Текст книги "У бабушки, у дедушки"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Объявления и афиши тогда клеили на специальные круглые афишные тумбы – заборы не пачкали; Манька подойдет к тумбе, осмотрится, оглядит слева направо – ознакомится, важное распоряжение, . необходимое, или не очень, ухватится за краешек губами, тррр – и половины нету, оборвет и сжует. Объест низ – примется за верх, стоя на задних ногах и упираясь передними в тумбу, и так обглол^ет все дочиста, до старых потемневших и растрескавшихся досок. Иногда, ухватив афишу за уголок, Манька сразу срывала ее всю, изжевав, немедля бралась за следующую, и... тумба вмиг оставалась голенькая, как будто на ней никогда ничего и не было. Лишь кой-где болтались лоскутки. Но и они быстро исчезали в ненасытной Манькиной утробе.

Клеили афиши простым грубым клеем, замешанным на отрубях и на мякине, мазали толсто, не жалея, иногда один слой афиш накладывался на другой, образуя сплошную толстую корку, и, вероятно, все это казалось Маньке очень вкусным.

Покончив с одной тумбой, Манька отправлялась к другой. И так за день она успевала обойти весь город.

Наевшись досыта разных циркуляров и распоряжений, она возвращалась к вечеру домой с полным тугим выменем. А с утра снова отправлялась на промысел. Аппетит у нее всегда был отменный.

Манька и соседи

Но, наверное, самой удивительной способностью Маньки было ее умение появляться там, где ее меньше всего хотят и ждут.

Весь город знал нашу Маньку.

Ее видели даже в окрисполкмовском дворе... Там всегда стояло много подвод, приезжали разные уполномоченные из села, хрустели сеном кони. – ну, и, конечно, Манька тоже не теряла времени даром: каждый оброненный клочок сенца на земле – ее; нет на земле – заберется в кошеву или телегу, не сплошает!

Манька проникала всюду. Для нее не существовало заборов, закрытых ворот, сторожей с ружьями и длинными хворостинами, сварливых домашних хозяек, бдительно следивших за тем, чтобы кто-нибудь чужой не забрался в их огород.

Манька всегда найдет либо подкоп, либо щель в заборе. Ее выгонят в одном месте – она лезет в другое. Караулят с этой стороны – зайдет с противоположной, а своего добьется. Все равно заберется и наестся, а после неторопливо, важно, как вполне добропорядочная и уважаемая особа, шествует домой. По виду и не определишь, чего она сегодня опять натворила. Явится, заглядывает в окно и просит: «Ме-е-е! Пускайте!» Да так требовательно, словно хочет сказать: «Что вы, не видите? Это я...»

Козы – озорные н вороватые существа, но Манька превосходила всех.

С нею без конца что-нибудь случалось. То она заберется на сеновал, там ее закроют, не заметят, потом ищут, с ног собьются, а она сидит тихонько: что ей беспокоиться – еды много, не каплет! То проберется на кухню дзерь летом обычно стояла открытой), стянет там что-нибудь со стола из-под носа у бабушки, бабушка выходит из себя, теряется в догадках, куда что подевалось, а Манька уж опять выглядывает украдкой из-за косяка – нельзя ли поживиться еще...

Однажды съела домовую книгу. Книга лежала на подоконнике, Манька подобралась, попробовала – годится, листок за листком, и сжевала всю.

Пришёл участковый милиционер проверить, все ли в порядке с пропиской, а от домовой книги один корешок остался. Чуть-чуть не поплатились штрафом!

Соседки постоянно жаловались на Маньку. Это вынудило маму надеть на шею козе что-то вроде треугольного хомута-рогатки с торчащими концами, которые должны были помешать Маньке проникнуть через какую-нибудь лазейку. Навешивали и длинную палку; коза идет, палка болтается между ног, конец волочится по земле. Полезет – зацепится. Да, но это могло остановить кого угодно, только не нашу Маньку.

Ох и пакостлива,– говорила бабушка.– Блудня.

Но если бы Манька была другой, что бы она ела? Нет, ее, конечно, кормили, и все-таки? И что пил бы я? И вообще, что можно требовать от козы?!

К черту! Продам ее! – бранился отец, но, конечно, не продавал. Как бы мы стали жить без Маньки?

Настоящая война разгорелась у Маньки с соседом Куркиным. Очень ворчливый был сосед. Наши дома стояли рядом, и Манька каждый день проходила у Куркина под окнами. Перед домом был палисадник, росли кипрей, другие дикие цветы. Манька идет, морду просунет между досками, сколько успеет, рванет – и дальше. Куркин все грозился подкараулить ее и вздуть. Но Манька была хитрее. Увидит его – сейчас же перебежит на другую сторону улицы, идет да еще мекает. Как дразнится.

Раз все-таки ему удалось изловчиться, огреть ее. Она вприпрыжку припустила прочь, он – за ней. Гнался с полквартала, потом отстал. Задохся.

Иди, иди! Еще оглядывается!

А она, и вправду, пробежит несколько шагов – оглянется, пробежит – оглянется. Он отвернулся, стоит. Вдруг кто-то как даст ему под коленки! Он руками взмахнул и опрокинулся через подворотню. Поднялся, кряхтит. Ушибся. А Манька уж далеко. Отплатила ему. Потому и оглядывалась. Он посмотрел в сторону, а она тотчас назад и – бац рогами!.. Не зевай!

Ох и зол он был на нее! А после восхищался:

Ну и коза, ну и коза! Тоже самолюбие! Умна, умна...

Пересилила его,– посмеивалась бабушка.

Манька и охотники до чужого молочка

Мы все опасались, как бы кто-нибудь не свернул нашей козе рога в отместку за ее проделки.

В старое время в деревнях кулаки-богатеи придумали такую казнь для блудливой скотины. Скажем, забежит в их огород чужая овца или коза, поймают, свернут рога – на, живи, как можешь. Животное чувствует ужасную боль, голова у него горит, как в огне. Нередко после этого может и погибнуть, а уж комолым останется на всю жизнь, то есть без рогов, это уж непременно. Чужую скотину не жаль; не жаль и людей, которые, быть может, из-за этого зверства остались без своей кормилицы-поилицы.

Я прихожу домой, а Маньки нет. Прибегают соседские ребята Турицыны (дом Турицыных стоял напротив, мы часто играли вместе в бабки): «Спасайте вашу Маньку! Ей рога стягивают!» Я – туда. И вправду, попалась Манька, в руках у злодея. Вертится, мекает, а вырваться не может, он за рог ухватил, крутит, аж покраснел весь, вот-вот лопнет от злости и натуги. Я закричал; обернувшись в мою сторону, злодей выпустил свою жертву, и я увидел, что вместо одного рога у Маньки лишь кровавая шишечка... Свинтил, подлец, успел все-таки! У-у-у, зверь! Да нет, звери так не делают, только злые люди... И откуда берется -столько злости?!

Но я это все выдумал, так рисовало мне мое воображение. Мама говорила, что у меня богатая фантазия.

Пока что рога у Маньки оставались при ней, но поплатиться ей все-таки пришлось, да не за проказливость и неуемную страсть досаждать всем, а совсем за другое.

Утром ее выпустили. Часу не прошло – вернулась назад. Еще издали слышим: «Ме-е! Ме-е!» Жалуется. Что случилось с козой? Глянули и за головы схватились: один бок у Маньки сплошная рана. Кто-то облил Маньку кислотой.

Вот так, не лезь, куда не надо.

Да уж очень жестоко проучили, видать – бессердечные люди... Рана нипочем не заживала, хотя мама позвала ветеринара и пообещала ему хорошо заплатить, если он вылечит козу. Бок промыли, делали какие-то примочки, но он все никак ке зарастал, от него дурно пахло. Все мы сильно переживали за Маньку, только ей хоть бы что. Маньке все было трын-трава. Она была недовольна, что ее не выпускают на улицу, и все старалась шмыгнуть за ворота. Непоседа!

После мы узнали: ее закрыли в чулане, в соседнем квартале. Хотели подоить. А она выбила подойник из рук и была такова. «Ах, ну ладно же!» – решили там, затаили злость. И когда Манька появилась вновь, плеснули какой-то отравой. Ты нам не хочешь молока дать, так мы тебя угостим...

От этого приключения у Маньки на всю жизнь остался голый бок. Там, где обожгло кислотой, шерсть так и не выросла, кожа сморщилась, багровели толстые рубцы. Пропала Манькина красота. Но Маньку это не печалило нимало. Даже ни чуточки. Что она – королева красоты? Артистка? Бегать может, а это самое главное. Была бы еда, были бы афиши!..

Я, школа и Манька

Осенью я пошел в школу. Перед тем мама сходила в школу, познакомилась с учительницей. Учительница спросила:

Какой он у вас? – Про меня, значит.

Да он тихий,– ответила мама.– Будет вести себя хорошо.

В школу явился в новом костюмчике (мама сшила), чистый, тщательно помытый. Не ребенок – картинка.

Кончился первый урок. Все вышли на перемену. И я вышел. Стою около дверей на школьном дворе. Вдруг кто-то налетел на меня сзади, дал подножку, я мигнуть не успел – оказался на земле. В новом-то костюме! Чистый, помытый!

А это Мишка Артемьев. Ему бы вечно бороться да возиться. Сел на меня верхом, сидит и тузит.

И, как нарочно, учительница:

– Ай да Боря Рябинин! А говорили, что он тихий...

Подвел меня Мишка

Потом мы с этим Мишкой Артемьевым, розовым толстяком– крепышом, подружились и даже на одной парте сидели. А тогда, в первый школьный день, уж и досадил он мне.

Началась вторая перемена, а Мишка опять на меня лезет. И опять я внизу, а он – на мне, сверху. Оседлал.

И вдруг будто ветром его сдуло. А надо мной козлиная морда. Манька пришла мне на выручку. Манька тоже пожаловала в школу. Увидела – хозяина бьют, ка-ак даст рогами! Мишка и улетел.

С этого времени Манька стала ежедневно наведываться в школу. Можно было подумать, и у нее уроки...

У нее уже до этого появилась привычка – куда я, туда она. Я в классе сижу, а она около школы гуляет. Я домой – она домой. Как собачонка! Думаете, все меня охраняла? Она за мной следила, за моей успеваемостью.

Вот пришел я в школу. Учительница вызвала меня к доске, решать задачу, а я, как нарочно, не то что задачу решить – мела не могу найти. Внезапно кто-то толкнул меня сзади, я и растянулся у доски.

Ребята как грянут... хохот такой, что на улице слышно; а учительница ничего– понять не может, водит недоуменно глазами... Оказывается, Манька за доской! В класс пробралась и за доску спряталась. Скучно ей, что ли, стало во дворе. Видит, я, как пень-колода, ничего не соображаю, даже мела не найду, решила вмешаться.

У нас урок, а Манька по школьному двору ходит, в окна засматривает. Окна высоко, выше, чем дома, так она на задние ноги поднимется. Отец выучил ее служить на задних ногах... Поднимется да в окошки рогами стучит, бороденкой трясет: что, мол, долго занимаетесь, хватит... В классе опять смех!

Я, Манька и велосипед

Мне купили велосипед.

Купить велосипед тогда считалось целым событием. Велосипедов было мало, сами мы их не делали. Мне приобрели велосипед по случаю – иностранной марки, подержанный, но в хорошей сохранности.

Не буду рассказывать, как я учился ездить на велосипеде: синяков да ссадин появилось достаточно. Только сядешь – и грох! Поедешь, колесо вильнет – опять грох.

Ну, в общем, все было как нужно, как должно быть. К тому времени я уже перешел в пятый класс, набрался ума-разума. И велосипед мне был вроде премии, за хорошее ученье. Стала старше и Манька. Но озорства не убавилось ни капельки.

Я уж говорил, что Манька ни на шаг не отставала от меня, а теперь, с велосипедом, и вовсе стала как привязанная. Я туда – она туда. Я поворачиваю в другую сторону – коза немедля поворачивает за мной. Я еду, она сзади топочет. Вероятно, ей нравилось следовать за быстро движущимся предметом.

Нам принесли телеграмму из Ленинграда: приезжает крестный с женой, тетей Саней. Я поехал их встречать. Приехал на вокзал, ;немного погодя, глядь, Манька тут же. Маленько отстала.

Поезд опаздывал, я сел на скамейку, жду. Потом сходил, справился: скоро ли? Велосипед оставил. Обратно иду, слышу – крик. Что такое? Оказалось, кто-то из ребят вздумал попользоваться велосипедом, а Манька как поддала! Не твой, не трожь!

Сторожит, как собака. Ну, Манька...

Встретил гостей, помог вынести чемоданы, усадил в пролетку, все честь честью. Дядя Коля с теткой Саней на извозчике едут, я тихонько рядом. Манька позади. Бежит и блеет: «Потише, мол, вы, не поспеваю». Крестный заметил:

Смотри-ка, коза за нами увязалась.

Да она не увязалась. Она наша.

Интересно. Личная охрана, что ли? Коза!

А вскоре Манька и впрямь доказала, что она – «личная охрана».

Я любил гонять на велосипеде так, что ветер свистел в ушах. Педали крутишь, крутишь, дорога слилась в одну серую бегущую ленту, все мелькает по сторонам – дома, деревья, люди... За городом особенно разовьешь скорость – красота!

Машин было еще мало, можно сказать, совсем не было; и людей меньше... никто не мешает. Крути в свое удовольствие!

Когда остановишься, сразу обольет жаром: пока отдышишься, будто в кипятке выварился. И до того я научился ездить на велосипеде, настолько к нему привык, что даже ездил с закрытыми глазами, не держась за руль, как в цирке, право.

Я ехал берегом Сылвы, ну, и, конечно, вертел головой по сторонам. Не заметил, как руль чуть свернул и я на полной скорости по обрывистому берегу скатился – нет, слетел! – вниз. Как я шею не сломал, до сих пор удивляюсь. Свободно мог.

Трах-тарарах! Колесо наткнулось на камень, и я полетел в траву, носом вперед, и сразу будто провалился куда-то в черную пустоту.

Очнулся, и первое, что увидел, козлиную бороду, козлиные рога и козлиные блестящие глаза, внимательно устремленные на меня. Манька? Да, она. Рядом стоит какой-то мужчина.

Потом он объяснил:

Слышу, коза блеет где-то внизу, под откосом. Думаю, случилось что-то с нею. Спустился, а тут человек лежит, велосипед рядом... Если б не она, долго тебе пришлось бы лежать

Манька и неизвестные похитители

Манька ушла и – пропала. Всегда возвращалась домой аккуратно, в один и тот же час. Придет, ткнется рогами в ворота; если заперто, не пускают, идет и заглядывает в окна, в одно, в другое. Первый этаж – низко, ее видно. А тут ушла, нет и нет. Восемь часов вечера, десять... Маньки все нет. Мама уж и за ворота выбегала, и меня посылала посмотреть.

Потерялась Манька... беда!

Спать легли все невеселые. А утром, часу, вероятно, в пятом, едва светать начало, мама вдруг слышит: кто-то будто бы постучал в ворота. Разбудила отца. Он натянул сапоги, накинул на себя что подвернулось под руку, выбежал во двор. И вправду, кто-то стукнул опять.

Сейчас открою, минуточку.

Только отодвинул засов, снял щеколду, ворота распахнулись – во двор влетела Манька. На шее веревка болтается. Ворвалась, как шальная. Сразу под сарай. Стоит, ни к кому не подходит, озирается. Напугалась. Стало быть, ловили ее. Привязали. Да только Манька не таковская. Свой дом знает. Ушла. Отвязалась и ушла.

Вот вам и блудня!

Ах ты моя хорошая,– хвалила ее мама.– Умница! Умница ты у меня! Все понимаешь! Дайка я тебе сенца подбавлю...

А Манька и впрямь будто понимала, что ей говорят. Утром мама выйдет во двор, чтоб подоить,– а Манька уж ждет. Увидит, голову поднимет: «Ме-ме!» Здравствуй, дескать. Очень рада тебя видеть. Давно жду.

После этого, однако, мама больше уже не рисковала отпускать Маньку одну.

Мне поручили присматривать за козой

Манька и Колчак, который не был адмиралом

Мы с ребятами часто ходили на берег реки Ирени. Там было хорошо. С крутого бугра над стремниной открывался широкий вид на заиренскую слободу, на дальние увалы и леса. Внизу под обрывом плескалась река.

Теперь нас всякий раз сопровождала Манька. Она была на привязи и не могла убежать. Косогор порос травой. Я прикручивал веревку к колышку, и, пока мы забавлялись, Манька ходила по кругу и щипала траву. Вот тут-то она и показала снова, чего стоит. Не зря бабушка пугала меня козой.

Мы только разыгрались, когда к нам неожиданно пожаловал Колька Колчак.

Нет, не тот Колчак, царский адмирал и главнокомандующий у белых, который пришел к нам из Сибири и против которого сражался мой отец. Того давно прогнали. А мальчишка Колька Колчак. Настоящая Колькина фамилия была Кашкин.

Этот Колька Кашкин-Колчак был препротивный малый и умел портить настроение людям. Наверное, потому его и прозвали Колчаком.

Увидав нас, Колька сморщился и подмигнул, затем принялся громко шмыгать носом. Это означало: держи ухо востро, сейчас Колчак что-нибудь устроит.

Взгляд его упал на Маньку. Ага, коза. Отлично.

Зачем ты привязал ее? – сказал он мне и, не дожидаясь ответа, выдернул колышек. Манька оказалась на свободе.

А теперь держи ее!

И он поддал Маньке кулаком. Манька удирала. Веревка волочилась по земле. Я бежал за веревкой. Отчаявшись поймать козу, я вернулся к товарищам. Колька Колчак обернулся ко мне.

Ну, а ты..– начал было он.

Да брось, пошто скотину обижаешь! – заговорили ребята, обступая нас.

Внезапно произошло нечто неожиданное. Колька вдруг подскочил, как будто ему дали пинка под зад, громко ойкнул и покатился кубарем вниз, под откос, прямо в воду.

Оказывается, Манька, едва он отвернулся, подбежала и с разгона так угостила Колчака рогами, что он не устоял на ногах. Хорошо, что Колька умел плавать.

Мы, довольные, следили сверху за тем, как Колька сконфуженно вылезал из воды, отжимал штаны...

Манька проводила его взглядом и принялась снова за траву, как будто ничего не случилось.

ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА КОРОВЬИМ ХВОСТОМ

Вы знаете, что такое корова? Это же целая фабрика: молоко, сливки, сметана, масло, творог... Так говорили взрослые.

Лично я не испытывал никакой необходимости в короие – с меня хватало козы Маньки; но коль родители решили купить еще и корову...

Корова понравилась мне. И имя красивое – Красуля.

Красуля! Действительно красуля, то есть красавица: крупная, хорошо выхоженная, с красиво изогнутыми рогами и большими выразительными глазами. Масти корова была красно-пегой, то есть почти вся красная, только под брюхом да у глаз белые пятна.

– Добрая корова,– сказала ее прежняя хозяйка и вытерла уголком головного платка внезапно покрасневшие глаза, отвернувшись, чтоб не видеть, как корову уводят со двора. Жалко все-таки. Сами вырастили.

За морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Прежде я не очень понимал смысл этой поговорки. Теперь понял.

Купили Красулю в деревне. И теперь ей предстоял дальний путь – в город. Из Степановской волости – в Кунгур.

Сейчас бы ее погрузили на автомашину, дали полный ход и – привет! Оглянуться не успела – оказалась бы в городе. В те времена больше ходили пешком

В общем, я получил первое » своей жизни ответственное задание: доставить покупку своим ходом на ее новое местожительство. Ведь я уже был большой. И мне можно было доверить присматривать за коровой. Купили два воза сена; сено тоже должно было двигаться с нами. С возами – два возчика, бородатые мужики; третий возчик – в коробке, в котором ехал я. Коробок знаете? Очень удобный экипаж: плетеная корзина на дрогах, в корзине сено, чтоб было на чем сидеть, мягко! Козлы для кучера, сзади' можно привязать багаж, все как полагается. Значит, три лошади, три воза (коробок тоже шел не пустой), три возчика, корова и я... Целый караван.

Отправились рано поутру, солнце только-только вылезло из-за леса. И пошла-потянулась пыльная дорога.

Скрипели, переваливались в нырках возы. Глухо стучали о землю конские копыта, порой подкова высекала искру из камня, пыль завивалась вокруг ног. Постепенно все становилось серым – кони, коробок, бороды у возчиков, Красуля, я...

Сколько нужно времени, чтобы пройти-проехать вот так, неспешным пешим шагом, пятьдесят верст? День? Два? Педелю? А сколько требуется для этого корове?

Прежде мне казалось, что коровы ходят медленно, очень медленно, и передвигаться на длинные расстояния не способны. А Красуля наша шла и шла, помахивая хвостом с пучком волос на конце и отгоняя мух, что вились над нею назойливым роем.

Двигались в таком порядке: впереди возы, ко второму была привязана Красуля; замыкал процессию коробок. Из-за возов я почти не видел дорогу впереди, зато хорошо видел длинный Красулин хвост. Он непрерывно болтался у меня перед глазами, и я, хотел или «в хотел, вынужден был все время смотреть на него.

Мах-мах, мах-мах... Ох и льнут! Они и ко мне льнут, эти дорожные надоедливые мухи, нипочем не отгонишь! Да это и не мухи вовсе, во всяком случае не те безобидные букашки, что водятся в городе, а свирепые, крупные, черные и кусачие – страх! – слепни. Впиваются, как звери, только зазевайся. Почему «слепни»? Не видят, что ли? Слепые? Однако нас, свои жертвы, они видели превосходно и успевали сесть – присосаться в одну секунду.

Чем выше поднималось солнце и жарче разгорался день, тем нестерпимее делались слепни. Заедят! Зажалят до смерти! От таких нахальных не отобьешься. Пока отбиваешься от одного, два других успеют сделать свое черное дело – вопьются и сидят. Как прилипнут! А что будет, когда начнется полуденный жар? Да еще эта пыль... И что думают по этому поводу возчики? Думают они или не думают? Сидят, как истуканы, мой – на козлах, два других – на возах, ноги свесили, и качаются туда-сюда, туда-сюда.

Но я ошибался, думая, что мы будем ехать без остановки весь день до вечера.

Неожиданно первый воз свернул с дороги в сторону к лесу, за ним последовали остальные. Лошадки явно оживились...

Куда они?! Мы же должны ехать все прямо-прямо, по дороге!! Я вскочил, озираясь и стараясь понять, что происходит, коробок внезапно подкинуло, я плюхнулся... стоп, приехали.

Возчики, оказывается, и не собирались двигаться в самый зной. А завели возы в лесок и остановились. Тут веяло прохладой, тихо шелестели листвой березы, щебетали, перескакивая с ветки на ветку, разноперые пичуги. Я забыл про свои сомнения.

Но они тотчас вернулись, когда увидел, как отвязали Красулю и пустили свободно пастись на лужайке.

Убежит!!! – ужаснулся я.

Куда она денется,– равнодушно возразил один из бородачей.

И в самом деле: если побежит, догоним на лошади. И вообще корова не умеет бегать.– не орловский рысак.

Лошадей выпрягли, стреножили и тоже пустили на траву.

Возчики развели костер, сварили варево – съели. Поел и я с ними. Теперь можно н двигаться. Отдохнули – хватит. Но они продолжали нежиться на травке. Им-то куда торопиться? Когда-нибудь доедут и ладно. Красуля продолжала безмятежно щипать траву, помахивая хвостом от удовольствия.

Странно, но здесь и слепни почти не трогали нас. Должно быть, они атаковали проезжих только на дороге, а здесь хозяевами были птицы. Ах как хорошо поют! И вообще как хорошо...

От костра тянуло дымком, по лесу разносился могучий храп – возчики видели сны.

Но все-таки поедем мы дальше или не поедем? Я ужасно боялся: что-нибудь случится и мы не доведем Красулю.

На небе появились облака, чуть потянул ветерок. Зашевелились возчики. Запрягли лошадей, затоптали костер. Тронулись.

Снова дорога. Пыли стало еще больше, слепни еще злее. Но я уже стал к ним привыкать. Какая дорога бывает без неудобств?

Я смотрел на Красулин хвост.

Мах-мах, мах-мах... Как не надоест ей махать хвостом?

Ох и длинные пятьдесят верст! Где-то в стороне, за пригорками, в ложбинах, проплывали деревни, кукарекали горластые петухи, лаяли собаки, а мы ехали, ехали... нет, не ехали, а ползли, как черепахи: трух-трух, трух-трух...

Потянулась улица большого села, улица – дорога с канавами по бокам. Дома с палисадниками и жиденькой растительностью по ту и другую сторону, собаки... Как ополоумевшие, они выскакивали из всех подворотен и опрометью неслись к нам, а затем долго сопровождали, каждая до границ своего участка, давясь собственным лаем и норовя ухватить за ноги лошадей, Красулю. Кончит одна и, довольная собой, потрусит назад, вместо нее принимается другая... Как эстафету передают! Естественно, больше всего я опасался за Красулю: ноги покусают – как дальше пойдет?

Ну до чего злые! Да ты что лаешь, что? Проезжих не видала? Сейчас мне все собаки казались злыми, хотя это были добрейшнэ деревенские шавки, помани – замолчит и подойдет, завиляет хвостом – гладь. И лаяли они только для порядка, знай, мол, наших. Возчики на них не обращали ни малейшего внимания, лошади и Красуля – тоже. Вообще волноваться приходилось мне за всех.

Жителей попадалось мало. Время уборочное – жатва, все на работе в поле, дома только старики да малые дети. Наверное, потому и собаки расшумелись: несут службу с удвоенным старанием.

Солнце перешло на другую сторону и клонилось к горизонту. Зной начал спадать. Пустынная дорога тянулась все такой же серой лентой, казалось, ей не будет конца. Нас никто ни разу не обогнал. Изредка попадались встречные подводы. Интересно: сколько еще нам осталось? Но спросить я не решался. Снова закопошились сомнения. Доведем, ничего не случится?

На Красулином хвосте я усмотрел какое-то пятнышко. Репей. Интересно, где она подцепила его? В лесу репьи не растут.

Нет, обязательно что-нибудь случится. Не может не случиться. Такая пустынная дорога.

Не подумайте – я не трусил, я просто беспокоился.

Сейчас бы поговорить с кем-нибудь. С возчиками я стеснялся: еще засмеют, скажут – испугался городской товарищ (больше всего я не хотел показаться смешным). А Красуля топ да топ, знай себе шагает за возом и, не догадываясь о моих терзаниях, бодро помахивает хвостом. Что она – железная? Не устала? Я сидеть устал, а она хоть бы что.

Снова остановились.

Привал будем делать. Шабаш.

Разве мы сегодня не приедем?!

Вздумал! До города еще потянешь. Ночевать здесь будем .

Вот уж этого я никак не ожидал. Ночевать – в лесу?! А как разбойники? медведи? волки?

Чувствовал я, что добром все не кончится...

Но я не буду бояться, нет-нет. Я удвою бдительность.

Лошадей снова стреножили и пустили. Передние ноги связаны, получается действительно вроде как три; на трех лошадь далеко не ускачет. Тимофей – мой возчик – подоил Красулю. Я удивился: впервые видел, чтоб корову доил мужчина. У нас этим занимались мама и бабушка. А молока-то сколько: целое ведерко! Тимофей наполнил до краев глиняную кринку и протянул мне: «Пей. Пей, пей, не стесняйся». Я приложился, попробовал – и выдул зараз всю кринку, даже не передохнул ни разу. До того вкусно. Парное, теплое, ароматное. Да еще в лесу. Чудо!

Всё?

Всё.

Тимофей опрокинул кринку вверх дном.

Ай да молодец. Ну, расти большой да умный.

Освободившись от молока, Красуля легла, но челюсти ее продолжали непрерывно двигаться – пережевывала жвачку. И хвост продолжал двигаться: слепней не стало, но зажужжали, запели тоненькими голосками комары. Съедят они нас тут за ночь-то!

Начало темнеть. Повеяло прохладой. На опушке весело заиграл живой огонек, затрещал сухой хворост – возчики кипятили воду в железном ведре, готовили ужин Пригласили опять меня в свой кружок – хорошие люди, не забывали о мальчишке; а я-то их стеснялся, глупый смешной парень...

А вкуснота-то какая! Правда, я ожегся и едва не выронил ложку, но потом быстро приспособился хлебать горячее варево и не отставал от других. В ведре плавали угольки, и пища пахла дымом, но это лишь прибавляло аппетита.

Все-таки, наверное, зря человек придумал жить в большом городе. Ничего этого он там не видит и не увидит. А жаль.

И комаров таких не увидит. Ох и крозопийцы! Только дыма и боятся. Возчики набросали в костер сырых веток, от костра повалил синий едкий дым. Я закашлялся, глаза ело, из них полились слезы, зато комары перестали виться. Лошади пришли к костру и тянулись мордами прямо в дым, тоже спасались от мошкары.

Вдруг кто-то захохотал в лесу дико и страшно, потоэг заплакал ребенок. Я вскочил. Стало жутко.

Филин. Не бойсь.

Филин. А я-то подумал... Ну и ну! Тут и взрослый испугается, если не знает. Я вперзые слышал филина.

Филин захохотал еще раз. Большая темная птнла отделилась от леса и, тяжело взмахивая крыьями, пропала в темиоте.

Может, Красулю привязать? – предложил я.

Боишься – уйдет?

Хозяин, заботится...

Ну что ж, можно и привязать, нетрудно...

Длинную веревку примотали одним концом к коровьим рогам, другим прихватили за дерево. Так «покойнее, никуда не уйдет, не внаешь ведь, что втемяшится в блажную коровью голову.

– Спи,– успокоительно заметил возчик Тимофей и шершавой рукой потрепал меня по голове.– Будь надежен...

«Будь надежен»... Как это он хорошо сказал.

Спустилась тишина. На небе высыпали звезды. Быстро угасал огонь в костре, только долго тлели угли, постепенно покрываясь волой и продолжая чадить: к ночи возчики добавили еще сырых веток. Бесшумно проносились в воздухе, растопырив перепончатые крылья, летучие мыши. Выпархивали из мрака и тут же пропадали. Возчики начали устраиваться на покой. Подстилали что-нибудь под себя, какую-нибудь лопотину, по выражению Тимофея, свернутый пиджак под голову, и тотчас засыпали спокойным уверенным сном здоровых и заслуживших отдых людей.

Только я не спал. Я лежал на сене в коробке и смотрел вверх, на глубокое темное небо сплошь в бесчисленных блестках.

Интересно: звезды, говорят, громадные, еще больше, чем наша земля, а коровы там тоже есть? Люди живут?

А Соловей-разбойник на нас не нападет?

Доведем или не доведем?

Я решил не спать всю ночь.

Интересно: все спят. Все, все люди спят. Вся земля спит. Только ты не спишь. И никакой крыши над головой. А если пойдет дождь? Да нет, почему это он вдруг пойдет? Сейчас уборка, жнут хлеб, и никакого дождя не должно быть. И вообще: крыши нет, а как будто что-то есть. Звезды тоже «что-то». Не пустота. Недаром в книгах пишут: «Ночь, как шатром, укрыла землю». Укрыла... И ничуточки не холодно. Только немного страшно. Но это ничего. Надо закалять волю. Надо караулить Красулю.

Вдруг что-то загремело, зашумело, раздался чей-то крик, пронзительный разбойничий посвист, лошадиный топот. Угнали коней? Точно! Приподнявшись в коробке, я старался понять, что происходит. Какие-то люди в непонятной одежде суетились – бегали вокруг костра. Тревожно замычала Красуля. А возчики спят и ничего не слышат. Как можно так крепко спать? Проснитесь! Проснитесь же! Уведут Красулю! Грабители уже отвязывают Красулю! Хорошо, что мы ее привязали, узел затянулся, и они никак не могут отвязать, принялись пилить ножом, а веревка крепкая, не поддается. Красуля мычит, вырывается... Странно, что я тоже не слышу ее мычания, только вижу, что мычит.

Неожиданно я оказался на Буланке, который вез наш коробок. Грабителям все-таки удалось перепилить веревку и увести Красулю, я гнался за ними, верхом на Буланке...

Не могу! Без седла не могу! Ой, как режет, как пила, которая пилит тебя снизу, встряхивает и пилит. Я и не предполагал, что Буланко такой тощий, хребет – сплошные кости... Как люди ездят без седла? Деревенские ребята вон гоняют так, что можно подумать – заправские кавалеристы, родились на спине у коня! А я? Ой!!! Раз было: захотел потягаться с ними. Меня посадили на неоседланную лошадку, лошадка затрухтила не спеша (ей куда спешить?), кто-то огрел ее по крупу хворостиной, она взлягнула и поскакала по поскотине, я уцепился за гриву, как сейчас... уж как не хотел отставать от других, а пришлось. Чувствую: не могу, больше не могу! больно! Стал крениться, крениться и свалился потихоньку, если только со скачущей лошади вообще можно свалиться тихонько. После ребята смеялись надо мной, а у меня долго болела эта самая... ну, на чем сидят...