Текст книги "У бабушки, у дедушки"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Содержание

У бабушки, у дедушки. с. 3

Атаман, который не хотел плавать. с. 31

Яшка. с. 39

Идёт-бодёт коза-дереза. с 44.

Путешествие за коровьим хвостом. с. 55

Большая вода. с. 63

Красуля телится. с. 69

Мышка-норушка, которая пришла к людям. с. 72

Дружище Котька. с. 80

У БАБУШКИ, У ДЕДУШКИ

В нашей семье любили животных, и, верно, потому четвероногие всегда были у нас. Они были у бабушки, у дедушки, были у моих родителей, а когда я вырос и сделался самостоятельным – «вышел в люди», стали жить и у меня.

Милые воспоминания детства... Они сохраняются в памяти на долгие годы, до конца жизни, и, говорят, чем старше становится человек, тем дороже ему невозвратные дни отрочества и все, что связано с ними. Обращаешься мыслью назад, в прошлое, от которого тебя отделяют уже десятилетия, и встают, как живые, далекие и близкие видения, проходит галерея дорогих образов – отец, мать, бабушка и дедушка, близкие друзья и любимые животные... У кого не было кошки Муськи, преданного веселого Шарика, Рэкса или Верного? Сегодня я хочу рассказать о них. Ведь они тоже частица нашей жизни. Наверное, они помогли нам стать такими, каковы мы есть!..

Привычным стало называть животных «братьями нашими меньшими». Для меня они, пожалуй, даже старшие братья. Наравне со сверстниками-мальчишками они были товарищами моих игр, сопровождали в горе и радости. И когда я думаю о том, что есть люди, которые никогда не дружили с животными, не изведали радости, которую они дают, мне кажется, что и детство этих людей было менее интересным. Они не узнали чего-то важного, очень-очень дорогого.

Про дом, который нельзя забыть

Хорошо помню дедушкин дом, в котором прошли моё детство и юность.

Дом был большой, просторный, полукаменный, как говорили тогда. Первый этаж, «низ»,– кирпичный, красный; второй, «верх»,– деревянный, из бревен. Внизу, на своей ноловине, жили бабушка и дедушка, вверху – мы, то есть папа, мама и я. Внизу была большая кухня; кроме того, у стариков имелась своя, где хозяйничала бабушка. Там же работал дедушка.

Дом достался дедушке в наследство от отца, а дедушка, в свою очередь, еще при жизни передал его своему сыну, то есть моему отцу, после того как тот благополучно вернулся с гражданской войны.

Дом был с садом, с огородом; а за огородом начинался соседский огород, и, если тебе не хватало места здесь, можно было украдкой перелезть через невысокий заборчик и затеять игру в «сыщики-разбойники» там. Раздолье! «Сыщики-разбойники» была любимая наша игра. Это уж потом стали играть в Чапаева, а затем в пограничников и летчиков-космонавтов.

Сараи в два этажа были опоясаны со стороны двора длинными балконами – «антресолями». В темных, опутанных липкими тенетами и пахнущих пылью таинственных закоулках было где спрятаться, притаиться, а потом неожиданно выскочить и напугать кого-нибудь. Не хочешь играть тут – можешь зарыться в сено. Сено запасали с осени, его всегда было вдоволь.

Вот только дворовый пес Томка часто подводил. Ты спрячешься, а он найдет и рад-радешенек. Хвостом виляет, лезет к тебе; не выходишь – примется лаять и... пропало все дело! Правда, Томку днем, если ворота не закрыты, держали на цепи.

А баня! Настоящая баня, с кадками холодной воды, с каменкой-горкой. Плеснешь туда воды, а там ка-ак зашипит, вся баня наполнится паром, и в этом пару слышно, как дедушка угощает свое голое тело распаренным березовым веником. Смотреть страшно, как он себя хлещет, по спине да груди, по бокам да снова по спине! Жуть! А ему – удовольствие. Хлещет, хлещет, а потом сползет с полка, совсем ополоумев от жары, да скорей в дверь и в сугроб снега. Вываляется, из красного сделается весь белый – и опять в баню... Вот как мылись раньше!

Имелся в нашем дворе и настоящий колодец, с крышкой-домиком и ведром, привязанным к цепи, намотанной на ворот. Ручку отпустишь, ворот начнет раскручиваться, цепь быстро-быстро побежит вниз, ведро – шлёп в воду! Колодец был глубокий, и наг: строго-настрого наказали не баловаться около него. Но однажды в колодец упал котенок, и тогда папа, обвязавшись цепью, упираясь ногами и руками в рубленые стенки, осторожно сам спустился вниз и достал котенка.

Колодец выкопали, когда мама разбила цветничок во дворе и много воды потребовалось для поливки.

Мама увлекалась цветами. Цветочные горшки стояли на подоконниках на всех окнах. Цвела герань всех сортов, с весны распускались розы, альпийские фиалки – цикламены. Весь наш дом был пронизан солнечными лучами, цветы во дворе, цветы в комнатах, цветы на веранде...

Я увлекался стрельбой из лука. Раз, начертив на воротах мишень-круг, пустил стрелу; и в ту же секунду ворота открылись, показался наш квартирант, папин сослуживец. Увидев летящую стрелу, он сделал движение головой, и... стрела впилась ему в бровь. Если бы он не мотнул головой, она пролетела бы мимо; но объяснять было поздно. Я страшно перепугался, сломал лук и спрятался за колодцем. Там и нашел меня отец и задал хорошую взбучку. Но колодец в этом был не виноват.

Мне нравилось что-то строить, пилить, строгать рубанком. Я забил часть «антресолей» досками и устроил себе мастерскую – «клетку», где столярил и слесарил. Туда ко мне наведывался Томка, а однажды залетел голубь, да, настоящий живой голубь Голуби не жили у нас, вероятно, из-за обилия кошек (бабушка говорила: «Кошка в доме, мыши тише»), но все-таки иногда прилетали и садились на крышу. Голубь, вероятно, спасался от ястреба; я прихожу, а гслубок разгуливает по моему дворцу. Я сбегал за хлебными крошками, он поклевал и с того времени появлялся у меня чуть ли не ежедневно. Наверное, из-за этого голубя я не делал рогаток и не пулял в птиц.

Соседские ребята принесли железную трубу – точь-в-точь маленькая пушка, какие были в старину. Я видал их на картинках. Захотелось сделать пушку. Сказано – сотворено. Я прибил трубу к деревянному чурбаку, ребята раздобыли пороху. Зарядили.

Забил заряд я в пушку туго...

Дело было на пасхе, в дни весеннего праздника. Родители ушли в гости к родственникам, никто нам не мешал. Хорошо! А то ведь еще неизвестно, как отнесутся к твоей затее старшие.

Но только мы приготовились выпалить – поджечь порох, открылись ворота – появились отец и мама. Они вернулись раньше обещанного. Как быть? Отложить «опыт»? .

– Да у нас же без снаряда,– тоном знатока заявил кто-то из моих консультантов.– А без снаряда звука не бывает. Хоть и выстрелит, будет тихо...

Бух! Грохнуло, как из всамделишной пушки. Чурбак подскочил чуть не на полметра, «клетка» наполнилась сизым дымом, дым повалил во двор... Вот тебе и «не бывает звука!» Выскочил перепуганный отец. «Пожар?!» Опять попало рабу божьему («рабами божьми» называла всех людей наша бабушка)...

К ночи усиливался аромат цветущего душистого табака. С улицы доносились шаги запоздалых прохожих; до рассвета, охраняя мой сон, невидимый в темноте но двору тихо бродил Томка. Изредка принимались орать кошки. Но даже они были бессильны разбудить меня.

Утром отец поднимал меня, подергав за шнурок, протянутый через весь двор. Другой конец шнура был привязан к медному колокольцу над моим изголовьем.

«Дзинь, дзинь! Вставай, вставай, соня! Пора!»—звонко выговаривал колокольчик. И тотчас начинал горланить петух. Он словно ждал этой минуты. Начинался день.

...Старый, наш старый милый дом. Я даже не знаю, жив ли ты еще, дом моей юности, стоишь ли по-прежнему на том же месте на углу, или тебя нет. Ты выглядел молодцом, когда мы виделись последний раз, но прошло уже столько зим и лет…

Отчий дом! Говорят. что и после того как мы перестали жить в нем, дом еще долго н упорно называли «рябининсккм»...

Тук да тук

Город Кунгур славился кожевенными заводами и сапожных дел мастерами. Одним из них был моя дедушка.

Сколько пар обуви было сделано трудолюбивыми дедушкиными руками, скольких людей он обул! И мастер он был не последний. Обувь из-под его рук выходила красивая и крепкая – знаменитая. Недаром кунгурские сапоги да баретки (женские туфли) вывозили на Нижегородскую ярмарку и даже продавали за границей.

Дедушка сидел на круглой, обтянутой кожей седухе, в кожаном фартуке, с засученными до локтя рукавами, обнажавшими его волосатые жилистые руки, держа деревянные гвоздики во рту, неутомимо, как дятел, стучал, стучал. Навертит шилом дырок в подошве, вставит в дырку гвоздик и ловко, одним ударом забьет, вставит – забьет, вставит – забьет. Гвоздики, как спички, только еще короче, а держат – не оторвешь. Тук да тук. глядишь, к концу недели опять готово несколько пар. В суббогу дедушка относил новые сапоги нж завод, сдавал их и получал деньги за работу. От него я узнал. «о такое подметки, стельки, головки, набойки, заготовки, дратва. научился и сам чинить обувь.

«Тук-тук, тук-тук»...– ралговаривал дедушкин молоток.

Как сейчас вижу . опущенные плечи и заросший мохнатый затылок. Дед сидит спиной к двери, перед ним на низком столике, среди разложенных инструментов – иголок, шильцев, молотков, .коробочек с железными и деревянными гвоздиками торжественно восседает кошка. У ног на полу лежит собака.

– Оля, Оля! – кричит дедушка, не оборачиваясь и продолжая стучать молотком, дедушка глуховат, и у него манера кричать во весь голос – мертвый услышит.

Появляется бабушка.

Почему-то он называл бабушку Олей, хотя настоящее имя ее было – Елена Ивановна. А дедушку звали Иван Михайлович.

– Обедать пора,– заявляет дедушка.

Он, высокий, кряжистый, входя в дверь, вынужден пригибаться, не то ударится лбом о притолоку. А бабушка сухонькая, маленькая, сгорбленная, в платочке, и суетливая – беда. Всегда готова услужить, что-то принести, сделать, подать.

Дедушка встает, аккуратно снимает и кладет фартук, моет руки и садится за стол в большой комнате. Туда же переходят хвостатые спутники, а бабушка проворно орудует у русской печи заслонкой и ухватами. Прихватив тряпкой, тащит горячий горшок со щами, потом – кашу...

Отобедали – снова за работу.

Иногда, в хорошем расположении духа, дедушка поет. Певец он неважный, и песня всегда одна и та же:

Звонит звонок в тюремном замке,

Ланцов задумал убежать...

«Кто этот Ланцов и откуда он задумал убежать?» – размышлял я, слушая дедушку. Какой он, Ланцов? А дедушка тем временем повторял своим грубым голосом, наверное, уже в тысячный раз:

Звонит звонок в тюремном замке...

«Тук-тук, тук-тук...»

Скучно, наверное, сидеть вот так, день-деньской, зажав между колен заготовку, насаженную на чугунную «ногу», и без конца заколачивая гвоздочки в толстую дубленую подошву или протягивая вощеную дратву через упрямую шагреневую кожу...

А может быть, и не скучно: мастер любит свое дело. А кроме того, если не работать – что есть будешь?

Вот так они и жили. Дедушка целые дни чеботарил – тачал, сбивал сапоги, бабушка стряпала и кормила дедушку.

В будни и праздники

Такой порядок нарушался лишь в большие церковные или, как тогда говорили, престольные праздники. Накануне начиналась генеральная приборка. Дедушка собирал и прятал все инструменты, мазал волосы деревянным маслом. Бабушка мыла и скребла пол, окна, двери, расстилала чистые половики, такие чистые, что на них ступить было страшно, прыскала пихтовым маслом, вооружившись перышком, мазала им все углы и щели, залезала под столы, диван. Над оконными карнизами развешивала веточки пихты, запах пихты разносился го всему дому, казалось, пахло лесом.

В праздники обязательно стряпали пельмени. Приходили гости – родня, знакомые. Ели помногу и долго, похваливая стряпуху. Дедушка насытится и кричит:

– Оля! Не надо, не надо больше, я наелся!

Это была не шутка. Дедушка, всерьез считал: раз он сыт – так и другие должны быть сыты. Зачем варить лишнее варево пельменей. Лучше оставить для другого раза, А гости тут же сидят и слышат.

Многое у дедушки было не так, как у других. Меня, например, удивляло, что, сходив в баню, он после этого долго и основательно умывался холодной водой – вроде как смывал банный дух; летом, даже в сильную жару, ходил в валенках – больших, красных, с узорами, на подшитой толстой подошве и с загнутыми кверху носами, такие валенки продавали только на ярмарке. И теперь, когда я вижу такие валенки – а увидеть их сейчас можно лишь в музее, передо мной сразу встает мой дедушка...

На все фасоны

Говорят, человек узнается по его отношению к слабейшему. Если эта примета верна, то дедушка мой был лучший человек на свете. Представляете? Восемь живых тварей кормили его мозолистые руки. Четыре собаки и четыре кошки.

В те времена в каждом дворе была собака, а в доме кошка, да не одна, а у наших стариков имелись еще и свои причины водиться с четвероногими. Бабушка Елена Ивановна была третьей женой у дедушки Ивана Михайловича (первые две умерли), своих детей у нее не было, дедушкины дети давно выросли, обзавелись собственными семьями – а должен человек кого-то опекать, о ком-то заботиться, чувствовать, что он кому-то нужен!..

Наверное, потом:у что дедушка знал о своем недостатке – глухоте, он предпочитал общество животных: с людьми надо разговаривать, а с собакой, кошкой можно и помолчать. Не обидятся. И вообще: одному, конечно, тоскливо, хотя бы и занятому чем-то; а когда рядом есть живая душа – совсем другое дело.

Забавная компания! До обеда почти никого не видно, за исключением тех, что торчат около дедушки: где, что, кто делает – неизвестно, а как прозвучит грозное дедушкино «Оля! Оля!», так сразу сбегутся все, рассядутся вокруг стола с умильными мордочками и ждут: «Мы тоже пришли обедать».

Роска, Шарик, Пятка, Кульбик – собаки (Томка не в счет), Билко, Буско, Рыжко – кошки, точнее коты. Кличку Рыжко, или Рыжик, носили одновременно два кота, удивительно похожие. Как их различала бабушка и как они сами отличали друг друга, ведомо было только им...

Не подумайте, что это были красавцы какие-нибудь, хоть сейчас на выставку. Куда там! Невзрачнее существ было трудно вообразить. А старики не чаяли в них души.

Возглавляла всю эту компанию, конечно, Роска, хотя ее слышно было, пожалуй, меньше других. Длинная, черная, приземистая, с растянутым туловищем, острой мордочкой и кривыми, вывернутыми наружу коротенькими ножками, Роска сильно смахивала на таксу. Возможно, в родне у нее и была чистокровная такса. Все же остальные собаки были «дворянских кровей», как определял их происхождение мой отец, то есть попросту дворняги.

Роска передвигалась не спеша, вперевалку – «брюхом землю подметала», семенящей походкой и не глядя по сторонам. По попробуй тронуть – ого! Если Роску не задевали, она относилась ко всему с исключительным равнодушием. Другой такой ленивой собаки я не видал! Роска редко показывалась на улице, совершенно не интересовалась охраной хозяйского дома. Мне кажется, она рассуждала так: зачем стараться, когда и без меня караульщиков хоть пруд пруди? Большую часть времени Роска проводила во сне на своем любимом месте – голбце у русской печи. Вероятно, при рождении Роску нарекли Розой, а потом стали кликать – Роска да Роска и стала Роска. И вообще она так же походила на розу, как колючий чертополох на нежный ландыш.

Пятку прозвали Пяткой потому, что она всех, больших и маленьких, хватала за пятки. Ух и сварливая была собаченция!

Обыкновенно она яростно бросалась на прохожих, не разбирая – свой это или чужой, знакомый или незнакомый. Несмотря на маленькие размеры, собачонки этой боялись все, как чумы. Короткая шерсть Пятки была окрашена в ярко-песочный цвет. В этом было спасение для ребят нашей улицы. Завидя издали быстро приближающееся желтое пятнышко, они бросались врассыпную, громко крича:

– Пятка! Пятка бежит!..

Вообще раньше животные чувствовали себя на улицах больше хозяевами, чем теперь. Теперь они жмутся пугливо: кругом машины. Да и люди стали другие...

Вероятно, дедушка избаловал собак. Чувствуя свою безнаказанность, они и творили, что хотели.

Добрейшим созданием был Шарик. Он, кажется, и лаять-то не умел толком, а чтоб оскалить зубы – о том не могло быть и речи.

Шарик обладал густой длинной шерстью довольно неопределенного цвета (поскольку всегда был страшно грязен) и пушистым хвостом, загнутым на спину, как у лайки. Физиономия смышленая, с выражением постоянной готовности на любое озорство и желания служить людям. Если б его еще помыть хорошенько, наверняка получился бы красивый пес.

За свою доброту Шарику пришлось претерпеть немало неприятностей. Маленькие соседские ребятишки таскали его за хвост, щипали, дергали за уши, делали с ним что угодно – Шарик переносил все безропотно, неотступно сопровождая своих мучителей во всёх их забавах и играх. Ему случалось выполнять роль тигра, волка, собаки-сыщика, личной охраны у страшного кровожадного разбойника... Без ребячьего общества Шарик, казалось, не мог бы прожить и дня. Готов на все! Только позовите.

Справедливость все же существует на свете, и долготерпение Шарика частенько вознаграждалось куском пирога, шаньги, либо какой другой вкусной домашней снедью. Добряк и плут, он, наверное, учитывал это!

Четвертый и последний – Кульбик – был, что говорится, себе на уме. Дедушкин баловень, он не признавал никого, кроме своего покровителя и друга. Почему-то дедушка питал слабость к этому псу, хотя Кульбик, на мой взгляд, совсем не заслуживал того. Кульбик. Человеку не с нашей улицы, возможно, кличка не говорила ничего. Но для нас, ребят, это было олицетворение вероломства и ненадежности характера.

Вообразите небольшую, даже маленькую, гладенькую собачку, белую, с черными пятнами на спине и боках, с черными стоячими ушами и тоненьким остроконечным ХВОСТИКОМ, обычно изогнутым в полукольцо. Очень живая, миловидная и даже изящная собачка, глядя на которую многим приходило желание погладить.

Собачка не возражала против этого. Виляя хвостиком, она подходила к вам. Вы гладите, скребете ласково у нее за ушами, даете кусочек лакомства – задабриваете. Собачка неторопливо съедает и вдруг, отпрыгнув, разражается визгливым лаем, как будто вы угостили ее отравой, ловко вцепляется в какое-либо уязвимое кесто и поспешно удирает.

Любимым занятием Кульбика было подсидеть в подворотне прохожего, выскочить внезапно, куснуть за что придется и скрыться. Изловить и наказать зловредную собачонку было совершенно невозможно: Кульбик отличался осторожностью и увертливостью. Это его спасало и от больших собак, которых он тоже любил изводить, как надоедливая муха. Драчун и забияка, Кульбик не щадил никого.

Однако, чтоб быть справедливым, надо отдать Кульбику должное : из четверых он, единственный, исправно нес службу – караулил... нет, не дом и двор (там имелся более надежный караульщик – Томка, крупный черный пес), а дедушкину квартиру, именно ее и ничего более. Возможно, за это дедушка и благоволил к Кульбику. Спал Кульбик у дедушки в ногах на кровати и терпеливо сносил порку, которую хозяин Бремя от времени устраивал ему за разные прегрешения.

Дедушка сердился на всякую безделицу, от него попадало не только собакам.

Кошки меньше жили дома – больше шлялись где-то по соседским огородам, чердакам, иногда пропадая на несколько суток. Поприметнее двух рыжих котов (они вообще сливаются в памяти в одного, хотя я твердо знаю, что их было два) характером и повадками был Буско, или Бусый. О нем я еще скажу потом.

Животные скрашивали однообразное дедушкино-бабушкино житье-бытье. Бесчисленное множество раз в течение дня фабушка выпускала своих жильцов во двор. Едва заслышав за дверями тихое повизгиванье или царапанье когтей, сейчас же спешила впустить обратно. Прибежав с холода, зимой, собачонка начинала скулить, подняв нос и показывая на печку. Бабушка, бросив все дела, сажала ее к себе на колени или подсаживала наверх. Целыми днями она терпеливо занималась тем, что то поднимала всю свору (кошки запрыгивали сами) на печь, то ссаживала обратно на пол.

А дедушка? Дедушка продолжал шить сапоги.

В обиду не дам

. – Сказывают: давно-давно, шибко давно, в одном царстве-государстве жили-были Кот и Собака. Вот раз подоила хозяйка корову, дай, думает, угощу Кота. Налила в плошку молока, а Пес подошел и вылакал все, Коту не оставил ни капли. Кот рассердился и оцарапал Собаке нос. С тех пор они и враждуют между собой. Где бы собака ни увидела кошку, обязательно кинется, хочет схватить и разорвать. Приходится кошке спасаться на заборе. Хорошо, что у нее когти вострые и лазать мастерица...

Голос у бабушки все тише, слова произносятся все медленнее, тягуче...

Бабушка большая охотница сказывать сказки. А еще она любит «душу тянуть». Есть такая незатейливая карточная игра. Два человека делят колоду карт пополам, а потом выкладывают по очереди по карте. Если твоя карта старше, берешь чужую карту, если младше – отдаешь свою. Стопка карт у тебя то прибывает, то убывает. И так может продолжаться до бесконечности. Действительно, душу тянуть. Ума много не надо, открывай да клади, открывай да клади. По бабушка готова сидеть хоть всю ночь.

Керосин выгорит – лампа тухнет, пора спать.

Время за полночь, тихо в доме, спят кошки, спят собаки, только мы двое сидим. Глаза у бабушки слипаются, голова все сильнее клонится вниз. Чтобы не уснуть и не свалиться со стула, она начинает все сначала:

Давно, значит, это было, шибко давно... С той поры, стало быть, их никто и не может помирить...

Собака и кошка – заклятыз враги? Врет сказка. В дедушкином ковчеге все жили тихо-мирно, грелись рядышком на одной печи, лакали поочередно молоко из одной посудины. Только Роска иногда заворчит... ну, на то и Роска. «Ва рыня»

Летом, в теплые тихие вечера, все выходили за ворота посидеть на лавочке. У каждого дома стояла лавочка. Балякают, семечки лущат. Пройдет знакомый – о ним перекинутся словцом. В общем, отдыхали от трудов праведных. Постукай-ка целый день молотком, поймешь, как приятно посидеть вот так, без всяких дум, наслаждаясь покоем, который спустился. на город…

Город наш нельзя было назвать маленьким, но .как многие города того времени, соединял он в себе город и деревню. В канавах нередко прогуливались свиньи, многие жители держали коров. По утрам, на зорьке, улицы обходил пастух, и по сигналу его рожка хозяйки выгоняли из дворов коз и коров; скотину гнали на пастбище. Вечером стадо долго тянулось по городу, поднимая страшную пылищу, слышалось хлопанье бича, то одна, то другая пеструха или буренка отделялась от стада и, уткнувшись рогами в ворота, мычала: «Открывайте, я пришла». Потом все расходились, пустели лавочки, постепенно стихало, улеглась пыль на дороге. Потом выходили сторожа с колотушками и до рассвета бродили по своему околотку. Ночью пробудишься и слышишь, доносится из дали: тук-тук-тук да тук-тук-тук... вроде как дедушкин молоток. В тиши слышно далеко.

Дедушка с бабушкой на лавочке сидят, а у ног на земле – Роска и Шарик. Рядом с дедушкой – Кульбик. Ему всегда такое предпочтение, он тоже на лавочке. Только Пятку обычно из-за ее сварливости запирали во дворе.

Раз – глядь, а Бусый тоже сидит на заборе над лавочкой и глаза вниз на улицу таращит. Тоже «отдыхает»?!

Насиделись, пошли на боковую, и он тоже...

А раз как-то Шарик задержался на улице – и Бусый остался на заборе. На Шарика закричали, а Бусый подлетел и зашипел: «Не смейте, не позволю!» Защищает, смотри-ка!

Шарик был компанейский парень, как говорится, душа нараспашку, наверное, тем он понравился и Бусому. Если Роски я побаивался, то с Шариком играл. С Шариком играли все. Шарик умел «служить», сидеть столбиком, танцевать на задних лапах. Всему этому он обучился самоуком, ну да еще, быть может, помогли ребята, поощряя лакомством. За крошку хлеба Шарик готов был в лепешку разбиться и начинал выделывать разные трюки (не подумайте, что был голоден, нет, но, говорят, заработанное всегда слаще). Только на голове не умел ходить.

Он напоминал Арто из повести Куприна «Белый пудель».

Так вот Шарик выделывает все свои курбеты, а Бусый тут же, обязательно смотрит. Нравится, что ли? Или, может, на всякий случай: вдруг кто-нибудь вздумает пообидеть милаху Шарика!

Неразлучники: куда один, туда другой.

Шарик во дворе – и Бусый во дворе.

Собака домой – и кот домой. Как привязанные!

Шарик кость гложет, а Буско сидит и смотрит. Если кто-то подойдет – зашипит, взъерошится, гонит прочь: не мешай приятелю! Мышь поймает – несет другу, положит и ждет, когда Шарик похвалит. Молодец, мол, действуй так же дальше.

Раз во двор забежала большая чужая собака. Худая, голодная. Ворота забыли запереть, она и забежала.

Шарик в ту пору сидел на крыльце и, жмурясь, грелся на солнышке, рядом лежала недоеденная косточка. Незваная гостья сразу нацелилась на нее. А Шарик возьми да рявкни: не дам, мол!

Ох и худо пришлось бы Шарику! Чужая собака была вдвое больше его. И вдруг, откуда ни возьмись, Бусый.

Как будто с неба свалился.

Он сидел на карнизе первого этажа и все видел. Когда чужая собака набросилась на Шарика и принялась трепать его, Бусый, в свою очередь, атаковал чужую. Он прыгнул ей на спину, когтями впился в морду. Нападение его было неожиданным и произвело такое впечатление, что собака сразу отпустила Шарика и пустилась наутек.

Так кот и выехал верхом на чужой собаке – как в цирке! – со двора на улицу. И только на углу отпустил свою жертву – спрыгнул с посрамленного противника наземь и неторопливо, оглядываясь с угрожающим видом, все еще взъерошенный, потрусил назад, к своим воротам. Знай-де наших, своих в обиду не дам! А несчастная псина еще долго улепетывала что было сил с поджатым хвостом. Больше мы ее не видели.

Что собаки не пускают во двор посторонних, я знал. Это их обязанность. Но кошки?!

А вскоре случилось еще и не то.

В городе появились какие-то странные люди, похожие на бродяг. Они ходили по дворам, просили милостыню и высматривали, где что плохо лежит.

По дороге в школу я встретил на нашей улице несколько черных оборванцев с мешками за спиной. А когда вернулся из школы, мне рассказали, что произошло.

.}

Во двор к нам зашел один из этих людей. Увидел Шарика – погихонечку поманил к себе. Шарик – глупый! – подошел и стал ласкаться. Я уж говорил, что он никого не кусал, привык играть с ребятами. Все так же потихоньку неизвестный выманил его со двора, а когда выманил, схватил, пасть зажал и – в мешок. Шарик жалобно завизжал: «Погибаю...»

Пропал Шарик! Томка был на привязи и не мог вступиться, я в школе, папа на работе, дедушка, как всегда, сидит и стучит молотком, что делается на дворе, не видит. Окна дедушкиной кухни выходили на улицу, не во двор. Конец простофиле Шарику….

Спас его Бусый. И на этот раз —от верной смерти. Вы думаете, зачем бродяги воровали собак? Чтоб держать-кормить? Как бы не так. Поймает, обдерет, из шкуры сошьет рукавицы и продаст на базаре. Собачий мех теплый. «Почем рукавицы?» – «Покупай, дешево отдам!» Еще бы дорожиться: мех-то даровой!

Быть бы Шарику рукавицами, если бы не Бусый. Опять его как будто кто-то сбросил сверху, с крыши на воротах, и прямо на голову собачьему вору. Кот в миг разодрал вору лицо в кровь. Тот бросил мешок и собаку и схватил кота, но Бусый сумел вывернуться, расцарапал обе руки, после отпрыгнул да еще не уходит: изогнулся весь, как знак вопроса, шипит яростно, что твой Змей Горы– ныч... «Уходи, не то хуже будет!». Вор подобрал мешок да и был таков.

Когда на шум прибежали мама и бабушка, оборванца уже и след простыл, духу не осталось.

Бусый долго не мог успокоиться. Бабушка хотела взять его на руки, так он и в нее чуть не вцепился когтями. Развоевался!

Друга не дают в обиду. Сам погибай, а товарища выручай. Много позднее, уже став взрослым, я услышал эту поговорку. Думаете, это относится только к людям? Такой же закон существуем и у животных.

Пришла помирать

Однажды в нашем дворе объявилась незнакомая собака, и, странное дело, ни один из наших псов не пытался ее прогнать. Она пришла и легла на землю под навесом, а они расселись вкруг нее и смотрят. Ни одна не залаяла.

Даже кошки сбежались посмотреть, что происходит. И тоже никакой враждебности, хоть обычно кошки шипят на незнакомых собак.

Вероятно, животные понимают, когда случается беда.

Собака была больна, точнее сказать – ранена. За собой она оставила дорожку из красных капель, а там, где легла, вскоре появилось сырое темное пятно. Она встала, с трудом перешла на другое место. Что-то болталось у нее под брюхом. Мы глянули и ужаснулись. Брюхо было распорото чем-то острым. Это было страшно.

Еще живая, но уже убитая собака...

Она не походила на беспризорную – большая, чистая, сытая. Тех, у которых нет хозяев, сразу узнаешь. Шерсть грязная, ребра наружу. И поведение другое – всего боится.

Что с нею могло случиться? Пытались ли ее поймать ловцы бродячих собак, зацепили крюком, а она вырвалась и убежала? Или придавило колесом тяжелой телеги?

А может, кто-нибудь поддел на вилы? Есть ведь и такие... Обозлился, схватил рогатину... Такой и человека не пожалеет!

До своего дома она уже не могла дойти, кончались силы, и пришла к нам, словно кто-то шепнул ей, что тут ее не тронут.

Говорят, животные чувствуют приближение своего конца и перед смертью уходят куда-нибудь, забиваются в укромный уголок, где их никто не найдет. Эта, наоборот, пришла к людям.

Может быть, она надеялась, что мы ее спасем, вылечим?

Оставьте ее, – сказал отец.– Ей уж ничем не помочь...

Пришла помирать,– покачал головой дедушка и пошел к себе, на свою седуху.

Бабушка запричитала, заохала.

Вероятно, порванные внутренности жгло, как огнем, а прохлада земли немножко облегчала страдания, потому что раненая несчастная, еще раз переменила место. Все-таки мы с мамой осторожно перевязали брюхо мягким чистым полотенцем.

Собака благодарно несколько раз лизнула нас языком.

Мы с бабушкой дежурили около нее до позднего вечера. Давали пить – молоко и воду; собака лакала с жадностью, но раз от раза все медленнее, с передышками, отворачиваясь и словно прислушиваясь к тому, что происходит внутри. В глазах стояли боль и тоска, а потом появилось какое-то новое выражение, которое я не могу передать словами.

...Рано утром нас разбудил протяжный щемящий душу звук. Выскочили из дома. Собака лежала на том же месте, уже мертвая. Около нее сидел Томка и выл.

Наверняка животные чуют горе да беду. Долго после этого наши собаки ходили по двору, словно задумавшись, как будто понимая, что несчастье может случиться с каждым.

Чья она была, откуда пришла, что с ней приключилось, мы так и не узнали. Но мне и поныне жалко.

Писатель-фронтовик Эффенди Капиев рассказывает, как в дни Великой Отечественной войны их батальон отбил у немцев небольшой советский городок. Вошли в город, а там одни развалины и никого живого. Ни души. Потом все-таки нашли одну живую душу, даже две, как пишет Капиев. «Это были маленький мальчик лет шести и... курица, да, тощая курица, такая же перепуганная и несчастная. как мальчик. Мальчика спрятала в яме за огородом мать, сама ушла за водой и не вернулась – убили. Он ждал-ждал, вылез и пошел домой, но не нашел ни дома, ни матери. Только развалины. А среди них по двору бродила оглушенная курица. Он сел около нее, да так и просидел, пока не пришли советские войска. «Все-таки курица была живым существом».