и потерей сознания. В связи с этим отпала возможность помочь больной оперативным путем». Накануне, в 6 часов 15 минут утра 27 февраля 1939 года, Надежда Константиновна Крупская «при явлениях паралича сердечной деятельности» скончалась. В некрологе от имени ЦК и Совнаркома сообщалось: «Смерть тов. Крупской, отдавшей всю свою жизнь делу коммунизма, является большой потерей для партии и трудящихся Союза ССР». За два дня прощания, 28 февраля и 1 марта, в Колонном Зале мимо гроба с телом Крупской прошло полмиллиона человек. Урну с ее прахом несли к кремлевской стене Сталин и Молотов.