Текст книги "Всё меняется даже в Англии"

Автор книги: Борис Изаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

В рабочем кабинете ученого, где мы сидим, стены уставлены книжными полками. На фоне книг выделяются красочными пятнами вазы с цветами. Цветы заглядывают и прямо с клумб в широкое французское окно, они подступают к нему вплотную, точно просятся в эту комнату.

– Я целиком поддерживаю борьбу за мир, которую ведет ваше правительство, – говорит Бертран Рассел. – Не вижу, почему бы капитализму и социализму не существовать бок о бок. Все доводы, которые выдвигаются против идеи мирного сосуществования, противоречат элементарной логике. Разжигать ненависть между Западом и Востоком, как это делают многие в Соединенных Штатах, – самый большой идиотизм на свете.

Да, тридцать лет спустя после несостоявшегося первого интервью мы пришли с лордом Расселом, как выражаются дипломаты, «к широкому кругу единогласия».

– Западная Германия? Она представляет несомненную опасность для мира. Там действуют милитаристы и силен милитаристский дух. Удивительно, до чего властолюбивы немецкие милитаристы – притом не только генералы. Каждый немецкий милитарист – маленький диктатор в зародыше… Вы знаете, что войну против нацистской Германии я поддерживал всеми силами. В этом я был солидарен с Эйнштейном. Нельзя было оставаться нейтральным, пока нацизм с его отвратительными преступлениями не был стерт с лица земли. А сегодня, – Бертран Рассел делает небольшую паузу, – сегодня я боюсь возрождения нацизма.

Он подчеркивает эти слова легким взмахом трубки, которую не выпускает из рук.

– Вы спрашиваете, какие проблемы стоят, по моему мнению, перед Англией? Англия потеряла империю, то же самое случилось, например, и с Голландией. Колониальные империи вообще отжили свой век. Но Англия сохранила свою промышленность, тут ее сила, и эту силу надо развивать. «Общий рынок» – империалистическая затея, продиктованная прежде всего военными соображениями; экономические мотивы играли при рождении этого замысла подчиненную роль. Полагаю, что Англии следует отказаться от ядерного оружия, уйти из НАТО, объявить о своем нейтралитете. Я не стою ни на стороне Запада, ни на стороне Востока; мой девиз: нейтралитет и мир.

От политических проблем разговор переходит к делам житейским. Бертран Рассел рассказывает, что крепко полюбил Уэльс. Люди здесь хорошие, свободные в обращении и более передовые, чем где бы то ни было на Британских островах. Этот дом – Плас-Пенрин – он снял восемь лет назад, с тех нор и живет здесь с женой и внуками.

– Виды у нас, как вы сами могли убедиться, великолепные. Океан и горы. Конфуций говорил, что люди мудрые любят море, люди добродетельные – горы. Ну, а я люблю и море и горы.

Бертран Рассел заразительно хохочет, закинув назад голову. Какой у него молодой смех!.. А Конфуций, пожалуй, был прав.

Нет, по Лондону мои собеседник не скучает. Телевизора не смотрит, да и радио слушает редко.

– Я человек старомодный, – усмехается он. – Предпочитаю газеты. Хотя наши газеты врут не меньше, чем радио. Хотите свежий пример? Я написал в «Нью-Йорк таймс» письмо против американского вмешательства в дела Южного Вьетнама. Газета напечатала письмо, сопроводив его комментариями, в которых заявила, что мои утверждения не основаны на фактах и я говорю глупости. Тогда я написал новое письмо, в котором привел кучу фактов. Газета напечатала это письмо с сокращениями, опустив факты, и снова объявила: у автора кет фактов!

В Плас-Пенрин приходят письма со всех концов света. Да, пишут и из Советского Союза. Поток писем особенно усилился после карибского кризиса. Разбором почты заняты три секретаря.

– Отвечать приходится на каждое письмо. Если не ответишь, автор может обидеться и, чего доброго, опустит руки, отойдет от борьбы за мир. Впрочем, остается и свободное время. Как я его провожу? Читаю детективные повести. – Собеседник опять весело хохочет, он в отличном настроении. – Чтение детективов – прекрасный отдых. К слову сказать, в плохом детективе подчас больше жизненной правды, чем в ином серьезном романе…

На прощанье я спрашиваю, что хочет передать советским читателям Бертран Рассел. Он снова становится серьезным. Подумав, отвечает:

– Передайте: я горячо надеюсь, что советские люди, которые так сильно хотят мира, увидят воплощение своей мечты на всей планете. Передайте мое пожелание успехов вашему замечательному и мощному движению за мир. Я надеюсь, что Советскому Союзу удастся убедить Запад вступить на путь мира!

…Опускаются сумерки. Старый ученый стоит на пороге своего дома в темной рамке двери, вечерний ветер треплет его белые волосы, он вполголоса произносит слова традиционного английского напутствия: «Год блесс ю» – «Да благословит вас бог».

Сага о зелёном вороне

исатели разных времен и народов нередко выбирали символом героизма какую-нибудь необыкновенную, гордую птицу – орла или ястреба, сокола или буревестника. Для мятежного, иронического и очень народного таланта Шона О’Кейси характерно, что символ храбрости и мужества он увидел в образе ворона, обыкновенного ворона. Птицы из семейства вороновых не претендуют на то, чтобы подобно орлам блистать в высшем свете пернатого царства или украшать гербы могучих государств. Но они не боятся ни ветра, ни стужи. Истощавшие и иззябшие, они бросают вызов непогоде, зиме, превратностям судьбы. Озорник ворон полон яростной радости жизни и, опьянев от нее, словно в диковинном танце, кружит и кувыркается с победным кличем над равнинами и болотами.

Оперение у ворона такое черное, что подчас отливает зеленью. В предисловии к сборнику своей великолепной прозы, изданному несколько лет назад в Нью-Йорке, Шон О’Кейси отождествлял себя с зеленым вороном зеленого острова – Ирландии, летящим где-то рядом с белой голубкой Пикассо.

У Шона О’Кейси горьковская биография. Сообщая данные о себе для справочника, он писал: «Образование: на улицах Дублина. Занятие: работал подсобным рабочим на строительстве, подсобным рабочим на постройке железной дороги, чернорабочим…» Потом он опубликовал свои великолепные пьесы: «Тень стрелка», «Юнона и павлин» и другие – и вошел в современную литературу, встав в один ряд с ее корифеями. Еще при жизни он был признан классиком драматургии, и даже давнишние его пьесы снова и снова возвращаются на театральные подмостки Нью-Йорка и Лондона, а проза его звучит в концертном исполнении при переполненных залах.

Его многогранный талант шел рука об руку со смелой мыслью. Целый цикл его пьес, трагических и горьких, но вместе с тем проникнутых мягким юмором и глубоким жизнелюбием, посвящен тем, кто боролся и борется за свободу Ирландии. Его пьеса «Серебряный кубок», написанная и поставленная еще в середине двадцатых годов, – одно из самых сильных литературных выступлений против империалистической войны, какие я знаю. В героической трагедии «Планета становится красной» драматург воплотил свою мечту о победоносном народном восстании против капиталистического строя, строя угнетения и насилия.

Шон О’Кейси по праву называл себя другом Советского Союза. Это – испытанный друг: с первых дней Октябрьской социалистической революции в России он был ее стойким и неизменным поборником.

Естественно, что буржуазная критика встречала в штыки творчество О’Кейси. Сколько злобных, ядовитых статей написано по его адресу! Но храбрый «Зеленый ворон» не давал спуска черному воронью реакции: он любил бой, чувствовал радость боя, и стрелы его уничтожающего сарказма поражали противника наповал.

* * *

– От меня остался только голос… один лишь голос, – сказал Шон О’Кейси по телефону, когда я позвонил ему из Лондона в Девоншир за год до его кончины.

И вот я приехал в приморский городок Торки и поднялся в знакомую квартиру на Трамландс-роуд. Да, годы и болезни не щадили О’Кейси. Он похудел еще больше, еще белес и реже стали его волосы, прибавилось морщин на лице, но и в восемьдесят три года это все тот же неутомимый труженик, смелый борец, увлекательный собеседник и страстный спорщик. Во время спора он склоняет голову набок и весь подается вперед: тогда он действительно становится похож на большую сердитую птицу.

В квартире все осталось по-старому. По-прежнему льется много света в большие окна. По-прежнему глядит со стены гостиной портрет О’Кейси кисти Огастеса Джона, – знаменитый портретист запечатлел писателя в расцвете сил и подарил ему эту картину в день свадьбы. На полках прибавились книги О’Кейси на разных языках; рядом с другими – советские издания. Только как-то пусто стало в этих комнатах: разлетелись птенцы из гнезда «Зеленого ворона». Вдали от родного дома умер старший сын; второй – художник – преподает рисование в средней школе другого города, дочь – стройная девушка с темными волосами и большими синими глазами – мечтает о сценической карьере и учится в театральном институте в Лондоне.

Зато Эйлин О’Кейси, как всегда, рядом с мужем. У нее теперь трое внучат, но она все еще прелестна осенней красотой. В прошлом артистка (ее артистический псевдоним: Элин Кэри), она оставила любимую профессию, чтобы посвятить себя любимому человеку. С тех пор она ему и помощник и друг. Эйлин умеет быть верным другом: когда умирал Бернард Шоу, она сидела у его постели до последнего часа, напевая ему народные ирландские песни, которые он так любил.

– Я рад, что дожил до того времени, когда Советский Союз стал самой сильной державой в мире, – с места в карьер начинает Шон О’Кейси. – Сегодня это признают даже ваши враги. Хочешь, расскажу тебе забавную историю? Я получил письмо – от кого бы ты думал? – от ассоциации акционеров бывшей компании «Лена-голдфилдс», имевшей когда-то концессию на золотые прииски по реке Лене в Сибири. Они писали, что согласны сменить гнев против вас на милость, но просят меня, как друга Советского Союза, походатайствовать перед вашим правительством о сущем пустячке: не согласится ли оно выплатить им некую сумму – что-то около шестисот миллионов рублей?

О’Кейси смеется. Лицо его принимает задорное, совсем мальчишеское выражение.

– Знаешь, что я ответил? Я спросил, не согласятся ли эти золотопромышленники прислать мне слиток золота, – он бы мне пригодился. Ведь это мое требование столь же мотивировано и столь же реально, как и их претензии к Советскому правительству.

Старый ирландец рассказывает о родной стране. Ирландия, управляемая людьми, которые участвовали в свое время в национально-освободительном движении, но с тех пор ушли далеко вправо, – его любовь и его боль. С восторгом произносит он имена Джима Ларкина, Чарльза Парнелла, Майкла Девита и других ирландских революционеров прошлого, хоть и не закрывает глаза на их промахи и ошибки.

– Мы, ирландцы, – говорит он, – очень близки русским по складу характера: душа у нас такая же широкая, мы добродушны, мы любим и понимаем юмор, и приличия и условности нам так же безразличны, как и вам. Право, у нас куда больше общего с русскими, чем с англичанами, хоть и они хороший народ. Надеюсь, что между Советским Союзом и Ирландией скоро установятся нормальные дипломатические отношения.

Шон О’Кейси выпускает клуб дыма из своей неизменной трубки.

– Самое важное сейчас – избежать войны. Какие блистательные горизонты откроются тогда перед человечеством! Войны преследовали меня всю жизнь. В каждой из них я терял родных или друзей. В англобурскую войну погиб мой любимый брат. В первую мировую войну народ Ирландии испытал немало тягот. В годы второй мировой войны – мы тогда жили неподалеку отсюда, в городе Тотнесе, – на нас падали бомбы. Об этом тебе может порассказать Эйлин, – она тогда научилась бойко тушить «зажигалки».

Эйлин улыбается… Разговор переходит к литературным трудам О’Кейси.

– Ты спрашиваешь, какую из своих пьес я люблю больше всего? Ту, которую еще пишу. – Подумав, собеседник добавляет: – Пожалуй, я все-таки люблю больше других «Серебряный кубок» и «Дайте мне красные розы».

У Шона О’Кейси – трагедия, близкая трагедии Бетховена. Тот сочинял музыку, лишившись слуха. О’Кейси пишет, почти лишившись зрения. Одним глазом он не видит совсем, другим различает буквы, лишь почти вплотную поднеся к нему текст. Диктовать он не привык; приходится отстукивать текст на машинке по слепому методу, а правка рукописи стала долгим и тяжелым занятием.

Труд полуслепого О'Кейси каждодневный подвиг. Несгибаемый дух писателя и борца торжествует над немощью и болезнями.

Последняя книга О'Кейси вызвала полемику и в Лондоне и в Нью-Йорке. Это книга литературных очерков, в которой автор дает отповедь современным смертяшкиным, проповедующим бесцельность человеческого существования и благость смерти.

– Я не понимаю писателей и поэтов, которые с упоением пишут о смерти и копаются в своих мрачных настроениях, – бросает О'Кейси. – Это – фальшивая нота в литературе наших дней. Жизнь удивительно прекрасна, и так хочется жить!

Книга, о которой идет речь, носит заглавие «Под пестрой тюбетейкой». Вот и сейчас на голове моего собеседника красуется пестрая, красная с белым, тюбетейка. Туркменская, – определяю я.

– У меня их целая коллекция, – улыбается О’Кейси. – Есть узбекская, афганская, индийские. Они мне хорошо послужили в эту холодную зиму. А когда я вдобавок надевал красный халат, который прислала в подарок из Лондона моя дочь Шивоон, у меня, право, бывал очень живописный вид.

Время течет быстро, пора на поезд. Я спрашиваю, что передать советским читателям.

– Передай им, – голос Шона О’Кейси крепнет, становится проникновенным, даже торжественным, – передай им: друзья, с тех пор, как в тысяча девятьсот семнадцатом году я впервые услышал о вашей революции и о Ленине, мое сердце принадлежит вам. Я коммунист душой и горжусь этим. Покоряйте вершины науки!

Искореняйте болезни, уничтожайте все, что мешает людям жить. – Помедлив, он добавляет со своей мальчишеской улыбкой: – Ну, а в заключение я скажу то, что непременно думает, хоть и не всегда произносит вслух, каждый писатель: друзья, читайте мои книги!

* * *

Сейчас подготавливается к печати сборник писем О’Кейси. С таким же интересом к своим современникам и такой же душевной чуткостью, какими отличался Горький, О’Кейси отвечал и читателю, поделившемуся мыслями о прочитанной книге, и актеру, играющему на сцене одного из его героев, и молодому литератору, приславшему рукопись. Он любил их всех и щедро дарил искры своего таланта: его письма – своего рода литературные шедевры.

Не могу не поделиться некоторыми из его писем последних лет: они дают живое представление об авторе.

9 октября 1956 г.

Мой дорогой Борис!

Замечательно было получить от тебя письмо, – вот ты и снова очутился рядом с нами. Мы часто думали о тебе и гадали, как ты живешь-можешь. Мы всегда вспоминаем о тебе с любовью: ведь когда ты гостил здесь, ты проложил себе дорогу к нашим ирландским сердцам.

Очень приятно было узнать, что моя автобиография скоро выйдет на вашем русском языке, – это для меня большая честь и радость, хоть я и сочувствую тому или той, кто делал перевод. Ирландские обороты речи в дополнение к оборотам речи О'Кейси не так-то легко переносить с одного языка в другой, – я думаю, еще труднее, чем переводить Дж. Б. Шоу, по ком мы так горюем.

Что касается пьесы «Планета становится красной», меня не удивляет, что ее нет у вас в библиотеках, – не думаю, чтобы ее можно было найти и в какой-либо из наших библиотек. Из-за нее многие стали смотреть на меня косо, а многие и вовсе отвернулись, обнаружив «прискорбные политические взгляды О'Кейси». Она была распродана много лет назад, но теперь включена в мое Собрание сочинений, и я посылаю тебе том, который ее содержит, а также экземпляр «Зеленого ворона», изданного недавно в Нью-Йорке. «Планета становится красной» была написана за несколько лет до последней мировой войны и не особенно нравилась издателям. В Лондоне ее поставил театр Юнити; постановка получилась хорошей, режиссером был очень способный парень. Но потом он разошелся во взглядах с руководителями театра – ему претил их догматизм – и совсем отошел от нашего движения; признаться, мне трудно его винить. Помню, как в свое время меня в Тотнесе посетила группа плимутских коммунистов; в ходе беседы выяснилось, что только один из них читал Диккенса, и его обвинили в том, что он – «буржуа». Я сказал им все, что думал о них и о Диккенсе; боюсь, что я немного испортил им настроение.

Я отметил некоторые эпизоды пьесы, которые, по-моему, могут показаться скучными. Третья сцена, пожалуй, лучше всех. Заодно я посылаю фотографию, которою тебе, может быть, приятно будет получить в знак нашей дружбы.

Было бы чудесно, дорогой Борис, если бы я мог посетить вашу великую страну, но я уже слишком стар для такого путешествия. Я был очень болен и все еще борюсь с послеоперационной инфекцией, но мне теперь лучше, и во мне горит более яркий огонь, чем то яростное пламя, которое жгло меня в дни молодости. Надеюсь, что когда-нибудь юное поколение нашей семьи побывает в Советском Союзе, – их отец выступал за него с самого 1917 года, когда он присоединил свой тогда еще молодой голос к призыву: «Руки прочь от России!»

Найал и Шивоон, которых ты видел, и наш старший мальчик Бреон, которого ты не знаешь, так же как Эйлин и я, шлем сердечный привет тебе, дорогой Борис, всем вашим писателям и всему великому народу вашей великой страны!

Всегда твой

Шон О'Кейси.

Последующие годы были для семьи О’Кейси трудными. Смерть старшего сына, недомогания самого Шона, материальные заботы – все эти испытания посетили небольшую квартиру на Трамландс-роуд в Торки. Но огонь в душе старого писателя горел все так же неугасимо и ярко.

2 мая 1960 г.

Дорогой Борис!

Большое спасибо за твое милое письмо. Ты чертовски мало пишешь о себе самом, – точнее, ничего. Жена и я часто вспоминаем о тебе с привязанностью. Я так и нижу, как Вы с Эйлин бежите через Портовую улицу в городской аквариум, чтобы полюбоваться на лягушек, тритонов и рыб, пойманных на нашем побережье, в то время как я жду в машине, довольствуясь блеском разноцветных огней, сверкающих вдоль улицы.

Наверно, в Москве весна уже плетет хоровод, и любимые березы Чехова начали одевать свой нежный наряд из лиственных кружев. Весна пришла и к нам, но она холодная, с ледяным дыханием, злыми ветрами и резкими заморозками после захода солнца, – так что вишни в цвету дрожат и опадают.

Ну, Борис, мир пришел в движение, молодежь Южной Кореи свалила кровавого владыку Ли Сын Мана, а молодые турки снова вышли на улицу. Никакой силе не сдержать народы. Да и у нас наконец рабочие начинают сводить счеты с атомными бомбами. Мы идем вперед!

Эйлин шлет тебе сердечный привет, и я тоже.

Всегда твой

Шон.

Не так давно я получил в Москве обращение от составителей сборника писем Шона О’Кейси. Подготовка этого многотомного издания подвигается успешно. Уже собрано две с половиной тысячи писем. Составители сборника просили прислать копии тех, которые он адресовал мне.

Я, разумеется, так и поступил. Но прошло немного времени – и вот уже ко мне на стол легли новые его послания. Приведу одно из них – оно написано на другой день после нашей последней встречи в Торки и застало меня еще в Лондоне:

6 мая 1963 г.

Мой дорогой Борис!

Вот было здорово повидать тебя и поговорить с тобой снова, но так печально, что ты не мог задержаться подольше; ведь когда тебе пришлось распрощаться, наша беседа, по существу, еще только начиналась и многое осталось недосказанным; а я-то знаю, что в 83-года надо остерегаться откладывать что-либо на будущее: ведь этого будущего можно и не увидеть. Все равно, хорошо было поболтать даже немного, а для меня – возобновить дружбу с одним из сыновей Советского Союза…

В разговоре мы коснулись старых зданий Лондона, и мне бы хотелось поговорить побольше о старых зданиях, о новых стилях и о тех, которые принесет будущее. Меня не особенно привлекают старые здания сами по себе, хоть иногда может увлечь связанная с иным из них история. Я люблю здания современные, в частности те, которые создал великий Корбюзье, архитектор, мечтавший о том, что ему предложат представить проект и построить Дворец Советов. Такой возможности он не получил, а жаль; я уверен, это было бы великолепным сооружением. Я не поклонник древнегреческого и древнеримского стиля и, подобно Уитмену, возлагаю все надежды на новые стили, приспособленные к новой жизни – в век космоса, автомобиля, самолета и новых жилищ с их последними усовершенствованиями. Впрочем, я не понимаю и не люблю новой манеры в живописи или в музыке, хоть мы и не можем вечно подражать Гайдну и Моцарту.

Всякого успеха твоей комедии! Нам всем не мешает иногда посмеяться, и я опасаюсь, что советские писатели склонны относиться к себе самим и к своим писаниям чертовски серьезно. В жизни столько же комедии, сколько и трагедии. Комическое зерно есть почти во всем; порой комического больше всего в самых серьезных вещах, – я убеждался в этом очень часто. Вот почему в моих серьезных пьесах столько комедийного и почему даже почти каждая статья должна давать возможность посмеяться хоть разок.

Да, снова повидать тебя было большим удовольствием.

Благословляю тебя!

Как и всегда,

твой Шон.

Тысячи таких писем Шона О'Кейси разошлись по всему миру. Тысячи! И каждое из них написал человек, для которого самый процесс изложения мыслей на бумаге был мучительно трудным…

* * *

Я уезжаю из Торки, поезд идет вдоль пляжа, то и дело ныряя в туннели. Купальный сезон еще не начался, на пляже – ни души. Только высятся красные скалы, – они сторожат пустующие купальные кабинки и свежевыкрашенные яркими красками лодки. Но вот поезд вырывается на простор, перед нами раскинулась долина реки Тейн. С резким и мятежным криком проносится над нами ворон. Его иссиня-черное оперение мелькает в вечернем небе, и на миг мне чудится, что он зеленый… Сияет солнце, сверкает морская даль.

Прощай, зеленый ворон, храбрая жизнелюбивая птица!