Текст книги "Арманд и Крупская: женщины вождя"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

В феврале 1920 года Ленин и Инесса простудились и не могли навещать друг друга. Болела в ту пору и Крупская. У Арманд же как на беду вышел из строя телефон, и ей нельзя было позвонить. Поэтому сохранилось несколько ленинских записок тех дней, адресованных Инессе: «Дорогой друг! Хотел позвонить к Вам, услыхав, что Вы больны, но телефон не работает. Дайте номер, я велю починить. Что с Вами? Черкните два слова о здоровье и прочем. Привет!» Ленин настойчиво советовал выполнять все предписания врачей, обещал достать для Инессы остродефицитные тогда калоши – чтобы она больше на простужалась. Вообще же в период после Октябрьской революции письма и записки Ленина Арманд были довольно редки. Любовники общались непосредственно или по телефону. Ведь за исключением трехмесячной поездки во Францию, Инесса почти все время была в Москве. Ленин же покидал столицу только на короткий срок – для отдыха.

Под псевдонимом Елена Блонина Инесса Арманд опубликовала немало статей и брошюр. Она обращалась главным образом к работницам, убеждая их поддержать Советскую власть. Например, в статье «Работницы, вспомните о деревне!», опубликованной в «Правде» 30 октября 1919 года, в период самых тяжелых боев с Деникиным, Инесса настаивала: «Пролетарка станка должна протянуть руку помощи своей более темной, более отсталой сестре – пролетарке сохи – и приобщить ее к своему движению… Необходимо работницам организовать еженедельные воскресные поездки за город, объехать советские хозяйства и в каждом из них провести беседы с рабочими и работницами, призывать их к вступлению в профессиональные союзы, привезти им газеты, сообщить им все волнующие пролетариев новости, сделать им тот или другой доклад». Но «пролетарки сохи» особых симпатий к «пролетаркам станка» не питали. Может быть, виной тому была продразверстка… У крестьянок, равно как и у их мужей, вряд ли могло вызывать восторг то, что хлеб из деревни изымают для рабочих и красноармейцев, а крестьянские семьи порой обрекаются на голодную смерть. Правда, идея смычки города с деревней была в конце концов реализована, но немного иначе, чем представляла это себе Инесса. Рабочие и работницы, а также трудовая интеллигенция действительно стали ездить по выходным в колхозы и совхозы, а в сезон сельскохозяйственных работ – даже на целые недели и месяцы. Только не доклады читать, не новостями делиться и не в профсоюзы вступать агитировать. А на полях работать. Потому что рабочих рук в деревне не хватало, да и работали колхозники на общественных полях спустя рукава, поскольку настоящего стимула к труду не имели. До такой «смычки» Арманд не дожила. А если бы дожила, вряд ли бы обрадовалась.

На одной из брошюр Инессы, «Почему я стала защитницей Советской власти?», вышедшей в 1919 году и в начале 20-х несколько раз переиздававшейся, стоит остановиться подробнее. Это – единственное из опубликованных произведений Арманд, написанное, как указывала позднее Крупская, в «полубеллетристической форме». И предназначена брошюра, как справедливо отмечала Надежда Константиновна, «для самой серой работницы». Главное же, именно здесь в наибольшей степени (если не считать дневника и писем) приоткрывается для нас внутренний мир Инессы Арманд, некоторые факты ее биографии, наконец, то, как она переосмысливала собственное дореволюционное прошлое.

Писала брошюру Инесса от лица простой работницы, языком, максимально доступным для массы едва грамотных женщин. В стилистическом отношении вышло неплохо – у возлюбленной Ильича, определенно, был литературный талант, который, к сожалению, она так и не успела развить. И как орудие пропаганды брошюра Арманд замечательна умелым использованием традиционных для большевиков приемов, посредством которых пролетариев и крестьян убеждали: во «временных трудностях» виноваты интервенты и белогвардейцы, да еще сам народ, не достигший еще должной сознательности и не готовый пока что безоговорочно и безоглядно поддерживать партию Ленина и самоотверженно трудиться и воевать для построения светлого коммунистического будущего.

Елена Блонина сразу же сообщает простодушным читательницам, полагающим, будто имеют дело с реальной жизненной историей: «Хочу рассказать вам, как я поняла, что такое Советская власть, и почему я стала на ее сторону. Было это так.

На фабрике у нас работает много женщин. Текстильщицы. Народ все больше темный. А тут с продовольствием плохо, то да се, мы и давай бранить промеж себя Советскую власть: не дает, мол, ничего работницам…»

Как мы помним, Инесса была замужем за текстильным фабрикантом. Имела ли она право причислять себя к текстильщицам? Наверное, в каком-то смысле имела. Вот насчет того, что темная женщина, Инесса, несомненно, лукавила. Все-таки, кроме русского, четыре языка знала и в Брюссельском Новом университете диплом лиценциата получила. Пари можно держать, что ни одна работница Пушкинской или любой другой российской мануфактуры таким образованием похвастать не могла. И речь Блониной, конечно же, куда правильнее, литературнее, чем у рядовой ткачихи начала века.

Но, отдадим должное Инессе Арманд, положение работниц она представляла себе не понаслышке. Сказался опыт жизни в Пушкино и неоднократное посещение фабрик после 1917 года, частые беседы с женщинами, на них работавшими. Инесса прекрасно знала, что голодали работницы в «незабываемом 1919-м», если использовать название популярной в свое время пьесы Всеволода Вишневского. Брань в адрес Советов и большевиков подруге Ильича приходилось выслушивать не раз и не два. И в своей брошюре Арманд возлагала вину за «нездоровые настроения» среди рабочих и работниц на… интеллигентов, которые будто бы раньше только и делали, что прислуживали хозяевам, а теперь смущают народ, настраивают его против Советской власти: «А тут еще Петр Никифорыч, бывший мастер на нашей фабрике, теперь работает у нас рабочим, все разжигает, все говорит, что плоха Советская власть и ни на что нам не нужна…»

Прозрение к героине агитки приходит вместе с «сознательным рабочим» Иваном, работающим на одной с ней фабрике. А ведь именно таким псевдонимом подписывал Ленин некоторые из адресованных Инессе писем. В брошюре работница под влиянием проповеди Ивана обретает веру в Советскую власть, точно так же, как когда-то под влиянием книги Ленина «Развитие капитализма в России» сама Арманд уверовала в правоту большевиков. Иван корит героиню: «Зря ты болтаешь о Советской власти. Да знаешь ли ты, что такое Советская власть?» Я тут и осеклась, не знаю, что ему ответить. «Глупая, – говорит, – ведь Советская власть – это наша власть, власть рабочих и работниц. Выходит, что, когда ты ее без толку ругаешь, ты ругаешь самое себя. Ничего-то ты не понимаешь».

Ну, как же, – говорю, – а вот и Петр Никифорыч ее тоже ругает, и учитель, и докторица». А Иван посмеивается. «Эх, ты! – говорит. – Неужели трудно понять? Ведь они все трое – буржуи, руку хозяина всегда держали. Как же им не ругать-то рабочую власть! А ты им уж и поверила!»

Понять и поверить действительно трудно. Фактически Арманд осуждает здесь себя прежнюю. И для этого Инессе пришлось покривить душой. Именно она когда-то служила учительницей в рабочей школе, и отнюдь не потому, что была женой хозяина фабрики, старалась облегчить быт работниц с помощью «Общества улучшения участи женщин». Нет, Инесса в ту пору думала, что только так можно помочь страждущим и что богатые должны добровольно делиться с бедными, дабы не допустить нищеты и голода. Теперь же она свято верила: лишь революция сделает женщину счастливой и свободной.

А когда Инесса работала в «Обществе улучшения участи женщин», познакомилась со многими фабричными врачами. И прекрасно знала, что эти люди отнюдь не являлись пособниками хозяев, а искренне стремились к просвещению рабочих, заботились об их здоровье. Да и мастера в своем большинстве отнюдь не были зверьми, старавшимися содрать с несчастных пролетариев три шкуры и поставлявшими молодых работниц для хозяйских утех. Кстати, Александр Арманд ничем предосудительным с девушками на своей фабрике как будто не занимался. Но интересы революции требовали представить мрачную картину недавнего прошлого и заклеймить «буржуазную интеллигенцию», не понимающую прелестей нового порядка.

В брошюре работница сначала возражает Ивану: «Ну, – говорю, – заладил: Советская власть да Советская власть! А что нам от нее? Ничего она нам не дала!» Но у Ивана тут же находятся возражения: «Неправда… Советская власть очень много дала работницам. Возьми хоть бы права. Раньше, при власти буржуев, работница была совсем принижена. Она и в государстве, и в семье, и на фабрике была вовсе рабыней. Уж как ни плохо приходилось тогда нам, рабочим, но все же мы могли выбирать своих рабочих представителей для борьбы с буржуями. А у вашей сестры и этих прав не было. Только и было слышно, что баба – дура, у женщин волос длинен, а ум короток. Никуда нельзя женщин пускать, ни на какие, мол, должности ее нельзя избирать. Буржуй и не допускал вас ни до каких выборов. Так и были вы безответные перед ним. А теперь, посмотри-ка! Работница, наравне с рабочим, выбирает во все учреждения. В заводской ли комитет, в профессиональный ли союз, в Совет ли – всюду работницы на одинаковых правах с рабочими выбирают своих депутаток. Только буржуев и буржуек никуда не пускают. Хоть бы у нас, в нашем Совете, работницы заведуют двумя отделами. А помнишь, тов. Коллонтай, так та была даже народным комиссаром».

Характерно, что из врожденной скромности Инесса предпочла привести в пример не себя, а свою подругу Коллонтай. Что же касается прав, будто бы предоставленных трудящейся женщине новой властью, то здесь бросается в глаза одно обстоятельство. Совсем неслучайно, что в качестве тех учреждений, где женщины представлены наравне с мужчинами, Арманд перечисляет только завкомы, профсоюзы и Советы. На практике эти органы были лишь своеобразной ширмой, вывеской для широких масс, тогда как реальная власть сосредоточилась в руках коммунистической партии. Именно партийные органы принимали действительно важные решения, влиявшие на судьбы страны и положение тех же работниц. В высшие же руководящие органы в партии и государстве женщин почти не допускали. Членом Политбюро, и то – недолго, была одна лишь Екатерина Фурцева. В ЦК женщины были в явном меньшинстве, в правительстве в лучшем случае могли претендовать лишь на руководство второстепенными министерствами – культуры, здравоохранения, просвещения. В армии женщины-военнослужащие не поднимались выше полковника. Редко оказывались они и во главе предприятий и учреждений, даже если там преобладал женский персонал.

По сравнению с женщинами Западной Европы и Северной Америки советские женщины и десятилетия спустя после смерти Инессы Арманд продолжали оставаться в гораздо менее благоприятном положении. У них было гораздо меньше шансов, чем у мужчин, получить престижную и высокооплачиваемую работу. Не играли советские женщины заметной роли и в органах политической власти. Одной из причин такого положения явилось отсутствие в

СССР (равно как и в сегодняшней России) феминистского движения, ориентированного исключительно на борьбу за равные права женщин во всех сферах общественной и частной жизни.

Инесса же после своего присоединения к большевикам была убежденным противником феминизма. Она полагала, что любые женские организации должны работать под контролем компартии и в первую очередь отстаивать классовые интересы женщин – работниц и крестьянок. Инесса настаивала: никуда не пускать «буржуек». А «буржуйки», – это те, кто до революции были женами торговцев и фабрикантов или работали учительницами и врачами, имели неподходящее классовое происхождение, но, в отличие от «товарища Инессы», не пристали вовремя к большевикам.

Вернемся к тексту брошюры. Иван напоминает простодушной собеседнице, как плохо жилось трудящимся женщинам при проклятом царском режиме: «А вспомни, как раньше на фабрике-то было? Кто был хозяином? Капиталист купец Расторгуев, директор Упырев да вот этот самый Петр Никифорыч, который был у хозяина мастером и первым другом. Вспомни-ка, как они с нашим братом обращались. А каково приходилось вам, женщинам!» Далее он убеждает свою внимательную слушательницу: «Теперь на заводах и на фабриках хозяином являешься ты, работница, вместе с рабочим».

Далее Иван переходит к семейной жизни, где Советская власть работниц тоже немало осчастливила: «Возьми теперь семейную жизнь. При прежних законах, когда женщина вступала в брак, то становилась подневольным существом. Муж был ей хозяином, которого она обязывалась во всем слушаться, который был над ней полноправным властелином и нередко бил и истязал ее. И женщине негде было искать правды». Инесса от лица своего героя предлагала работницам искать защиты от произвола разбушевавшегося супруга в Советах, которые «всем правят теперь». А раз заседают там рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки, то, значит, им и принадлежит власть, отнятая у «буржуев, кулаков и помещиков», именно они «являются хозяевами жизни».

Опять лукавила Инесса. Ни тогда, в 19-м, ни в последующие семь десятилетий Советы реальной властью в нашей стране не обладали. Они оставались лишь вывеской для принимавших действительно важные политические решения партийных органов. Рабочие и работницы, а тем более крестьяне и крестьянки никакого существенного влияния на принятие этих решений не оказывали. Назвать тех, кто, по меркам их западноевропейских коллег, прозябал в нищете, «хозяевами жизни», можно было разве что в насмешку. Подлинными «хозяевами жизни» оставались высшие партийные иерархи, которые сполна пили «чашу жизни». Робкая попытка Михаила Горбачева переместить власть в Советы, предпринятая в последние месяцы существования коммунистического государства, закончилась крахом в августе 91-го. Но до этого было еще очень далеко, и Инессе Арманд не дано было предвидеть будущее.

Она, как и Ленин, верила, что после революции «рабочие и работницы могут строить жизнь так, как это нужно им». Так говорит Иван и продолжает: «Они могут построить новый радостный мир, коммунизм, где не будет уже никогда ни голода, ни войны, ни угнетения, ни эксплуатации, ни рабства, где все будут работать и получать все им необходимое». Поскольку в настоящем как раз была война и голод, большевикам, и Инессе и Ильичу в их числе, приходилось кормить народ баснями о светлом будущем, которое теперь вот-вот должно наступить.

Чтобы мрачное настоящее не выглядело таким уж мрачным, Инесса от лица своей героини вспоминает о прошлом, которое рисует самыми черными красками: «Пришла я домой. Убралась, накормила своего Гришутку. Принялась чинить ему порточки, да и снова задумалась о словах Ивана… Вспомнилось мне, как раньше, при буржуях, на фабрике жилось нам, работницам. Хозяин, купец Расторгуев, толстый такой, недалеко от фабрики имел прекрасный дом, окруженный садом. Да в Москве у него был еще барский особняк. У них всегда, бывало, музыка, гости, шум. Жена его – тоже какая полная, красивая. Одета в бархатах да в шелках. Бывало, проедет в коляске, развалившись, в ответ на наши поклоны еле кивает головой. А мы, работницы, работали одиннадцать часов в сутки, а то еще и сверхурочные. Жила я в подвальном этаже. Углы сдавала. Тесно, темно, сыро. Верчусь я как белка в колесе. Днем на фабрике, а вечером дома вожусь, стираю, стряпаю. Жалованье совсем было маленькое, прожить нечем. Что толку, что в магазинах много всего было. Было, да не про нас! А мы все равно впроголодь жили. Бывало, и молока ребенку не на что купить. Так мой первенький и умер. А директор Упырев – вот тоже был лютый какой! Бывало, ни одной девушки не пропустит, так и лезет к ним. А оттолкнет его девушка, ну тут беда! Пошлет этого самого Петра Никифорыча. Тот придирается, сплошь бракует товар, а то вовсе выгонит за ворота: иди, мол, голубушка, на все четыре стороны. Многие девушки так, бывало, и поддаются Упыреву просто из-за куска хлеба.

Однажды, во время войны, не стало вмоготу нам, работницам. Мужья наши, братья уже третий год за буржуев воевали. А мы остались одни с малыми детьми. Жалованье маленькое, кормиться совсем нечем. А тут еще зима была такая холодная. Моготы нашей больше не было. Стали мы требовать прибавки жалованья. Вышли толпой на улицу, кричали, галдели. Требуем, чтобы нам больше платили, да чтобы не было больше войны. У одного рабочего оказался красный флаг и пошли на улицу с демонстрацией. В других фабриках тоже снимали рабочих. Собралось нас очень много. Идем мы прямо к губернаторской площади. Только мы туда дошли, а там полно солдатами. Офицер нам кричит: «Расходись!» Мы идем дальше. Как он крикнет еще раз, солдаты и выстрелили. Убито было тогда несколько работниц. Так, сердечные, и лежали, раскинувшись, в крови. А уж сколько было избитых!»

Читать эти строчки забавно и грустно одновременно. Инесса здесь очень своеобразно преломляет факты собственной биографии, а также биографии своего первого мужа. Начнем с того, что Александр Арманд сам участвовал в демонстрации рабочих собственной фабрики 22 ноября 1907 года, в день начала суда над социал-демократической фракцией Государственной Думы. Тогда красильщики и ткачи под красными флагами с пением революционных песен прошли по улицам Пушкина. Арманд был в их рядах. В конце концов, демонстрация была разогнана полицией и казаками, но убитых при этом, по счастью, не было. Несколько десятков демонстрантов, в том числе и Александра Евгеньевича, арестовали. Однако вскоре мужа Инессы выпустили, на два года запретив проживание в обеих столицах и крупных городах. Местом жительства Александр Евгеньевич выбрал подмосковный Дмитров, а потом отправился на север Франции, в город Рубе, где в Высшей школе прикладных искусств изучал технологию окраски тканей. На фабриканта-кровососа из пропагандистской брошюры Александр Евгеньевич никак не походил. А при описании сцены разгона демонстрации Инесса использовала впечатления от московских демонстраций конца 1904 – начала 1905 года, когда среди демонстрантов действительно было немало жертв.

В брошюре работница с Иваном соглашается: «Да, тяжелая была наша доля. Правду говорит Иван, были мы рабынями. Ну а при Советской власти всего этого не может быть. Потому теперь наша, рабочая власть. Теперь мы вольные птицы. Сами всюду порядки устанавливаем…» Тут Инессе пришлось закрыть глаза на многие неудобные вещи. Хотя бы на то, что большевики с неугодными им демонстрациями обходились столь же круто, как и царские полицейские и казаки. Один разгон мирной демонстрации в поддержку Учредительного собрания в Москве в январе 1918 года, тоже, кстати, проходившей под красными флагами, обошелся, даже по официальным, явно заниженным данным, в 9 убитых и 22 раненых. А по всей России таких эксцессов были сотни.

Героиню Инессы все равно терзают сомнения, питаемые реальностями жизни: «Отчего же Советская власть не устроит так, чтобы нам, работницам, совсем хорошо жилось?» И она опять впадает в ересь неверия: «…Через некоторое время был такой случай. Все время выдавали совсем маленький хлебный паек, тут несколько дней и вовсе перестали давать. Побежала за молоком, а молоко 40 рублей кружка. Измаялась я в очередях. А дома, как на грех, ни крупинки муки не осталось. Ну, что тут поделаешь! Гришутка мой кричит, есть просит. Такая меня взяла злость! Сижу на кровати, чуть не плачу. Думаю: вот так Советская власть! Ведь в Советах не буржуи какие-нибудь. Наши же рабочие, наши же работницы сидят. И чего же они нам-то, работницам, не помогают? Ведь тяжело же нам! Сначала на фабрике простой целый день, потом в очередях стой, потом еще дома возись со стиркой! А тут еще ребята! Ну, как их накормить, напоить, когда хлеба нет! Вон у Гришутки уже пальцы повылезли из башмаков, и сапог негде купить. Да и опять-таки я на фабрике день-деньской. Как я за ним присмотрю? Вот у соседки маленький еще ребенок – так той совсем не на кого его оставить. Так и берет его с собой на фабрику, он сидит там между станками. Ну, разве это порядок! Уже это, кажется, первое, о чем должны были бы подумать наши работницы. А они, чай, расселись там в Советах, баклуши бьют, а о нас, фабричных, забывают. Дай, думаю, сбегаю к Ивану, пусть он мне ответ держит. А то Советы, Советы, а о нас, работницах, забыли!»

Далее следует едва ли не документальная зарисовка посещения Инессой Ленина и Крупской: «Прибежала я к Ивану. На сердце так и кипит. Он сидит за чаем, какие-то бумажки перебирает. Тут же сидит его жена, чай пьет. Я села рядом. «Ну, – говорю, – Иван, ты все говоришь, что власть в наших руках. А вот сейчас мы, работницы, и наши дети без хлеба сидим. Пайка-то вот уж который день не выдают. О чем же вы там думаете? Почему не позаботитесь о том, чтобы вовремя был хлеб? Не для того мы вас выбирали (Ленина, верно, никто и никогда не выбирал. – Б. С.),чтобы вы стулья в Советах просиживали. А вы вот все говорите, митинги, собрания устраиваете, а дела не делаете!» Столько наговорила, что другой оратор в цельный час не сказал бы!»

Хозяин квартиры в ответ произносит примечательный монолог против эксплуататоров: «Иван посмотрел на меня этак серьезно: «Постой, – говорит, – ты не горячись. Давай лучше разберем все дело по порядку. Советская власть делает все, что возможно, чтобы в нынешнее трудное время доставать хлеб рабочим. Если хлеба мало, то виновато в этом царское правительство, помещики и капиталисты (кто ж еще! – Б. С.).Они затеяли грабительскую трехлетнюю войну, которая привела к невиданному разорению и полной разрухе, как в городах, так и в деревнях. С этой разрухой нельзя так скоро справиться. Возьми хоть бы наши железные дороги. В течение трех с половиной лет только и делали, что солдат возили, военное снабжение доставляли, пушки отливали, ружья и снаряды изготовляли (ну, литьем пушек, равно как и производством снарядов и ружей, железнодорожники и при «проклятом царском режиме» никогда не занимались! – Б. С.).А паровозы и вагоны чинить-то и некогда было. Сколько теперь попорченных паровозов, вагонов! Вот и не на чем хлеб-то возить, он и задерживается. Такая же разруха и во всем другом.

А еще виноваты Деникин и Колчак, английские, французские, американские, японские буржуи (задумывалась ли когда-нибудь Инесса, чем в принципе иноземные «буржуи», да и свои родные, российские, хуже тех «буржуев», которых она не только очень хорошо знала, но и любила – братьев Александра и Владимира Армандов? – Б. С.).Они хотят восстановить старые николаевские порядки, вернуть землю помещикам, фабрики и заводы – капиталистам, а нас, рабочих и работниц, загнать в кабалу (так и видишь белые армии, марширующие под лозунгами: «Землю – помещикам!»; «Фабрики – капиталистам!». – Б. С.).Но в открытом бою они нас одолеть не могут, а потому хотят взять голодом. Они захватили наши хлебные губернии, Украину, Дон, Кубань, Сибирь. Они нарочно оставляют без хлеба нас и наших детей. Советы наши давно сумели бы дело наладить, да буржуи не дают (плохому танцору, как известно, всегда яйца мешают; Советская власть продовольственную программу выполняла вплоть до своей кончины в 1991 году, да так и не выполнила. – Б. С.).Вот сломим их поганую силу, тогда не будем знать ни голода, ни холода. Серчать-то ты серчай, но знай на кого. Серчай не на Советскую власть, а на буржуев, и вместе с нами борись против них. Вот тогда мы скорее общими силами добьемся всего, что нам нужно».

Героиня брошюры восхищается: «Объяснил, как в рот положил» (сторонники психоанализа, вероятно, истолкуют эту фразу как подсознательную мечту Арманд об оральном сексе с Ильичом). Но все-таки возражает: «Тебе хорошо приглашать: «Борись с нами!» А что бы ты запел, когда тебе надо было бы дома с ребятишками да с хозяйством возиться? Эхма. Нисколечко Советская власть о нас не позаботиться!» «Неверно, – говорит Иван, – что Советская власть не заботится о вас, работницах. Посмотри, вот у нас на заводе открываются ясли для маленьких детей. Вот и будете туда посылать ребят. Да кроме того устраивают столовую. Вот и не надо дома обед готовить (о том, что малоаппетитную пищу в рабочих столовых есть можно было только с очень большой голодухи, Инесса или не знала, или намеренно умолчала. – Б. С.).Хоть и трудно сейчас, а все-таки Советская власть открывает бесплатные столовые, выдает детям бесплатно добавочные пайки. Идут к тому, чтобы все содержание детей сделать совершенно бесплатным. Раньше дети работниц все больше по подвалам сидели, а теперь Советская власть вытаскивает их из подвалов и переводит в хорошие светлые квартиры, в которых раньше жили буржуи. Дело идет, значит, к тому, чтобы освободить вас, работниц, да и крестьянок также от домашнего хозяйства, чтобы всю заботу о детях передать государству. Пока еще недостаточно столовых, яслей, детских садов. Всего сразу не переделаешь. Ну, что же, давай строить побольше! Вы, работницы, должны в этом помочь Советской власти. Без вас, без вашей помощи, мы, рабочие, не сможем создать новую жизнь. Еще раз скажу: если хотите освободиться – стройте, работайте, боритесь вместе с нами».

Здесь Арманд повторяет давние марксистские идеи об освобождении женщин от домашнего хозяйства и заботы о детях. Чувствуется, что в данном случае Инесса пишет не вполне от души, скорее по обязанности. Ведь о том же Гришутке и других своих ребятах работница-мать говорит очень тепло. Трудно представить себе, чтобы героиня брошюры с большой готовностью целиком отдала заботу о собственных детях государству. В нашей стране, как и во всем мире, женщины, конечно, с удовольствием бы избавились от значительной части домашних забот вроде стирки, готовки, уборки, необходимости круглые сутки сидеть с маленькими детьми. Но вовсе не для того, чтобы освободившееся время провести у станка за мизерную зарплату или в колхозном поле за символический трудодень. Да и никакая настоящая мать всю заботу о детях никакому, даже самому лучшему государству никогда не захочет передать. Инесса сама была матерью и прекрасно это понимала. Ведь она старалась использовать каждую возможность, чтобы побыть с детьми, и в последнюю в своей жизни поездку в Кисловодск отправилась с младшим сыном, Андрюшей, который, кстати, был не таким уж маленьким – 17 лет! Но интересы революции требовали вовлечения женщин в производство, вместо служивших в Красной Армии мужчин. И Инесса ратовала за государственное воспитание детей, хотя вряд ли верила в его эффективность. Ради идеи, ради партии, ради Ленина приходилось обманывать народ. Инесса думала, что так надо, что это поможет построить лучшее будущее, где и детей можно будет воспитывать вполне гармонично. Голодным будням работниц, с мизерной и не каждый день выдаваемой хлебной пайкой, тяжелым и по сути бесплатным трудом, можно было противопоставить в качестве достижений новой власти только бесплатные ясли да столовые. Скудное меню последних все же было лучше, чем обед или ужин дома, где хоть шаром покати.

Но самое любопытное, что монолог Ивана, похоже, не был только плодом творческой фантазии Арманд. Оказывается, он восходит к реальным словам Ленина.

В 1933 году в 45-м номере русского журнала «Иллюстрированная Россия», издававшегося в Париже, появилась статья «Ленин у власти». Ее автор укрылся под псевдонимом «Летописец». Не исключено, что так подписывался Борис Бажанов, бывший секретарь Оргбюро и Политбюро, в 1929 году бежавший на Запад и поселившийся в Париже. А может, это был уже знакомый нам Г. А. Алексинский, опубликовавший в той же «Иллюстрированной России» мемуары Елизаветы К.?

Во всяком случае, «Летописец» без какой-либо симпатии писал о вожде мирового пролетариата: «Он с самого начала отлично понимал, что крестьянство не пойдет ради нового порядка не только на бескорыстные жертвы, но и на добровольную отдачу плодов своего труда. И наедине со своими ближайшими сотрудниками Ленин, не стесняясь, говорил как раз обратное тому, что ему приходилось говорить и писать официально. Когда ему указывалось на то, что даже дети рабочих, т. е. того самого класса, ради которого и именем которого был произведен переворот, недоедают и даже голодают, Ленин с возмущением парировал претензию: «Правительство хлеба им дать не может. Сидя здесь, в Петербурге, хлеба не добудешь. За хлеб нужно бороться с винтовкой в руках… Не сумеют бороться – погибнут с голода!..» Вполне возможно, что одним из тех ближайших сотрудников, с кем Ильич делился откровениями насчет способов, какими пролетариат может добыть себе пропитание, была и Арманд. Потому что примерно так же, только в более мягкой форме, убеждал работницу большевик Иван (Ленин).

Любопытно, что этот рассказ «Летописца» отразился в бессмертном романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Там одним из эпизодических персонажей является «драматический артист» Савва Потапович Куролесов, с помощью пушкинского «Скупого рыцаря» убеждающий арестованных валютчиков «добровольно» отдать государству всю валюту и ценности. В более ранней редакции романа этого малосимпатичного персонажа звали куда прозрачнее – Илья Владимирович Акулинов. В окончательном тексте «Мастера и Маргариты» Булгаков дал персонажу менее рискованные имя, отчество и фамилию, чтобы не дразнить будущих цензоров.

В данном случае пародия на Ленина была слишком очевидна. Сразу бросаются в глаза две пары: Владимир Ильич – Илья Владимирович и Ульяна – Акулина (последняя представляет собой устойчивое сочетание в фольклоре). Кстати сказать, карточная игра «тетка Акулина» была одной из любимых ленинских игр в период эмиграции.

Акулинов, вместе с героем Пушкина, «признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста… Помер артист злою смертью, прокричав: «Ключи! Ключи мои!», повалившись после этого на пол, хрипя и срывая с себя галстук. Умерев, он встал, отряхнул пыль с фрачных коленей, поклонился, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и при жидких аплодисментах удалился…»

Булгаков знал о «злом конце» разбитого параличом и лишенного возможности говорить и писать Ленина, знал и о том, что, как бы в ожидании воскресения, набальзамированное тело нового святого было помещено в Мавзолей. И зло пародировал это «воскресение» в образе только что фальшиво «умершего» на сцене и тут же как ни в чем не бывало раскланившегося перед подневольными зрителями Куролесова-Акулинова.

Когда Ленин рассуждал о необходимости рабочим самим добывать себе хлеб с винтовкой в руке, когда Инесса писала брошюру, призывающую работниц поддержать Советскую власть и поверить, что она лучше любой другой, они не знали своего будущего. Но вот настоящее так или иначе было им ведомо. И оно было куда хуже «проклятого царского прошлого».