Текст книги "Школа обмана"

Автор книги: Борис Пугачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Я не порол бы горячки. Надо понять, что происходит. Мы слышим одностороннюю информацию, да и той почти нет, и не видим вообще ничего. Ты на улице был?

– Давай так… Ты разбираешься в обстановке, а я все же добываю билеты. Ты знаешь, что у меня блат в кассах «Мострансагентства». Если там не куплю, то заеду на Преображенку – у них могут быть билеты прямо до «Челябинска-70».

– Надо согласовать со всеми.

– Ты согласовывай, я отвечаю за дорогу. Думаю, что лучше ехать поездом. Самолеты могут заблокировать…

– Поезда тоже…

– Это вряд ли. Железная дорога – государство в государстве. Для них ни война, ни революция – не указ. Пока рельсы не разобрали, они ездят. Кроме того, железнодорожного министра по телевизору не показывали. Может, он тоже еще не в курсе.

– Телеграф, телефон, вокзалы… Вспомни Ленина.

– Ладно. Телефон работает. Давай действовать. В двенадцать – общий сбор в офисе. Договорились?

– Хорошо. Я всех соберу. Да они и сами скоро проявятся. Просто еще спят.

Выйдя из подъезда, Родик несколько минут постоял под козырьком, наблюдая, как мелкий дождь поливает мостовую, и размышляя, вернуться за зонтиком или нет. Было безлюдно и ничто не свидетельствовало о произошедших изменениях. Из подъезда соседнего дома вышел мужчина. Он тоже задержался ненадолго под козырьком и побежал к машине. Родик последовал его примеру. Пока он заводил и прогревал двигатель, страшно запотели стекла. Пришлось минут десять продувать салон. В голову лезли самые невероятные мысли и идеи. Чтобы как-то отвлечься, Родик включил приемник и начал крутить ручку настройки. Эфир трещал, но какой-либо новой информации, кроме уже надоевшей и однообразной, не выдавал. Родик чертыхнулся и выключил радио. Стекла, как назло, никак не хотели отпотевать, а протереть их было нечем. Повозив по ним ладонью, Родик почти на ощупь вывел машину на проезжую часть и медленно двинулся в сторону Красной Пресни. Спустившись с моста у Ваганьковского кладбища, он посчитал, что в такой день можно нарушать правила дорожного движения и, развернувшись через сплошную, сразу въехал во двор «Мострансагентства». Служебный вход уже открыли, и Родик поднялся на второй этаж. Директор отсутствовал. Родик вошел в кассовый зал. Там, как обычно, в нескольких окошках копошились кассирши. Кабинка с надписью «начальник смены» пустовала. Родик посмотрел на часы и, поняв, что еще рано, вернулся в машину. Время тянулось необычайно медленно. Наконец мимо прошла высокая худощавая женщина. Она немного сутулилась под зонтиком, будто он был тяжелой ношей. Родик опустил боковое стекло и окликнул ее. Женщина остановилась и начала озираться по сторонам. Родик окликнул еще раз. Она наконец увидела его, приветливо улыбнулась и направилась к машине. Родик быстро вышел навстречу, засунул голову под зонтик и поцеловал ее в щеку.

– Привет, – сказала женщина и символически коснулась губами его щеки. – Ты, конечно, в курсе произошедшего.

– Что произошло – не знаю. Сообщение слышал.

– Какие прогнозы?

– Спроси чего полегче. Хотя для тебя все к лучшему. Думаю, билеты станут еще дефицитнее. Готовь кубышку.

– Как ты можешь шутить?

– А что остается? Кстати, мне нужны билеты.

– Крысы бегут с тонущего корабля?!

– Ну-у-у, возможно. Береженого бог бережет. Народная мудрость.

– Значит, что-то все же знаешь. Рассказывай.

– Клянусь, знаю меньше, чем ты. Просто что-то надо делать. Вот у меня и возникла мысль на всякий случай запастись билетами.

– Хитришь… Ладно, пойдем посмотрим, работает ли система…

Все работало, но нужное количество билетов было только на двадцать второе. Родик попросил придержать их часа на два и поехал на Преображенку в надежде добыть средмашевскую бронь на вагоны, следующие прямо в «Челябинск-70».

Путь до Преображенской площади он проделал необычно быстро – машин было мало. Даже пересечение с проспектом Мира он проскочил без остановок – светофоры работали в режиме «мигалки». За зданием метро «Рижская», несмотря на дождь, толпились люди, судя по всему, продавая и покупая всякий хлам. По железнодорожным путям буднично двигался поезд. Внешне Москва жила обычной жизнью, хотя и казалась притихшей, но это, может, была только видимость. Родик расслабился, и в голову настойчиво начала стучаться мысль о том, что паника его напрасна. Происходит то, что и должно происходить, то, из-за чего он никак не мог поверить в постоянство декларируемых законов и принципов перестройки. Просто придется опять пойти работать в институт, наверное, в другой. «Ярмо на шею» всегда найдется. Ведь работать нужно при любом строе, а для каких-то репрессий вряд ли дойдут руки. Не то время, не те руководители. Может, плюнуть на все и просто ждать… Небрежно припарковавшись, он вошел в мало кому известное помещение, одно из тех немногих, через которые можно было попасть в секретные и закрытые города Средмаша. В ответ на приветствие он получил волнующий сегодня всех вопрос, заставивший его вновь ощутить беспокойство.

Пышнотелая, с зачесанными назад и убранными в пучок русыми волосами женщина, буравя Родика строгим взглядом, приняла документы и, привычно перелистывая их, произносила, судя по всему, сегодня уже не впервые, монолог, одобряющий происходящее. Родик, слушая знакомые слова о прекращении в стране бардака и разврата, о наведении порядка, смотрел в ее правильное партийное лицо прапорщика КГБ и физически чувствовал, как что-то неприятно сосет изнутри. Чувство это было сродни тому, которое он ощутил в молодости, забравшись на геодезическую вышку. Она предательски раскачивалась под ним, и Родик никак не мог заставить себя спуститься. Сейчас он понял, что испытывает страх, растущий и захватывающий его полностью. Родик машинально поддакивал женщине, но мысли его смешались, а сознание рисовало ужасные картины, напоминающие кадры из фильмов про сталинские лагеря. Ему стоило огромных усилий отбросить все это и ответить на вопросы по поводу уже изученных документов. Отсутствовало подтверждение наличия пропуска в город, а объяснения Родика о том, что, в крайнем случае, все сойдут с поезда раньше и воспользуются автомобильным КПП, где давно уже лежат пропуска, не убедили. Женщина твердо заявила, что не может оформить билеты. Спорить было бесполезно. Страх парализовал свойственный Родику кураж, и идти к руководству не захотелось. Он снова вышел под дождь, бросил свое тело на сиденье автомобиля и помчался в «Мострансагентство».

Там за время его отсутствия почти ничего не изменилось, только людей прибавилось. В коридоре Родик встретил директора. Они дружески обнялись и обменялись фразами, суть которых сводилась к народной мудрости «поживем – увидим». Родик объяснил, что спешит, и побежал в кассу. Оформление билетов не заняло много времени, хотя четыре купе в одном вагоне организовать не удалось. До офиса было «рукой подать», и Родик, мокрый то ли от дождя, то ли от пота, приехал на работу раньше назначенного времени.

Григорий Михайлович сидел в кабинете и уже успел изрядно надымить.

– Гриша, я открою окно, – утвердительно вместо приветствия сказал Родик, снимая пиджак. – Билеты я взял. Правда, на двадцать второе. Что-то новое узнал?

– Узнал… В город вводят войска или уже ввели. Устанавливается чрезвычайное или военное положение. Будет комендантский час…

– Серьезно… А на улице спокойно.

– Говорят, что все происходит на Арбате, на Кутузовском, около Верховного Совета.

– Что делать с отъездом в Африку?

– Не знаю… Это чистый форс-мажор, хотя чего-то такого ожидали, но позднее. Я тебе намекал…

В кабинет вошел Юра. Весь вид его говорил о крайнем возбуждении.

– Доигрались! Опять Государственный комитет, чрезвычайное положение, ЧК, НКВД, КГБ, ГУЛАГ… Еврейские погромы будут? Я на всякий случай мастерскую закрыл и людей отпустил домой…

– Успокойся. Сейчас все соберутся, и обсудим извечный российский вопрос «Что делать?», – попытался остановить словесный поток Родик.

– А что обсуждать?.. Бежать надо. Я на баррикады не пойду, – не желая успокаиваться, продолжил Юра. – У меня семья. Говорили мне: уезжай. Все умные люди уже давно в Германии. Даже дураки, и те уехали в Израиль, живут спокойно. А здесь всегда революция…

– Остынь, еще толком ничего не известно, – спокойно и твердо потребовал Григорий Михайлович.

Юра то ли уже выговорился, то ли внял приказным ноткам в голосе Айзинского, но замолчал и принял позу древнегреческого философа.

Родика вдруг пробил озноб. Он встал и заходил по кабинету, пытаясь просушить одежду. Потом, не обращая ни на кого внимания, разделся по пояс и закутался в неуспевший промокнуть насквозь пиджак. Стало комфортнее, тело согрелось.

Все молчали. Григорий Михайлович нервно курил.

Боря, Михаил Абрамович и Саша появились одновременно и, как бы подчиняясь общему настрою, молча расселись вокруг стола. Родик невольно провел ассоциации с поминками, не хватало только водки и закуски. Желая разрядить обстановку, он сказал:

– Вы как на похоронах. Пока ничего не известно. Перестройку и наши дела хоронить рано. Давайте обсудим сложившуюся ситуацию.

– Я слушал вражеские голоса, – отозвался Боря. – Они твердят, что у нас путч, подобный чилийскому. Что-то говорят про консолидацию демократических сил страны. Обещают поддержку.

– Это здорово, но против лома нет приема, – прокомментировал Юра.

– Действительно, на стороне этого Комитета все силовые министры, – пессимистически добавил Михаил Абрамович. – Демократия – это Ельцин, Хасбулатов… Но у них только должности, а реальной власти никакой. Рассчитывать на самосознание нашего народа не приходится. Это сборище алкоголиков, воспитанных социализмом. Им любой «изм» годится. Дай только водки.

– Миша, ты не прав. Я ехал в метро и слушал, что говорят. Народ волнуется. Возврата прежнего хотят в основном старики. Да и то не все. Люди возмущаются произошедшим, – возразил Боря.

– У нас всегда на кухне возмущаются, а как дело доходит до публичного волеизъявления, все начинают поддерживать власть. Я вообще удивляюсь, как в России произошла революция. Даже готов признать гениальность Ленина, хотя есть мнение, что революцию сделал Троцкий, – парировал Михаил Абрамович.

– Ребята, мы уходим в демагогию и политические дебри, – вмешался Родик. – Давайте спустимся на землю. Я еще утром предложил сыграть «труса» и уехать из Москвы. Билеты я добыл, через три дня можем отправиться на Урал. Там месячишко отдохнем в чудесных условиях, порыбачим, пособираем грибы. Атам, глядишь, либо падишах умрет, либо осел.

– Три дня – срок большой. Многое может измениться. Поэтому об отъезде говорить рано… То, что ты, Родик, достал билеты – хорошо. Пусть полежат. Семьи предупредить надо, но аккуратно, чтобы женщины не запаниковали. Работу прекращать нецелесообразно. При любом исходе это расценят негативно. Мы живем и работаем по тем законам, которые существуют, нарушать их не имеем права. Отпускать людей с работы без уважительной причины нельзя, а выгонять – тем более. Чем бы ни кончилась сегодняшняя ситуация, рано или поздно будет анализ и нас могут призвать к ответу. Поэтому мы должны действовать строго в рамках законов и имеющегося юридического и экономического поля. Вмешиваться, я считаю, не следует, – сказал Григорий Михайлович. – И еще предлагаю: в коллективах обсуждение свести до минимума…

– Философия китайского тигра, сидящего на горе. Не наивничайте. Отсидеться вам так просто не удастся. Боря же сказал: у нас военный путч. Вас завтра повяжут и отправят на какой-нибудь стадион, а потом распределят по лагерям. Благо, их у нас еще много. А брать нас будут как раз на работе по доносу наших же сотрудников, – горячо, вероятно, отдохнув от предыдущего выступления, вмешался Юра. – Я лично ждать, пока меня, как овцу, поведут на убой, не стану…

– Юр, твои эмоции утомили. Что в них толку? Ты предложи что-нибудь, а пугать всех бессмысленно, мы и без твоих страшилок все осознаем. Думаешь, я так просто побежал с самого утра за билетами? Понадобятся они или нет – не знаю, но это хоть какие-то действия, а ты только орешь, – начиная выходить из себя, прервал Юру Родик. – И вообще, если подумать: кому ты нужен – стареющий русский еврей? Иди лучше выпей водки и успокойся. В твоем любимом Чили народа меньше, чем в нашем Свердловском районе. Этому комитету в ближайшие месяцы предстоит разобраться с вновь испеченными российскими и другими президентами, с их демократической свитой. Ельцинцев, хасбулатовцев, силаевцев и иже с ними больше, чем всех коммунистов и им сочувствующих во всем Чили. А вот если начнутся в Москве уличные бои, мародерство, разбои, как это было в Душанбе, то спасать свою шкуру придется. Думать сейчас надо об этом. Гриша прав, за три дня может многое измениться. Я согласен с ним по стратегии и тактике сегодняшнего дня. Как говорится, надо дать всякому делу перебродить на своих дрожжах. Останется ли это верным завтра – не знаю. Давайте завтра соберемся в это же время, а сегодня пусть каждый делает что хочет. Лично я поеду и привезу семью с дачи. Лучше быть вместе.

От возбуждения по спине Родика заструился пот. Он скинул пиджак и уселся на стул, переводя дыхание и намереваясь продолжить монолог.

– Я тоже съезжу за своими на дачу, – впервые за весь разговор подал голос Саша.

– А я пойду слушать вражеские голоса, – спокойно добавил Боря. – Мои сидят дома. Я как чувствовал вчера, привез их помыться и вдохнуть городских благ.

– Давайте разбегайтесь, а мы с Мишей останемся в офисе. Мало ли что… – предложил Григорий Михайлович. – Звоните, но по телефону никакой информации. Если что-то важное, то приезжайте сюда. Я попробую послать Валентину Петровну в банк и снять возможно большее количество налички. Миша, позвони Галине Моисеевне, успокой ее и скажи, что ты придешь, как обычно, после работы.

– Вы меня все-таки не дослушали… – начал опять Розенблат.

– Завтра, завтра, завтра… – прервал его Родик, не боясь, что Юра обидится. – Утро вечера мудренее. Разбежались, а то уже два. Мне ехать до дачи больше часа, хочется вернуться домой засветло. А то ходят слухи о комендантском часе. Еще загребут куда-нибудь…

Дождь не прекращался. Около въезда в деревню машина попала в размокшую глину и забуксовала. Родик чертыхнулся и попытался враскачку высвободиться из глиняной ловушки. Ничего не получилось, автомобиль только увяз еще глубже и сел на мост. В какой уже раз за этот день Родик пожалел, что не вернулся за зонтиком. Открыв дверь, он увидел под порогом глиняное месиво, в которое, хочешь не хочешь, надо было ступать. Мгновенно промокнув, Родик смирился с судьбой и, не разбирая дороги, пошел к даче…

Жена и дочка сидели на террасе, пили чай и смотрели телевизор.

– Привет! Собирайтесь. Поедем в Москву, – бодрым голосом заявил Родик. – Вопросы зададите по дороге. Да… Сухие носки мне найдите. И еще – захватите с собой приемник.

Домой приехали в шестом часу. Родик, не раздеваясь, включил телевизор. Транслировали пресс-конференцию с руководством страны. Он увеличил звук и стал внимательно слушать. Вопросы задавались именно те, которые задавал себе Родик. Однако из ответов понять что-то он не смог. Даже на прямой вопрос какой-то журналистки о том, произошел ли государственный переворот, прямого ответа Янаев не дал, а начал объяснять, что Горбачев болен, и как только выздоровеет, приступит к исполнению своих обязанностей. Оператор, вероятно, умышленно, постоянно переводил крупный план на руки Янаева, которые нервно тряслись, выдавая его предельное возбуждение. Родик в недоумении откинулся на спинку кресла и опять почувствовал себя отвратительно. Чтобы не заболеть, он нагрел воду, заполнил ею таз и, морщась от боли, погрузил в него ноги. Минут через десять он прекратил экзекуцию, налил себе стакан водки, выпил и пошел, не дожидаясь, пока жена и дочка помоются, спать.

Несмотря на усталость, водку и ножную баню, сон не приходил. В голове прокручивались события дня, настойчиво повторялись одни и те же мысли. Родик страшно потел, и это усугубляло дискомфорт. За закрытой дверью раздавались разные звуки – вероятно, жена купала Наташку и что-то готовила, о чем свидетельствовали навязчивые запахи, дополнительно нервирующие Родика. Он перевернул намокшую с одной стороны подушку и принялся считать про себя слонов. Однако это не помогло. Тогда он встал и поплелся на кухню. Лена почти закончила готовить жаркое. Говорить было не о чем – все сказали по пути в Москву. Родик взял глубокую тарелку, навалил в нее гору картошки и мяса, достал из холодильника початую бутылку водки… Все это он, не слушая удивленных восклицаний жены и пользуясь только столовой ложкой и чашкой, впихнул в себя, хотя особого желания ни пить, ни есть не испытывал. Последняя порция водки почему-то расплескалась и показалась ему настолько противной, что Родик, против обыкновения, изрядно забрызгавшись, запил ее водой прямо из-под крана.

– Пойдем спать, – сказал он жене, чувствуя подступающее опьянение.

– Пойдем… Наташку я уже уложила.

– Там у меня пододеяльник и простыня намокли. Вспотел я.

– Сейчас поменяю.

Прохлада свежего постельного белья доставила разгоряченному телу Родика какое-то особое удовольствие, а знакомое тело жены усилило это ощущение. «Постель примиряет все, – пришла ему в голову народная мудрость, и он дал себе установку: – Надо спать, надо спать…»

Казалось, что он не спит, а сидит в первом ряду того самого сельского клуба, где, будучи руководителем комсомольской агитбригады, ставил вечерние концерты. Сидевшая рядом жена ласково обнимала его за шею. Агитбригадовский вокально-инструментальный ансамбль играл тихую музыку. На сцене Тарапунька и Штепсель разыгрывали сцены из жизни советских бюрократов. Они страшно походили на Горбачева и Ельцина. Приглядевшись, Родик понял, что это действительно Горбачев и Ельцин. Они потешно ругали друг друга, употребляя совершенно нецензурные выражения. Родик, смотря на них, то смеялся, то грустил. Сцены были самые разные – позерство сменялось детективными ситуациями, аферы одного натыкались на фальшивые идеалы другого. Потом они обнялись и поцеловались, Ельцин достал бутылку и налил в чайную чашку водку. Хитро подмигнув, он протянул ее Горбачеву, но в последний момент отстранился и выпил сам. Горбачев заплакал, жалостливо клянча водку, а Ельцин, улыбаясь, вытер тыльной стороной ладони рот и подбородок.

Тут вдруг появилась колхозная самодеятельность, разодетая в национальные то ли русские, то ли украинские костюмы, и пустилась в пляс. Жена наклонилась к Родику и сказала, что эту самодеятельность она послала в другой клуб, а они перепутали адреса, и сейчас разразится скандал.

Горбачев и Ельцин обиженно отошли в угол сцены и уселись в кресла спиной к залу, но хоровод развернул их. Родик с изумлением понял, что это опять Тарапунька и Штепсель. Они начали возмущенно требовать режиссера. Жена объяснила, что режиссер – это Родик, но он сейчас спит и не может с ними поговорить. Тогда они попросили помощи зала, но люди, все еще занимающие места, на них не отреагировали, полагая, что так и задумано режиссером. Наконец, всем надоело это представление, зрители попытались выйти, но двери были заперты. Возникла неразбериха, люди толкали друг друга, а со сцены кричали: «Разбудите режиссера! Родик, проснись. По радио сообщают, что в Москву вошли Таманская и Кантемировская дивизии и еще какие-то подразделения. У здания Верховного Совета стоят танки»…

Сон мгновенно слетел с него. Вспомнилось, как он впервые в казахстанской степи увидел танковую роту на марше. Потом он много раз видел танки в разных условиях, но никак не мог привыкнуть к их устрашающей мощи.

Представив эти грозные машины на московских улицах, Родик внутренне содрогнулся.

«Неужели началось самое страшное?» – подумал он и прокричал жене:

– Неси сюда приемник!

Крутя ручку настройки и переключая диапазоны, Родик удивился огромному числу радиостанций. Весь эфир был заполнен тревожными сообщениями, повторяющими слово «путч», новую аббревиатуру «ГКЧП», имена Горбачева, Ельцина. Однако разобраться в происходящем было невозможно. Вероятно, комментаторы сами ничего не понимали и только транслировали получаемые от корреспондентов противоречивые сообщения. Ясно было только, что основные события разворачиваются вблизи здания Верховного Совета в Москве, но и в других городах – Ленинграде, Минске, Свердловске и даже в Воркуте – волнения. К Ленинграду стягивают танки, и они уже в Гатчине. ГКЧП хотел восстановления законности и правопорядка, ратовал за истинную демократию. Другие призывали к саботажу ГКЧП, к забастовкам под теми же демократическими лозунгами. У Родика создалось впечатление, что и те и другие говорят одно и то же. Все эти заявления заканчивались одинаково и при этом требовали от граждан сделать выбор и не находиться в преступном бездействии. Между чем выбирать, было непонятно. Родик чувствовал, что тупеет, однако усвоил, что никто, даже ГКЧП, не покушается на развитие предпринимательства и кооперации.

Бреясь, он беспрерывно задавал себе тривиальный вопрос «Что делать?», но ответа не искал, и это было самое неприятное. Казалось, что какой-то внутренний механизм перестал работать.

«Может быть, пойти в город? Увидеть все своими глазами? Будет легче», – подумал он, но тут же перед мысленным взором возникли картины из кинофильма «Броненосец Потемкин», и Родик отбросил эту идею.

– Становиться пушечным мясом глупо и безрассудно. Идти с голыми руками против танков в надежде что-то изменить – наивно. И без того нагуляется Иван – достанется и нам, – глядя в зеркало, сказал он сам себе, добрился и потом облился холодным душем, постаравшись вытерпеть как можно дольше.

Автоматически, не чувствуя вкуса пищи, Родик позавтракал, настрого запретил жене и Наташе выходить из дома и, несмотря на ранний час, поехал в офис.

Залитые дождем улицы Москвы были, как и вчера, спокойны, магазины и палатки в основном не работали. Увидев выходящую из дверей большого универсама на Петровско-Разумовской старушку, Родик остановил машину, зашел, купил черного и белого хлеба, пару пакетов молока. Продавцы в непривычно пустом торговом зале были вялые и настороженные, в обсуждение событий не вступали, а только молча отпускали немногочисленный товар… Удивляло отсутствие гаишников, обычно дежуривших на пересечении с Нижней Масловкой. «Наверное, и милиция не знает, что делать, – подумал Родик. – Не удивлюсь, если милицейские начальники все на бюллетене. Я бы на их месте так и поступил».

В офисе все было по-прежнему. Григорий Михайлович сидел в прокуренном кабинете, словно и не выходил из него со вчерашнего дня.

– Что нового? – больше для того, чтобы начать разговор, спросил Родик.

– Ничего…

– А танки тебя не смущают?

– Смущают…

– Это твое правление устроило.

– Ошибаешься…

– А Крючков?

– Я тебе уже сто раз говорил, что к этому ведомству не имею отношения.

– Ладно. Это я так, от нервов и от беспомощности. Хочется что-то предпринять, а что – не знаю. Бешусь и начинаю себя презирать.

– Подожди… Надо уметь держать паузу. Не так все плохо, как кажется.

– Ты что-то знаешь?

– Нет, но распределение сил быстро изменяется. Думаю, что момент для настоящего переворота упущен. Они должны были сегодня ночью захватить ключевые точки, но все, судя по сообщениям, осталось по-прежнему. Даже средства массовой информации работают сами по себе. Промедление для них смертельно. Время играет на Ельцина.

– А что, Ельцин лучше? Он же демагог, позер.

– Для нас лучше, чем он, ничего и никого нет. Он будет строить для себя капитализм, поэтому только его сейчас поддержат Запад и США. Думаю, что бездействие правительства связано с работой Запада. Они их как-то блокировали. По-другому объяснить их нерешительность трудно – присягу и исполнение приказа в армии никто не отменял. Значит, приказов нет.

– Не знаю… Не знаю… Может быть, ты и прав. Я не политик, и вообще что-то в последнее время плохо соображаю, но Ельцин мне очень не нравится. Он весь фальшивый, да еще и пьяница в плохом смысле этого слова.

– А что, у этого слова есть хороший смысл?

– Конечно… Вот Юрка, например. Кстати, где его черти носят? Дома телефон молчит…

– Не знаю… Твой кадр. Его эмоциональность может завести куда угодно.

– Остальные не появлялись?

– Пока нет… Рано… Кстати, банки работают. Во всяком случае, наш. Деньги выдают.

– Я знаю. У меня, правда, никаких банковских потребностей нет. Да и денег на счете кот наплакал. Что будем делать с поездкой в Танзанию?

– Подожди день-два. Сдать билеты все равно не удастся – они апексные. Мне вчера Шабаан звонил. Я ему сказал, что все остается в силе. Рифат заезжал, сообщил, что его радио временно не вещает, а в танзанийском посольстве все выжидают.

– Нет ничего хуже, чем ждать в состоянии неизвестности. Внутри как-то противно, и уверенность в себе теряешь. Это как в последнюю ночь перед защитой диссертации…

– Доброе утро, – поприветствовал, входя в кабинет, Михаил Абрамович.

– Ничего себе «доброе», – сыронизировал Родик. – Танки по Москве разъезжают…

– Согласен – совсем не доброе, – бесцветным голосом отозвался Михаил Абрамович. – Ужас какой-то… Я еще письменный прибор, который вы мне подарили, случайно портфелем задел…

– Разбил, что ли? – перебил Родик. – Все одно к одному. Плохая примета.

– Не разбил, но портфель тяжелый, и боковинки визитницы отвалились. Думаю, что Юра сможет починить…

– Талисманная часть. Логично, если верить в чертовщину. Юре, если появится, не говори об этом. Он и так, вероятно, в дикой панике, – посоветовал Родик. – Если переворот удастся, то письменный прибор тебе больше не понадобится. Хотя, может быть, ты захочешь утопиться, положив его в штаны. А можешь…

– Кончай юродствовать. Не то настроение, – прервал Родика Айзинский. – Предлагаю разбежаться до вечера. Думаю, никто больше не появится.

– Разумно… Я поеду домой, – отозвался Родик. – В поле за ветром не угоняешься.

Дома он завалился на Наташкин диван, прихватив давно валяющийся детектив, но чтение не получалось. Он читал слова, но уследить за сюжетом не мог, постоянно возвращался к началу главы, старался сосредоточиться и вскоре бросил эту затею. Положил раскрытую книгу листами на грудь и, прикрыв глаза, принялся следить в окно за тем, как тяжелые бело-синие облака несутся по небу. Наконец Родик медленно перевел взгляд на комнату и стал изучать трещины в потолочном русте. Мысль переключилась на необходимость проведения ремонта. Вопрос «Что делать?» перестал его волновать. Захотелось отвлечься и развеяться. Телевизор своими балетными изысками его не вдохновлял. «Поставить мультики», – лениво подумал он, остановив взгляд на видеомагнитофоне.

– Наташа! – позвал он.

Где-то на кухне раздавалось звяканье, но на его призыв никто не отозвался.

– Наташа! Наташа! – повторно крикнул Родик.

– Что, папчик? – послышалось наконец в ответ.

– Иди сюда. Мультики посмотрим.

– Мультики надоели, – деланно плаксиво сказала Наташа, входя в комнату.

– А что ты предлагаешь?

– Давай с камнями повозимся.

– Можно. Неси альбомы.

Это занятие отвлекло Родика. Обед же в домашней обстановке навеял приятные мысли о том, что главное в жизни у него, вероятно, есть, и отнять это он никому не позволит. После еды Родик все же поставил какой-то видеофильм и, развалившись в своем любимом кресле, бездумно наблюдал, как американские супермены колотят друг друга, не оставляя на лицах синяков. К концу фильма он задремал. Разбудил его телефонный звонок – первый за весь день. Звонил Юра.

– Ты куда пропал? – спросил Родик, не ответив на приветствие. – Утром собирались в офисе.

– Я не пропал. Сижу дома. Телефон отключил.

– Зачем?

– Так понадежнее. Пусть думают, что меня нет.

– Ты рехнулся…

– Это ты легкомысленный. По радио передают, что стреляют уже около американского посольства.

– Я не слышал. Да и не слушаю. Бессмысленно. Чему быть, того не миновать.

– Говорят, что есть жертвы.

– Это все сплетни. Полагаю, официальную информацию пока никто не дает.

– «Голоса» всегда дают объективную информацию. Они утверждают, что создано мощное сопротивление демократических сил. Что провели социологический опрос, и всего несколько процентов населения поддерживают путч. Значит, будет война. Запад опасается за свои инвестиции.

Поэтому они выступят против Комитета. Ты, кстати, знаешь, что его называют ГКЧП? Почти ЧК. Точно начнется гражданская война…

– Слушай, не паникуй. Все равно мы ничего не можем сделать. Гриша в данном случае совершенно прав. Я не уверен насчет войны. И даже не уверен, что при перемене власти что-то изменится для нас. Куда им деваться? Они же реально мыслящие люди, государственники. Конечно, гайки подзакрутят, но для принципиального разворота нет экономических возможностей. Думаю, что аналитики КГБ уже все рассчитали. Там работают специалисты. Наверняка они и с капиталистами о чем-то договорились, без международных кредитов что-либо начинать бессмысленно. Государственная казна пуста, мы бедны, как «конторские крысы». Не спонтанно же это все. Успокойся и расслабься…

– Меня пугает, что податься некуда. На твоем Урале, похоже, то же самое… А насчет бедности… Именно она доводит до революции и погромов.

– Ленин учил, что революция экспоненциально ослабевает от центра к периферии. Поэтому если реализуется твое карканье, то послезавтра поедем отдыхать на Урал. На всякий случай собирай вещи. О финансах не беспокойся – у меня есть. Гриша тоже какую-то наличку в банке взял, я не стал уточнять. А если там будет, как в Москве, то у нас Таджикистан в запасе имеется. Оттуда можно уехать за границу. Живы будем – не помрем.

– Умеешь ты успокоить… Царскую семью как раз на Урале расстреляли. Мне не звони. Я сам буду связываться.

– А если что-то срочное? Ты лучше не отключай телефон, а просто не подходи к нему без условного сигнала. Я тебе сделаю три звонка, потом положу трубку и перезвоню. Договорились?

– Договорились.

– Повторяю: не паникуй. Своим привет передавай.

Родик вышел на лоджию. Дождь продолжался. Москва с высоты пятнадцатого этажа, пропадая в туманной дымке, не радовала глаз. Стены домов с водяными подтеками, мокрые, разноцветные и разноформенные крыши создавали ощущение беспорядка. Во дворе, старательно обходя лужи, с собакой на поводке двигалась бесформенная фигура в плаще с капюшоном. Собака дергала поводок, фигура совершала резкие шаги, стараясь попасть под кроны тронутых осенней желтизной деревьев. Больше никого не было, и даже просматриваемая в просвете домов улица пустовала.

Не получив никаких положительных эмоций, Родик решил заняться сборкой стенного шкафа, заготовки для которого сделал еще во время работы в институте.