Текст книги "Ключевые 7 радикалов. Человек 2.0: как понять, принять, наладить взаимодействие"

Автор книги: Борис Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В его основе лежит малоподвижная (вязкая, застревающая) и при этом ещё энергетически ослабленная^[29] (т. е. наделённая посредственной работоспособностью) нервная система.

Тот факт, что после длительных, изнурительных для организма и психики инфекционных и иных заболеваний, после черепно-мозговых травм и тому подобных неприятностей проявления эпилептоидного радикала, как правило, усиливаются, говорит о связи его с т. н. «органическими» изменениями клеток головного мозга.

«Органические» на языке биологии означает «необратимые». Деструктивные воздействия внешней среды приводят к необратимым изменениям нейронов, снижая их способность быстро обрабатывать потоки информации. А ведь это и есть главная функция нервных клеток – обработка информационных потоков. Если применять компьютерные термины (а они здесь вполне уместны, т. к. нейрон, по сути, является микроскопическим, но весьма производительным природным процессором), то от неблагоприятных внешних факторов, прежде всего, страдают быстродействие и объём оперативной памяти центральной нервной системы человека.

Но почему только от внешних? Если судить по степени распространённости эпилептоидного радикала в социуме (а это один из наиболее часто встречающихся радикалов), то, наверняка, нейроны со сниженными динамическими возможностями передаются по наследству, из поколения в поколение, и эти особые свойства нервных клеток закреплены в человеческих популяциях на генетическом уровне. Информация, поступающая в структуры мозга, где много таких нейронов, обрабатывается там медленно, постепенно. Так в узких местах дороги скапливаются автомобили, образуя пробки. Так на столе у нерадивого, неумелого, медлительного клерка собирается ворох всевозможных бумаг.

Вот вам типичная картина: некий персонаж – назовём его Иван Иванович – углубившийся, например, в чтение газеты, становится недоступен для общения. «Иван Иванович! – кричат ему окружающие, надрывая голосовые связки. – Иван Иванович, обратите на нас внимание!» А он и ухом не ведёт. Он, что, плохо воспитан или высокомерен и считает ниже своего достоинства отвечать на эти призывы? – Нет. Он просто их не слышит, не воспринимает. Его сознание сосредоточено на потоке информации, исходящем от газетной публикации. Он застрял в нём, увяз и не может отстроиться, переключиться на другие сигналы. Шевеля губами, он вникает в смысл прочитываемой статьи. И никому до него в этот момент не достучаться. Так проявляют себя медленно работающие нейроны в коре больших полушарий мозга.

Сознание человека, наделённого ими, не пропускает через себя много информации в единицу времени – только и всего. Тугодум он – этот наш «Иван Иванович». Тугодум и зануда. Не приведи Бог, он, очнувшись, начнёт в своей вязкой манере пересказывать содержание прочитанного! – Измучает подробностями. Но ведь это не болезнь, не так ли?

Да, мы обсуждаем органические изменения нервных клеток, не достигшие уровня, при котором они существенно затруднили бы психическую деятельность человека, лишили бы его способности к полноценной адаптации. Это изменения в пределах нормы.

Эпилептоидный радикал – совокупность свойств нормального характера. Не будем об этом забывать.

Мы предположили, что происхождение этих изменений различно. Действительно, трудно сказать, приобретаются ли они человеком в течение жизни (главным образом, на этапе его внутриутробного развития, при родах, в раннем младенческом возрасте), а от родителей передаётся лишь особая предрасположенность к органическим изменениям, повышенная чувствительность нейронов к повреждающему фактору?

А, быть может, «медлительные» нервные клетки существуют изначально как генетически обусловленный феномен (говорят же: «не родится пёс от овса, а родится пёс ото пса»), а неблагоприятные воздействия увеличивают их количество и повышают эпилептоидность?

Как бы то ни было, человек, получивший от природы нервную систему с невысокой динамикой обработки информации – низкоскоростной, «вязкой», и мало работоспособной, утомляемой из-за ограниченных энергоресурсов – вынужден очень трепетно относиться к информационным нагрузкам.

Иначе в неконтролируемых информационных потоках он просто захлебнётся, утонет, у него от перегрузок голова сначала «вспухнет», а потом и «лопнет».

Обладатель выраженного эпилептоидного радикала (эпилептиод) всю жизнь занимается тем, что упорядочивает приходящие к нему (главным образом!), а также исходящие от него (в определённой мере) потоки информации. Он организует информационную среду своего обитания.

Это насущная потребность, связанная именно с эпилептоидным радикалом. По-другому жить эпилептоид не может. А поскольку источниками информационных потоков являются предметы и люди, то эпилептоид направляет все свои возможности на упорядочение предметов и людей вокруг себя.

Социальное значение эпилептоидного радикала. Поймём и запомним: это радикал порядка. Эпилептоиды готовы на всё ради упорядочивания своей жизни: отношений, быта и обихода, деятельности. Если им это удаётся – они обретают душевный и физический комфорт, чувство осмысленности существования. Нет – тогда в спектре их переживаний нарастает тревога.

Тревога – переживание надвигающейся опасности – сопряжена со слабой нервной системой. Для такой нервной системы это вполне понятный, рациональный приспособительный инструмент. Тревога сигнализирует обладателю невысокого энергетического потенциала, что обстановка вокруг него накаляется, что в ней появляются дополнительные факторы, на адаптацию к которым у него может не хватить энергии. «Пора принимать меры. Пора искать выход из этой чересчур сложной ситуации. Пора, брат, пора…», – нервничает тревога, изводя человека какой-то внутренней дерготнёй. И меры принимаются. Хотя для разных радикалов, в основе которых лежит слабая нервная система, это всё-таки неодинаковые меры.

Истероид – лёгким движением ума – создаёт иллюзию, что опасность миновала, что проблемы уже позади, а сам он очутился в изумительном месте, где «травы и цветы, гуляют там животные невиданной красы». И все ему рады, и все его любят. Так из психотравмирующей ситуации он уходит в иллюзорное благополучие, спасая себя, хотя бы на время, от разрушительного действия тревоги на психику (а это действие, увы, не безобидно).

Обладатель тревожного радикала, о котором речь впереди, падает ниц под напором собственного страха. Тревога парализует тревожного, заставляет его думать об отступлении, а точнее – ни о чём не думать, сдаваясь на милость победителя: будь, что будет.

Эпилептоида от тревоги избавляет только устранение из ситуации всего лишнего, напрягающего. Этого можно добиться двумя путями. Либо уйти прочь, удалиться, устраниться из тех обстоятельств, которые не поддаются упорядочению (и обладатель эпилептоидного радикала становится отшельником, начинает вести уединённый образ жизни, в котором отчётливо просматриваются обида и злость на всех^[30]). Либо – если это получается у него – заставить окружающих людей подчиниться его воле, чтобы все «плясали под его дудку», соблюдали установленные им правила поведения.

«Не стоит прогибаться под изменчивый мир, – яростно сжимая кулаки, самозабвенно исполняют эпилептоиды шлягер группы «Машина Времени», – пусть лучше он прогнётся под нас!» Причём этот образ они понимают буквально.

Впрочем, по-настоящему не прогибаются паранойялы. Эпилептоиды могут и прогнуться, лишь бы установленный для них внешний порядок был им понятен.

Упорядочивают эпилептоиды не только людей, но, как было сказано, и предметы в окружающем их пространстве. С предметами дело иметь, конечно же, проще. Они не возражают, не сопротивляются, остаются там, куда их поместили. Вот почему генеральная уборка в квартире становится для эпилептоида праздником души, именинами сердца. И вот почему эпилептоид, нередко, любит и ценит вещи больше, чем людей.

Внутренняя иерархия приязни выстроена у эпилептоидов следующим образом: на её вершине – неодушевленные, полезные в хозяйстве предметы. Следом идут животные – домашние и сельскохозяйственные. С ними – в информационном смысле – сложнее иметь дело, чем с чашками и стульями, но намного легче, чем с людьми. Животные, в глазах эпилептоидов уж точно, имеют понятное и неизменное предназначение. Животных можно дрессировать, добиваясь от них почти механического подчинения. Их, в конце концов, при полной потере функциональности, можно забить на мясо или усыпить. Чего, разумеется, не скажешь о людях.

Вот уж кто занимает в иерархическом списке эпилептоидов презираемое последнее место. Люди непредсказуемы, своевольны, а потому ненадежны. В этом эпилептоид убежден. И чтобы уменьшить, насколько возможно, риск от общения с людьми, эпилептоид активно использует три главных рычага влияния: власть, деньги и моральное давление на окружающих.

Чтобы заполучить в руки власть, эпилептоид стремится сделать карьеру – скорее формальную, чем содержательную. Ему важно быть начальником, он верен принципу: «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак». В этом случае приказы, исходящие от него, обретают необходимую легитимность и обязательность исполнения.

Деньги играют в жизни эпилептоидов особую почётную роль. Эпилептоид уверен: всё продается и всё покупается! Нужно лишь правильно назначить цену. И он последовательно реализует эту установку в общении и взаимодействии с людьми.

Эта любовь к деньгам взаимна: эпилептоиды любят деньги, а деньги любят эпилептоидов. В своих социальных стратах они самые зажиточные, богатые. Что многих подкупает, в прямом и переносном смыслах.

Наконец, моральное давление. Эпилептоиды часто прибегают к запугиванию тех, кто им не подчиняется, или кого они побаиваются сами как потенциальных конкурентов за власть и деньги. Если не пугают, то оскорбляют тем или иным способом, унижают, находя в людях психологически уязвимые места, болевые точки.

Собственно, в использовании указанных рычагов воздействия на окружающих и заключается, в основном, специфика эпилептоидного стиля поведения.

Итак, социальное значение эпилептоидного радикала складывается из стремления к порядку (а разве вредно стремиться к порядку?) и из глубокого раздражения, переходящего в агрессию, по отношению ко всему, что мешает установить порядок.

В какую бы комбинацию радикалов ни встраивался эпилептоидный радикал, он всегда привносит в характер рационализм, расчетливость, въедливость, сугубое внимание к мелочам. И, разумеется, психологическую готовность напасть на любой источник будущих неприятностей, уничтожить его «в зародыше». Давайте представим, в каких профессиональных сферах необходимы подобные качества – их не перечесть!

Вообще, эпилептоидный радикал – основа профессионализма в любой сфере. Профессионал – тот, кто владеет технологией и инструментарием своего дела. А технологии и инструменты – это те самые «мелочи», которые никогда не ускользают от внимания эпилептоидов. Вывод напрашивается сам собой.

Внешние признаки эпилептоидного радикала. Присутствие в характере индивида эпилептоидного радикала можно распознать по многим признакам. Он не таится от внимательных глаз. Здесь даже телосложение вносит свою лепту в диагностику. Собственно, это вполне объяснимо.

Известно, что и нервная система, и костно-мышечно-связочный аппарат человека изначально развиваются из одного и того же т. н. «зародышевого листка» – относительно автономного скопления клеток зародыша. Так что, если в генетическую основу формирования этого – общего – зародышевого листка заложены некие качества, то они в дальнейшем проявят себя одновременно и в телосложении, и в поведении человека.

Эпилептоидам свойственно своеобразное телосложение: относительно большая мышечная масса, крепкий костяк, массивный торс, короткая шея. При этом можно отметить присутствие в эпилептоидном телосложении некоторой диспропорциональности: в идеальные параметры человеческого тела вкрадываются отклонения, «огрехи». То руки длинноваты, то ноги коротковаты…

Подобное сложение называют «кряжистым», «мужиковатым», «медвежеватым» и т. п. Такое, знаете ли, типично мужское телосложение: крепыш, здоровяк, атлет. Научное его название: «атлетико-диспластическое» (Э. Кречмер). И телосложение эпилептоидов-женщин напоминает мужское: крутые плечи, относительно узкие бёдра, развитые мышцы.

Обязательный ли это признак данного радикала? – Нет, но весьма существенный.

Скажем так: если у человека есть признаки такого телосложения, то в его характере обязательно присутствует эпилептоидный радикал. Но если указанных признаков нет, это ещё не означает, что человек не может быть эпилептоидом. Итак, «атлетико-диспластик» всегда эпилептоид, но эпилептоид не всегда «атлетико-диспластик».

Оформление внешности. Здесь важно заострить внимание на коротких стрижках.

Да, эпилептоидам свойственно все подстригать и даже выстригать – до ровной поверхности, до голой земли. Они любят и короткие ногти. Разумеется, всему этому находится рациональное объяснение: «волосы могут попасть в суп», «длинные ногти мешают лечить зубы или оперировать глаз пациенту», «кольцо, надетое на палец, может привести к травме при работе с движущимися частями механизма» и т. п.

Однако внешние обстоятельства здесь, как и везде в поведении, играют второстепенную роль. Они лишь соотносятся с внутренними условиями психики.

Не профессия (повара, врача, дантиста, механика) заставляет эпилептоида стричь волосы и ногти, отказываться от маникюра и ювелирных украшений, а, наоборот, эпилептоидный радикал заставляет человека выбирать себе такого рода профессию, где традиционный образ поведения полностью соответствует его психическим возможностям и вытекающим из этого приоритетам.

Эпилептоидный гардероб – это, по сути, экипировка. Он сформирован по сезонам, по видам работ, в которых участвует его хозяин, словом, на разные случаи жизни.

В нем есть и повседневная, и парадная одежда, и дорогая и относительно дешевая^[31]. И они ни в коем случае не смешиваются.

Эпилептоиды хорошо знают не только как правильно носить одежду, но и как её бережно хранить. Поэтому без крайней необходимости они не вносят изменения в свой гардероб. Их вещи прочные, ноские, выбранные тщательно и со вниманием.

Женщины-эпилептоиды охотно носят одежду мужского типа, и она на них неплохо смотрится. Со спины, особенно с бутылочкой пива и сигаретой в руках, эпилептоидных женщин вообще трудно отличить от мужчин.

Аккуратность, чистоплотность, бережливость – всё это проявления функциональности. И, именно поэтому, свойства эпилептоидного радикала.

У поэта В.А. Лифшица есть стихотворение «Егоркины башмаки». Помните? Там пара ботинок сбежала от неряхи-Егорки (вероятно, гипертимно-шизоидного мальчика, о чем мы поговорим в своё время) и оказалась в распоряжении эпилептоидного медвежонка. И теперь, как и следовало ожидать, медвежонок «их чистит лопухом, светлой смолкой смазывает, яркий блеск наводит мхом и шнурки завязывает!»

Оформление пространства с точки зрения эпилептоидов – это, прежде всего, наведение порядка и чистоты. Напомню (из «Практической характерологии»): все вещи, до единой, будут расклассифицированы и размещены рядом с себе подобными. Книги – к книгам, посуда – к посуде, платье – к платью, хозяйственный инструмент – к хозяйственному инструменту…

Эпилептоид учитывает при расположении вещей и фактор актуальности тоже: одни предметы, используемые много и часто, он оставляет под рукой, в зоне лёгкой досягаемости; другие, имеющие сезонную периодичность использования или привязанные к определённым, например, праздничным датам, эпилептоид прячет куда-то подальше, но всегда помнит – куда именно.

В обитаемом эпилептоидом пространстве нет вещей бесполезных. Каждый предмет либо уже используется, либо тщательно к этому подготовлен. Причём, обратите внимание, используется точно по назначению.

Определяемый эпилептоидным радикалом стиль поведения, как вы помните, это стремление взять под тотальный контроль всё окружающее пространство, всех, кто в нём находится, лишить их спонтанности, непредсказуемости поступков и, тем самым, избавить себя от разрушительных для психики, хаотичных, «лишних», информационных потоков и от тягостного переживания тревоги.

Так вот, наведение эпилептоидом формального порядка, как это описано выше, не только заключает в себе намерение жить в комфортно устроенном предметном мире, но и является прекрасным средством подавления других людей, лишения их самостоятельности, возможности действовать по своему усмотрению.

Все перечисленные тенденции – и систематизация предметов, отражающая их актуальность, полезность и готовность к использованию, и стремление не допустить ничьей спонтанной активности на занимаемой территории, и чёткое понимание, что тут к чему, ведут к формированию особой организации эпилептоидного пространства. Её следует назвать «функциональным зонированием», т. к. она предполагает, что каждому роду занятий, каждому обитателю в этом пространстве отведено определённое, специально подготовленное место.

На территории эпилептоида у каждого – своя «зона». Так удобнее контролировать людей. К тому же, так эффективнее можно организовать деятельность. Эпилептоид сам брезгует и другим не даёт делать что-либо в неприспособленных для этого условиях.

Сколь бы, к примеру, ни был целеустремлён, трудолюбив и старателен индивид – обладатель паранойяльного радикала, его эпилептоидная натура (при наличии таковой) заявит о себе словами профессора Преображенского: «Спать я буду в спальне, обедать в столовой, а оперировать – в операционной!»^[32] Как бы истероидное начало в человеке ни заставляло его поминутно прихорашиваться, его же эпилептоидная сущность привяжет этот процесс строго к определённым местам, где, ко всему прочему, будут храниться и необходимые для этого инструменты. Только так и никак иначе.

Вы спросите: «А как же поведёт себя эпилептоид, у которого нет возможности оборудовать спальню, ванную, разделять кухню и столовую – у него, может, всего-то один стол на пяти квадратных метрах?» – В соответствии с тем же принципом «зонирования».

Превращая свой единственный стол, на время, в обеденный, он покроет его легко отмывающейся клеёнкой. Закончив трапезу, садясь, например, за шитьё, тщательно вытрет стол и заменит клеёнку тканью, поверх которой установит швейную машинку. Так что «функциональные зоны» и тут будут разграничены, но другими (доступными) средствами.

Подобное «зонирование» распространяется не только на оформление пространства, но и на всё поведение эпилептоида. Взять хотя бы мимику и жестикуляцию эпилептоидов. Они весьма характерны и с точки зрения узнаваемости, и в аспекте отражения базовых свойств этого радикала.

Мимика вообще представляет собой превосходный инструмент для информирования окружающих о настроении и намерениях её обладателя. Мимика эпилептоида в полной мере отвечает принципу «зонирования», распределения людей по различным социальным «кругам».

У эпилептоида есть мимика «для своих» – довольно приветливая, но в то же время покровительственная; есть мимика для «принятых формально» – она вежливо-натянутая. Наконец, для всех остальных, кого эпилептоид не знает, не ждёт и не приглашает к знакомству, предназначена мимика, форму и суть которой отражает лозунг: «Не влезай – убьёт!»

В более мягком варианте это мимика-отторжение (сухое, бесстрастное, ничего не выражающее лицо, поджатые губы, взгляд «сквозь» человека). В более жёстком – мимика-угроза (насупленные брови, злой взгляд исподлобья, играющие желваки на скулах).

Так с помощью различных выражений своего лица эпилептоид даёт понять людям, к какой категории («зоне», «кругу») он их относит, хочет ли вообще их видеть и знать. Это хороший способ управления отношениями, упорядочения информационных потоков в среде обитания. «Я лишь посмотрел на тебя, а между нами уже всё ясно», – как бы говорит своей мимикой эпилептоид. Это удобно: и вполне информативно, и экономит энергетические ресурсы, что для эпилептоида не последнее дело. Эпилептоид умело и расчётливо «дозирует» свою двигательную активность, а также сопряжённую с ней экспрессию.

Основные жесты эпилептоидов целесообразно подразделять на: а) оборонительные (заградительные); б) экспансивно-территориальные (захватнические); в) брутальные (агрессивные).

Эпилептоид с помощью жестов как бы огораживает свою зону ответственности, собственную территорию, например, сцепляя пальцы рук «в замок», помещая локти на столешницу и разворачивая их в стороны, в направлении соседей: «Знайте, где – моё, а где – ваше». Если собственных рук ему для этой цели не хватает, эпилептоид, в дополнение, выстраивает вокруг себя «китайскую стену» из разнообразных предметов: авторучек, очешников, тетрадок, книг и т. п.

При этом следит зорко, чтобы соседи не трогали его вещей, не пытались вторгнуться в его «владения». Любые подобные попытки наказываются с его стороны агрессией.

Сам же эпилептоид не прочь заявить при помощи жестов претензию на соседнюю территорию. К примеру, растопырив руки в дверном проёме чужого кабинета или опершись на чужой стол обеими руками с переносом на них всей тяжести своего тела, или – без спроса и без особой надобности – манипулируя чужими предметами. Это варианты экспансивной жестикуляции^[33]. К ним также относятся и разного вида объятья, прихватывания близко стоящего человека за шею, за талию, за руку, притягивание его к себе – несколько насильственное, грубоватое. Так эпилептоиды показывают, что этот человек «принадлежит» им, включён в их «ближний круг».

Брутальная жестикуляция – это угрожающие движения руками в направлении партнёра по диалогу, хватания «за грудки», толчки, удары и тому подобное. Провокационные, оскорбительные, непристойные жесты – это тоже признаки эпилептоидности.

Кроме названных, эпилептоидам присущи, конечно же, жесты «наведения порядка»: они охотно поправляют чьи-то (в т. ч. собственные) растрёпанные волосы (расчёсывают, приглаживают), неправильную осанку («расправь-ка плечи, не горбись»), снимают пушинку или крошку с лацкана пиджака.

Характеризуя мимику и жестикуляцию эпилептоидов в целом, следует отметить, что, как правило, обладатели этого радикала внешне медлительны и сдержанны в движениях. Так сказывается их постоянно высокий самоконтроль за проявлениями эмоций. Они как будто всё время настороже, в напряжении, ожидают атаки неприятеля и готовы к ней.

Широкоразмашистые, с большой амплитудой жесты и яркая мимика им не свойственны. Мы не увидим эпилептоида покатывающимся от хохота, ликующим, рвущим на себе ризы или посыпающим голову пеплом. Он если не «в бою», то «в походе» или в кропотливом труде, а там не балагурят и не дают себе послаблений.

И, если уж речь зашла о труде, то нельзя не отметить точность и ловкость высокопрофессиональных движений эпилептоидов, которые нередко специально, изо дня в день, без устали отрабатывают необходимые им двигательные навыки. Результатом этого становится впечатляющая рациональность их двигательной активности, не допускающая лишних затрат времени и энергии на выполнение работы. И здесь эпилептоиды, по своему обыкновению, разумно экономят усилия.

Я был знаком с ассистентом выдающегося кардиохирурга Г.М. Соловьёва. Чтобы не отстать в мастерстве от своего босса и учителя, этот молодой врач, Александр, по примеру самого Соловьёва, в очень короткий срок (за полгода, не больше) научился играть на фортепиано.

Но ещё более потряс меня рассказ нашего общего знакомого, что Г.М. Соловьёв и этот Александр наловчились «накладывать заплатку на межжелудочковую перегородку» (как назвал мой знакомый операцию по устранению врождённого порока сердца) за сорок пять секунд! Представляете, насколько точны, согласованны и рациональны были при этом их движения?! Ради этого они и тренировали пальцы на клавиатуре музыкального инструмента.

Эпилептоиды, с их неприветливым отношением к большинству людей, чаще мрачноваты, несловоохотливы. По-настоящему они раскрываются в ситуациях, насыщенных агрессией, угрозой для жизни и здоровья (силовое противоборство, экстремальный спорт, сражение).

Создаётся впечатление, что именно тогда они живут по-настоящему, в полную силу.

Поведенческие особенности эпилептоидного радикала. Вспоминается детство. Пионерский лагерь на берегу Чёрного моря. В комнате жилого корпуса обитает дружная компания: четыре мальчика, каждому по двенадцать лет. Один из нас (кажется, его звали Игорь) – мальчик внешне спортивный, собранный, аккуратный – получил как-то из дома посылку. Он приехал в лагерь из сравнительно близкого к морю Краснодара, поэтому посылка дошла быстро. Нам – москвичам – родители ничего не присылали. Это было не принято. А так хотелось! Посылка была доверху набита разными вкусностями: конфетами, печеньем. Игорь высыпал её содержимое на кровать. Мы уже были готовы наброситься на эту гору сластей, как саранча, но воспитание заставляло молча ждать, пока хозяин посылки не предложит нам угоститься.

Между тем Игорь не спешил. Он, на глазах у нас – своих товарищей, стал пересчитывать и сортировать конфетки: карамельки к карамелькам, шоколадки к шоколадкам. Так же он обошёлся и с печеньем. Минут через десять на кровати, вместо прежней горы, сформировались аккуратные кондитерские горки на некотором расстоянии одна от другой. Игорь вооружился карандашом, взял листок бумаги, поколдовал над ним и… стал очень серьёзным.

«Пацаны», – сказал он, – «здесь девяносто шоколадных конфет, сто двадцать карамелек и сто двадцать штук печенья. До конца смены нам осталось пятнадцать дней. Нас четверо. Значит, в день мы можем съедать каждый по полторы шоколадных конфеты, по две карамельки и по два печенья. Правильно?» Мы остолбенели. Хотелось закричать: «Нет, неправильно! Давай сметём всё сразу!» Но Игорь смотрел на нас спокойно и неумолимо. Его взгляд был красноречив: «По-другому нельзя, ребята. По-другому нам не хватит».

И мы были вынуждены согласиться. И съедали ровно по три с половиной конфетки и по два печенья в день с пугающей регулярностью. Даже тогда, когда от голода (несмотря на приличную кормёжку, есть хотелось постоянно) мы, казалось, готовы были на стену полезть или с кулаками – на Игоря. От расправы над товарищем и от разграбления посылки нас удерживало, пожалуй, чувство невольного уважения к этому человеку – ещё маленькому, но уже такому стойкому и справедливому. Он ведь тоже был не из железа сделан. Ему не меньше нашего хотелось есть. Но он ни разу не съел присланных ему сластей больше, чем мы.

Где он сейчас, этот Игорь? Надеюсь, в жизни у него всё сложилось хорошо.

Не менее интересно, как сложилась жизнь у тех, кого судьба соединила с Игорем – по работе, в семейных отношениях, в соседстве. Потому что в описанном выше поступке этого человека весьма ярко проявился эпилептоидный радикал.

Да, это радикал аккуратистов, организаторов, распределителей ресурсов, моралистов, а также тех, кому человека убить, что спичку сломать. Однако не будем драматизировать ситуацию. Хотя, как не драматизировать, если она такая и есть.

Эпилептоидный радикал и восхищает, и пугает одновременно. Парадоксально, но это, по возможным социальным последствиям, и самый созидательный, и самый разрушительный радикал из всех, присутствующих в характере человека.

Сложно рассказать обо всех качествах поведения, формирующих эпилептоидную тенденцию, – настолько они многообразны. Но и упустить ничего нельзя – так все они значимы для социальной адаптации. Придётся пойти эпилептоидным путём и осуществить рабочую классификацию черт характера, произрастающих из этого радикала.

Вначале назовём три главных его «ветви»: 1) мизантропия (неприязнь к людям); 2) организаторские способности; 3) дотошное внимание к деталям, к мелочам (во всех смыслах).

Эти «ветви» дают многочисленные «побеги», переплетающиеся, взаимовлияющие, создающие сплошные суровые и жёсткие «заросли» эпилептоидности. И всё это произрастает, повторим, из одних и тех же внутренних условий психики.

Тугоподвижность и сравнительно невысокая энергетика нервной системы эпилептоидов приводят к потере темпа обработки информации. Это нам уже известно.

В грубом приближении (попробуем нарисовать некий образ!) происходит следующее: в органически изменённых (или «медленных» от природы) нейронах накапливается, застаивается возбуждение от необработанных информационных потоков.

Информация всё прибывает и прибывает, возбуждение разрастается, захватывает соседние участки мозга и, не находя адекватного выхода (не получая разрядки посредством мышечного или интеллектуального действия), перерастает в раздражение. В свою очередь, раздражение, достигая своего пика, прорывает заслон самоконтроля, резко вырывается наружу, проявляясь на поведенческом уровне вспышкой агрессии (физической и/или словесной).

Отметим, что эта череда причин и следствий: перегрузка мозга информацией – застой возбуждения – раздражение – агрессия не зависит от воли, желания человека, наделённого эпилептоидным радикалом. Она непосредственно не зависит и от каких-то конкретных внешних обстоятельств, поскольку предопределена описанными выше особенностями нервной системы.

Внешние события играют в этих случаях роль повода, а люди, задействованные в них, – мишени, подвернувшейся под руку стрелку, у которого палец уже давно напряжённо застыл на спусковом крючке.

Немотивированные вспышки агрессии, управлять которыми эпилептоид не может, чем-то напоминают столь же немотивированные приступы мышечных судорог у больных эпилепсией. Отсюда, кстати, и сходство в названиях.

Легко представить, какого рода поведенческая установка, какой взгляд на мир, на окружающих формируется в рамках этой тенденции. Ведь источником раздражающих, доводящих эпилептоида до приступов головной боли и страха информационных потоков являются, в первую очередь, люди.

Это и есть тот источник опасности, который эпилептоиду необходимо подавить как можно раньше, пока он не разросся до неконтролируемых размеров, не реализовал свой разрушительный потенциал.

Людей, которых, используя различные рычаги управления (власть, деньги, моральный прессинг), можно принудить подчиниться правилам и призвать к порядку, эпилептоид ещё готов принять, вытерпеть. Но многих и многих остальных – на улицах города, в вагоне метро, в автобусе, троллейбусе и трамвае, в магазине и на пляже – он просто не в силах заставить жить по регламенту: не шуметь, не галдеть, не слоняться без цели, не совершать непредсказуемых и неоправданных действий.

Эпилептоид честно пытается это сделать. Заходя в трамвай, он, повинуясь своей природе, начинает распоряжаться: «Вы, молодой человек, встаньте, уступите место бабушке. Бабуля, вы сядьте. Товарищ, почему у вас собака без намордника? Граждане, проходите вперёд, не толпитесь…». Но успехом это редко заканчивается. Какой-нибудь гипертим – шутки ради – сталкивает его с трамвайной подножки и плюёт ему на шляпу. И раздосадованный эпилептоид влачится домой, проклиная человечество, призывая ему на голову всевозможные кары небесные и готовясь разрядиться на домочадцах.