Текст книги "Агент полковника Артамонова
(Роман)"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Одесса. 1876. Март

Каждый раз приезжая в этот русский черноморский город, зимой продутый студеными ветрами, а летом – сухой и знойный, Николай Дмитриевич испытывал особое чувство. Ему казалось, что здесь у него постоянное место службы. А Петербург он навещает, чтоб получить очередное задание.

Все задания имели отношение к Балканам, и люди, с которыми он встречался, были или оттуда, или направлялись туда. Уже не один год все они работали на будущую победу.

К приезду полковника Артамонова оба беглеца из турецкой каторги покинули карантин, и Константин разыскал семью погибшего друга, и теперь уже вдова и повзрослевшие дети приняли его как самого близкого родственника. Спасибо Николаю Дмитриевичу, он позаботился об этой семье. По его ходатайству семья получила от штаба округа отдельный домик с приусадебным участком. Здесь, на так называемых Мельницах, селились армейские инвалиды, солдаты и унтер-офицеры, прослужившие на благо Отечества не один десяток лет.

Покойный друг Фаврикодорова, о семье которого позаботился тогда еще капитан Артамонов, погиб при обороне Севастополя, будучи волонтером Греческого легиона имени императора Николая I. Тогда Константин и взял на себя заботу о семье друга.

Товарищ по несчастью Глеб Супрун собрался ехать в Херсон, откуда был родом.

– Чем займешься? – спросил его Константин.

– Тем же, – добродушно ответил Глеб. – Опять буду ходить на тот берег.

– Ты мне говорил, что занимался контрабандой.

– Да, это наше семейное ремесло. У меня и дед, и прадед за добычей бороздили море. Турки их поймали и отрубили им головы. А мне сейчас повезло. Я с отцом шел на промысел. Когда турки по нас начали бить из трехдюймовки – ночь была кромешная, разве что увидишь? – меня волной с палубы смыло. Мне повезло, берег оказался близко. А шхуну перехватили, отец, по всей вероятности, попался. Плавать он умел, но и такой закалки, как у меня, у него нет. Я круглый год купаюсь. Даже осенью ходил на дубке. Зимой не рисковал. Это раньше запорожцы на дубках делали набеги, но если штормило, с того берега мало кто возвращался.

Константин пожелал другу по несчастью беречь свою голову и прочно стоять на палубе, чтоб не смыла никакая волна.

Николай Дмитриевич нашел Фаврикодорова в казарме Одесского пехотного полка. Его как волонтера-пехотинца поставили на котловое довольствие и выдали обмундирование. В новом одеянии он успел нанести визит своим старым знакомым – извозчикам владельца гужевого транспорта Арона Когана. Друзья его обступили, щупают его солдатскую одежду, не верят, что видят перед собой человека, которого давным-давно похоронили.

Увидел своего бывшего работника и сам хозяин. От неожиданной встречи у него чуть ли не отвалилась челюсть, но он взял себя в руки, подошел, не поздоровавшись, спросил:

– Ты же на каторге? Как ты здесь очутился? Никак на Привозе раздобыл солдатскую рубаху? Сбежал с каторги?

– Сбежал, – с достоинством ответил Константин. – Значит, у вас там есть свои лазутчики? Не так ли?

– Может быть, и есть.

– А с того берега лазутчик у вас пригрелся.

– За наговор могут и язык отрезать. Если желаете, я поспособствую, – пообещал Коган.

– А где прячете Мустафу Гудбая?

– Нет у меня никакого Гудбая.

– Был, был, хозяин, – обозвались извозчики.

– Я вас не спрашиваю! – и хозяин к случайному гостю: – А ты, болгарин, уходи. Не то позову околоточного, он спросит, где ты раздобыл солдатскую рубаху.

По дороге в полк Константин ругал себя: не нужно было упоминать Мустафу. Если он действительно турецкий лазутчик, то Коган спрячет его и никакая полиция не докопается. А вот Коганом она должна заинтересоваться. Его люди часто бывают в Турции. Все им известно, даже то, что он, Фаврикодоров, побывал на каторге. Нет, не случайно он предупреждал, что экспедиция, куда он нанимался, добром для него не кончится.

Душа как предчувствовала, что сегодня тянуло его в полк. Он знал, что геодезистов в городке нет, все они в лагерях. Почти все стали унтер-офицерами, один Савелий Чикутин почему-то задержался в рядовых. Ходили слухи, якобы его отец арестован в Киеве за участие в каком-то незаконном обществе.

В казарме кто-то должен быть из своих старых друзей. Предчувствие его не обмануло. На высоком каменном крыльце штаба стоял и улыбался капитан… нет, уже не капитан – полковник Артамонов.

– Ваше высокоблагородие!

Не переставая улыбаться, чуточку поеживаясь от холода, грея щеку в меховом воротнике шинели (на Северное Причерноморье опять вернулась зима, резко похолодало), полковник уточнил, как уточнял раньше, почти на этом самом месте при знакомстве:

– Вы же помните, что я для вас Николай Дмитриевич.

– Так точно!

– Вот и прекрасно. Я вас приглашаю на ужин в офицерское собрание. Какое ваше любимое блюдо?

– Какое удается раздобыть.

– Раздобыл я для вас, то есть заказал, баранину по-болгарски.

До позднего вечера они сидели в офицерском собрании. На антресолях играл полковой оркестр. Было много офицеров и несколько дам.

За отдельным столиком сидели полковник Генерального штаба и пожилой смуглый солдат с орденом Святого Георгия и серебряной медалью за защиту Севастополя. К ним никто не подсаживался, хотя было два свободных места. Полковник и солдат тихо увлеченно беседовали уже не первый час. Ели мало, пили еще меньше, графин с темным молдавским вином марки «Негру де пуркар» (черное с Пуркарских высот) был почти не тронут.

У Константина Фаврикодорова оказалась изумительная память. Он помнил поименно всех своих следователей, истязателей, надсмотрщиков, помнил, с кем сидел в железных клетках, с кем шел на каторгу по раскаленной Нубийской пустыне. Помнил, кто его жестоко предал, послал на муки.

– Нужно винить не сына, – тихо произнес полковник, – винить надо тех, кто превратил его в зверя. Вот с ними предстоит сводить счеты.

– Скоро?

– Уже скоро. Готовьте своих друзей. Здесь я буду с ними встречаться.

– Я завтра же их всех соберу.

– Всех сразу вместе собирать не следует. Я буду беседовать с каждым в отдельности. Не исключено, что кто-то из них будет схвачен, не выдержит пыток, начнет давать показания. Да и лазутчик может под видом друга…

– Одного я знаю, но он никогда не был моим другом. Раньше он работал у Когана, – сказал Константин, как само собой разумеющееся.

– У вас есть факты?

– Есть. Он числится у Когана рядовым конюхом, а за море, ну, в Константинополь, ходит как знатный купец.

– Это еще не доказательство, – возразил Николай Дмитриевич и, помолчав, уточнил: – А проверить не мешало бы. Как его фамилия?

– Гудбай. Мустафа Гудбай. Сегодня я поинтересовался, где он, но Коган выставил меня на улицу. Еще и пригрозил околоточным, дескать: тот узнает, где я достал солдатскую рубаху.

– Ах, вот оно что!

У Николая Дмитриевича уже давно созрела мысль приобщить Константина Фаврикодорова к армии. В ее рядах он два года сражался на бастионах Севастополя. Такие люди русской армии всегда будут нужны.

– Константин Николаевич, у вас не появилось желание поступить на воинскую службу?

– Смотря куда.

– Например, под мою команду.

– Давно мечтаю.

Властью командующего Одесским военным округом русский подданный Фаврикодоров Константин Николаевич надел погоны. Приказом по войскам ему было присвоено звание унтер-офицера пехотного полка. Согласно реестру его поставили на все виды довольствия, но щеголять в мундире унтер-офицера не пришлось.

Часть денег, выданных полковником Артамоновым на обзаведение, новоиспеченный унтер-офицер употребил на приобретение неармейской одежды, чтоб внешне не отличаться от обывателя, составляющего основное население Одессы.

Не мог Николай Дмитриевич оставить без внимания предупреждение своего агента. Лазутчик многолик. Он может затаиться и под видом конюха, и тот же Коган как владелец гужевого пассажирского транспорта мог не знать, кого взял себе в работники.

В это время на территории Одесского военного округа без широкой огласки шло формирование Дунайской армии, и Турция, по всей вероятности, уже засылала сюда своих лазутчиков. В беседе с начальником штаба армии генерал-адъютантом Непокойчицким, отвечавшим за скрытность подготовки операции, Николай Дмитриевич спросил, ведется ли охота за турецкими лазутчиками.

– Пока зверь в норе, какая же тут может быть охота? – ответил генерал.

– А если заглянуть в нору?

– У вас есть такая на примете?

– Есть подозрение: некий местный предприниматель Коган под видом конюха приютил человека с того берега.

– Проверим, – пообещал генерал и тут же спохватился: – Коган… Коган… Председатель товарищества? Нет, его подозревать не будем. Это наш главный подрядчик. Их там трое: Грегор, Горвиц и Коган. Они обязались снабжать армию продовольствием и фуражом на весь период боевых действий. Без них армия не дойдет и до Румынии.

– А если обойтись без них?

– Без них никак нельзя. Они в отличие от прочих подрядчиков на себя взяли заготовку съестных припасов с оплатой в кредитных рублях.

– Но ведь правительство отпустило золото.

– Сколько? До середины апреля армия получила всего лишь 50 тысяч золотых рублей. А среднее дневное содержание армии в 200 тысяч человек уже сейчас обходится в 174 тысяч золотых рублей. А месячная потребность армии дойдет до трех миллионов. Столько золота казна не отпустит.

– Кто же тогда накормит армию? Коган?

– Надежда только на него, – признался начальник штаба Дунайской армии. – У Когана могучие международные банковские связи. Он дружит с Рокфеллером.

– Но Рокфеллер – это Америка. А Америка на стороне Турции.

– Все это так, а воевать-то нам. Голодным солдата в бой не пошлешь, и лошадь голодная на перевал не поднимется. Румыния, наша союзница, за каждый килограмм зерна и каждый пуд сена потребует золото. А этот драгметалл Коган доставит из Франции, а может, не исключено, из самой Турции. Вот что такое товарищество Когана!

– А какая выгода Когану и тем же Грегору и Горвицу?

– Они нам продиктовали условия. Значит, выгода есть.

– И в чем суть их условий?

– Суть такова. – И генерал пустился в объяснения: – Товарищество заготовляет продовольствие и фураж не на правах подряда, а на правах комиссии. Это значит, что они, то есть эти три предпринимателя, заготовляют не на свой капитал, а на суммы, отпускаемые им командованием армии в кредитных билетах по биржевому курсу. При этом закупка продовольствия и фуража будет производиться не по однажды принятым договорным ценам, а по тем ценам, которые будут к моменту закупки на местном рынке, то есть по меняющимся ценам.

– Но это же совершенно невыгодно для государства! – воскликнул Николай Дмитриевич. – Коган вздует цены, как ему заблагорассудится и получит высокое комиссионное вознаграждение.

Генерал смотрел на полковника, как на несмышленого ученика, которому еще учиться и учиться.

– А для чего тогда наши интенданты? – улыбнулся генерал. – Контроль остается за нами.

Генерал не сказал полковнику, что армия – это широкое поле для личного обогащения. Надо только близко стоять у кормушки. Потом, уже в ходе военных баталий, Николай Дмитриевич узнает, что генерал Непокойчицкий – вор крупной величины. Он нашел Когана, а тот подключил к делу известных в Одессе мошенников. Себе они брали десять процентов комиссионных от сумм закупок и оплату некоторых организационных расходов.

Этот генерал оказался опасней любого вражеского лазутчика. Договор с товариществом Когана он подписал лишь 28 апреля, когда времени для подыскания другого товарищества уже не было. С этим товариществом генерал делил прибыли. Немного перепадало и интенданту армии. Перепадало и Николаю Николаевичу как главнокомандующему.

С 28 апреля – так значилось в акте расследования – снабжение Дунайской армии в Румынии мукой, крупой, чаем, сахаром и фуражом происходило в основном через товарищество Когана.

Генерал Непокойчицкий распорядился: войсковым частям, за исключением порционного скота и приварка, а также, с особого разрешения, фуража, запрещалось самим заготавливать продовольствие и фураж, если они предоставлялись им не товариществом предпринимателя Когана.

Уже в ходе боевых действий доходило до того, что офицеры на свои деньги, чтоб не держать солдат голодными, покупали сухари. Об этом писали турецкие газеты, как бы давая понять, что голодная армия не дойдет до Константинополя.

Николай Дмитриевич, просматривая зарубежную прессу, прежде всего западную, обращал внимание, что газеты о казнокрадстве в Дунайской армии умалчивают. Вывод напрашивался неутешительный: было не в интересах той же Франции трубить на весь мир, что русская армия нуждается в избавлении от воров, засевших в высоких штабах. Вдруг императору доложат о безобразиях и он назначит комиссию. Допрашивать брата императора комиссия не рискнет, а вот начальника штаба генерала Непокойчицкого может потревожить и вкупе с Коганом предать огласке тот факт, как в армии русские генералы воруют и с кем воруют.

Западные страны были настроены на поражение России. Невольно или вольно желали поражения и некоторые русские генералы.

Полковник Артамонов ставил их в один ряд с неприятельскими лазутчиками.

Договор с товариществом Когана был подписан уже после того, как Николай Дмитриевич покинул Одессу. Всю дорогу до самого Санкт-Петербурга под торопливый стук колес он думал о разговоре с начальником штаба генерал-адъютантом Непокойчицким. Почему тот отказался тряхнуть Когана, стало понятно, когда генерал посетовал на недостаточное финансирование Дунайской армии.

Но при чем тут было недостаточное финансирование, когда под боком наверняка орудовали турецкие лазутчики и укрывал их не кто иной, как предприниматель Коган. Николай Дмитриевич приходил к единственно верному выводу: финансирование финансированием, а лазутчиков надо загодя обезвреживать, тогда во время боевых действий будет меньше потерь.

Полковник рассуждал как политик: если бы на месте Непокойчицкого был генерал Обручев, тот бы серьезно отнесся к подозрению своего подчиненного. Такие деятели, как Рувим Коган (полковник Артамонов уже знал его подноготную) под видом помощи России и ее армии наносят непоправимый вред нашему Отечеству.

Не хотелось верить, что генерал Непокойчицкий этого не понимал. Все дело было в его мировоззрении. Когда на первом месте корысть, предательство неминуемо.

Николай Николаевич Обручев, в отличие от Непокойчицкого, был человеком иного мировоззрения.

За иное мировоззрение император не назначил генерала Обручева начальником штаба Дунайской, полевой армии. Поостерегся. Настоял брат, Николай Николаевич, к этому времени уже принявший командование.

– Ты же знаешь, он «красный», – втолковывал младший брат старшему.

– Ну и что? Обручев прекрасно знает Балканский театр военных действий, – отвечал император. – Я заслушивал его разведчика капитана Артамонова, которого все знают как превосходного геодезиста. Толково доложил.

– Капитана?

– Да, тогда он был в чине капитана. Теперь он полковник.

– Я его беру к себе.

– Бери и Обручева. Лучшего начальника штаба тебе не подобрать. Он и его люди изучили театр военных действий.

– А что Милютин?

– И Милютин того же мнения. Они все вместе разрабатывали план операции.

– Тогда пусть полковник Артамонов прочитает моим офицерам лекции по Балканскому театру. В Дунайскую армию я отобрал офицеров Петербургского военного округа.

– Хорошо. Я предупрежу Милютина. Он даст Артамонову указание. А ты бери Обручева на должность начальника штаба.

– Нет! Ты забыл, что твой любимец Обручев ездил в Лондон на свидание к Герцену?

– Помню, но то было в прошлом.

– А кого наши филеры засекли с Чернышевским? Не Обручева ли?

Император улыбнулся. Он знал, что брат чрезвычайно упрям, не считался ни с кем, даже с ним, императором, если речь заходила о людях, которых он боялся. Старший брат младшего решил уязвить, что было мало кому известно – филерам да императору.

– А с кем на днях тебя засекли? Не с балериной ли из Мариинки?

– Что, тебе и это доносят? – взорвался брат. – Кто? Филеры или разведчики?

– Разведчики до постели не опускаются, – с достоинством ответил император.

– А филеров нужно вешать, как революционеров! – крикнул младший брат.

– Революционеры тебе будут помогать на Балканах, – сказал император.

– Это кто утверждает?

– Полковник Артамонов.

– Этого полковника нужно еще будет проверить на лояльность, – не сбавляя тона, кричал младший брат.

– Достаточно того, что он патриот России, – заступился император за проявившего себя в деле разведчика. – Да будет тебе известно, Обручев тоже патриот.

– Что ты мне – все Обручев да Обручев? Что он понимает в стратегии?

– Кстати, – сказал император, – именно генерал Обручев выдвигает решительные цели войны. Он не скрывает, какие трудности нас будут подстерегать. Послушай, что он пишет в докладной записке. Тебе как главнокомандующему Балканской армии с этой запиской следует ознакомиться основательно. «Красные», как ты говоришь, генералы тоже в стратегии смыслят.

Император достал из внутреннего кармана блокнот, зачитал выдержки из докладной записки.

В этой докладной записке профессор Обручев писал: «В течение зимы турки успели значительно развить свои силы, стянули все, что нужно, на Дунайский театр, увеличили число судов на Дунае, усовершенствовали крепости, дополнили их вооружение». Вместе с тем «…сербы совершенно сошли с поля…», «…со стороны Англии мы должны ожидать лишь самых коварных действий, которыми она, может быть, сначала и попридержится, но только лишь для того, чтобы выбрать для них наиболее выгодную минутку»; «…чтобы достигнуть Константинополя, надо пройти обширную страну, защищенную Дунаем, Балканами, крепостями и многочисленной армией».

И, уже не глядя в записи, император дополнил от себя:

– Наконец, сам Константинополь, в чем я не сомневаюсь, может оказаться сильно укрепленным и стать для нас тем, чем во время Крымской войны для англичан, и французов, и, конечно же, для турок стал Севастополь.

– Выходит, что твой Обручев сомневается, что мы возьмем столицу Порты? – язвительно усмехнулся младший брат.

– Наоборот! – произнес император. – Вот что я записал после беседы с ним. Наиболее действенным средством преодоления всех этих трудностей Обручев считает стремительное наступление на Константинополь. При решительности и быстроте действий, утверждает он, взятие Константинополя никак не представляется абсурдным, а, напротив, весьма вероятно. Ну как, сказано вразумительно?

– Ладно, – сказал младший брат, – ты мне присылай и своего Обручева. В качестве советника. Ты его спрашивал, как он видит сам ход войны?

– Ах, брат! Тебе бы поучиться в академии. У того же профессора Обручева. Потом уже командовать армией.

– Но я – Романов! Мы рождены повелевать, и никто нас не посмеет столкнуть с вершины власти. Такая сила никогда не появится!

– Оставь эти слова при себе, – сказал император, возмущенный заносчивостью брата. – Россия распорядится так, как ей будет угодно.

Это замечание брата главнокомандующий армией пропустил мимо ушей. Кивок на Россию, он считал, – это уже философия. А философия для людей не думающих – вредная наука. Думающих всегда не устраивает существующий строй. Не устраивает уже по одной той причине, что всякий строй несовершенен. Думающие люди не понимают главного: чем меньше думаешь, тем легче жить.

Взгляды родных братьев диаметрально расходились. Далеко не всегда старшему брату удавалось убедить младшего брата. Он не принял реформу 1861 года, отвергал проекты, составленные Милютиным и Обручевым, о реформировании армии. Он считал, что новшества, особенно в армии, развращают командный состав, ведут к неповиновению. Еще свеж был в памяти декабрь 1825 года. Если бы он затянулся, пришлось бы вешать каждого пятого генерала и каждого второго офицера, а солдат всех поголовно отправлять в арестантские роты.

– Ну, так как он видит ход войны? – повторил свой вопрос главнокомандующий.

Император ответил уже готовой фразой, записанной в его дневнике:

– Исходя из необходимости быстрых действий, Обручев предлагает: подготовить две армии. Одна должна будет вести борьбу в Придунайской Болгарии, другая – пойдет прямо на Константинополь, не отвлекаясь от своей цели никакими другими операциями.

– Так какой же армией я буду командовать?

– Дунайской.

Великий князь Николай Николаевич был убежден, что император своими новшествами в стране и в армии накличет на себя беду. Всякое добро, как сказано в Священном Писании, не бывает неотомщенным.

Что же касалось кандидатуры на должность начальника штаба Дунайской армии, главнокомандующий поступил по-своему. Он назначил генерала Непокойчицкого, в чем уже убедился полковник Артамонов. Не знал полковник того, что при назначении этого генерала на весьма ответственную должность полевой армии, которой предстояло воевать, между главнокомандующим и военным министром произошел весьма острый разговор.

– Непокойчицкий, – сказал военный министр, – при каждом удобном моменте запускает руку в военную казну. А там, как вам будет угодно, решайте сами, у вас широкие полномочия.

Главнокомандующий спокойно ответил:

– Я учитываю только деловые качества. Воры – тоже люди, притом сообразительные. С ними можно не только успешно командовать армией, но и управлять государством. Кто берет в свой карман, тот заинтересован держать на своих плечах повелителя.

Об этом разговоре Николай Дмитриевич Артамонов узнал многие годы спустя. Сейчас он в который раз испытывал глубокое волнение, какое ощущает человек, возвращаясь в свой родной город.