Текст книги "Горный поход"

Автор книги: Борис Горбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

УДАРНЫЕ ВЗВОДЫ

1

Чтобы заслужить взводу высокое звание ударного, нужно многое.

Нужно иметь высокую дисциплину, крепкое политико-моральное состояние, отлично выполнять тактические задания, стрельбы.

Нужно, чтобы каждый боец взвода был действительным ударником.

Словом, ударный взвод – это взвод «на сто», «на большой палец», «на-ять», «на сто богов», взвод, которым гордится рота, которому смело доверяют выполнение самых ответственных задач, который ставят в пример.

* * *

Взвод Дремова.

– Злые пулеметчики, – как говорят они о себе.

Командир взвода – Дремов, высокий, большерукий, длинноногий, улыбка во все широкое, крупное лицо. Первый год командует взводом. Рубаха его, как и у бойцов, выпрела от пота, кое-где порвалась; он наскоро починил ее, и все же она трещит на его большом, широком туловище.

– Наш командир – боевой, – говорят о нем «злые пулеметчики». – Он сам гору свернет, а не то что…

И ребята во взводе – один к одному.

– Дюжие ребята, – восхищается Дремов, – любой из них возьмет пулемет в руки, как игрушку, машина дрожит.

В первые дни марша во взводе случилось несчастье: двое бойцов заболели. Всполошился взвод. Пошел галдеж.

– Это оттого, что воду без дисциплины пили.

– Говорят им, а они не слушаются. Вот и вышло.

Тогда родился лозунг: «Беречь здоровье взвода». Пей меньше воды, слушай, что тебе говорят.

«Водное соревнование» охватило весь взвод. Ревностно смотрели друг за другом. Пересохла у Черскова глотка – за весь марш один раз только и напился. Пить охота, губы трескаются, но… договор.

– Дойду, – уныло бубнит Черсков и идет мимо перебегающих дорогу холодных ручейков.

Больше больных не было. Но уже другое волновало взвод. На тропе свалилась в обрыв лошадь.

– У нас во взводе, наша лошадь, да позор нам на веки вечные!

– Коноводов к ответу!

Пришли коноводы, хмурые, виноватые:

– Наша вина!

– Наша вина, – сказали они всему взводу и добавили: – Больше не будет.

– Нехай гады будем, ежели хоть одну лошадь в обрыв.

И между коноводами закипело соревнование. С тех пор всякий раз на привалах веселый коновод Кут (его шутками весь взвод весел) подходит к Дремову и спрашивает невинным, смиренным голосом.

– Так як там, товарищ командир, як мы, коноводы, нащет пунктика?

Дремов уже знает, о каком пунктике речь.

– Выполняйте покуда, – отвечает он строго, – а там посмотрим.

Кут солидно кивает головой.

– Так, так… Это чего говорить! – Потом хитро прищуривается: – Хотел я, товарищ командир, спросить: дюже мне горы личат (нравятся). Я с жинкой сюда на повторение приеду к вам во взвод. Конь, я и жинка – возьмете?

Повеселиться любил взвод. Да и сам Дремов иногда на привалах брал гармонь и затевал танцы.

Дремов беспартийный, но политработа у него во взводе хорошо поставлена. Беспартийные командиры еще подчас стесняются давать, скажем, заказ взводному парторганизатору, коммунистам.

– Как же, – рассуждают некоторые, – как же я буду давать указания партийному активу, коли я сам беспартийный?

Дремов рассуждает иначе:

«Я отвечаю за взвод. У меня во взводе такая великолепная сила – коммунисты. Да не привлечь эту силу – преступление!»

И именно потому, что Дремов беспартийный, нужна была ему помощь взводного партийного организатора.

Таким во взводе был отделком Авдожян.

В борьбе за звание ударного ему принадлежит одно из первых мест. Это он все учинил: пронизал марши, привалы крепкими политическими лозунгами, организовал коммунистов взвода так, что они были образцом для беспартийных, выдвинул клич: «Добьемся звания ударников».

И сам был отличным примером.

* * *

Нет… Действительно, этот взвод был достоин звания ударного. Как заботились здесь об оружии! Придя ночью после утомительного перехода, в темноте или у тихих костров чуть ли не ощупью чистили свое боевое оружие.

Как действовали в бою! Вот в мокрые дни под Горджоми пулеметное отделение (не полное) должно было переправиться через бурный поток. Полез отделком первый, попробовал: несет вода. Бойцам перейти можно, а пулемет? Не перекинешь.

Тяжелый. Снесет водой.

Не долго думали бойцы. Быстро разобрали пулемет и вчетвером перенесли его по частям, собрали, приготовили к стрельбе, и вот готово: сунься враг.

«Отсюда у меня начали мысли накопляться, – пишет в газету красноармеец дремовского взвода Миленко, – могу я горы преодолевать? Могу. А раз я могу их преодолевать, то могу ли я быть ударником? И весь взвод? Взвод все свои задачи исполнил. Дисциплина у нас – во! Ни одного взыскания за весь поход. Так ударные мы или нет?»

Эти мысли «накоплялись» у многих.

Помимо бесед во взводе отделенные командиры провели разговор по душам с бойцами.

– Это не чихнуть, заслужить звание ударников, – говорили они. – Беретесь?

Взводпарторг беседовал с коммунистами и комсомольцами. Зашумела взводная газета, зашумели все бойцы.

После каждого занятия во взводе подводились итоги соцсоревнования, отличали лучших, вскрывали недочеты и прикидывали: ударные мы или еще нет?

Наводчик Лубаш ползком один перетаскивает станковый пулемет на новую позицию.

Подносчик патронов Самойлов ползком – фуражка с патронами в зубах – доставляет патроны к пулемету.

Об этих геройских образцах парторг уже сообщает взводу, и вот Новосельцев, Дуранов следуют примеру Самойлова, показывают образцовую маскировку.

Отделенный командир Стародубцев, преследуя противника, на ходу расстреливал его из станкового пулемета.

Наблюдатель Минаков (партиец) над обрывами лазал по кошачьим тропам, находил путь взводу, уверенно вел вьюки и в то же время не прекращал наблюдения за противником.

Взводу часто приходилось действовать в качестве прикомандированного к другой роте. Первое время оставались без обеда, не подвозили из роты, тогда Миленко и другие под руководством помкомвзвода Мироненко сами стали готовить товарищам обед.

– Чем мы не повара, хотя и пулеметчики?

Взвод получил звание ударного.

И с честью донес его до конца похода.

2

Комахидзе совсем не похож на Дремова. Комахидзе – среднего роста, стройный, спокойный, даже немного тихий. Всегда отлично и даже чуть щеголевато подогнано на нем снаряжение. Он уже не первый год в армии.

И не первый год командует взводом. Член партии.

Это его синий взвод разбил во встречном бою нашу разведку. Это его взвод отлично прикрывал ночной отход под Намниауром, устроил засаду и дал крепкую сдачу шедшему по пятам противнику.

С первых же дней марша во взводе выделилось два отделения. Одним командовал Ключко, другим – Косаков, оба коммунисты. Оба из полкшколы, оба отличные стрелки.

Только Ключко высокий, а Косаков совсем маленький, коренастый. Высокий Ключко на правом фланге (первое отделение), маленький Косаков на левом (четвертое отделение).

Началось между ними соревнование. Оба отделения оказались ударными.

Тогда командир взвода обратил внимание отстающих отделений:

– Что же вы, товарищи? Вот вам пример.

Третье отделение подтянулось быстро, тоже получило звание ударного. Очередь была за вторым. Сюда было брошено все внимание. Весь взвод стал заботиться о втором отделении.

Первого августа, в международный красный, антимилитаристический день, взвод пошел в разведку.

По всему берегу Куры расставил командир взвода неподвижные наблюдательные посты. Они зорко всматривались в горы, подступавшие прямо к берегу.

Вот неосторожный боец противника приподнялся. В его руке лопата.

– Ага… Так… Так… Окоп роют…

И уже на нашем наблюдательном пункте факт этот и место это отмечены.

Пригнувшись до пояса, идет Нефедченко. Он секретарь ротной комсомольской ячейки, помогает комвзводу в политработе, один из застрельщиков борьбы за звание ударного.

Сегодня он связной, собирает сведения от бойцов, быстро и скрытно доставляет их командиру. Он знает, что на взвод возложена нелегкая задача: дать в штаб полную картину расположения противника. Чем точнее картина, тем меньше жертв будет при переправе.

Нефедченко быстро и скрытно идет от поста к посту, пригнувшись бежит в будку к командиру взвода.

К полудню штаб получил от взвода точную картину. Словно раскрыл взвод, перелистал, как страницы, горы – заглянул в нутро.

– Отлично! – воскликнул начальник штаба. – Молодцы!

Взвод Комахидзе стал называться ударным взводом имени Первого августа.

3

Иначе было во взводе грузинской роты.

Командир взвода Манагадзе, отличный, опытный и немолодой командир. Собственно, он командир роты. Но на походе командует взводом.

Стройный, настоящий грузинский стан. С легкой горбинкой нос. Лихие усики. Резкий командный голос. Именно такими рисуют командиров. Вот, скажем, Казарян – тоже отличный командир, но у него нет ни этой выправки, ни этого властного голоса.

Когда Манагадзе подает команду, то боец физически ощущает, что его сразу сковал этот волевой приказ, подбросил, заставил делать так, а не иначе.

И вот в этом дисциплинированном, безупречном в строевом отношении взводе вдруг позорный, нетерпимый, обидный прорыв.

За какие-нибудь два дня семь человек совершили проступки.

Весь взвод был поставлен на ноги.

– Партийцы и комсомольцы, покажите образцовую примерность, – потребовал Манагадзе, сам член партии.

Перед каждым учением он подробно стал инструктировать младших командиров. После каждого боя проводить с бойцами разбор, отмечая все достижения и ошибки.

И перелом начался.

Двадцать три бойца получили благодарность за отличную работу. Два отделения стали целиком партийно-комсомольскими, за горный поход в партию и в комсомол вступило восемнадцать человек.

Все чаще и чаще стали отмечать на полковых разборах взвод Манагадзе. То он отлично действовал в наступлении, то удачно прикрывал отход.

И самое главное: за 25 дней взвод не имел ни одного дисциплинарного проступка.

Из прорыва взвод вышел, получив звание ударного.

УДАРНИК САРКИСЯН

Саркисян долго убеждал доктора, что он ничуть не болен и вполне дойдет до конца похода.

Все же ему пришлось дня три поваляться, после чего он ко всеобщему удивлению появился в роте.

– Ты же больной, Саркисян! – закричали ему ребята.

– Ударники не болеют, – гордо ответил Саркисян, подмигнул, рассмеялся, встал в строй.

* * *

– Где твоя родина, Саркисян?

Нет у Саркисяна родины. Не помнит он ее. Плечами пожимает. Турецкий Карс – вот где родился Саркисян. Но разве Турция, где есть хозяева и полицейские, разве это ему родина?

Что знает он о Турции, ударник Саркисян? Знает, что там живут турки, курды, грузины и что все они раньше по наущению султана резали иногда армян. А Саркисян как раз армянин.

– Ну, меня б не зарезали б, – сверкает он глазами. – Я бы им показал…

Нет, Турция ему не родина. СССР – да, это его отечество. Здесь он научился делу. У него хорошая специальность.

Он ею немного хвастается перед товарищами колхозниками:

– Я рабочий. Слесарь я. Всю механику понимаю, – говорит он гордо. – Про-ле-та-ри-ат.

Саркисяна все так и называют «ударник Саркисян» или, как выговаривают кубанцы, «вдарник».

«Вдарник Саркисян» – крепкий, плотный, черный, глаза у него огромные, яркие, сочные. Когда говорит, а говорит он всегда громко, глаза его подмигивают, лицо дрожит всеми жилками, смеется.

К тактическим занятиям у Саркисяна особый интерес. Он переживает каждое учение, как настоящий бой.

Вот он маскируется, плотно прижимается телом к земле, даже дыхание затаивает, только глаза блестят.

Вот он бросается в атаку.

– Ура-а! – клокочет в нем яростное и последнее. После этого «ура» – только штык.

Но ни разу он не сделал глупости из-за азарта. Он просто темпераментный парень. Я хотел бы в грядущей войне быть с ним в одном взводе.

Саркисяна любит вся рота.

За что? За неудержимую его веселость, неутомимость, всегдашнее желание помочь товарищу. Командиры любят его за его крепкую дисциплинированность, исполнительность, беззаветную преданность армии и опять за ту же веселость. Веселость! Это можно как следует оценить только на трудном походе. Веселый «вдарник» – лучший помощник командира. Улыбайся же, Саркисян! Гляди веселее!

ИСАКОВ

Два документа:

«Младшего командира Исакова за систематическое халатное отношение к боевой подготовке и недисциплинированность исключить из рядов ВКП(б)» – первый документ.

«Младшего командира Исакова за самоотверженную и инициативную работу на походе наградить ста рублями» – второй документ.

Между ними – полгода.

Что произошло?

Зимой об Исакове говорил весь полк. Писали в газете: «Требуем наконец исключения Исакова из партии». Кричали в батарее: «Исаков позорит всех нас». Об Исакове говорили на каждом собрании: всякий раз, когда Исаков бывал дежурным по артдивизиону, его заставали спящим на посту.

Будили, встряхивали, он смущенно просыпался, но на следующем дежурстве снова спал.

Сон на посту! Да есть ли тяжелее преступление в армии?

У Исакова были и другие проступки: и халатность, и недисциплинированность, и пререкания.

Одним словом, Исакова исключили из партии. С собрания он ушел согбенный, осунувшийся, пришибленный.

О чем он думал, неизвестно. Может быть, увидел глубину своего падения. Может быть, задумался над тем, как же ему быть теперь: ведь беспартийный он, исключенный, как же в глаза братве смотреть?

И тогда ли или позднее, но, очевидно, Исаков что-то крепко про себя решил.

Мы говорили с ним в начале похода.

– Как, – спросил я, – восстанавливаться будешь?

– Посмотрим, – пожал он плечами и нахмурился.

На походе скоро об Исакове услышал весь полк.

Комдив отметил его на разборе. Газета написала о нем. В приказе по армии его наградили ста рублями.

Орудие Исакова – лучшее в батарее. Лошади Исакова – исправные лошади. Работает Исаков, не зная ни отдыха, ни сна, не уставая.

Во встречном бою под Цнисом Исаков особенно отличился. Он ехал с орудием, приданным к походной заставе, противник обстрелял их.

Не дожидаясь указаний, с молниеносной быстротой изготовил Исаков орудие к бою и, открыв по синим убийственный огонь, заставил их замолчать.

В знаменитую ночь на тропе он проявил себя героем: отдавал спокойно распоряжения, спасал лошадей от падения, нашел место для них на ночь, сам не сомкнул глаз.

Недавно он подошел ко мне и спросил смущенно:

– Ну как там, в партию подавать?

ПОЛИТРУК МУХИН

У помполита[10]10
  Помполит – помкомандира роты по политической части.


[Закрыть] пулеметной роты Мухина лошадь широкозадая, гнедая, вялая, и имя ей – Марс.

В полку острили: политрук летит на Марсе. Он ехал впереди своей роты, застенчиво улыбающийся, всегда чем-то обрадованный: в самом деле словно витал мыслями на Марсе.

Но мысли его на земле.

Самые прозаические мысли:

«Белимов и Макарьев совершили тяжелое воинское преступление: не исполнили приказания. Дисциплина, значит, качнулась. Надо поговорить с ними.

Вышла ли газета во втором взводе? Сколько у нас неколхозников? Дорога какая хреновая. Устанут ребята. Дождь. Надо, как придем, костер мировой разжечь. – По ассоциации начинает напевать: – „Мировой пожар раздуем“, – и сразу обрывает пение. – Как там с обедом? Не застряли кухни?..» – торопливо поворачивает лошадь и едет выяснять, где кухни.

А что стихи товарищ помполит пишет, так это он и сам не отрицает. Пишет. Стихи. Но какие?

Стихи его пользуются необычайной для поэтов популярностью. С ними бросаются в атаку бойцы; огнем, штыком и мухинскими стихами встречают противника.

Они очень короткие – две строки.

Вот летит свой самолет. И по роте вслед ему летит лозунг помполита:

 
Руку – воздушному товарищу,
Гроб – воздушному врагу.
 

А вот летит чужой самолет.

 
Для чужого самолета
Воздух должен стать могилой.
 

Пулеметчикам помполит передает по телефону:

 
Чтобы враг упорный пал,
Огневой создайте шквал.
 

И лозунги эти, немного необычные, создают подъем: крылатые, они летят из уст в уста. Они становятся громовыми, ибо их кричит вся рота.

Мухин не витал на Марсе.

Он даже из роты редко когда уходил. То проводил занятия, инструктаж, беседы; то, лежа на животе, вместе со своей редакцией выпускал газеты; то шел на кухню узнать, готовится ли бойцам обед; то просто сидел и по душам беседовал с красноармейцами.

Иногда он уходил к себе в палатку и там лежал, мечтательно устремив глаза вверх. Может быть, сочинял лозунги, может быть, вспоминал свою недолгую и в общем простую жизнь: московскую пекарню, где был пекарем, тяжелый этот, пригибающий спину труд, армию, воспитавшую из него коммуниста и политрука.

Часто он сидел и разбирал книжки. Он умел и любил учиться. Было в нем какое-то уважение к книге, к газете, к печатному документу. У него всегда с собой масса вырезок. А когда шли в поход, он предусмотрительно подобрал себе целую библиотечку, руководствуясь указанными в плане темами.

Так, оказывалось, что, когда прорабатывали службу заграждений, у него у одного были нужные материалы.

Он любил говорить. Говорил цветисто, высокопарно и длинно. Голос у него застенчивый, мягкий, вкрадчивый.

Вот он едет на своем любимом Марсе, как всегда чем-то обрадованный: должно быть, пулеметчики хорошо действовали или лозунг отличный придумал.

МЛАДШИЙ КОМАНДИР

1

Биография младшего командира проста: она начинается в веселой теплушке.

До теплушки – колхозная степь, станица на пригорке, унавоженные соломой и конским следом жирные кубанские дороги.

Биография начинается в теплушке, где встречаются земляки, одностаничники, ранее не знавшие друг друга.

Широко распахнута дверь теплушки, льются в нее запахи чужой земли; не станица, а мир раскрывается перед жадными глазами станичника, и плывет по этому миру на лунных волнах душная и веселая, свойская теплушка.

Биография продолжается в полку, куда прибыли призывники. У биографии снимают степную, спутанную гриву волос, биографию моют, одевают в военный костюм, учат грамоте, строю; перед ней раскрывают широкий горизонт и показывают пружины, которые двигают людьми, странами и событиями.

Растет, растет вчерашний станичник. У него кости хрустят от роста.

Он скоро вызовет на соревнование одностаничника.

– А ну, кто скорей хитрую военную и политическую механику одолеет?

Он скоро напишет письмо в колхоз и колхоз свой на соревнование вызовет. А если он неколхозник, так пошлет семье наказ: идти в колхоз, а «сестре батька не слушать, потому что старое старится, а молодому по-молодому жить надо».

Он скоро остановит разбушевавшегося из-за миски борща товарища и хмуро и строго скажет:

– А матюгаться нечего. Ты боец рабоче-крестьянской, – и добавит внушительно: – Товарищ!

Он станет в свободные вечера постоянным посетителем полкового клуба. Станет комсомольцем.

Пройдет первая ступень, начнется набор в полковую школу. Его выхватят из красноармейской массы потому, что он дисциплинированнее, смышленее, политически крепче, к учебе более охоч и воля в нем и упорство есть.

И станет он тогда курсантом.

Полковая школа! Это гордость каждого полка. Это гордость каждого курсанта.

– Курсанты! Не подкачать сегодня на стрельбе!

– Курсанты! Как идем? Где равнение? А еще курсанты…

– Курсанты! В нашей курсантской семье случился такой позорный случай… Не можем терпеть…

О полковая школа, кузница младших командиров, родина и колыбель их, курсантский университет, где обучают всяким наукам и хитрой технике, и мудрой политике, и кропотливой топографии, и ловкой физкультуре!

Быстро проходит год в школе. Экзамен, и на свои петлички курсант с гордостью и стыдливой важностью цепляет два или даже три треугольника.

Ах треугольники! Их не достанешь в наших местах. Приходится рисовать химическим карандашом, расплывающимся под первым дождем и окрашивающим малиновые петлицы в неописуемый цвет.

Так рождается младший командир.

2

Все чаще и чаще отделению приходилось действовать самостоятельно: то посланное в разведку, то в охранение, то приданное другому взводу, то оторвавшись в бою.

Отделенный командир вел людей, а голова его ломалась на части. Как жалел он тогда, что плохо учил в школе кропотливую топографию. Вот в руке схема, а на местности что-то получается другое. Как жалел он, что еще маловат его тактический кругозор: вот стреляют там, тут… Кто? Свои? Чужие? Не разобраться в этом.

Но он уверенно вел людей, и крепкая башка бывшего курсанта выручала. И отделение приходило благополучно во взвод, и во главе его шел еще более окрепший отделком.

3

На походе, как никогда раньше, стал младший командир политическим руководителем своего отделения.

Вошло в быт на самых коротких привалах читать статьи из газеты. И отделком разъяснял трудные места бойцам.

На тактических занятиях отделком объяснял обстановку: «Противник там-то. Положение такое-то. Нам делать то-то. Даешь образцовую работу!»

Когда шли на Пирсагат – подъем был «малость» длинен, – стали приставать бойцы. И Дядюкин бросает лозунг:

– Даешь образцовое наступление к дню Первого августа!

У него хороший, зычный, веселый голос, у нижегородца Дядюкина. И захромавший Ширяев прибавляет шагу.

– Не могу отстать! – кричит он. – Даешь к Первому августа… образцы… наступления. Даешь Пирсагат!

А после наступления, боя, обороны собирается у котелков отделение, и отделенный командир подводит итоги соцсоревнования, отмечает лучших, критикует отстающих, – настоящий политический руководитель отделения.

Ночью у костра сидит и лежит отделение. Звездная южная ночь опрокинулась над бивуаком, растеклась по небу, замерла.

– А вот скажите, товарищ отделком, у меня вопросик такой. Почему тут народ пшеницу мало сеет и чем же он живет? – Боец приподнимается и ждет ответа.

И отделком, напрягая память, вспоминая слышанное на политзанятиях, на инструктаже, начинает рассказывать об этом народе, почему он пшеницу мало сеет, откуда сюда пшеница идет и как тут советский чай цветет и нас от заграницы избавляет.

Будут еще и еще вопросы. Могут спросить и о том, почему звезда в небе висит и не падает, и о том, какие теперь права колхозникам дадены, и о том, есть ли все-таки бог или нет, и о том, верно ли, что война скоро будет и какая она будет. Мало ли о чем можно спросить!

И на все эти вопросы вчерашний станичник, сегодняшний младший командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии, должен дать и даст по мере своих сил простой, толковый ответ.

Стоит над костром ночь, не похожая на кубанскую степную ночку. Горы тут выше колокольни станичной. Ночи тут холодные. Завтра вставать рано надо.

Спит отделение. Спит младший командир. Рот у него приоткрыт. Снится ему золотая Кубань и девушка в беленьком платочке…