Текст книги "Всё меняется даже в Англии"

Автор книги: Борис Изаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Покинув Гайд-парк через северо-восточные ворота и пройдя две-три людные улицы, мы окажемся в Риджентс-парке с его зоологическим и ботаническим садами. Если же мы выйдем из Гайд-парка через юго-восточные ворота, мы сразу попадем в другой зеленый массив – Грин-парк, а оттуда – в Сент-Джеймс-парк. Посреди идиллического Сент-Джеймс-парка растянулся длинный и узкий пруд, где с пронзительными криками плещутся водоплавающие всех континентов. Сюда смотрят окна Букннгемского дворца, а также дворца Сент-Джеймс. Из его ворот вышел в утро казни король Карл I; через этот мирный парк провели его на Уайтхолл, где ждала плаха.

Пройдем и мы на широкую улицу Уайтхолл, оставив справа здание парламента, ощетинившееся бесчисленными остроконечными шпилями, – во всем великолепии поздней готики. Сверим мимоходом наши часы с «Большим Беном» на Башне часов. «Большой Бен» не отстает от бега времени, чего никак не скажешь о некоторых парламентариях в этих стенах. Перед нами – Ксенотаф, простой белый обелиск в память павших солдат, воздвигнутый после первой мировой войны. Помню, как Альфред Розенберг, прибыв в Лондон в качестве эмиссара Гитлера, инсценировал здесь «дружеский жест», возложив у подножия обелиска венок от нацистского правительства. Даже сдержанные англичане решили, что это – слишком: проезжавший мимо автомобилист сорвал с венка ленту, другой сунул в свою машину самый венок – и был таков. «Дружеский жест» Альфреда Розенберга успеха не имел.

Уайтхолл – улица правительственных учреждений. Здесь находятся министерства колоний, внутренних дел, финансов, обороны, военно-морское («Адмиралтейство»). В крошечном тупичке Даунинг-стрит стоит с виду ничем не примечательный дом № 10 (я тщетно искал в тупичке домов с нумерацией от одного до девяти: их нет). Со времени Роберта Уолпула, точнее – с 1735 года, дом № 10 на Даунинг-стрит известен как резиденция премьер-министра Англии. Напротив – форейн оффис, министерство иностранных дел.

С Уайтхолла мы проследуем на Трафальгар-сквер, просторную площадь в центре Лондона. Посреди площади – высоченная колонна Нельсона; на ее капители – бронзовая фигура победителя Трафальгарского сражения; у подножия колонны дремлют четыре льва. Площадью завладели голуби; они садятся на головы львов, на шляпу адмирала, снуют под ногами у прохожих, клюют зерно из рук детворы. С северной стороны площади возвышается колоннада Национальной галереи, одной из самых крупных картинных галерей мира. Там собрана превосходная коллекция английских художников: пейзажи Тёрнера с его неповторимыми солнечными закатами, портреты Гейнсборо, полотна Констебла и Крома. В дальнем углу Трафальгарской площади – старинная церковь св. Мартина-на-Лугах; в суровую пору экономического кризиса начала тридцатых годов здесь разрешалось ночевать бездомным; каменные своды укрывали их от дождя и ветра, хоть и не спасали от леденящего холода.

Как и Гайд-парк, Трафальгар-сквер – традиционное место рабочих митингов. Людская толпа волнуется тогда вокруг колонны Нельсона, ораторы взбираются на ее пьедестал и произносят речи, стоя рядом со львами.

На Трафальгар-сквер выходит улица великосветских клубов: Пэл-Мэл. Так называлась игра, предшественница крокета, получившая большое распространение в XVII веке: деревянный шар гоняли молотком через кольцеобразные железные ворота; улица возникла на месте аллеи, где когда-то играли в эту игру. На Пэл-Мэл и в соседних переулках расположены все знаменитые лондонские клубы: Уайта, Брука, Карлтон, Тёрф, Малбро, Военный и Флотский, Королевский автомобильный и другие. Клубы Пэл-Мэла кичатся своей историей, своими обычаями, знаменитостями, которые их посещали. В клубе Путешественников вам покажут специальные перильца, надставленные в свое время над широкими лестничными перилами для удобства члена клуба князя Талейрана в бытность его французским послом в Лондоне: Талейран хромал, и ему было трудно подниматься по лестнице. В ресторане Атенеума вас посадят в дальний угол, не преминув сообщить, что на этом месте постоянно обедал Теккерей, наблюдая кипевшую кругом ярмарку тщеславия. В клубе Холостяков вам расскажут об удивительном пари, выигранном завсегдатаем клуба маркизом Куинсбери. Побившись об заклад, что придет сюда пешком в чем мать родила из другого клуба, он велел выставить дно своей кареты, забрался внутрь и прошел весь путь, передвигаясь одновременно с каретой.

Новые клубы возникают в Лондоне не так часто. Но вот недавно я неожиданно получил из Лондона письмо такого содержания:

«Дорогой член нашего клуба!.. Мы имеем честь сообщить вам, что вы избраны почетным членом Пикквикского клуба, членство в котором ограничено кругом работников театра, кино, телевидения и смежных творческих профессий…»

Письмо подписал председатель новоиспеченного Пикквикского клуба, известный комический артист Гарри Сикомб, талантливо исполняющий на сцене роль мистера Ппкквика. К письму был приложен билет члена Пикквикского клуба № 390. Теперь и у меня есть в Лондоне свой клуб!..

Заглянув в клубы Пэл-Мэла, пройдемся по Сент-Джеймс-стрит, портняжные фирмы которой одевали многие поколения лондонскнх щеголей. Кругом раскинулись аристократические кварталы Уэст-энда с их очень вместительными и очень холодными особняками и тихими, поэтичными скверами. Эти скверы невелики, но их газоны походят на ровный зеленый ковер, а немногие могучие деревья выглядят здесь так, словно растут не в центре огромного города, а где-нибудь в лесной глуши. В глубине сквера вы увидите фонтан, мра-морный памятник или заброшенную беседку. Да вот беда: такие скверы считаются частной собственностью, они огорожены железными решетками, а ключи от калиток хранятся у владельцев окружающих особняков; ребятишкам с соседних улиц доступ за решетку закрыт.

Наш путь лежит через фешенебельный проспект Пиккадилли, где разместились ателье мод, ювелирные и антикварные лавки, магазины автомобилей. Купить что-нибудь здесь или на соседних улицах Бонд-стрит и Риджент-стрит – значит заплатить двойную цену за торговую марку. Снобов это не останавливает.

В конце проспекта Пиккадилли – площадь того же наименования: Пиккадилли-сэркус, от которой, словно лучи от солнца, исходят во все стороны шесть уличных магистралей. В центре тесной площади, где потоки машин беспрестанно создают пробки, красуется крылатый юноша с натянутым луком в руках. Лондонцы называют эту статую «Эросом»; мало кто знает, что она поставлена в память графа Шафтсбери, филантропа прошлого века, и что газеты в то время утверждали, будто она изображает «ангела христианского милосердия».

Нет, купидон здесь куда уместнее, чем ангел милосердия. Вокруг площади, а также на соседнем Лестер-сквере и на прилегающих улицах теснятся рестораны, театры, кино, кабаре – словом, увеселительные заведения и злачные места всякого рода. По вечерам световые рекламы заливают все кругом разноцветными неоновыми огнями и огненные буквы выводят надпись на стене: «Кока-кола»!

Не так давно в Англии законодательным актом запретили проституцию, по Пиккадилли и по Лестер-скверу больше не ходят вереницы размалеванных девиц, заговаривающих с прохожими. Проститутки занимаются своим ремеслом по-прежнему; закон лишь согнал их с улиц в притопы, которые скрываются под вывесками ночных кабаре, танцклассов, кабинетов лечебного массажа, подозрительных заведений, где демонстрируют стриптиз. Но приличия соблюдены, и миссис Грэнди может спать спокойно.

«Прощай, Пиккадилли, прощай, Лестер-сквер!» – пели английские солдаты первой мировой войны, отправляясь в окопы на Марпе. Распрощаемся и мы с Пиккадилли и Лестер-сквером. Несколько шагов по Гаррик-стрит, и вот мы у дверей оперного театра Ковент-гарден, в состав которого входит знакомая советским зрителям балетная труппа Садлере Уэллс. А рядом раскинулся один из самых больших оптовых рынков Лондона – он называется так же, как и театр, а торгуют здесь овощами, фруктами и цветами. С раннего утра тут – толчея грузовых машин, тележек зеленщиков и цветочниц. Вечером, когда в театре опускается занавес и стихают аплодисменты, зрители в вечерних туалетах дожидаются своих лимузинов рядом с грузовиками, груженными картошкой, морковкой, сельдереем; аромат дорогих духов смешивается с запахом капусты. Так повелось исстари: театр был построен здесь в 1732 году (нынешнее его здание – третье по счету), рынок воз-ник еще раньше.

Продолжив наш путь кривыми переулочками на север, мы очутимся под колоннадой Британского музея. Среди лондонских музеев он занимает первое место, а этим сказано многое: ведь столица Англии – город музеев. В залах и галереях Британского музея – бесценные сокровища древних культур Ассирии и Вавилона, Египта, Греции и Рима, коллекции мексиканских масок, австралийских бумерангов, деревянных божков с Борнео и Гавайских островов, траурных таитянских одежд и золотых украшений из Южной Африки. Собирая эти сокровища, генералы и дипломаты, мореплаватели и миссионеры беспощадно обирали руины дворцов, пирамиды и храмы, римский Колизей и афинский Парфенон.

Байрон бичевал гневными словами это неуемное стяжательство. Влюбленный в древнюю Элладу, он не хотел мириться с низкими махинациями своего современника лорда Элгина, британского посла в Константинополе. Лорд Элгин воспользовался беспомощным положением Греции, стонавшей под турецким игом, чтобы откупить у оттоманских властей разрешение ограбить Акрополь. В Британском музее находится половина огромного фриза, барельефы и статуи работы Фидия и его учеников. Я побывал на Акрополе: кажется, самые камни его вопиют об этом бессовестном грабеже.

Гордость Британского музея – его библиотека. Здесь громоздятся целые Монбланы замечательных творений человеческого ума и таланта – от рукописей на папирусе до самых последних изданий Нью-Йорка, Токио, Москвы. В читальне музея работали Маркс, Энгельс. Ленин; не мудрено, что сюда влечет всякого советского человека. Впервые попав в Лондон, я не задумываясь велел шоферу такси доставить меня «в гостиницу напротив Британского музея». Так я очутился в Монтегю-отеле и в течение нескольких месяцев постоянно видел из своего окна серую громаду музея… Сейчас в Монтегю-отеле останавливаются советские туристы.

Как уже сказано, Лондон – город музеев. Но на месте их главного смотрителя я бы не колеблясь закрыл один из них, который посещается, пожалуй, больше всех других, но носит название музея по чистому недоразумению. Я говорю о так называемой «Выставке мадам Тюссо». Более полутора столетий назад некая мадам Тюссо привезла в Лондон коллекцию восковых фигур, которая непрерывно изменялась и дополнялась и приобрела мировую известность. Заслуженную ли? Пламя пожара растопило старые экспонаты, а восковые изображения всевозможных знаменитостей, выставленные в музее мадам Тюссо сегодня, выполнены на редкость бесталанно и, за немногими исключениями, имеют весьма отдаленное сходство с оригиналом. В мертвой неподвижности застыли жалкие копии президентов и королей, фельдмаршалов и архиепископов, поэтов и космонавтов (бедный Гагарин, как они его изуродовали!). Это зрелище щекочет любопытство обывателей, но ничего не дает ни уму, ни сердцу. Главная же приманка для посетителей – расположенный в подвальном помещении «Зал ужасов» – производит и вовсе отталкивающее, тошнотворное впечатление: наряду с макетами средневековых пыток, здесь выставлено до ста изображений «прославившихся» убийц и грабителей, – некоторых из них мы видим на месте преступления, других – в тюремной камере или у подножия виселицы… Какая-то вакханалия злодеяний и крови. Скорее прочь, на свежий воздух!

Мы снова на людных улицах лондонского центра. После восковых фигур с неестественно подрумяненными щеками зрелище живых людей из плоти и крови производит прямо-таки освежающее впечатление.

Вернемся на Трафальгарскую площадь и пойдем от нее на восток по Стрэнду, шумной улице, идущей параллельно Темзе. Отсюда крутой спуск вел когда-то к берегу реки. Теперь он застроен, и река скрылась за высокими домами. Темзу оседлали могучие мосты; один из них – мост Ватерлоо, откуда поток машин и пешеходов выливается на Стрэнд, – пользуется дурной славой. Это мост самоубийц. Почему отчаявшиеся люди избрали мост Ватерлоо, чтобы сводить счеты с жизнью? Не потому ли, что блеск и роскошь Стрэнда с его великосветской гостиницей «Савой», театрами и ресторанами заставляет их острее ощутить горе и нищету? И вот – приглушенный крик в ночи, всплеск воды внизу, под мостом, а наутро – кричащий газетный заголовок: «Новая тайна моста Ватерлоо».

Стрэнд – улица театров. Англичане – большие театралы, и в Лондоне десятки театров – от старинного «Глоб», на фронтоне которого выгравирована по-латыни надпись: «Весь мир играет комедию», до молодой «Театральной мастерской» с ее смелыми исканиями. В Англии первоклассные актеры, но, за редкими исключениями, драматические театры не имеют постоянной труппы. Антрепренер подбирает труппу, как правило, для определенной постановки; репетиции длятся две-три недели, после чего спектакль идет каждый вечер, пока делает сборы; с последним представлением труппа распускается.

Перед театром, где спектакль идет с успехом, – равно как и у кино, где демонстрируется боевик, – выстраиваются очереди за дешевыми билетами. Большие плакаты у касс возвещают: «Становитесь здесь в хвост за билетами в амфитеатр», «Становитесь здесь в хвост за билетами на галерею»; тут же указана цена. В театральном «хвосте» вы увидите и студента с учебником физики, и старушку, которая вяжет джемпер, устроившись на складном стуле, и молодую пару, поглощенную обсуждением каких-то сугубо личных дел. Англичане утверждают, что очереди – изобретение английское. Современный юморист пишет: «Очереди – национальная страсть нашей в других отношениях бесстрастной расы. Даже когда англичанин находится в одиночестве, он образует аккуратную очередь из одного человека…»

Продолжением Стрэнда является узкая и темная Флит-стрит. Ее заполонили газеты, журналы, телеграфные агентства. Рядом, на Фаррингдон-роуд, находится скромное здание рабочей газеты «Дейли уоркер».

Флит-стрит лежит уже в пределах «делового» района – Сити, где сосредоточены банки, правления крупных промышленных концернов, страховых фирм, пароходных и авиалиний. «Сити» означает по-английски – город. И в самом деле, Сити – город в городе, одна квадратная миля, обособившая себя от остального Лондона и ревностно защищающая свои привилегии, дарованные королевскими грамотами и парламентскими актами. В самом сердце Сити высится собор св. Павла, творение Кристофера Рена. А здания Английского банка и Королевской биржи, украшенные высоченными колоннами, похожи на античные языческие храмы.

Каждое утро соседние вокзалы и станции метро изрыгают полумиллионную армию бухгалтеров и счетоводов, кассиров и конторщиков, стенографисток и посыльных. Целый день трудятся они здесь, склонившись над толстыми гроссбухами, щелкая на арифмометрах, стуча на пишущих машинках. Вечером поезда железных дорог и метро, автобусы и автомобили развозят их по домам, и тогда весь район пустеет. В воскресный день вы встретите на улицах Сити только кучки американских туристов; странное, жутковатое чувство испытываете вы тогда на этих опустевших улицах – будто вы перенеслись в один из вымерших городов, порожденных фантазией Герберта Уэллса.

В Сити сходятся нити управления империей. И хотя былое могущество хозяев этой империи сильно поколеблено, еще и сейчас порой достаточно мановения чьей-нибудь старческой руки в Сити, чтобы поднимались в цене или обесценивались курсы акций в Лиссабоне или Буэнос-Айресе, продавались с торгов фабрики и заводы где-нибудь в Австралии, а какой-нибудь феодальный князек в далекой жаркой стране двинулся в поход на соседей.

Каждый год после выборов очередного лорд-мэра Лондона он покидает Гайлдхолл («Дом гильдий») и, облачившись в бархатный, расшитый серебром камзол, совершает объезд квадратной мили Сити. По пятам за ним следует карнавальное шествие: одетые в средневековые наряды представители древних гильдий везут на современных автомашинах потешных истуканов Гога и Магога – исполинские деревянные куклы, изображающие двух гигантов, легендарных основателей Лондона. Даже самой королеве Англии доступ в Сити разрешен лишь после выполнения сложного церемониала. Хозяева Сити строго блюдут обычаи старины. Ах, как им хотелось бы остановить неумолимую поступь истории!

Сразу за стенами «делового» района, вниз по Темзе, начинается полоса доков – лондонского порта, растянувшегося на много километров. Когда-то к этим берегам приставали римские галеры, потом – стройные ладьи норманнов, еще позже – неуклюжие парусные бриги. Почти у самого берега стоял над водой помост, на котором казнили пиратов: их вешали в часы отлива и не вынимали повешенного из петли, пока его трижды не накрывал прилив; наряду с прочими, здесь расстался с жизнью легендарный капитан Кидд, кумир английских мальчишек.

Он неказист, этот лондонский порт: с его причалов не видно морских просторов, манящих вдаль. Во время отливов Темза мелеет, и современные океанские суда не могли бы подходить к Лондону, если бы не искусственные водоемы – доки; некоторые из них невелики, другие могут вместить целые эскадры. Поднявшись вверх по Темзе, корабли заходят в эти бассейны, словно усталые кони в стойла. На поверхности водоемов плавают отбросы, желтеют нефтяные пятна. Со всех сторон громоздятся бесформенные строения складов и пакгаузов, соединенные железными мостками. Подъемные краны словно с мольбой простирают длинные руки к низкому серому небу. С портовых улиц совсем не видно воды, но справа и слева над приземистыми строениями торчат пароходные трубы и капитанская рубка вплотную нависает над черепичной крышей, – будто неведомое океанское чудище вылезло из воды и прогуливается по соседнему переулку. Сверху, с самолета, система водоемов Лондонского порта похожа на китайскую головоломку.

Этот неказистый порт слывет крупнейшим портом мира. Около половины всего импорта страны и около четверти ее экспорта проходит через лондонские доки. Их причалы, у которых выстраиваются суда под флагами всех цветов, – подлинная утроба Англии. Каждый из доков имеет свое назначение, свое лицо, даже свои запахи.

Док Королевы Виктории обступили элеваторы: мощные пневматические устройства прожорливо поглощают заморское зерно. Холодильники дока Альберта ломятся от замороженных и засоленных туш – бычьих, бараньих, свиных. Над причалами Сэррейского дока, где громоздятся штабеля досок, повис смолистый запах северных лесов. Док Вест-Индии оборудован для приемки сахара и рома; бочки рома и брэнди громоздятся на пристани и исчезают в огромном подземелье, конец которого теряется во мгле. Другие доки принимают индийский чай и испанские апельсины, невыделанные кожи из Австралии и мешки кофе из арабских стран, тюки суданского хлопка и табак с Антильских островов. А там возле причала выстроились слоновьи клыки всех размеров и оттенков: настоящее кладбище слонов.

Ниже по Темзе расположен речной вокзал Тилбюри, куда обычно прибывают пассажирские суда. Еще дальше стоят, словно сторожевые башни, нефтяные цистерны, заполненные до краев густой, темной жидкостью – черным золотом Ближнего Востока.

Лондон – не только крупнейший порт, но и важнейший железнодорожный узел страны. Взгляните на карту: вы увидите густую паутину железнодорожных линий, в центре которой расположен Лондон. В «Большом Лондоне» живет одна пятая часть населения Англии, выпускается четверть всей продукции ее обрабатывающей промышленности.

Англия немыслима без Лондона – города-левиафана, удивительного и многообразного. Об этом городе Сэмюэль Джонсон сказал: «Сэр, если человеку надоел Лондон, ему надоела жизнь: ведь в Лондоне есть все, что может предоставить вам жизнь».

* * *

Сегодня этому городу грозит, по выражению Эдварда Картера, загнивание.

Дельцы из Сити крепко держат в руках городское хозяйство. Они финансируют строительство, ведают освещением, отоплением, очисткой гигантского города с восьмимиллионным населением. В руках у множества различных фирм, которые руководствуются лишь погоней за прибылью, городское хозяйство ведется через пень-колоду.

В Лондоне до сих пор рассказывают о выходке шутника Ораса де Вере Коля; из этой истории можно было бы извлечь мораль, чего, однако, не сделали… Надев спецовки дорожных рабочих, Коль и его приятели повесили однажды утром красный фонарь в самой середке Пиккадилли-сэркуса и с помощью пневматического бура вырыли посреди площади огромную яму. Затем шутники удалились. Прошло несколько дней, прежде чем удалось установить, кто вырыл яму. Множество фирм ведет дорожные работы в черте города, и выяснить истину было не так просто. Говорят, что, боясь попасть в нелепое положение, власти так и не привлекли Коля к ответственности…

Возьмите знаменитые лондонские туманы, столь часто описанные в литературе; порой читатели связывают с ними некие романтические представления. Что и говорить, легкая дымка тумана, окрашивающая все кругом в блеклые лиловатые тона, придает городу своеобразное очарование. Но беда, когда осенью или зимой туман сгущается. С ним смешивается тогда ядовитый дым и копоть из бесчисленных фабричных и домовых труб. На город оседает густая пелена – «смог».

В такие дни «смогом» пропитан весь город: он проникает в дома, ваше пальто отдает его едким запахом, котлета, которую вы едите, приобретает привкус «смога». На улице ничего не разглядишь и в двух шагах, а с пробками на перекрестках не может совладать даже целая армия полисменов. Пассажир автобуса чувствует себя тогда счастливее владельца модного «ягуара»: он может пробраться вдоль стен к ближайшей станции метро, а владельцу машины, если у него нет шофера, не остается ничего другого, как, прикорнув за рулем, ожидать, пока туман рассеется.

В союзе с ветром и дождем «смог» причудливо разукрасил фасады лондонских зданий. Издавна на их строительстве широко применялся белый портландский камень; сажа и копоть въедаются в него глубоко, дождь и ветер отмывают добела. Не защищенные от ветра и дождя фасады сохраняют девственно белую окраску, все сколько-нибудь укрытые части стен – под нависающими карнизами и балконами, за выступами или колоннами – окрашиваются в густой черный цвет. Чем старее здание, тем резче расцветка. Как модница в бальном туалете, британская столица одета в белый наряд с черной отделкой.

«Смог» отравляет человеческие легкие, он убивает людей. В декабре 1952 года, когда «смог» держался пять дней и пять ночей, он погубил около четырех тысяч человек; еще четыре тысячи вскоре умерли от легочного отравления. В Лондоне должна была состояться тогда ежегодная выставка породистого скота; большинство животных, присланных на выставку, погибло; лишь немногих удалось спасти с помощью кислородных приборов.

«Смог» – туман-злодей, туман-убийца. Можно ли с ним бороться? Тут, очевидно, требуются целеустремленные усилия, единый план действий, которому препятствует анархия капиталистического городского хозяйства.

Или возьмите проблему уличного движения, необычайно обострившуюся в Лондоне в послевоенные годы. Число частных автомашин сильно возросло и продолжает расти непрерывно. Между тем для расширения уличных магистралей и площадей, для устройства туннелей на перекрестках почти ничего не делается. Подсчитано, что уличный транспорт простаивает на перекрестках в среднем 36 процентов всего путевого времени; потери исчисляются сотнями миллионов фунтов стерлингов ежегодно. Только в центральной части города, без пригородов, за год происходит свыше 60 тысяч уличных катастроф, которые уносят 700 человеческих жизней.

В часы «пик» простому глазу видно, как задыхается старый город.

История Лондона знала моменты, когда его развитие могло принять целеустремленный и планомерный характер, стоило этого только захотеть «отцам города». В 1665 году значительная часть городского населения вымерла от ужасающей эпидемии чумы, а через год пожар уничтожил пять шестых Лондона: в огне погибло 13 200 домов и 89 церквей; пламя начисто смело 460 улиц. Великий Кристофер Рен выработал тогда смелый план реконструкции английской столицы. Его план предусматривал прокладку прямых, широких магистралей, пересекающихся под прямым углом, перенос предприятий и мастерских из жилых кварталов за черту города, строительство каменной набережной вдоль Темзы. План Кристофера Рена пришелся не по душе толстосумам Сити. Ростовщики и лавочники убили замысел гения, опередившего свое время: они настояли на том, чтобы город был восстановлен в том виде, в каком они к нему привыкли.

Другая возможность коренной перестройки города представилась после гитлеровского «блица» – так называли англичане налеты нацистской авиации впервые годы войны. Я видел Лондон сразу после войны. – это было печальное зрелище. Снесены былн целые кварталы; в фабричных районах Ист-Энда и в Сити образовались обширные пустыри. Развалины были аккуратно расчищены, обгоревшие балки и битые кирпичи убраны; в провалах по обе стороны улиц буйно росли сорняки.

Все это не могло сравниться с теми опустошениями, которые причинил большой пожар в XVII веке, но и на этот раз можно было извлечь из бедствия некоторую пользу, решив восстановить Лондон на плановых началах. Планы были составлены – самые интересные из них связаны с именем архитектора Аберкромби, – но дальше этого дело, в сущности, не пошло. Ведь коренная реконструкция города ударила бы по карману владельцев земельных участков и акционеров кое-каких влиятельных фирм.

Снова, как в XVII веке, интересы денежного мешка взяли верх над требованиями прогресса.

Частная собственность на землю и строения сводит на нет попытки реконструкции Лондона. Владельцы земли и домов помышляют лишь о барышах. Они заинтересованы прежде всего не в возведении жилых домов, а в постройке зданий для контор, гостиниц, магазинов. Что касается жилых домов, капиталисты предпочитают строить их не в пролетарских кварталах, где велик жилищный кризис, а в районах с состоятельным населением. И уж конечно капиталиста нисколько не заботит архитектурный ансамбль, красота города. Пусть тот, кто в этом усомнится, поглядит на высотное здание нефтяной компании «Шелл», выросшее на южной набережной Темзы наискосок от здания парламента и подавляющее всю округу своими размерами и своим уродством. Частные предприниматели даже сносят старые дома варварски, не считаясь с их исторической и художественной ценностью; примером может служить снос очаровательных старых построек в районе Адельфи.

Если Совет лондонского графства (муниципалитет, где преобладают лейбористы) решает выкупить чей-нибудь участок, чтобы возвести новые здания или расширить улицу, владелец претендует на солидную компенсацию. Он требует заплатить ему за участок столько, сколько он будет стоить после реконструкции района. Это накладывает на городскую казну непосильное бремя.

Всякое строительство, улучшающее какой-нибудь район города, повышает стоимость соседних участков и зданий. Выгоды из этого извлекают в первую очередь собственники; деньги, затрачиваемые муниципальными властями, по существу, пополняют их карманы. В палате общин приводились такие цифры: участок, приобретенный в 1953 году за 800 фунтов, продавался в 1961 году за 11 тысяч фунтов; за тот же срок стоимость 100 акров в районе Бромли повысилась с 15 тысяч до 440 тысяч фунтов.

Отсюда спекулятивная горячка. Спекулянты недвижимостью сколачивают в короткие сроки баснословные состояния. Спекулянт Питер Рахмен, чье имя всплыло в связи со скандальным делом бывшего военного министра Профьюмо, начал после войны свои аферы с 65 фунтами стерлингов в кармане; он приобрел на махинациях с недвижимостью миллионный капитал, в его личном гараже стояло семь автомашин новейших марок.

Рахмен скупал многоквартирные дома, а потом законными и незаконными путями выдворял оттуда старых квартирантов. Освободившиеся квартиры он разгораживал на крохотные клетушки, которые сдавал втридорога бездомным – преимущественно иммигрантам из Вест-Индии. У них уходило на квартирную плату до половины (!) заработка; дюжие молодчики, собиравшие квартирную плату, не останавливались ни перед чем: непокладистых плательщиков избивали, их мебель разносили в щепы, среди зимы выставляли в квартирах окна. Чтобы не платить налогов, Рахмен плодил анонимные «акционерные общества» и ловко запутывал финансовую отчетность. Лондонская печать совершенно точно назвала махинации Питера Рахмена бандитизмом. В парламенте один из лейбористских ораторов образно сравнил эти разоблачения со зрелищем, которое открывается перед вами в поле, когда вы переворачиваете лежачий камень и неожиданно обнаруживаете под ним скользкую, омерзительную нечисть.

Нечисть, подобная Питеру Рахмену и его малопочтенным коллегам, хозяйничает в сердце британской столицы.

На что уж консерваторы привержены к старым порядкам, но даже они заговорили о том, что надо сосредоточить в одних руках собственность на землю и городское хозяйство столицы; правда, они хотели бы сосредоточить ее в руках объединения частных владельцев. Жалкая полумера!

Лишь социализм может омолодить британскую столицу, реконструировать ее, улучшить ее городское хозяйство. Впрочем, это относится не только к Лондону.