Текст книги "Ключевые 7 радикалов. Человек 2.0: как понять, принять, наладить взаимодействие"

Автор книги: Борис Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вот отчего эпилептоид – мизантроп, человеконенавистник. Чувство глубокой неприязни к людям пропитывает всю его жизненную философию, предопределяет выбор профессии, вообще, формирует его отношение ко всему, что происходит вокруг.

Из общей мизантропической установки произрастают такие эпилептоидные качества, как подозрительность, недоверчивость, склонность во всём – даже в самых возвышенных поступках – видеть корысть, неверие в человеческую порядочность.

«Так зачем же боец бросился на амбразуру? – спросит эпилептоид, сурово прищурившись. – Не сумел, по неопытности, гранатой достать врага или хотел «геройскую» пенсию семье обеспечить?» – «Да вы что?! Как вам не стыдно! Он жизнь за Родину отдал! Бескорыстно!» – возразит с болью эмотив.

Эпилептоид будет смотреть на него подозрительно: «То ли сам – глупец, то ли меня глупцом считает. И то, и другое – плохо, но ожидаемо». Точка зрения эпилептоида такова: подвиг одного – это всегда преступная халатность другого. И именно вторую часть этой формулы эпилептоид смакует в своём сознании с особым удовольствием.

Эпилептоид гораздо охотнее признает в чьих-либо действиях корыстные, иждивенческие, сугубо прагматические мотивы, на худой конец – наличие вынуждающих обстоятельств, чем поверит в чью-то искренность, открытость, в стремление помочь людям просто так, от души, в доброту и добровольное самопожертвование.

Хорошо помню, как, обливаясь слезами, стоя, аплодировал спектаклю «Юнона и Авось» в московском театре Ленком: «Боже, какая возвышенная история! Гимн любви и преданности, романтическая сага…». А рядом стояла коротко стриженая девица, крепкого мужского сложения, и, механически хлопая в ладоши, в ином духе комментировала своему спутнику судьбу Кончиты, прождавшей графа Резанова сорок лет и умершей в одиночестве: «Что ещё ей оставалось делать? Он лишил её невинности, практически, на глазах у всех. Страна католическая, нравы строгие. Ну, кому она после этого нужна? Хорошо ещё, в монастырь не упрятали дуру».

Порой складывается впечатление, что эпилептоид просто боится поверить в широту души и бескорыстие. Ведь это в принципе не поддающиеся управлению качества человеческой натуры, враждебные самой внутренней сути эпилептоида. Они, вдобавок, предполагают мощное энергетическое обеспечение, которого у него нет.

Поэтому, услышав возглас: «Эх, да что там – бери последнюю рубаху!», эпилептоид сперва сжимается от страха, как перед бурей, а затем – разжимается, как злая пружина, и с ожесточением убеждает себя и других: «Это – чушь. Так нельзя поступать. Нельзя рисковать последним, не думая о завтрашнем дне». Перенося мысленно столь расточительный, во всех отношениях, образ поведения на себя, он, вероятно, внутренне ёжится и негодует.

Сами эпилептоиды живут весьма рационально, приземлённо. «Рождённый ползать стирает чаще»^[34] – только и всего. Порой это производит неприятное впечатление, особенно там, где привычно ожидаешь иного.

Как-то, ещё в пионерскую эпоху, мне поручили взять интервью для школьной газеты у ветерана Великой Отечественной войны. С ним созвонились накануне, заручились его согласием. И он принял меня и моего приятеля вполне радушно: усадил за стол с чаем и пряниками, познакомил со своей женой – Марьей Ивановной.

Этот человек воевал с первого до последнего дня войны. Он был истребителем танков. Это воинская специальность, требующая исключительного мужества, смелости, хладнокровия. Представьте, боец, без каких-либо особых средств защиты, прячется в окопе, вооружённый всего лишь противотанковым ружьём. А на него надвигаются огромные махины, изрыгающие смерть. И солдат в этих условиях должен собраться, прицелиться с расстояния не более четырёхсот метров (которое движущийся на него танк «съедает» за считанные минуты) в уязвимую точку брони и выстрелить. Потрясающее самообладание! Геройство!

Боевые ордена, которым не хватало места на груди ветерана, подтверждали эти качества. И он выжил – вот что невероятно! Словом, нас с приятелем переполняли впечатления от рассказов старого солдата.

Улучив момент, мы задали вопрос: «О чём же вы думали, сидя в окопе и целясь во вражеский танк?» и развесили уши в ожидании достойного ответа. «Сейчас он, конечно, скажет: думал о Родине, о победе над фашизмом», – предполагали желторотые пионеры. Но дедушка нас удивил: «Вот о ней, о Марии Ивановне, о Маше своей думал. О детишках. Маша-то с детьми была в эвакуации, голодали они. А мне за каждый подбитый танк правительство пятьсот рублей платило. Целюсь я, стреляю, и, как попаду, хвалить себя начинаю – ещё пятьсот рублей Маше пошлю».

Помню, мы были шокированы. Этот ответ так невыгодно контрастировал с нашим представлением о героизме, да и об этом ветеране, которое сложилось в ходе беседы. Домой возвращались понурые, не зная, о чём писать в школьной газете…

Уже значительно позже, повзрослев, я понял, что это был ответ профессионала. Профи качественно делают своё дело и хотят получать за это деньги. Воины-профессионалы идут на поле боя не погибать, а убивать врагов – умело, расчётливо, создавая ещё и материальный задел на будущее, когда они, устав от войн, построят себе домик, обзаведутся хозяйством и будут доживать век рядом со своей Марьей Ивановной. Такова жизнь…

Спустя несколько лет мне рассказали ещё об одной поведенческой, как я теперь понимаю – эпилептоидной, особенности этого ветерана. Он активно собирал в подмосковных лесах грибы – то, что называется, «косой косил», не разбирая, где съедобный, где несъедобный, где чистый, а где червивый. Варил, солил, закатывал в банки и продавал на местном базарчике. Судьба тех, кто отведывал его «грибочков», деда, судя по всему, мало интересовала. Он копил денежки, повышал своё благосостояние. И, вероятно, презрительно думал о покупателях: «Вы – идиоты, если не знаете, что покупать на базаре самодельные консервы – смертельный риск. А раз так, то туда вам и дорога». Часто, часто приходится слышать, как эпилептоиды, подвизающиеся на ниве оказания различных услуг населению, ворчат себе под нос: «И так сожрут, и за это в ножки поклонятся». Мизантропия эпилептоида порой преобладает даже над его упорядоченностью в поступках, над требовательностью к соблюдению технологий.

Справедливости ради следует отметить, что с таким брезгливым чувством, с таким пренебрежением эпилептоиды относятся не ко всем, а только к тем, кого не уважают – рохлям, неумёхам, чудикам; и не всегда – а только когда устали от пустых хлопот и бестолочи. Эпилептоид-официант в ресторане преклоняется перед требовательным, искушённым клиентом, который не стесняется прикрикнуть на него и пригрозить расправой, если что не так: «Знаю я вас, каналий!» Такому клиенту и заказ подадут вовремя, с улыбкой, превосходного качества, и рассчитают, как положено. И после его ухода эпилептоид не пошлёт ему вслед проклятие, а уважительно покачает головой: «Солидный человек!»

А того, кто смущённо здоровается, неизвестно почему заискивает перед официантом, платит за наплевательское к себе отношение щедрые чаевые, мало того, что плохо обслужат, – ещё и высмеют почти в лицо. Как говорил эпилептоидный Бернард Шоу: «Если вы, желая узнать, как пройти на почту, будете просительно заглядывать в глаза прохожим, без конца повторяя: «будьте так любезны», «пожалуйста», то вас примут за нищего». К людям эпилептоиды придирчивы, брезгливы и, нередко, жестоки, не склонны прощать ошибок и слабостей.

Всякий раз, когда мне приходится на лекции или тренинге рассказывать историю (из моей консультативной практики) о молодом мужчине, волею обстоятельств оказавшемся без работы и сидящем «на шее» у родной сестры, которая готовит ему еду, обстирывает его, убирает за ним, я получаю типичную реакцию слушателей-эпилептоидов: «Выгнать его вон, бездельника! Замок повесить на холодильник, чтобы не воровал продукты! Подсыпать в пищу крысиного яду»… Так, «по-доброму», предлагают эпилептоиды решить семейную проблему.

Они мало верят в возможность социальной реабилитации споткнувшегося, ослабевшего человека. Они спешат осудить, навесить негативный ярлык.

Эпилептоиды отыскивают среди окружающих «слабаков» – несчастных, неадаптированных людей и травят их, как охотники собаками травят зайца. Единственным спасением от подобной травли становится полное подчинение воле эпилептоида, безоговорочная капитуляция перед ним того, кого он признал «слабым». В этом случае эпилептоид даже может взять «слабака» под своё покровительство – помогать ему, защищать от других, но уже как свою собственность, лишённую права голоса. «Ты мне обязан тем, что вообще живёшь. Хочу – буду тебя кормить, хочу – самого с кашей съем», – не устаёт напоминать эпилептоид, кто есть кто на его территории.

Интересно, что эпилептоиды, не уважая людей, отказывая им в нравственности, в стремлении к светлому и высокому, великолепно понимают и используют силу морали. Нравственность – это представление людей об идеале человеческих отношений. Её главнейшая заповедь, на разных языках вошедшая в разные священные книги: «Возлюби ближнего, как самого себя». С этим эпилептоиду искренне трудно согласиться.

Мораль же – это свод правил поведения, одобряемых обществом. «Правила» – хорошее слово для эпилептоида, полезное понятие. Поэтому он досконально знает все бытующие нормы морали и следит, чтобы их соблюдали окружающие.

Мораль используется эпилептоидом для устрашения и подчинения себе остальных. Нравственное начало в ней выхолащивается. В этом заключается широко известное эпилептоидное ханжество.

Если мораль, как средство управления людьми, не удовлетворяет эпилептоида, не позволяет ему достичь цели во всей осязаемой полноте, то он всегда готов зайти с другой стороны – деморализовать человека, девальвировать его самооценку, унизить в глазах окружающих.

В замечательном фильме Георгия Данелии «Слёзы капали» (1983 г.) главный герой, его играет Е.П. Леонов, придя домой и застав жену у зеркала, в нарядном костюме, с тюбиком помады в руке, презрительно бросает ей: «Кого ты хочешь привлечь, кикимора?» Женщина каменеет от обиды, роняет губную помаду, заливается слезами и… остаётся дома, отказываясь от прежнего намерения встретиться с интересным для неё человеком.

Весьма правдоподобная и частая в семьях эпилептоидов сцена. Всегда в таких ситуациях хочется спросить: «Что, муж-эпилептоид на самом деле воспринимает свою жену как кикимору?» Нет, разумеется. Наоборот, он ценит её и дорожит отношениями с ней. Но, чтобы лишить человека права на поступок, который будет трудно проконтролировать, эпилептоид намеренно отыскивает в своём словаре самые мерзкие эпитеты и, ни секунды не сомневаясь, адресует их тому, кто рядом.

Оскорблённая жена после этого останется дома, муж, которому постоянно внушают представление о его половом бессилии, и не взглянет в сторону другой женщины, ребёнок, чья естественная неопытность и житейская неискушённость подвергается грубому осмеянию, не рискнёт привести в дом «незапланированного» родителями друга…

Психическая атака другого киногероя – Семёна Семёновича Горбункова («Бриллиантовая рука» Леонида Гайдая, 1969 г.) – на собственную жену: «Ты, жена моя, мать моих детей! Как ты могла подумать такое?!» содержит признаки и апелляции к традиционной морали (жена обязана уважать мужа), и попытки деморализовать супругу (ты глупа, если не можешь дать моему поведению наиболее вероятную оценку, а оперируешь домыслами).

И, заметьте, эта тактика быстро приводит Семёна Семёновича к желаемому результату: пристыженная жена начинает хлопотать над ним, уже не зная, как ему угодить. Убеждая себя и других в правоте и справедливости собственных негативных оценок людей, эпилептоиды часто, с особым удовольствием, отмечают чужие промахи, недостатки.

Если таковых не оказывается, эпилептоиды их вполне способны сочинить сами (т. н. «эпилептоидная псевдология»). Они любят сплетни (и порождать, и выслушивать), не гнушаются клеветой.

Мне был знаком работник отдела кадров одного предприятия. В его компетенцию входило собеседование с кандидатами при приёме на работу. Не было случая, чтобы он дал кому-нибудь положительную оценку, с особым пристрастием выявляя слабости претендента. И даже если не мог обнаружить ничего в этом смысле существенного, всё равно выносил обвинительный вердикт: «Может, он и неплохой специалист, но по-человечески – негодяй! Подождите, он себя ещё покажет с этой стороны».

Дошло до того, что с этим кадровиком перестали считаться, и принимали людей на работу вопреки его мнению. Но он не сдавался, и если у нового работника происходил какой-то срыв, то с жестокой радостью констатировал: «Ну, что я вам говорил? Дождались!» Если же ничего неприятного не наблюдалось, адаптация новичка к рабочему месту, к коллективу проходила успешно, кадровик всё равно не мог успокоиться: «Время ещё не пришло». И при любом удобном случае говорил о человеке гадости, пытаясь спровоцировать его на скандал или, как минимум, ополчить против него других сотрудников. Типично эпилептоидный подход к делу. В каком-то отношении – беспроигрышный. От потенциальной оплошности не избавлен никто, и эпилептоид всегда имеет шанс подчеркнуть свою прозорливость.

Эпилептоиды проявляют также физическую смелость^[35]. Между этим качеством радикала и остальными, прежде всего – мизантропией, есть очевидная логическая связь.

Ведь что такое «смелость», как не глубокое презрение к человеческой личности, не готовность стереть с лица земли любого, не исключая самого себя, будь на то хоть малейший повод?

Выше я упоминал, что эпилептоиды раскрываются, эмоционально расковываются именно в экстремальных, опасных для жизни ситуациях. Эта тема должна быть обсуждена теперь более детально, чтобы объяснить кажущееся противоречие: упорядоченные эпилептоиды и вдруг – рискуют жизнью; стремящиеся управлять ситуацией отдают себя во власть случая. Как это понимать? У этого феномена по меньшей мере два логичных объяснения.

Первое: эпилептоиды, хоть и стараются избавить себя от информационных перегрузок, всё же не справляются с этой задачей – слишком много вокруг них неуправляемых ими социальных процессов. Поэтому они почти всегда находятся в информационном стрессе. Посмотрите на улицы и дороги большого города накануне уикенда: толпы эпилептоидов, «пеших и конных», устремляются в пригороды, а то и куда подальше, чтобы хотя бы два дня в неделю пожить в атмосфере информационного безмолвия.

Что для эпилептоида огородная грядка, поплавок на озёрной глади, рубка дров и непромышленный сбор ягод, как не возможность упростить до примитива технологию труда, избавить себя от отупляющих и раздражающих сложностей повседневной жизни.

Но не всем везёт, не все могут переключиться на огурчики, клубнику и плотву. Более вязкие, более загруженные лишней информацией, чем остальные, не довольствуются простым переходом от сложного умственного труда к примитивному физическому. Им нужен «экстрим». Им необходимо взобраться повыше и сигануть оттуда в бездну, долго не раскрывая над собой парашюта. Тогда ещё, глядишь, ненадолго отпустит, уйдёт противная головная боль, хандра и сводящая скулы скука.

Примером подобной цепи эмоционально-поведенческих реакций (информационная атака, с которой нет возможности справиться интеллектуально – тревожное напряжение – экстремальное поведение) может служить эпизод из популярного кинофильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы» (1975 г.).

Один из героев картины, Ипполит, в жизнь которого, в его отношения с любимой женщиной непрошено ворвался «московский гость» Лукашин, раздражается до бешенства, садиться в автомобиль и гоняет по ночному Ленинграду, по замерзшей Неве до тех пор, пока не наступает эмоциональная разрядка. Затем Ипполит успокаивается почти до апатии, до эмоционального отупения. Так рискованное поведение избавляет эпилептоида от «воспаления мозга».

Второе объяснение учитывает стремление эпилептоида к контролю над ситуацией. Да, если мозг требует разрядки – тут уж никакие страхи не в счёт. Но эпилептоид и к экстриму готовится тщательно: изучает маршруты, условия, проверяет экипировку, внимательно отслеживая каждую мелочь. Тем самым он обеспечивает себе, в значительной мере, рассчитанный, управляемый риск. И от этого его восторг от раскрытия парашюта только усиливается.

Нет, он не стал игрушкой в руках природы – он «покорил небо»! Эпилептоиды стремятся вновь и вновь испытывать это «двойное» удовольствие: вначале леденеть от сознания своей слабости и хрупкости, а затем, взяв рычаги управления в свои руки, переживать бешеное наслаждение, ощущая себя полновластным хозяином положения, сильным и всемогущим, как Господь.

Отдельного разговора заслуживают организаторские способности эпилептоидов. Организация, как управленческая функция, предполагает: во-первых, распределение участков индивидуальной ответственности (компетенций) между исполнителями производственного задания. Во-вторых – снабжение каждого работника оптимальным набором технологий, инструментов и ресурсов.

Кому, как не эпилептоидам, с их врождённым чувством территории, с их неизбывным стремлением к «зонированию», потребностью экономить ресурсы, умением использовать всех и вся (и людей, и предметы) с наибольшей эффективностью, заниматься организацией? Не существует не только лишних вещей в занимаемом эпилептоидами пространстве, но и лишних людей вокруг них. Каждому они найдут место в соответствии с его возможностями.

Вообще, эпилептоид убежден, что поставленная цель достигается правильной организацией труда, и что те, кто понимают это, успешны всегда и во всём.

Вместе с тем, у ярко выраженных эпилептоидов организаторская жилка может быть слегка подпорчена их недоверием к уровню профессионализма исполнителей.

Эпилептоиду трудно угодить. Он предъявляет к профессионалам повышенные требования, и часто бывает ими недоволен. В подобных случаях эпилептоид, нехотя (энергии-то маловато), но хватается буквально за всё сам. Отстранив подчинённых, решает задачи исполнительского уровня.

Поэтому люди с таким характером редко становятся крупными руководителями. Им сподручнее управляться с маленьким коллективом, сплочённым и организованным наподобие «стаи», «семьи». В больших организациях они незаменимы как руководители среднего и, отчасти, первичного звена.

Ещё одна функция управления, с которой эпилептоиды справляются лучше всех, – контроль. В советские времена в общественном транспорте повсеместно красовалась надпись: «Лучший контролёр – совесть пассажира!» Эпилептоидам смешно: «Ну-ну». Действительно, лучший контролёр – это эпилептоид: подозрительный, устойчивый к лести, знающий все возможные способы обмана, но предполагающий, что существуют и другие, неизвестные ему, и оттого ещё более настороженный.

Разумеется, контроль актуален не только при проверке проездных билетов. Руководитель-эпилептоид уверен, что его подчинённые ловчат, норовят обмануть – сделать меньше, а истребовать больше; ведут против начальства «партизанские войны», «подсиживают», «копают»… Он испытывает потребность не упустить их из виду, не стать их наивной жертвой, проверять даже самых доверенных сотрудников. Всё это приводит к тому, что функция контроля реализуется неформально.

Постановка цели перед коллективом, как управленческая функция, эпилептоидам доступна лишь в аспекте планирования, прогнозирования предстоящей деятельности.

Собственно созидание, направленность на достижение результата, нужного и полезного людям, поднимающего их жизнь на новый качественный уровень, эпилептоидов мало интересует, это – удел обладателей паранойяльного радикала.

Эпилептоиды не очень-то и хотят служить людям (от их мизантропии чего ещё ожидать!), кроме того, энергия из них, мягко говоря, фонтаном не бьёт. Они часто ленятся, избегают лишних усилий (там, где эти усилия оцениваются ими, действительно, как лишние) и, если есть возможность не делать, не делают.

Совсем иначе они подходят к вопросу эффективного использования ресурсов. Ослабленная нервная система заставляет эпилептоидов остро, с тревогой, переживать нехватку возможностей – если не сейчас, то в будущем. Отсюда их страсть к планированию, к прогнозированию. Они, уж точно, «не зная броду, не сунутся в воду». К этой же группе качеств можно отнести скупость (в лёгком варианте – бережливость), скопидомство эпилептоидов, их навязчивую заботу «о чёрном дне», который, по их мнению, вполне может в перспективе наступить.

Вязкие, дотошные, медлительные эпилептоиды крайне внимательны к мелочам, к деталям. Это свойство делает их прекрасными ремесленниками. Без мелочной тщательности, погружения во все без исключения технологические подробности, невозможно создать действительно хорошую вещь.

У эпилептоида, если можно так выразиться, «врождённое чувство технологии», в котором органически сплетаются и его потребность структурировать, эффективно организовывать время, пространство, усилия, не теряя попусту ресурсов, и тревожный самоконтроль. Боязнь сделать что-то не так и оказаться перед необходимостью переделать, исправить оплошность, что энергетически для него почти невозможно.

Последнее обстоятельство настолько значимо, что эпилептоиды посвятили ему мрачноватую фразу: «Это хуже, чем преступление. Это – ошибка». Перфекционизм, таким образом, тоже эпилептоидное качество: делать надо сразу наилучшим образом, чтобы потом не пришлось начинать с начала.

Прозвучит парадоксально, но именно эпилептоиды настаивают нередко на честности, правдивости, справедливости оценок и решений. Но в основе этого не нравственное чувство, а все те же соображения эффективности.

Не только в профессии, но и в быту, в обыденной жизни, даже в интимных отношениях эпилептоид всё делает по технологии, как положено, со всеми подробностями «рецептуры». Есть приготовленный им борщ – наслаждение, ведь это всегда лучший рецепт из возможных, воплощенный в жизнь со всеми ароматическими и вкусовыми нюансами.

Но скольких людей эпилептоид перед этим замучил своим приставанием, буквально выпытывая этот рецепт, – пусть останется на его совести, если она у него, конечно, есть.

Эпилептоиды – несносные собеседники. В общении с людьми, в процессе обмена информацией они застревают на третье– (и десяти-) степенных по значению деталях, бесконечно пережёвывают, повторяют ранее сказанное, настойчиво требуют использования собеседниками точных формулировок, а также соблюдения излишних, с точки зрения людей с подвижной психикой, формальностей диалога (бытового или служебного). Потери времени при этом далеко не всегда компенсируются приобретаемым качеством. Это свойство эпилептоидов, собственно, и принято на бытовом языке именовать занудством.

Из привычек, культивируемых эпилептоидами, следует назвать, прежде всего, разнообразное коллекционирование, охоту и рыбалку, огородничество, ремесленничество и т. п. Эпилептоиды также понимают толк в различных оздоровительных технологиях и диетах. Нельзя сказать, что эти и иные подобные привычки эпилептоиды приобретают легко – с их вязкостью, малой подвижностью психики любая новизна вначале кажется пустой, лишней затеей. Но если первые шаги всё же сделаны, и вкус привычки начал уже ощущаться, развернуть эпилептоида обратно бывает почти невозможно.

Напомню, что все эти качества определяют эпилептоидную тенденцию – одну из нескольких, существующих в реальном характере. Поэтому, как бы ни подходил конкретный индивид под приведённые выше описания, как бы автор этих строк ни хотел выдать своих знакомых за эпилептоидов – это натяжка. В любом обладателе даже весьма выраженного эпилептоидного радикала можно (и нужно!) отыскать и другие радикалы, формирующие его поведение и, подчас, весьма существенно его видоизменяющие.

Управление эпилептоидным радикалом. Кажется, воспитывать эпилептоидного ребёнка – одно удовольствие. И аккуратненький он, и чистюля, и маму с папой слушает: сказано: «Домой!», идёт домой, как бы ни хотел задержаться на улице. Всё это так.

Эпилептоиды с детства обнаруживают страсть к порядку. По крайней мере, делать уборку в своей комнате их заставлять не надо, и уроки они учат сами, без напоминания и принуждения, и руки моют перед едой. В чём же подвох? Откуда ждать неприятностей? – И хотелось бы мне успокоить читателей, но нет. Не получится. У эпилептоидов есть две серьёзные особенности, недоучёт которых в воспитании может привести к большим проблемам.

Во-первых, эпилептоиды с уважением относятся только к тем, кого, с их точки зрения, есть за что уважать. И если родители (воспитатели) проявляют, к примеру, тревожную робость и растерянность там, где необходимы решительные действия, или по-эмотивному жалеют и сочувствуют соседям и родственникам, недостойным жалости и сочувствия, или, по-шизоидному, то и дело становятся жертвами примитивного обмана – эпилептоидный ребёнок перестаёт с ними считаться. Он может захотеть сам занять их место, взять на себя ответственность за общение с окружающими – и уж тут не забалуешь!

«Что-то вы перестали к нам заглядывать? Что давно не звоните, не приезжаете?» – спрашивают ничего не подозревающие родители своих друзей и близких. Те смущённо отворачиваются, деликатно (или от страха) умалчивая, что сынок (дочурка) приглашающих уже успел, в буквальном смысле, натравить на них собаку, наговорил им гадостей в телефонную трубку, не пустил на порог, сбросив их чемоданы с лестницы: «Понаехали, житья нет от вас! Всё прутся и прутся, как будто квартира резиновая». А соседу – дебоширу и алкоголику – двинул кулаком в глаз, чем разрешил, окончательно и бесповоротно, давнишний внутриподъездный конфликт в пользу своей семьи.

По-своему наладив коммуникации, эпилептоид потянет руки и к семейным ресурсам. Он станет упрекать родителей за то, что те нерационально тратят деньги, не берегут вещи, разбрасывают мусор по дому, слишком много сахара кладут в чай… Его протесты будут при этом основательны, замечания – не по-детски мудры, т. к. эпилептоид крайне внимателен к опыту окружающих. Он буквально впитывает технологии поведения, способствующие реализации его характера, подробно описанного выше.

Он с малых лет учится манипулировать людьми, держа их на крючке их слабостей, загоняя в «долговую яму», угрожая и насмехаясь. Кто знает, до чего это может довести ребёнка, которого его эпилептоидный радикал заставляет раньше времени взрослеть! Увы, не такая уж и редкость – дети, едва вступившие в подростковый возраст, но имеющие уже немалый опыт сутенёрства, воровства, хулиганства и мелких противозаконных спекуляций.

Следует учитывать, что для юного эпилептоида образцом для подражания всегда есть и будут люди, «умеющие жить». Как именно ребёнок истолкует это «умение», под чьё влияние попадёт – вот что должно заботить его воспитателей в первую очередь.

Во-вторых, важно знать, что если эпилептоид не получает возможности управлять средой своего обитания по-хорошему (т. е. технологично, с видимой отдачей), он обязательно будет пытаться делать это «по-плохому».

Проявятся протесты по эпилептоидному типу: драчливость, нападения на заведомо слабых сверстников, третирование взрослых «слабаков» (среди которых могут быть и учителя, и соседи, и родственники), издевательства над животными и т. д. Таким образом, интуитивно, эпилептоидный ребёнок постарается деморализовать всех, с кем имеет дело. Чтобы боялись, трепетали, отдавали ему всё, что он потребует, не возражали, не своевольничали «на его территории».

Совершенно ясно, что воспитательные воздействия должны направить эпилептоида в конструктивное русло и предотвратить подобные протесты. Гениальным педагогом для эпилептоидов на все времена останется А.С. Макаренко. Главным в его методологии было то, что он вытаскивал эпилептоидов (в т. ч. насильственно, если это было необходимо) из антисоциального «подполья», из трущоб и подвалов, и ставил их к станку.

Иначе говоря, учил их опираться в жизни не на разрушительную агрессивность (неприятную и самому эпилептоиду), а на склонность к ремесленному труду.

Великолепные ремесленники выходят из эпилептоидов! Профессионалы с большой буквы. Их не смущает и собственный ранний возраст – они готовы повзрослеть хоть завтра.

Важно в понятие «взрослость» вложить для них социальный позитив: квалифицированный труд, ответственность за семью. Это так внятно эпилептоидам, так притягательно для них, что этим грех не воспользоваться.

Тех же, кто инфантильно пытается видеть в эпилептоидных детях «милых пупсиков» как можно дольше, ждут, весьма вероятно, шокирующие открытия. Оказывается, их «шалун» пристрастился отбирать деньги у пьяных, калечить ради забавы бомжей, насиловать одноклассниц, угрожая им в случае огласки жестокой физической расправой… Как в известной грубоватой шутке: «Эй, мальчик, мальчик! Да ты чего, парень!! Отстань от меня, мужик!!!»

Область применения эпилептоидного радикала. Внимание к деталям, склонность к неспешной – в собственном темпе – работе делают из эпилептоидов, как мы уже говорили, точных и аккуратных технологов, мастеров-ремесленников.

Да, не удивляйтесь, хорошие хирурги, как правило, наделены выраженным эпилептоидным радикалом. Они придирчивы и требовательны к своим помощникам, они грубоваты, резки во взаимоотношениях, не любят «пускать слюни», избегают подолгу беседовать с больными «по душам». Зато они точны в движениях, чистоплотны и уж наверняка не забудут свой инструмент в теле пациента.

Рассказывают, что к знаменитому хирургу Николаю Ниловичу Бурденко как-то напросились на консультацию две женщины – мать и дочь. Консультация была внеплановая, в обход установленных правил, что страшно раздражало Бурденко, но он не отказал, потому что взволнованная мать в телефонном разговоре с ним умоляла осмотреть дочь и определить заболевание, которым страдала девочка. Многие врачи пытались это сделать, но так и не сумели поставить точный диагноз.

Надо же было такому случиться, но эти женщины умудрились опоздать к назначенному Бурденко времени. Опоздать серьёзно – минут на сорок. Всё же они решились войти в кабинет «светила» хирургии (нужда заставляла) и тут же выскочили обратно. Бурденко, не стесняясь в выражениях, грубо прогнал их прочь. При этом он, казалось, даже толком на них и не взглянул.

Женщины побрели по коридору, обливаясь слезами. Бурденко и этого было мало. Он вышел вслед за пациентками и продолжил распекать их за несобранность и безответственность. Когда поток его брани иссяк, Бурденко сделал паузу, и… назвал болезнь, от которой страдала девочка. Оказалось, и беглого взгляда этому сверхчеловеку было достаточно, чтобы всё понять. Впоследствии его диагноз был полностью подтверждён более детальным медицинским обследованием.