Текст книги "Смена караулов"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Нравится тебе, как мама у нас готовит? – обратилась к нему Вика.
– Очень, – рассеянно ответил он, думая свою думу.
После обеда опять начались воспоминания. Однако и Платон и Ульяна говорили сегодня лишь о том, что было у них светлого на фронте. Вся горечь прошлого схлынула вчера, а сегодня будто обнажился глубинный пласт их воспоминаний – то, чем жили они все эти мирные годы. Как познакомились на Кубани весной сорок третьего. Как полюбили друг друга, пока шли с боями от Северного Кавказа, вокруг Черного моря, до голубого Дуная. Какая громкая свадьба получилась у них на переправе около Измаила. Какое доброе отношение было к ним со стороны рядовых солдат, которым вообще чужд всякий обывательский цинизм. И как встречали Новый, сорок пятый год на Балатоне, последний год войны, не догадываясь, что скоро, скоро потеряют они друг друга на десятки лет…
Назавтра вечером Платон улетел в Сочи. Вика понимала, что все зависит от матери, но та решила для себя, как видно, бесповоротно. Ну и характерец!
В аэропорту Бина, в ожидании посадки на опоздавший самолет, в те прощальные часы, которые бывают уже тягостными и для провожающих, Платон начал было настойчиво приглашать Ульяну на Урал, в гости.
– Нет, друг мой, я-то вряд ли приеду, но Вика обязательно навестит тебя в будущем году, – сказала Ульяна.
А в самые последние минуты они разговаривали больше взглядами. И Вика старалась без ошибок их читать. «Может быть, Уля-Улюшка, ты все-таки передумаешь?» – с надеждой спрашивал отец. «Нет-нет, поздно начинать жизнь сызнова в наши годы», – задумчиво, с тоскливой улыбкой отвечала мать. «Конечно, нас разделяет бездна времени, однако…» – «Однако мы стали совсем другими. Лучше жить воспоминаниями, чем взваливать на плечи непосильный груз минувшего». – «Чего же ты, в конце концов, боишься, Уля? Горьких разочарований?» – «Да, и их тоже. Если бы нас не разъединяла твоя Ксения Андреевна…» – «Но дочь соединяет нас». – «Вот мы и станем жить ее радостями», – заключила Ульяна и перевела взгляд на Вику, усиленно наблюдавшую за ними.
Началась посадка в самолет. У выхода на летное поле они обнялись все трое, загородив дорогу высокой девушке в форменной пилотке. Она недовольным тоном поторопила их, но, увидев боевой орден на Ульянином жакете, обошла ее учтиво стороной. Так и расстались они, вроде не успев что-то еще сказать друг другу. Хуже нет этих расставаний перед летным полем – не то что на перроне, где можно пойти, даже побежать вслед за вагоном.
Поднявшись на верхнюю площадку трапа, откуда нельзя было различить среди толпы ни Вику, ни Ульяну, Платон помахал рукой всем провожающим бакинцам.
Но Вика и Ульяна видели его до тех пор, пока не захлопнулась дверца самолета. Через несколько минут ТУ вырулил на взлетную полосу и, разбежавшись, легко взмыл в южное безоблачное небо.
– Вот и все… – сказала Ульяна, пряча заплаканные глаза от дочери.
– Мама, милая, не надо, – сказала Вика, глотая слезы.
А Платон тем временем смотрел и смотрел на землю, пытаясь унять прихлынувшее волнение. С той же невероятной скоростью – девятьсот километров в час – он покидал теперь свою молодость. Но если пространство люди научились одолевать успешно, то время пока что не подвластно им. Как прав звонкоголосый певец души мятежной:
И сердце под рукой теперь больней и ближе…
ГЛАВА 11
Совсем не просто быть всю жизнь добрым человеком, но зато легко прослыть добреньким. В канун Нового года обнаружилось, что кто-то кому-то пообещал квартиры в двух незаконченных домах. Полетели жалобы в разные инстанции, начались телефонные разговоры в повышенном тоне, появились разные комиссии. Один из контролеров посоветовал Платону, что надо бы все-таки сдать эти злополучные дома, – пусть там нет временно ни газа, ни лифтов, – и все обойдется без шума. Он едва не показал на дверь такому благожелателю. А тут, как на грех, Нечаев задержался в командировке в Москве.
– Давайте, Платон Ефремович, сдадим пока один дом, черт с ними, – сказал Двориков, когда очередная комиссия ушла.
Платон промолчал.
– Пойдем на компромисс, ничего не поделаешь. Город в принципе согласен, им важно вселить лишнюю сотню семей к новогоднему празднику.
И тогда Платон взорвался:
– Город согласен! Однако мы-то с вами как будем смотреть в глаза новоселам? Хорош будет у них праздник, если чай вскипятить не на чем. Вдобавок еще подниматься на девятый этаж по лестнице – это вам натренированные альпинисты, что ли? Однако ж вы сговорчивый, Виталий Владимирович! Летом едва не снесли на Торговой площади историческое здание, сейчас…
– То была не только моя ошибка, Платон Ефремович.
Двориков пожалел, что предложил этот дурацкий компромисс, опять нечаянно навлек на себя гнев управляющего. Без того он ходит мрачнее тучи после возвращения из отпуска.
– Кстати, вы-то сами, Виталий Владимирович, живете в старом доме. Может, переселитесь в новый, который любезно предлагаете сдать без лифта?
– К чему этот разговор, Платон Ефремович?
– А именно к тому, что раз мы вынуждены строить малогабаритные квартиры, то они должны, по крайней мере, отличаться всеми удобствами, включая телефон. Не вы одни, многие предпочитают высокие потолки тем же мусоропроводам. Вот и идет некое встречное переселение: кто-то доволен и малыми габаритами, а кому-то подавай хоромы в старом добротном доме.
– Позвольте, мы тут бессильны, Платон Ефремович. Типовые проекты есть типовые проекты.
– Надо сдавать новые дома как положено, чтобы люди не тащили за собой керосинки. А вы толкаете меня на компромиссы…
В кабинет Горского вошел Юрий Воеводин.
– Вызывали, Платон Ефремович?
– Вызывал. Садитесь, Юрий Максимович.
Рослый, широкоплечий, унаследовавший от отца завидную стать, Юрий неловко присел на краешек стула У двери.
– Поближе, поближе. Располагайтесь-ка рядышком с Виталием Владимировичем.
Юрий медвежковато подошел к столу, обитому зеленым сукном, и, поклонившись отдельно Дворикову, сел возле главного инженера, ничего не понимая.
– Не знаю, как вы, Юрий Максимович, отнесетесь к нашему предложению, однако вам пора двигаться дальше, – сказал Платон и сделал паузу.
Двориков тоже насторожился, нетерпеливо ожидая, что скажет вслед за таким вступлением управляющий.
– Мы, Юрий Максимович, полагаем, что вы справитесь на другой работе – в должности заместителя главного инженера.
Чего больше всего боялся Двориков, то и случилось. Он заметно переменился в лице, стал закуривать, позабыв о том, что недавно объявил о своем клятвенном решении бросить курить.
– Ну-с, как, Юрий Максимович, согласны?
– Мне бы не хотелось, Платон Ефремович.
– Почему?
– Рано еще.
– Молодость была, есть и всегда будет преимуществом, а не изъяном. Кстати, вы не так и молоды. Вам двадцать девять, если не ошибаюсь?.. В студенческие годы я стажировался на одной крупной стройке. Начальник наш, боевой комбриг времен гражданской войны, любил говорить, если кто-нибудь оправдывался своим возрастом: «Тухачевский в двадцать пять командовал армией, в двадцать семь – фронтом». А вы уже постарше Тухачевского.
– Так то был маршал, Платон Ефремович.
– Маршалом он стал позднее, а фронтом командовал, что называется, в комсомольском возрасте… Еще почему не хотелось бы вам?
– Я не работал в аппарате треста.
– Тоже не резон. Аппаратчиков у нас хватает, а людей с прорабской жилкой маловато. Вы будете заниматься оперативными делами, чтобы Виталий Владимирович мог побольше думать о технической политике. Есть другие возражения?
Окончательно смущенный, Юрий пожал плечами.
– Надеюсь, Виталий Владимирович, вы сработаетесь.
– Постараюсь, – без всякого энтузиазма ответил Двориков.
Это скоропалительное назначение расстроило Дворикова. Он хотел сам предложить Горскому подходящую кандидатуру, но все не находил среди знакомых инженеров. Некого теперь винить, кроме собственной медлительности. Какой-то мальчишка выдвигается почти вровень с ним, Двориковым, и потом, следовательно, займет пост главинжа. Почему Горский остановил выбор на этом мальчишке? Хочет сделать его главным инженером треста, когда уйдет на пенсию, а он, Двориков, станет управляющим? Тогда худо. Избави бог от такого баловня судьбы. Если же Горский метит еще дальше и заранее готовит парня в свои преемники, то вовсе худо: исчезнет последняя возможность для него, Дворикова, поработать наконец самостоятельно, пусть и на шестом десятке лет. Вот как могут перепутаться все планы за какие-нибудь несколько минут.
Дома Двориков ничего не сказал жене. С недавних пор он вообще перестал делиться с нею наболевшим, не встречая с ее стороны, казалось бы, вполне естественного участия. Римма Степановна сама спросила его сегодня – почему он такой хмурый? Двориков сослался на обычные декабрьские неприятности: все ждут от строительного треста, как от сказочного Деда Мороза, дорогих новогодних подарков в виде готовых квартир. На том их разговор и закончился, – Римма Степановна догадывалась, что Двориков опять, наверное, столкнулся с Платоном Ефремовичем Горским.
Она совершенно не была настроена выслушивать жалобы на Горского. Недавно в областной библиотеке, куда она наведывалась по долгу службы, Ксения Андреевна рассказала ей доверительно о поездке мужа в Баку, где отыскалась, после долгих лет, его первая жена. Может быть, Ксения Андреевна преувеличивала достоинства той женщины, но, по ее словам, выходило, что у нее редкое благородство: имея от Платона Ефремовича дочь, она всем поступилась ради его второй семьи. «Не каждая способна на такое», – сказала Ксения Андреевна.
Вся эта грустная история произвела на Римму Степановну сильное впечатление. Она мысленно ставила себя то на место незнакомой ей женщины из Баку, то на место Ксении Андреевны. Характер первой казался ей поистине редкостным. Вряд ли бы у нее самой хватило душевных сил, чтобы поступить подобным образом. Но и Ксения Андреевна тоже проявила недюжинную волю, если была готова ко всему… Живешь среди таких женщин и не подозреваешь, до чего же ты слабая против них… Тут Римма Степановна попыталась сравнить и Дворикова с Платоном Ефремовичем. Но сравнить их оказалось невозможно: если бы Двориков воевал – тогда другое дело. Его лишь в сорок седьмом призвали в армию, в какую-то особую строительную часть, которая восстанавливала морские порты. Он до сих пор чувствует себя неловко, что ему не довелось побывать на фронте: едва достиг призывного возраста, как пушки умолкли. Умолкли… А вот ее, Риммы Степановны, брат Алеша, чуть ли не ровесник Дворикова, сложил мальчишескую голову в Чехословакии. У каждого своя военная судьба… Погоревав о милом Алеше, Римма Степановна опять вернулась к неспокойным размышлениям о Платоне Ефремовиче. Как он-то пережил эту новую встречу с первой женой через столько лет? Неужели не потянулся к ней всей душой? Или время окончательно отдалило их друг от друга, и Ксения Андреевна, с которой он прожил главную часть жизни, стала ему ближе? Наверное, и так бывает… Римма Степановна долго думала об этом драматическом стечении житейских обстоятельств.
А утром она вдруг призналась себе, что, исследуя вчера сложные судьбы знакомых людей, она, кажется, искала в них некоторые параллели с тем, как у нее самой сложилась жизнь. Ведь когда-то все считали ее и Ярослава Нечаева невестой и женихом… Неужели на сохранилось у него и туманных воспоминаний о том юном увлечении? Говорят ведь, что от первой любви непременно что-то остается навсегда.
И как раз сегодня они встретились на улице, поговорили о прошлом. Разговор начал Нечаев, когда они проходили мимо школы, в которой учились:
– Между прочим, Римма, в будущем году разберут нашу старенькую десятилетку по кирпичику и построят здесь торговый центр.
– Всему свой век, – ответила она не сразу.
– В самом деле, как люди привязываются к старым зданиям. Пока они стоят на своих местах, и душа у тебя на месте, а снесут – будто часть твоей жизни канула в Лету.
Римма Степановна мельком глянула на него – шутил или всерьез?
– Не думала я, что ты сентиментальный человек.
– Это мой к и р п и ч н ы й сентиментализм! – усмехнулся он. – Разве тебе не будет жалко нашей десятилетки?
– Мне ее с выпускного вечера жалко, – сказала она.
Теперь он посмотрел на бывшую одноклассницу пытливо, раздумчиво. И она, поняв, что слишком откровенна, тотчас добавила:
– Школьная юность – мастерица строить карточные домики в большие перемены.
– Любопытно. И все-таки жаль мне одного карточного домика, который уж, как видно, не построишь из бетонных панелей заново, – сказал Нечаев.
Так и поговорили они иносказательно, пока шли до горкома. Римма Степановна даже этим осталась довольна: пусть зыбкие мостки, но были переброшены в их молодость.
А вот совсем молодые люди заняты наведением мостов в будущее.
– Мальчики, где будем встречать Новый год? Решайте, наконец, – говорила сегодня Злата Юрию и Владлену.
– Праздник семейный, все по домам, – сказал Владлен.
– Тоже мне – семейные люди!
– Давайте соберемся у нас, – предложил Юрий.
– Нет, лучше у нас, – немедленно возразил Владлен.
– Не станем спорить, я согласна на любой вариант, раз вы отказываетесь от ресторана.
– В ресторане неудобно пировать заму главного инженера, – объяснил Владлен и плутовски покосился на Злату.
– Верно, не солидно, – с наигранной серьезностью ответила она.
– Не разыгрывайте, я не поддаюсь розыгрышам.
– Да уж знаем твою прорабскую гордость, – сказал Владлен.
– Ну, хорошо, если я такой начальник, то встречать Новый год будем у нас. Мама приглашает.
– Почему же ты молчал до сих пор? – кокетливо поинтересовалась Злата.
– Не хотел подавлять инициативу младших. Ты, Владлен, не обижайся, мы еще соберемся как-нибудь и у вас.
– Я, пожалуй, останусь лучше дома.
– Ни в коем случае! – запротестовала Злата. – Как раз тебя нам будет не хватать. Кто, например, споет «Звезду»?
– Кто порассуждает о новых социологических исследованиях? – продолжил Юрий.
– Не обращай ты, Владя, на него внимания, он сегодня просто не в духе, – сказала Злата, прощаясь с ними.
Молодые люди постояли немного на автобусной остановке, докуривая сигареты, и расстались. Владлен поехал в редакцию на дежурство, а Юрий отправился домой.
До поры до времени у них были на редкость невинные отношения, но совсем недавно к этим отношениям стала примешиваться самая обыкновенная ревность.
Владлен познакомился со Златой, когда Юрий еще работал в Тюмени, даже написал о Злате очерк. Может быть, очерк вышел несколько высокопарным, за что «дежурный критик» упрекнул автора на редакционной летучке, но редактор похвалил за удачную н а х о д к у. С той поры Владлен и подружился со Златой. По воскресеньям они ходили на лыжах в загородной роще, где пропадали дотемна. Он научил ее бесстрашно спускаться с горок. Злата сначала боялась, падала, но к концу зимы не уступала ему ни в чем. Отдыхая на лесных полянках, рассказывали друг другу о детстве, ранней юности. У них было немало общего: Злата не знала отца и с трудом вспоминала мать, которая прожила на год дольше его; а Владлен вырос с матерью, но отца лишился тоже очень рано. Владлен относился к Злате с подчеркнутой бережливостью, не позволял себе никаких вольностей. Только однажды, помогая ей выбраться с лыжами из оврага, он вдруг обнял ее и торопливо поцеловал в висок. Она обиделась: «Я думала, ты другой, а ты как и все», – сказала она сердито. «Ну, извини, извини», – в замешательстве проговорил он. «Не вольничай и не извиняйся…» Для него, не избалованного девичьими ласками, этот случай стал памятным уроком. И уже сама Злата жалела потом, что грубо обошлась с ним. Нельзя же быть такой недотрогой. Теперь бы она поступила иначе, да он не давал ей ни малейшего повода. Больше того, он начал в шутку звать ее сестренкой. «Какой брат нашелся!» – с досадой думала она, когда Владлен, проводив ее до дома, чинно расставался до следующей встречи. Не хватало еще задерживать ей недогадливого кавалера, чтобы постоять часок в подъезде – в этом вечном храме всех влюбленных…
Юрий, поступив на работу в строительный трест, едва ли не каждый день бывал в управлении, заходил и в плановый отдел, сдать участковую сводку. Злата не нравилась ему: этакая модерновая особа, то ли девушка, то ли разведенная неудачница. К тому же не в меру строгая «экономка», обязательно придерется к какой-нибудь мелочи в оперативной сводке. Посидела бы в прорабской конторке, тогда узнала почем фунт лиха. Как-то он застал ее в тресте с Владленом, и они пригласили его на симфонический концерт: «горел» лишний билет, а на стройке не так-то много охотников слушать симфонии. Юрий пошел с ними из любопытства. Владлен оказался начитанным парнем, умеющим ценить серьезную музыку, да и Злата подкупила Юрия своей непосредственностью – никакая она не модерновая и, конечно, не сухарь. Юрий невольно позавидовал юной паре, посчитав их значительно моложе себя, видавшего виды прораба. Он подумал, что не следует ему стеснять влюбленных, которые не могут насмотреться друг на друга даже в концертном зале. Но и в следующий раз не отказался пойти на гастрольный спектакль московского театра. Через месяц он уже сам приглашал их куда угодно, лишь бы провести свободный вечер вместе со Златой и Владленом, который оказался его ровесником. А потом Юрий почувствовал, как ни странно, что Владлен становится ему в тягость. Улучив момент, он сказал Злате, что неплохо бы сходить с ней в цирк. Она отшутилась: «В цирке мне всегда бывает страшно!..» Вот так и продолжали они с виду легкомысленную игру в любовь, не зная, чем все это может кончиться…
Нет, Злата была не из тех девушек, которым бы только кружить головы парням, и не для «баланса» не отпускала она от себя ни на шаг Владлена, как весело заметил в разговоре с женой Максим Дмитриевич. За внешней девичьей кокетливостью Златы скрывалось иное. Незаметно привыкнув за последний год к Владлену, она бы, наверное, и полюбила его всерьез, не будь этой встречи с Юрием, которая заставила ее поглубже задуматься о девичьих судьбах. В самом деле, почему две близкие ее подруги по институту неудачно вышли замуж, когда в мире столько честных, чистых молодых людей? Неужели девочкам просто не повезло? Или, быть может, виноваты сами девочки? Тогда в чем? Слишком доверились чувствам? Но какая же это любовь, если она рационалистична? И с каких это пор чувства стали подсудны разуму?.. Чем больше она задавала себе философических вопросов, тем неспокойнее было на душе при встречах с Владленом и Юрием. Они вполне достойны друг друга и умом, и природным тактом. Только Владлен помягче, а Юрий, кажется, покруче. Ах, какая чепуха! Совсем запуталась ты, Румянцева. Она выругала себя, что зашла далековато в своих бездумных увлечениях то одним, то другим. Нет-нет, она, конечно, никого из них не водила за нос, никому не была ничем обязана. Тогда, выходит, и для нее настало время выбирать: оно, право выбора, должно принадлежать девушке… Легко сказать – выбирай! Но ведь ты все заметнее тянешься к Юрию. Вот и решай, твердо, без колебаний, – и тебе сразу станет легче. Но как быть с Владленом? Нынче говорят, что если жалеешь – значит, не любишь. А в былые времена говаривали: кого жалею – того люблю. Громкое слово «любовь» постепенно заглушило тихое, застенчивое – «жалость», и теперь даже словарь Даля не поможет тебе оправдаться в глазах Владлена. Нехорошо, конечно, в двадцать шесть выглядеть семнадцатилетней. Но, наверное, любовь никогда не бывает поздней, если она первая. И, может быть, нет ничего более противоречивого в молодости, как начальный опыт чувств. Ох, это тоже плохое оправдание для тебя, Румянцева. Ладно, будь что будет…
Есть в новогоднем празднике нечто суеверное, сохранившееся с незапамятных времен. Казалось бы, ночь как ночь, но люди связывают с ней не только общие, открытые, а и личные, глубинные надежды.
Давненько уже Воеводиным не приходилось встречать Новый год в кругу молодых людей. Чаще всего вдвоем да вдвоем, Это немножко грустно – отсчитывать время, глядя друг на друга, невольно подумывая о близкой старости. А с молодежью забывается длинная череда прожитых лет.
Максим поглядывал то на сына, то на Владлена со Златой. Шел последний час старого года. Удивительно, что люди с нетерпением подгоняют его, вместо того чтобы мысленно притормозить.
Юрий готовил бутылку холодного шампанского, Злата помогала хозяйке расставлять бокалы, рюмки. Один Владлен не был занят делом и каждую минуту посматривал на часы.
– Давайте проводим по обычаю год уходящий, – сказал Максим.
Над столом тесно, с мелодичным перезвоном сдвинулись бокалы. Все ждали, что скажет хозяин еще, но он молча кивнул всем головой и выпил первым. «Не захотел говорить, чтобы и нечаянно не вспомнить о выходе на пенсию», – отметила Елизавета Михайловна.
Да, Максим провожал этот год со смешанными чувствами: с надеждой на то, что бывших партработников действительно не существует в жизни, и с горьким сожалением, что он теперь в партии все-таки н е с т р о е в и к.
Ровно в двенадцать Юрий поднял тост за новое счастье. Опять мягко зазвенели певучие бокалы. «Но разве счастье бывает старым?» – подумал рассеянно Владлен.
Застолье оживилось, зашумело. Юрий взял бразды правления в свои руки. Он предлагал тосты за отца, за маму, за Платона Ефремовича, который только что поздравил Воеводиных по телефону. Потом встал Владлен.
– Я прошу вас всех присоединиться ко мне и выпить за Юрия. Для него Новый год совпал с выходом на «новую орбиту».
Они расцеловались. Елизавета Михайловна поспешно смахнула слезу, чтобы – не дай бог! – не увидел глава семьи. Но Максим увидел и с легким укором качнул седой красивой головой, не сказав ни слова.
Пир был в самом разгаре. Блаженно улыбаясь, Владлен с интересом оглядывал все застолье. Что-то Максим Дмитриевич сегодня отмалчивается, предоставив полную свободу молодежи. Елизавета Михайловна тоже не рвется в круг, чтобы сплясать «Цыганочку». Он перевел взгляд на Злату, раскрасневшуюся от выпитого шампанского, и, подстегнутый внезапным для себя решением, снова энергично встал.
– Предлагаю тост за нашу Злату!.. – громко сказал он и осекся, помолчал.
Злата поежилась. Юрий с некоторой опаской глянул в сторону Владлена.
– Злата – девушка с характером, и хорошо, что с характером, – добавил он.
– Владя, ты что? – удивилась она.
Но он уже не мог остановиться.
– Я пью за нее! – Владлен круто повернулся к Юрию. – Ты, смотри, береги Злату, железный прораб. Короче говоря, за счастье Златы и Юрия!.. – Он выпил коньяк залпом и наугад грузно опустился на свой стул.
– Ты совсем пьян, – сказала вконец обескураженная Злата.
Воеводины-старшие значительно переглянулись. Юрий начал разливать по фужерам сухое болгарское вино. Злата не могла поднять глаз после пылкой речи Владлена. Он и сам нахмурился, больно пожалев, что сказал это при старших.
– Кофе, я сейчас подам кофе… – засуетилась хозяйка.
– Выпей кофе, Владлен, – обратился к нему Юрий.
Он покорно отхлебнул из маленькой чашечки глоток, второй. Но и без кофе отрезвел окончательно.
Максим встал, включил проигрыватель: зазвучала «Элегия» Массне. Но Елизавета Михайловна сменила пластинку на раздольную, цыганскую. Вообще она вдруг повеселела, готовая хоть сейчас молодо пройтись по кругу. «Довольна будущей снохой», – с трезвым сожалением думал Владлен, осторожно осматривая Злату.
В ее глазах было все: растерянность, обида, облегчение. То, что не она сама, а он, Владлен, этак с маху решил за нее, горько обидело Злату, ведь право выбора должно принадлежать девушке. Вот тебе и право!.. Однако он невольно избавил ее от трудного объяснения, и отсюда, наверное, это облегчение, и в то же время растерянность – неужели вовсе не любил!..
В третьем часу ночи Максим покинул гостей. Но Елизавета Михайловна держалась стойко. Оставлять молодежь после такого тоста Владлена ей не хотелось. Она было пригласила парня танцевать, но он вежливо отказался. Владлен понимал, что ему лучше уйти, и все не уходил. Тогда Злата сказала, чтобы избавиться от изнуряющей неловкости:
– Проводите меня, мальчики. Мне пора…
Они вышли на улицу. Лениво падал, кружился новогодний сухой снежок. Город не спал. Навстречу шли шумные компании с горластыми транзисторами. Отовсюду доносились обрывки песен. Прямо на мостовой лихо отплясывал «Калинку» под гармонь какой-то разудалый паренек в дубленке.
А на душе у Златы было тревожно: выходит, наступает время ее прощания с молодостью.
– Мне тут ближе, я напрямую, – сказал Владлен, приостановившись. – До свидания, ребята.
Злата кинулась к нему, поцеловала в холодную щеку, и он, тронутый ее поздним порывом, неохотно свернул в настежь распахнутые ворота.
Он шел через проходной двор, встречаемый добродушным лаем сытых дворняжек. Хотелось приласкать какого-нибудь пса, доверчиво пожаловаться ему на свою незадачливую любовь: ты за меня лизни ей нежно руку…
Да нет, старого счастья действительно не бывает, потому что счастье одно-единственное, и если ты смутно веришь в какое-то новое, значит, и не был по-настоящему влюблен… Но чем настойчивее успокаивал себя Владлен, тем муторнее становилось у него на сердце в эту прекрасную, таинственную ночь.
Назавтра он проснулся поздним утром и провалялся в постели до полудня. Теперь он мог трезво рассудить о своем поступке. В поисках душевной точки опоры Владлен вспомнил о нелегкой судьбе матери. Сначала ему показалось, что тут, конечно, нет ничего общего; но потом он все-таки нашел условную параллель, хотя еще неясную, пунктирную. Он догадывался, что происходит с мамой с тех пор, как из небытия появилась военная радистка Ульяна Порошина – первая жена отчима. Мама настолько великодушна, что способна, пожалуй, отказаться от Платона Ефремовича, и не ради Порошиной, а ради него самого… В доме чувствовалась назревающая драма. Значит, даже его мать, столько пережившая на своем веку, может пожертвовать семейным благополучием во имя счастья других людей. Не так ли и он, Владлен, отказался вчера от своей Златы ради ее любви к Юрию? Злата была поражена этим, но время пройдет, обида утихнет в ее душе и все образуется. Зачем ждать неизбежной развязки? Вообще, любовные узелки не поддаются долгому развязыванию – их следует рубить. Могут сказать: значит, ты и не любил девушку, липовый рыцарь! А-а, пусть говорят. Во всяком случае, ему было вчера не до рыцарства, он просто искренне пожалел Злату, которая все не решалась объясниться с ним начистоту. Да и Юрия пожалел. Если это и есть рыцарство, то как же назвать благородство его матери…
