Текст книги "Нэлли"

Автор книги: Борис Тагеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

XII. Два брата

– Не горячи свою лошадь, Джим! Посмотри, она и без того вся в мыле, а нам предстоит еще дальняя дорога.

– Да я и не думаю ее горячить, – обернувшись, отвечал тот, сверкая своими белыми, ровными зубами, ярко выделявшимися на его темном лицо, почти скрытом большой панамой. – Посмотри, Вилли, как она рвется из-под седла, я почти в кровь истер свои руки, сдерживая ее, – сказал он.

Этому всаднику на вид нельзя было дать больше двенадцати лет, другой же выглядел гораздо старше и казался почти сформировавшимся мужчиной.

Откинувшись корпусом немного назад, мальчик с трудом остановил свою лошадь, продолжавшую нервно перебирать ногами.

– Да успокойся же, моя красавица, не надо так горячиться! – ласково обратился он к лошади и похлопал ее по потной шее.

Та как-будто поняла слова своего седока. Она сразу притихла и спокойно пошла рядом с лошадью, на которой ехал старший.

– Я давно не ездил верхом, Вилли, наверное, у меня завтра все кости будут болеть, – сказал мальчик.

В ответ на это старший засмеялся.

– Ничего, поковыляешь немного, как гусь, и пройдет, – отвечал он.

В это время сзади послышался топот скачущей лошади.

Оба всадника обернулись и увидели несущегося к ним полным галопом канака.

– А вот наконец и Конама! – воскликнул Джим.

– Насилу я вас догнал, – проговорил подскакавший канак, осадив свою лошадь.

– Мы вое время ехали шагом, – отвечал старший. – Это ты замешкался, Конама!

– В кузнице задержали, а на некованой лошади ехать в горы невозможно, – отвечал канак.

– Давайте поедем рысью, – предложил он. – Мне хочется скорее выбраться на Науанское шоссе, а то потом там не проедешь.

– Почему не проедешь? – спросил младший из всадников.

– Да ведь сегодня воскресенье, и вся гонолулская знать направится в Пали верхом, в экипажах и автомобилях. После десяти часов там и шагом с трудом проберешься, теперь же мы встретим только рабочую молодежь. Эти, конечно, ни экипажей, ни автомобилей не имеют, – сказал канак и, ткнув ногами в бока своей лошади, понесся вперед крупной рысью.

Было семь часов утра. Город еще спал. Трамвайные рельсы поблескивали вдоль пустых улиц. Нарядные особняки, окруженные густой зеленью садов, тоже казались дремлющими. В праздники городская жизнь в Гонолулу начинается с восьми часов.

Проехав мимо шестиэтажного каменного здания, на крыше которого раскинулся великолепный тенистый сад, всадники свернули на Науанскую улицу.

– Что это за дом? – спросил Вилли проводника.

– Это самая большая гостиница в Гонолулу. Она принадлежит американскому миллионеру Юнгу, – отвечал тот. – Все особняки и дворцы в Гонолулу по большей части выстроены американцами и англичанами.

– Да неужели же здесь нет совсем богатых канаков? – заинтересовался Джим.

Юноши любовались девушками шоколадного цвета.

– Ну, как им не быть! Их тоже наберется немало. Вот когда мы будем возвращаться из Пали, то вы увидите, как их много здесь расплодилось.

Теперь навстречу всадникам начали попадаться гуляющие и катающиеся верхом туземцы. Их скромная одежда показывала, что это большей частью были рабочие или земледельцы.

Юноши любовались девушками шоколадного цвета, ловко, сидевшими по-мужски на горячившихся скакунах. Всадницы эти были одеты в белые «ходоку», т.-е. длинные рубашки без рукавов. Вместо кушака их талии были перетянуты гирляндами из листьев с вплетенными в них цветами. Ноги были босы, а распущенные черные волосы украшали венки из красивых гавайских цветов.

Сопровождавшие их юноши были одеты в белые легкие куртки и короткие штаны. Ни шляп, ни сапог на них не было.

Многие канаки и каначки, поравнявшись с всадниками, кивали им головами, произнося свое обычное «алофа» (я люблю вас).

Некоторые канакские девушки посылали юношам воздушные поцелуи, и это выходило у них очень грациозно и красиво.

– Вилли, посмотри на этих! – воскликнул Джим, указывая брату на приближающихся пять наездниц.

Весь костюм их состоял из короткой юбочки, сделанной из желтой травы. С шей наездниц свешивались большие гирлянды из зеленых листьев магнолий. Они совершенно скрывали их грудь и поясом; охватывали талии. На головах их были одеты из такой же зелени венки.

Это были «гулы»– танцовщицы, которыми славятся Гавайские острова. Они ехали на праздник в Гонолулу танцевать перед иностранцами.

Но вот навстречу всадникам пронеслась кавалькада, состоявшая из нескольких молодых людей и девушек. Их лица были тоже шоколадного цвета. Только вместо «холоку» или трусиков на них красовались модные костюмы английских спортсменов. Женщины в длинных летних амазонках сидели боком на дамских седлах. Они уже не приветствовали юношей, как другие, не улыбались даже на посланное им Джимом «алофа». Они проехали мимо темнокожих юношей, не обращая на них никакого внимания.

Это были сыновья и дочери богачей.

Вдруг лошадь Джима шарахнулась в сторону от промчавшегося мимо автомобиля. Перегнав всадников, автомобиль быстро умчался вперед. В нем находились две нарядные молодые женщины, а против них спиной к шоферу сидело двое мужчин, из которых один был в военной форме.

Джим близко подъехал к Вилли и вполголоса спросил:

– Ты заметил, кто это проехал?

– Ну, как же мне было не заметить, – отвечал Вилли и улыбнулся. – Однако, сильно же он изменился.

– Я его не сразу узнал, до того он похудел и пожелтел, – заметил Джим.

«Он еще здесь, стало-быть, надеется найти Нэлли Келлингс, – подумал, Вилли. – Нет, любезный доктор Браун, не видать тебе ее, как своих ушей. Далеко улетела от тебя эта птичка!»

Джим взглянул на брата и громко засмеялся.

– Так близко и так далеко, – сказал он.

– Вы его видели? – спросил, подъезжая к братьям, проводник, скаля свои белые зубы.

В ответ оба брата улыбнулись.

Горные цепи, окаймляющие с обеих сторон шоссе, как бы начали сближаться, образуя узкое ущелье. Дорога заметно стала подниматься в гору. Прошло не более получаса, и вдали снова показался автомобиль.

– Это они возвращаются с Пали, – сказал проводник.

– Алофа! – весело крикнул Джим сидящим в автомобиле дамам, когда машина поравнялась с его лошадью.

Те приветлива кивнули головой красивому канакскому мальчику, и одна из них бросила ему букет цветов. Джим ловко поймал его налету и, высоко подняв над головой, еще раз крикнул:

– Алофа!

– Ну, это ты напрасно делаешь, – строго заметил ему Вилли.

– Пустяки, – смеясь, отвечал Джим, – я готов спорить на что угодно, что сам Фати не узнал бы меня в таком виде. Так где же узнать меня доктору Брауну!

Вилли улыбнулся. Он взглянул на Джима и в душе согласился с ним, что самый опытный сыщик не узнал бы в этом шустром мальчике с черными, как смоль, волосами прежней нежной, белокурой Нэлли.

– Недаром мы целый месяц мазались кокосовым маслом и выпекались на солнце, – прибавил Джим.

– Слушай, Окала… ах, нет, Конама, это ты выдержал экзамен, – сказал он проводнику.

– Я-то при чем? Я исполнил то, что мне приказал делать брат. Не я составлял краску для волос, не я нашел и бухту, где вы оба могли выпекаться на солнце, – отвечал проводник. – Только не называй меня по старому имени. Брат строго мне наказал, когда мы с вами бываем на людях, называться Конама. Пускай оно так и будет.

– Я думаю, теперь мы смело можем гулять по городу? – спросил Вилли.

– Без всякого риска. Ну, кто же подумает, что вы белолицые?

– А ведь как они нас искали, куда только ни лазили их сыщики, а мы все тут как рут, под самым их носом, – смеясь, заметил Джим.

– Вот в этом-то и все наше горе, что мы все еще тут, – ответил Вилли. – Нам пора бы убраться отсюда по-добру, по-здорову, пока не случилось беды.

– Теперь я уж не боюсь их, Вилли, да к тому же они нас уже не ищут, – попытался возразить Джим.

– Это еще вопрос! Ты только не смей больше повторять того, что ты выкинул только сейчас, иначе мне придется оставить тебя в лесу с Розой, – насупив свои черные брови, сказал Вилли.

Они замолчали.

– Бедная Роза, – со вздохом проговорил Джим, – как ей тяжело быть все время одной, почти не выходя из подземелья. Неужели до сих пор ей необходимо скрываться? – спросил он проводника.

– Да, необходимо, ничего не поделаешь. У нас на острове живет очень немного негров, и все они наперечет известны полиции. В этом-то и вся беда!

– Ну, вот мы и на Пали, – объявил канак, когда всадники выехали на большую ровную площадку, отгороженную от пропасти невысокой каменной изгородью.

– А ведь здесь действительно красиво, – не слезая с лошади и осматривая открывшийся вид, Заметил Джим.

Позади него на дальнем южном горизонте величественно расстилался Тихий океан. Справа и слева тянулись покрытые мрачными лесами угрюмые горные хребты, а прямо перед ним, внизу, открывалась прибрежная равнина. Вдали на ней блестели домики небольшой американской фермы, вокруг которой серебрились плантации сахарного тростника и ананасов. На бархатных ярко зеленых лугах паслись коровы и овцы. Долина эта спускалась к самому морскому берегу, о камни которого разбивались набегающие волны прилива.

Налюбовавшись вдоволь живописной панорамой, Джим слез с лошади и, привязав ее к коновязи, пошел к изгороди, на которой уже сидели Вилли и Конама.

– А ты не забыл свое обещание? – спросил Джим канака.

– Я всегда держу свое слово, – ответил тот и, вынув из кармана небольшой предмет, сунул его в руку Джима.

– Что это такое? – поинтересовался Вилли.

– Это тебя не касается, – пряча за спину руку, отвечал Джим.

Вилли соскочил с ограды и бросился отнимать полученную Джимом вещицу, но тот отстранил его рукой.

– Не надо, Вилли, не надо, – умоляющим голосом сказал он, – я сам сейчас тебе покажу.

На площадке никого не было. Стоявший там автомобиль с туристами уехал. Дети и канак были совершенно одни.

– Ну, показывай же, что тебе дал Конама, – настаивал Вилли.

– Сейчас, – ответил Джим и, отбежав несколько шагов в сторону, повернулся спиной к брату.

– Готово! – сказал он, повернувшись.

– Это что такое? – вскричал Вилли.

Перед Ним стоял настоящий молодой мулат с широко развернутыми ноздрями и сплющенным носом.

– Ну и Конама! – вскричал Вилли, ударяя по плечу улыбающегося канака.

А Джим, вынув из ноздрей два крупных просверленных зерна рицинуса[8]8
  Растение, из зерен которого приготовляется касторовое масло. (Прим. авт.).


[Закрыть], положил их на ладонь и протянул брату.

– Вот-то Дик будет смеяться, – сказал он.

В это время на площадку въехал автомобиль, из которого вышел американский офицер с дамой.

XIII. В исторической пропасти

– Вы понимаете по-английски? – спросил офицер, подходя к Окалани.

– Да, сэр, я знаю английский язык, – отвечал канак.

– Ах, как это кстати, – воскликнул обрадованный военный. – Мой шофер-китаец едва объясняется на английском языке и совсем не знает этих мест. Вы здешний?

– Я житель Гонолулу, – сказал канак.

– В таком случае вы, наверное, знаете, как нам удобнее будет спуститься на дно этой пропасти?

– Знаю, сэр, но тропинка, которая туда ведет, местами обрушилась во время последнего землетрясения, и теперь спуск в пропасть стал очень тяжелым.

– Ну, так, пожалуй, и не стоит туда спускаться, – сказала дама.

– Наберитесь храбрости, я вас буду поддерживать, – обратился к своей спутнице офицер. – Какая же вы англичанка, мисс Гоф, если боитесь спускаться с горы!

Услышав это имя, Джим и Вилли переглянулись. Тень беспокойства скользнула по их лицам.

– А знаете ли, мисс Гоф, – продолжал офицер, – что на дне этой пропасти бьет ключ молодости? Правда это? – обратился он к канаку.

– Да, – серьезно отвечал тот, – у нашего народа существует поверье, что если кто напьется этой воды, то у того никогда на лице не будет морщин и не поседеют на голове волосы. Канакские девушки всегда спускаются в эту пропасть пить воду.

– Видите, мисс Гоф, засмеявшись, сказал офицер, – вам непременно нужно напиться этой водицы, чтобы ваши золотистые волосы остались бы на всю жизнь такими же прекрасными, как теперь.

Англичанка самодовольно улыбнулась. Теперь, когда она узнала о ключе молодости, ей захотелось спуститься в пропасть, но она все еще не решалась.

– Нет, мистер Брукс, я не пойду туда без проводника. Ни вы, ни я не знаем дороги, – сказала она.

– Как ваше имя? – спросил офицер канака.

– Меня зовут Конама, – ответил тот.

– Так вот что, Конама, будьте нашим проводником. За ваши труды я вам заплачу.

– Я с удовольствием услужил бы вам, сэр, но я не один. Со мной мои ученики, – ответил канак.

– Вы учитель? – удивился офицер. – Теперь я понимаю, почему вы так хорошо говорите по-английски.

– Да, я состою учителем в здешней школе.

– Что же вы там преподаете? – поинтересовалась англичанка.

– Отечественную историю, – без запинки соврал канак.

– Как это хорошо! – заметила англичанка офицеру. – Он нам расскажет про эту пропасть. А почему с вами только два ученика, а не весь класс?

– У нас теперь летние каникулы, и дети разъехались по домам, – отвечал Конама, родители же этих ребят живут на острове Молокаи, где у них сахарные плантации, поэтому они и поселили у меня своих сыновей.

– Так захватим и их с собой, предложил офицер.

– А кто будет караулить наших лошадей? – спросил Конама.

– Как кто, а мой шофёр на что! возразил офицер. – Поди сюда, Чен! – крикнул он.

Китаец сошел с автомобиля и подбежал к своему хозяину.

Ты посмотришь за лошадьми, пока мы не вернемся, – приказал офицер.

– Слушаюсь, сэр, – почтительно кланяясь, ответил китаец.

– Ну, теперь мы можем трогаться в путь, – сказал лейтенант Брукс. – Ведите, нас, Конама, и забирайте ваших учеников.

– Вы, ребята, пойдете за этой леди, – сказал Конама, обращаясь к Вилли и Джиму, в то время как мисс Гоф в свой золотой лорнет рассматривала мальчиков.

Канак пошел вперед и, обойдя изгородь, начал спускаться.

– Идите за мной, сэр! – крикнул он офицеру.

– Ну, идемте, мисс Гоф, – позвал Брукс англичанку.

– Какой славный мальчишка, – заметила мисс Гоф своему спутнику, указывая на Джима. – Сколько тебе лет, милый мальчик? – спросила она, проходя мимо него и потрепав его по щеке.

– Двенадцать, – глядя прямо ей в глаза, не задумываясь, ответил Джим.

Спуск оказался действительно нелегким. Приходилось ступать с камня на камень, или скользить по движущимся под ногами осыпям. А внизу зияла черная пропасть. Англичанка часто оступалась, вскрикивала и хваталась за шедшего впереди лейтенанта.

– Я очень устала, – тяжело вздохнув, сказала мисс Гоф, – нельзя ли присесть где-нибудь в тени?

– Еще шагов сто – и мы доберемся до кустарника. В нем можно будет немного отдохнуть, – отвечал канак.

– Нелегко же добраться до вашего ключа молодости, – сказала англичанка, садясь на землю под тенистым кустом. Она сняла шляпу и начала оправлять рукой густую шевелюру красивых рыжеватых волос.

Лейтенант Брукс отвинтил серебряный стаканчик от дорожной фляги м, наполнив его, обратился к англичанке:

– Не хотите ли немного виски? Это вам придаст силы.

Она взяла стакан и залпом выпила крепкий напиток. За ней два раза осушил стаканчик и лейтенант. Он не предложил канаку своей виски.

«Стопроцентный» американец или англичанин никогда не станет пить из одного стакана с цветнокожим.

Привинтив стакан к горлышку фляги, офицер растянулся на земле и, подложив под голову руки, обратился к канаку:

– Ну, Конама, расскажите нам историю пропасти Пали.

Петр и Нэлли уселись в стороне, пока канак рассказывал капитану и англичанке историю Пали.

Оба они хорошо знали историю этой пропасти.

До конца прошлого столетия Гавайскими островами управляли несколько царей. Самым сильным из них был владетель острова Гаваи Камеамеа. Этот царь завоевал один за другим острова Гавайского архипелага и в короткое время подчинил своей власти острова Мауи, Никау, Молокай и Лонай. Только остров Оагу не поддавался завоевателю.

Вот тут-то на помощь Камеамеа и поспешили проживавшие на его острове христианские монахи. Они обещали доставить царю пушки и ружья, если од предоставит им право торговли и вывоза с Гавайских островов сырья.

Камеамеа обрадовался. В миссионерах он увидел необходимых для завоевания Оагу союзников.

С помощью этих сынов католической церкви и при поддержке военных кораблей, присланных европейцами, он в 1795 году высадил свое войско в Жемчужной гавани, разбил оагского царя и изгнал остатки его войска на вершину горы Пали. В отчаянии, не ожидая пощады от победителя, разбитые оагцы, теснимые торжествующим врагом, вместе со своим царем погибли на дне Пальской пропасти.

С тех пор испанцы и англичане начали водворяться на Гавайских островах, разводить на них плантации сахарного тростника и вывозить в Европу ананасы, бананы и другие фрукты.

С 1891 года, когда на гавайский престал взошла красавица Лилиуоколани, положение канакского населения сделалось еще тяжелее. Молодая королева приняла христианство и очутилась под полным влиянием католического духовенства. Она, по совету монахов, отвела монастырям лучшие земли и расширила права помещиков. Таким образом канакское крестьянство постепенно разорялось и превращалось в помещичьих батраков.

Туда, где пахнет наживой, непременно стремятся американцы.

Их внимание было привлечено Гавайскими островами. Один за другим начали обосновываться там американские плантаторы, вытесняя своим капиталом испанцев и англичан.

В 1898 году между Испанией и Соединенными штатами вспыхнула война. Испанцы были разбиты и уступили американцам остров Кубу и Филиппинский архипелаг. На Гавайских же островах по-прежнему царствовала Лилиуоколани, тяготевшая больше к католикам-испанцам, чем к пришлым из-за океана янки[9]9
  Прозвище американцев. (Прим. авт.).


[Закрыть]. Но американские плантаторы подняли восстание и свергли с престола королеву. На Гавайских островах была образована республика, сенаторами которой в подавляющем большинстве были «избраны» плантаторы-американцы. Дело кончилось тем, что Гавайские острова в конце концов вошли в территорию Северо-Американских Соединенных Штатов.

– Удивляюсь я, право, глядя на вас, канаков, – заметал офицер, закуривая папироску и протягивая портсигар Конаме, – почему вы все еще недовольны нашим управлением? Мы освободили вас от ваших царей и от европейцев. Посмотрите, какие вы имеете теперь богатства, у вас огромные плантации, заводы, роскошные города. Один Гонолулу чего стоит! Повсюду школы и церкви… Наконец, вы являетесь гражданами Соединенных Штатов Северной Америки! Разве вам мало этого?

В ответ Конама только улыбнулся.

– Я, например, предпочитаю быть гавайским гражданином, а не американским, – после некоторого молчания сказал он. – Наконец, все эти богатства, о которых вы говорили, принадлежат не нам, канакам, а американским капиталистам, – прибавил он.

– Позвольте, – остановила его англичанка, – я знаю многих очень богатых канаков, вполне интеллигентных и получивших образование в Европе и Америке, – сказала она.

– Да какие же это канаки, – воскликнул Конама, – когда они стыдятся своего происхождения и темного цвета своей кожи! Эти наши богачи живут в таких же дворцах, как европейцы и американцы, а посмотрите, на наших рабочих и крестьян: они как жили раньше, так живут и теперь в тех же соломенных хижинах, и питаются фруктами да таро.

– Вашему рабочему больше и не нужно, – возразила англичанка. – Питание ему стоит очень мало. О постройке домов он и не думает. Зачем ему дом, когда здесь круглый год лето, и он может прекрасно жить среди зелени и цветов? Ходят канаки почти голые. Я положительно не понимаю, зачем им надо много денег?

– Вот такое понятие о нуждах рабочею класса, – да не только канакского, а японского, китайского и других народностей, – и привело к тому, что рабочие стали сорганизовываться и на Гавайских островах. Вы видали, какая демонстрация рабочих была у нас в Гонолулу первого мая?

– Да уж не коммунист ли вы, Конама? – насупив брови, сказал офицер. – За такие речи вас можно надолго упрятать куда следует, – прибавил он.

– Можете на меня донести, – холодно ответил канак. – Имя мое вы знаете, а во второй гонолулской школе полиция меня сразу отыщет.

– Ну, довольно, прекратим этот разговор! Я не люблю политики и ничего в ней не понимаю, – сказал офицер. – Мы пришли сюда напиться воды из ключа молодости, а не для политических споров, – заявил он. – Вы отдохнули, мисс Гоф?

– Совершенно, – отвечала англичанка, поднимаясь.

– Будьте теперь осторожны, – предупредил канак, – мы приближаемся к самому опасному месту спуска.

Кустарник был настолько густ, что сквозь него пришлось положительно продираться, раздвигая ветви руками.

Мисс Гоф все время охала и стонала.

– Я очень жалею, что согласилась идти к этому ключу, – твердила она.

– Уже недалеко, сейчас кустарник кончается! крикнул шедший впереди ее лейтенант.

Действительно, кусты начали редеть, они теперь были гораздо крупнее. Длинные ветки тех, которые росли ниже по скату, напоминали щетину гигантского кабана. Их приходилось разводить руками и, ухватившись за них, спускаться дальше.

– Еще одно последнее усилие, мисс Гоф! – кричал офицер, выбравшись уже из зарослей и стоя на небольшой зеленой площадке.

Вдруг раздался странный крик.

Шедший за англичанкой Джим остановился и в недоумении смотрел то на мисс Гоф, то на какой-то предмет, взвившийся вверх вместе с упругой веткой кустарника. Мальчик сразу не понял, что произошло с англичанкой. Ему показалось, что высоко на ветке качается ее голова.

Он подбежал к упавшей ничком на землю женщине. Ее руки судорожно ощупывали лысину, на которой только-что перед этим была надета белая пикейная шляпа. Когда Джим присмотрелся, то увидел гладко выбритую голову.

Он взглянул наверх.

На ветке вместе с шляпой качалась пышная рыжеватая шевелюра англичанки, которою так недавно восхищался лейтенант.

Не теряя ни минуты, Джим, как кошка, вскарабкался на толстую ветку кустарника, пригнул ее тяжестью своего тела к земле и, сняв висевший на ней парик, бросил его англичанке.

Та быстро схватила его руками и, не поднимаясь с земли, начала прилаживать парик на свою голую голову.

Второпях она сначала надела его задом наперед, потом, ощупав голову, убедилась в ошибке и стала его поворачивать. Это удалось ей не сразу, пришлось откалывать от парика шляпу.

Все это мисс Гоф проделывала, стоя на коленях, с сильно пригнутой к земле головой. Ее лицо, показавшееся Джиму бледным, как бумага, теперь стало багровым от волнения и стыда.

Наблюдавший эту сцену Вилли, заливаясь хохотом, бросился в кусты.

– Не могу, не могу! – повторял он, когда к нему подбежал Джим. – Ты видел ее рожу, когда она осталась без волос? Ну, совсем точно неоперившийся птенец, когда он тянется из гнезда в ожидании своей матери с криком. А ты напрасно достал с ветки ее парик. Гораздо было бы интереснее, если бы это сделал лейтенант Брукс.

– Мне ее стало уж очень жалко, Вилли! – сказал Джим.

Англичанка скоро овладела собой и, достав из сумочки зеркало, спокойно приводила в порядок свою прическу.

– Что с вами случилось? – спросил, подходя к ней, офицер.

– Как вам не стыдно было оставлять меня одну! – набросилась она на него. Я упала и так больно расшиблась, что не могу идти к этому вашему ключу.

– Ну, как же, мисс Гоф, мы почти уж на самом дне пропасти!

– А ну вас с этой проклятой пропастью! Я не могу больше, – решительно ответила мисс Гоф. – Отпустите канаков, и мы как-нибудь вернемся наверх одни.

Как ни уговаривал офицер упрямую англичанку, но она твердо стояла на своем.

В конце концов лейтенанту пришлось подчиниться воле своей спутницы. Он дал канаку пять долларов и был очень доволен, когда тог отказался взять деньги.,

– Какая удобная тропинка! – заметил Джим, когда они возвращались по прекрасно утоптанной дорожке. – Почему ты их не повел по иенам, Конама?

– Ну, вот еще, стал бы я им показывать эту дорогу! Я и так не на шутку струхнул, когда увидел эту полицейскую шпионку. Теперь мне нельзя попасться ей на глаза, – пропаду! – отвечал канак.

– Ты думаешь, что она будет справляться о тебе во второй школе? – спросил Вилли.

– Я уверен, что завтра же она сама туда съездит повидать учителя отечественной истории. Ищи ветра в поле, – сказал канак и громко расхохотался.

– А все-таки жалко, что офицер не видел без парика эту старую ворону! – сказал Вилли, садясь на лошадь.

– Зато он видел парик, когда тот так красиво качался на ветке, а ветерок развевал рыжие волосы. Ну, вот и площадка, – сказал Джим, перелезая через каменную ограду.

– Послушай, Чен, – обратился Конама к шоферу-китайцу, – твои господа велели тебе ехать домой. Они остановились в гостинице Пали, вон, что виднеется там внизу, в долине. Завтра утром в десять часов, ты за ними туда приедешь.

Китаец пустил мотор. Он был голоден и радовался скорому возвращению в город.

Джим и Вилли, взбираясь на лошадей, еле сдерживали себя, чтобы не разразиться хохотом.