Текст книги "Непокоренные: Избранные произведения"
Автор книги: Борис Горбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Вы обязаны написать о них…
– И я напишу. Теперь уж я знаю, что напишу. Но сейчас… к черту! Кому нужны мои писания, когда там…
– Смотрите! – вдруг закричала Галя. – Петя, Петя упал!
Им видна через окно площадь. Видно, как бегут и ползут по площади через рвы и канавы бойцы. Видно, как над упавшим со знаменем Петей склонился солдат, взял из коченеющих рук знамя и побежал дальше.
– Его Петей звали, – пробормотал Автономов. – Не забыть, ничего не забыть!
– Ну, – говорит Галя. – Теперь и мне пора. – Она смотрит на корреспондента, торопливо шепчет: – Если что случится… скажите Васе: его одного… на всю жизнь… – Она вдруг порывисто целует Автономова и прыгает через окно.
– Я скажу, Галя! – кричит он вслед. И уже себе: – И поцелуй передам. Он ведь не мне. Ему. А я? Я только поверенный чужих дел, чужих страстей, свидетель чужих подвигов. Но я напишу о вас, друзья, вы не сомневайтесь!..
И он продолжает смотреть через окно на площадь.
А на площади кипит бой.
На руках вытаскивают артиллеристы орудия и бесстрашно бьют прямой наводкой по рейхстагу. Вокруг них дым и стон, падают снаряды, а они невозмутимо бьют да бьют.
Какой-то неукротимый танк – № 122 на его башне – выкатился прямо против рейхстага и бьет, бьет. Все горит вокруг него, но он не прекращает огня.
Бегут по площади бойцы на штурм рейхстага.
И многие, не добежав, падают.
В правой руке – винтовка, в левой намертво зажат красный флажок.
– Они не дошли… не водрузили знамя над куполом, – бормочет Автономов, – но это они… мертвые… своими телами проложили дорогу живым… и знамени… Я должен знать их имена!
К окну подходит начальник штаба батальона Ширяев. Он стоит рядом с корреспондентом.
– Отчего вы без блокнота? – спрашивает он. – Почему не записываете?
– Я не буду ничего записывать! – сердито отвечает Автономов. – Я этого не забуду никогда!
Видна площадь перед рейхстагом.
Вот уже близки к рейхстагу передние, самые смелые, самые лихие воины.
Впереди всех, со знаменем в руках, бежит молодой парень.
– Кто это? – спрашивает Автономов.
– Это Пятницкий. Комсомолец.
Пятницкий подбегает к рейхстагу и вдруг, широко раскинув руки, падает.
Он падает у самой первой ступеньки лестницы, ведущей в рейхстаг.
Судорожным движением он рвется вперед – и умирает на первой ступеньке. Знамя лежит рядом с ним.
– Его Пятницким звали, – говорит Автономов. – Я не забуду.
А бой кипит…
И знамя из мертвых рук переходит в руки живых.
Вот оно уже на третьей ступеньке лестницы…
Его хорошо видно и Автономову и всем на площади.
Вот оно уже над железною решеткою у окна полуподвала.
Вот оно врывается в здание вместе с бойцами…
И вот оно вздымается над рейхстагом… не над куполом, – до купола далеко, не доберешься, – весь рейхстаг теперь под огнем немецкой артиллерии, – но над фронтоном первого этажа есть скульптурная группа: женщина с короной в колеснице. И в корону этой женщины грузин Кантария и русский Егоров втыкают древко знамени.
Это видно Васе из его КП в рейхстаге.
И он кричит в трубку:
– Тут какая-то принцесса Турандот. Что? Не знаю. Турандот. Да. Ну, мы ей в корону знамя и воткнули. Всем видно? – И он хохочет.
Это было 30 апреля 1945 года в сумерки.
Развевается знамя.
Горит рейхстаг.
…Дым в рейхстаге…
Сквозь этот дым с трудом пробирается Автономов.
В его руках нет блокнота и нет оружия.
Вокруг него дым, выстрелы, стоны, хрипы.
Каменный Вильгельм в передней зале весь побит осколками.
С любопытством озираясь на все, идет Автономов.
До него вдруг доносится чей-то мощный хохот.
Он слышит голос:
– Значит, принцесса Турандот, Вася? Ну, пускай Турандот!
Автономов с удивлением узнает голос Дорошенко.
Но он в первый раз слышит его смех. Такой веселый, такой оглушительный.
Он находит полковника в дыму и радостно к нему бросается.
Сейчас не похож на себя Дорошенко, таким его журналист никогда еще не видел.
Словно необыкновенным внутренним светом светится он; мрачные глаза сияют. Словно пьян он хмелем боя и победы, и в счастливом опьянении этом словно открылось ему что-то дотоле не известное и высокое.
– Знамя, знамя видели? – крикнул он Автономову, не удивляясь даже тому, что тот здесь – в дыму и неразберихе боя.
– Его всем видно, – ответил журналист.
– А-а! То-то! А они еще тут сидят. Как же. Тут.
– Кто?
– Враги! – Он постучал сапогом в пол. – Тут они еще, в подземелье. – Расхохотался. – А? Каково? Точно слоеный пирог – этот рейхстаг: вон там они, тут – мы, а над нами на втором этаже опять они… И зато на крыше – опять мы.
– Сколько же их там? – показал Автономов в пол.
– Больше тысячи. Я посылал к ним парламентера – пусть сдаются. А они ответили, что их тысяча, а вас, мол, русских, в рейхстаге всего горсточка. Поэтому, дескать, по законам войны должны сдаваться русские.
– Ну?
– Ну, мой парламентер сказал им: не затем я в Берлин пришел, чтоб тут вам сдаваться. Околевайте тогда в подземелье, черт с вами! – Он расхохотался опять. Нет, каково?
– А если они предпримут… вылазку?
– Хорошо-о! Хорошо бы! Мы встретим их. Ведь нас тут действительно горсточка… Но мы в рейхстаге, и наше знамя уже пылает над Берлином, а они… в подземелье, и им – капут. И тут уж никто ничего не сделает. Игра выиграна нами! – Он махнул рукой. – Нет, они уже ничего предпринять не могут. Они – мертвые!
– Вы какой-то странный сегодня… – улыбнулся Автономов. – На себя не похожий.
– Да? Ну не каждый же день человеку выпадает на долю брать рейхстаг. – Он вдруг обнял Автономова за плечи и сказал ликующим шепотом: – Счастливый я. Что смерть? Что жизнь? Что большие и малые невзгоды наши? Их даже не видно с той высоты, на которой наше знамя… и я счастлив, счастлив, да! Что мне, простому русскому человеку, привелось взойти одним из первых на эту высоту!.. На вершину мира…
Новая волна дыма рванулась откуда-то на них.
– Что это? – тревожно спросил журналист.
– Фашисты… Они жгут рейхстаг. Они начали свою историю поджогом рейхстага и в огне кончают ее. Ну и пусть горят! Пусть! Нас-то теперь не выкуришь!..
Он схватил Автономова за плечи, притянул к себе.
– Напиши, Федор Петрович, напиши книгу о нас, о нашем сегодняшнем счастье, о нашей вершине…
– Я напишу… – тихо и очень серьезно ответил Автономов.
Дорошенко посмотрел на него, еще раз тряхнул его руку и исчез в дыму.
– Я напишу! – сказал ему тихо вслед Автономов. – Я должен написать. Потому что я шел с ними, я был здесь, я видел.
…Утро второго мая.
Рассеялся дым.
Стихла канонада.
Ночью капитулировал Берлин.
Из подземелья рейхстага длинной вереницей выходят немцы. Раненые. Изувеченные. Голодные. Одичавшие.
Они медленно бредут из подземелья на свежий воздух.
Наши солдаты беззаботно смотрят им вслед.
И только Вася Селиванов да Галя не видят немцев.
Ничего они сейчас не видят. Они стоят, обняв колонну рейхстага, и Вася ножом высекает на камне имена: «Вася и Галя».
…А на куполе рейхстага горсточка бойцов водружает большое победное знамя.
Вот оно развевается на ветру…
Гордо играет в небе.
Бойцы из ружей салютуют знамени.
Весь мир через несколько часов увидел в своих газетах эту сцену. Ее снимали наши корреспонденты на моих глазах.
Отгремел салют.
Бойцы опустили ружья.
И – наступила тишина.
Тишина победы.
Величественная и простая.
– Тишина-а ка-ка-ая! – удивленно сказал сержант Иван Слюсарев и осмотрелся вокруг.
Лежал под ним Берлин, разрушенный, поверженный и побежденный.
Ржавая пыль струилась от развалин.
– И Россия – там! – сказал светлоусый солдат и повернулся лицом на восток.
И все повернулись туда же.
Пилотки сняли.
– Вздохнут сегодня наши дома-то! – сказал светлоусый. – В первый раз свободно вздохнут… всею грудью…
– Тяжко было…
– Ну, ничего!
– Одолели!..
– Тишина-то ка-ка-ая!.. – снова сказал, удивляясь тишине, Слюсарев.
– А там, за Берлином, Эльба! – сказал грузин Кантария и показал рукою на запад.
И все посмотрели туда.
– Д-да… – отозвался светлоусый. – Франция там… Потом Англия.
– А Италия где же?
– А Италии надо быть там… – показал светлоусый на юг.
– Нет, там Чехия.
– Чехия левей будет… Я хорошо карту помню. Вот так Австрия, так Чехия, так Италия…
– Тишина какая! Хорошо! – снова сказал Слюсарев. – Хорошо-о! Ничего! Живи. Живи, человечество. Живи мирно. Радуйся! – И он помахал в воздухе пилоткой.
…Тихо течет Эльба.
Медленно пересекает ее катер с русскими и американскими офицерами.
На корме сидит Автономов, смотрит в воду.
Катер медленно причаливает к берегу.
Гремит навстречу американский оркестр.
Почетный караул отдает честь русским.
Автономов вместе с другими офицерами садится в машину.
Дорога.
Штаб.
Встреча на Эльбе.
И покуда гремят оркестры, произносятся спичи и со звоном встречаются бокалы, – Автономов бродит среди американских солдат у штаба, всматривается в лица, пытается заговорить.
Много негров среди солдат.
Много парней в очках.
Много фотокорреспондентов.
Мало обветренных и обожженных боем лиц.
Вдруг Автономов сталкивается со знакомым.
Он сразу узнает его. Это Мак Орлан. Американский корреспондент.
Он окликает его.
Американец, чуть-чуть подвыпивший, радостно трясет его руку.
– Хэлло! Гау ду ю ду?
– Вот мы и встретились! – отвечает Автономов. – На Эльбе.
– А? Хорошо? Это второй фронт, а?
– Да. Ничего…
– Ничего? О, это русское «ничего»! – хохочет Мак Орлан. – Нет, это хорошо. Это грандиозно! Мы, американцы, как всегда, пришли вовремя. И выиграли войну.
– Вы выиграли?
– О, с вашей помощью, разумеется. Вы немного помогли нам, да. Я признаю. Вы хорошо удержались. Но, – он лукаво сощурился, – но мы высадились в Нормандии, и – блицудар – и Гитлера нет. А? Что вы теперь скажете?
– Я? А я ничего не скажу…
Они идут по городку, запруженному американской техникой и войсками.
– Это наши танки, – говорит Мак Орлан. – Хорошо?
– Ничего. Хорошие танки.
– Они так испугали Гитлера, что он убежал.
Они подходят к огромному, похожему на крепость, танку.
Танк лоснится новенькой краской.
– Хорошая машина, – говорит Автономов. – Сколько у нее на боевом счету?
– Простите?
– Ну, сколько она уничтожила немцев, батарей, дотов?
– А-а! Понимаю! – просиял Мак Орлан. – Корреспондент всегда корреспондент. Сейчас я узнаю.
Он быстро спрашивает по-английски офицера, который стоит у танка и курит трубку, потом смущенно поворачивается к Автономову и говорит:
– Нет, этот танк не участвовал еще в бою.
– А тот?
– И тот тоже…
– А! Ну да! – чуть приметно усмехается Автономов. – Впрочем, я так и думал.
– Да, но мы прошли от Ла-Манша до Эльбы! – взволновался Мак Орлан. – И мы принудили Гитлера капитулировать. Это мы выиграли войну… Это есть факт.
– А зачем нам спорить? – лениво возразил Автономов. – Подарите мне… ну, три часа, и все станет ясно.
– Три часа?
– Да. Покатайтесь со мною три часа. Только всего. Идет?
– Идет! – неуверенно сказал Мак Орлан. – Интересно, что вы мне докажете за эти три часа.
…И вот они катят на комфортабельной машине по немецким дорогам.
– Ведь это здесь шли американцы к Эльбе? – вежливо спрашивает Автономов.
– О да! Здесь шел генерал Брэдли.
– Какая красивая дорога!
– Что?
– Прелестная дорога, говорю. Смотрите, какой чудесный пейзаж!
Действительно, идиллически-мирная картина развертывается перед ними.
Хорошая, ровная дорога.
Чистые, целые домики.
Ни воронки на земле.
Ни трупа у дороги.
Ни разбитых машин на шоссе.
– Вам не нравится этот пейзаж? – спрашивает Автономов у своего спутника. – А я давно не видел таких мирных дорог и полей. Хорошо!
– Ничего! – отвечает ему в тон Мак Орлан.
Они пересекают на катере Эльбу.
И попадают на другой берег ее, на тот берег, куда вышли русские.
У самого берега – столпотворение разбитых немецких машин.
Трупы.
Следы жестокого боя.
Брошенные немцами чемоданы, каски, куртки.
Так разителен контраст, что Мак Орлан растерянно останавливается, но неумолимо-вежливый Автономов уже приглашает его в машину.
И они катят по дороге, которой шли к Эльбе русские.
Ничего не говорит Автономов. Каменное у него сейчас лицо.
Зато дорога сама говорит за себя.
Воронки. Ямы.
Надолбы. Разбитые баррикады. Отшвырнутые прочь рогатки, ежи, ловушки.
Трупы.
Солдатские могилы с красными звездочками на крестах.
Сгоревшие танки.
Подбитые немецкие орудия.
Опять воронки.
Следы жестоких боев.
– Этой дорогой шли к победе мы, русские! – говорит наконец Автономов. – Мы можем с вами проехать сотни и тысячи километров, и вы увидите то же. От Волги до Берлина.
Он остановил машину.
– От Волги до Берлина, – повторяет он. – Какой гигантский путь! На этом пути мы и похоронили немецкую армию. Вам, мистер Мак Орлан, уже выпало счастье просто маршировать к Эльбе. Убитые нами фашисты не могли преградить вам путь! – Он обвел широким жестом дорогу и закончил: – Как видите, нам не о чем спорить!
– Д-да… – сказал, пожимая плечами, Мак Орлан. – Это выглядит… убедительно. Вы принесли на алтарь победы свою кровь, мы – свои доллары. Но, – усмехнулся он вдруг, – кровь…
– Забывается?
– Кровь… не котируется. А доллар! – убежденно: – И победу в войне и победу в мире решает доллар. Мы благодарны вам за кровь, – сказал он, поклонившись Автономову, – но теперь… теперь дайте дорогу доллару. Иначе погибнет мир.
Автономов посмотрел на него и тоже усмехнулся.
– А вы думаете, что мы принесли в войну только кровь?
– Что же еще?
– Еще? Еще дух. Русский дух. Свободный, смелый, честный, демократический. Народы мира узнали теперь, что такое советский дух и что такое человек, когда он свободен от власти доллара…
– Но побеждает не дух, а доллар! – закричал Мак Орлан.
– Не думаю…
– О! – задыхаясь от ярости, закричал Мак Орлан. – Наш спор еще не кончен. Посмотрим, мистер Автономов! Посмотрим!
– Посмотрим! – тихо ответил Автономов.
Мак Орлан вскочил в машину и повернул назад.
– Гуд бай, мистер Автономов! – крикнул он с вызовом.
– До свидания! – отозвался Автономов.
…Он стоит на дороге у деревушки и смотрит Мак Орлану вслед.
– Посмотрим! – тихо произносит он и идет к машине, виднеющейся впереди.
Здесь штаб дивизии Дорошенко, и первый, кого встречает у машины Автономов, – Вася Селиванов.
Вася чем-то встревожен.
– Что случилось, Вася? – спрашивает Автономов.
– Дорошенко…
– Что Дорошенко?
– Он нашел своего сына.
– Нашел? Где же?
– В какой-то немецкой экспериментальной клинике, будь они прокляты!
– Ну и?..
– Он хочет похоронить его на славянской земле. Нам разрешили… Да заводи ты, черт!
Застучал мотор.
– Поехали! – крикнул Вася, вскакивая в машину.
…Медленно плывет по дороге автомобиль Дорошенко.
Полковник сидит рядом с Савкой Панченко и держит на руках мертвого сына.
Он сидит прямо и недвижимо. И лицо его словно окаменело.
А мимо него все проходят и проходят толпы освобожденных людей. Теперь они идут к Эльбе – путь на запад, открытый Красной Армией.
Идут французы…
Англичане…
Бельгийцы… Голландцы… Датчане…
Американские солдаты.
Бурлит людской водоворот на дороге.
Кричат на всех языках мира люди:
– Спасибо! Спасибо за свободу! – и подбрасывают шляпы в воздух.
И на фоне этого ликующего человечества, на крупных планах Дорошенко с ребенком на руках, на фоне военной дороги и послевоенного мира звучит голос невидимого нам Автономова:
– Люди! Я рассказал вам эту простую повесть о друге моем Игнате Дорошенко и о его товарищах. О том, что они сделали для вас, и о том, почему они это сделали.
Когда Гитлер напал на вас, люди, они без колебания оставили свои хаты, простились со своими семьями и пошли драться и умирать за вас, люди, за ваш покой и счастье.
Враг разорил их дома, уничтожил их семьи, замучил их детей. Но не во имя мести и не ради крови за кровь, а во имя справедливости и мира на земле пошли мои товарищи на смертный бой – и победили.
И они освободили вас, люди Польши, люди Чехословакии, Югославии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Германии, узники Европы, солдаты Англии и Соединенных Штатов. Ради вашей свободы и вашего счастья пролили они свою кровь – и не пожалели об этом.
Забудете ли вы это, люди?
Забудете ли вы?
Дадите ли вы снова врагам человечества увлечь вас на кровавые войны или твердо скажете поджигателям: нет! Нет, так не будет!
Судьба мира сейчас в ваших руках, люди!
Чтобы напомнить вам об этом, я и рассказал вам эту простую повесть о моем друге Игнате Дорошенко и его товарищах. О том, что они сделали для вас и почему они это сделали.
1955
ВОЕННЫЕ ОЧЕРКИ И ФРОНТОВЫЕ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ
О СИЛЕ ПРИМЕРА, О БОЕВОЙ ДРУЖБЕ
1. ПОЦЕЛУЙ
Даже в самом горячем бою может случиться заминка, даже у самого храброго человека может при этом дрогнуть сердце. Кому-то показалось, что заскрипела, разладилась машина боя, нарушился темп и ритм; кому-то померещилось: окружают. И кто-то, бедный душою, уже нервно закричал:
– Где же наши комиссары? Бросили?
Тогда-то и раздался спокойный, веселый голос:
– Комиссар здесь.
Негромкий был голос, а услышали все.
В самой гуще боя, среди наступающих взводов, как всегда спокойный, как всегда улыбающийся, шел худощавый, невысокого роста человек в каске, всем в полку родной и знакомый, – батальонный комиссар Панькин.
И храбрым стало стыдно за минутную дрожь сердца, и нервным стало спокойно, а всем весело и легко. И какой-то огромный черный боец, не сдержавшись, подбежал к комиссару и крикнул, радостных слез не вытирая с лица:
– Эх, комиссар! Не чувствительный я человек, а все-таки… дай я тебя от всего сердца поцелую.
Он облапил Панькина и громко расцеловал его, как целует отца или кровного брата. А потом поднял над головой винтовку и закричал так, чтобы его слышали все, все бойцы на поле боя:
– Комиссар с нами!
И люди пошли в штыки.
2. РАССКАЗ О НЕИЗВЕСТНОМ ГЕРОЕ
«Вот и смерть», – просто подумал капитан Поддубный.
Он оглянулся: со всех сторон ползли на него враги. Их было много, он один. Последний патрон оставался в пистолете. Для врагов? Для себя?
«А смерть придет, помирать будем!» – вспомнил он обычную армейскую шутку. Но умирать не хотелось. Драться! Драться!
Он опять оглянулся. Один? Откуда появились эти двое в касках с красными звездами? В одном из них он узнал своего лейтенанта-артиллериста. Боец был незнаком.
– Отходите! – хрипло закричал лейтенант. – Отходите, товарищ капитан! Мы вас прикроем. – И, видя, что капитан колеблется, закричал совсем уже нетерпеливо: – Отходите же! Ну!
Лейтенант и боец стали прикрывать отход старшего начальника. Они защищали его своими телами и своим огнем. Это продолжалось долго, сколько – никто не помнит. Время в бою имеет свой счет. Они измеряли время количеством расстрелянных патронов. Патроны иссякнут, и время прекратит свой бег. Капитан Поддубный был уже вне опасности.
– Ну, вот, – слабо улыбнулся лейтенант, – выручили начальника.
Теперь их осталось двое: лейтенант и боец. Лейтенант был артиллерист, боец – пехотинец. Они не знали друг друга.
Пехотинец посмотрел на лейтенанта и тихо сказал:
– Отходите, товарищ лейтенант. Я вас прикрою. – И, видя, что тот колеблется, закричал уже нетерпеливо: – Отходите же! Ну!
Действовал тот же закон боя: боец охранял жизнь командира. Лейтенант подчинился. Теперь отходил он, боец прикрывал его своим телом и своим огнем. Лейтенант отползал медленно; он видел, как дерется незнакомый ему пехотинец. Вот он упал. Подымается? Лейтенант подождал немного. Боец не поднимался.
– Прощай! – прошептал лейтенант. – Прощай, дорогой ты человек!
Он вспомнил, что так и не успел узнать его имя. В бою было некогда спрашивать, теперь поздно.
Так и осталось неизвестным имя героя. Он вынырнул из хаоса боя, чтоб выполнить свой долг – спасти жизнь командиру, и так же незаметно ушел из боя и из жизни, скромный, безвестный парень в серой армейской шинели с малиновыми петлицами.
3. СЧЕТ АРТАШЕСА АКОПЯНА
Он лежал чуть пониже гребня высотки, во ржи, и смотрел в бинокль; видна была река, и синий лес, и желтоватые дымки над лесом – дымки разрывов. Нам сказали, что это и есть Арташес Акопян, знаменитый снайпер. Мы легли рядом.
Еще в первых боях, в Карпатах, обнаружился снайперский талант Арташеса. Было это так: через оптический прицел Акопян увидел, как далеко от него, за девятьсот метров, на холме стоит толстый и, должно быть, важный офицер и размахивает рукой, словно дирижирует батареями. Арташесу показалось, что это рука толстого офицера посылает снаряды на Арташеса и его товарищей. Он услышал, как разорвался рядом снаряд, как застонал раненый товарищ. В нем вскипело сердце, горячее кавказское сердце. Но прицеливался он спокойно и тщательно, точно в тире. Через оптический прицел он увидел, как упал, разметав руки, толстый офицер.
– Есть, – сказал про себя Арташес. – Первый!
Так начался счет Арташеса Акопяна, беспощадный кровавый счет.
Бинокль, чтоб увидеть врага, винтовка, чтоб врага поразить, – вот все, что нужно Арташесу. Он выбирает только самые важные, самые ненавистные цели: офицеров, пулеметчиков, прислугу у орудий. После выстрела он долго смотрит сквозь оптический прицел: подымется гад или нет? Убедившись, что враг убит, он ищет новой цели.
И шепчет про себя:
– Пятнадцатый – есть.
4. ЦЕНА ЖИЗНИ КОНЧЕВА
Шестая батарея не хотела умолкать. Из всего артиллерийского расчета уцелели один младший лейтенант Кончев и одно орудие. Но пока жив Кончев, жива и батарея. Кончев сам подносил снаряды, сам наводил орудие, сам стрелял. Его орудие гремело, било по врагу. Шестая батарея не хотела умолкать.
Немцы обрушили на упрямое орудие всю ярость своей атаки. Они лезли вперед и, скорчившись, падали, сраженные снарядами Кончева. Так продолжалось долго, до тех пор, пока не кончились снаряды. Орудие умолкло. Наступила тишина, а затем злорадный, яростный рев немцев прокатился над лесом.
Но шестая батарея не хотела умолкать. Еще есть у Кончева «карманная артиллерия» – гранаты. Кончев стал их швырять одну за другой на головы наступающих, пока все гранаты не кончились.
Но и тогда не умолк, не сдался Кончев. Есть пистолет у него. Он прижался к еще горячему стволу орудия и, прикрываясь им, стал расстреливать наступающих. А когда патроны кончились, он повернул пистолет дулом к себе – нет, нет, не затем, чтобы застрелиться, а затем, чтобы броситься врукопашную и бить врага рукояткой пистолета, кулаками, рвать зубами…
Горы вражеских трупов валялись подле разбитых орудий шестой батареи. Горы трупов – цена одной жизни младшего лейтенанта Кончева.
5. СЛУЧАЙ С БАРИТОНОМ
Четыре музыканта из части майора Юхновца – баритоны Лысак и Соломко и трубачи Пейсах и Бондаренко – сидели на перекрестке дорог и рассуждали о том, как лучше пройти к деревне Г. – рожью или орешником.
Вдруг на дороге показалась большая машина. Баритон Лысак вгляделся и заметил на правом крыле ее человека в черной каске, не похожей на каски наших бойцов.
Музыканты, однако, не убежали. Они только спрятались, баритоны – в рожь, трубачи – в орешник. И приготовили гранаты к бою. Немцы заметили их.
– Хальт! Хальт! Дерзки! – сердито закричал офицер, но больше уже ничего не мог крикнуть.
Гранаты наших музыкантов разбили машину, четыре винтовки выстрелили вдогонку удирающим немцам.
А потом… а потом, как положено, музыканты стали преследовать отступающего врага. За скирдой соломы нашли убитого офицера, в орешнике раненого. Остальных перехватила наша разведка.
Теперь в части майора Юхновца говорят, что у наших музыкантов и «труба стреляет».
6. СОВРЕМЕННИКИ
Так никто и не понял, как попали эти три хлопчика на минометную батарею лейтенанта Пугача. Вдруг возникли они у орудий, босоногие, вихрастые и все до одного курносые, возникли в самый разгар боя, когда вокруг с треском рушились деревья и от грохота своих и вражьих орудий глохли уши.
Самое странное было в том, что хлопчики притащили с собой ящики боеприпасов.
– Мы вам помогаем, дяденька, – робко объяснил старший из них, словно боялся, что лейтенант их тотчас прогонит.
Но лейтенант так обрадовался боеприпасам, что ни поблагодарить, ни выругать не успел.
Хлопчики скрылись.
Они появились на батарее через полчаса и опять притащили боеприпасы. Кое-кто видел, как ползли они под огнем по лощине, верткие и бесстрашные, точно воробьи на баррикаде.
Их встретили теперь как старых знакомых. Лейтенант обрадованно закричал:
– А! Подносчики пришли!
– Мы помогаем, дяденька, – начал оправдываться старший, но по веселым лицам минометчиков понял, что ругать их не будут, а еще поблагодарят.
– Мы еще носить будем! – захлебываясь от счастья, закричали все три хлопчика и опрометью бросились назад, к роте боепитания.
Бой закончился блистательным разгромом немцев. Батарея лейтенанта Пугача ушла дальше.
Грустными, завистливыми взглядами провожали дяденек-минометчиков три хлопчика с хутора Мовчаны, современники Великой Отечественной войны.
1941 г., июль
