Текст книги "Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках"

Автор книги: Борис Керженцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Выразительнее всего ее подчеркивала присяга членов Синода. Как и все чиновники империи, они клялись в верности императору и членам династии, верноподданнически обязывались «благовременно объявлять о ущербе Его Величества интереса, вреде и убытке». Наконец они прямо, грубо попирая при этом православные каноны, признавали главой церковной власти (а Синод представлял собой именно коллегиальную церковную власть за неимением патриарха и с прекращением созыва поместных соборов) – императора. Каждый из архиереев, членов Синода, произносил слова присяги: «Исповедую же с клятвою крайнего судию Духовной сей Коллегии быти Самого Всероссийского Монарха, Государя нашего Всемилостивейшего».

О вреде того насилия, какое было совершено над русской церковью, его трагических последствиях писали и говорили многие исследователи и писатели. И.С. Аксаков с горьким сожалением признавал: «Церковь… представляется теперь у нас какой-то колоссальной канцелярией, прилагающей с неизбежной, увы, канцелярской ложью порядки немецкого канцеляризма к спасению стада Христова… Убыла душа, подменен идеал…» ^{137}

Два века существования церкви в так называемой «синодальный период» были, несомненно, временем настоящего порабощения ее государственной властью. Но духовенство и, прежде всего высшая иерархия, не только не пытались сопротивляться этой тяжелой унизительной зависимости, но очень быстро научились использовать се к своей выгоде. Смирившись раз и навсегда со своим положением, церковь превратилась в идеологическую опору режима, не только защищая крепостное право, но и помогая правительству в политике дерусификации страны. Так, искусствовед и археолог, председатель императорской археологической комиссии граф Л.Л. Бобринский обращал внимание на то, что именно реформированная церковь, усвоившая в своем убранстве, иконописи и музыке многое из западной культуры, «служила в 18 и 19 столетиях проводником в народное искусство иноземных стилей» наряду с помещичьей усадьбой ^{138} .

Петру вполне удалась его реформа – он добился, чего хотел. Упразднение патриаршества и создание неканоничного Синода, уничтожение соборной жизни разрушило церковь изнутри, а вместе с тем и последние остатки традиционной русской православной государственности. Вновь созданная структура, получившая значение официальной церкви в Российской империи, в союзе с новым государством стала проводником и защитником новых секулярных ценностей и в то же время оплотом социальной несправедливости и духовного угнетения.

* * *

В условиях произошедшего разгрома религиозной и политической культуры русского народа единственной силой в стране, восставшей против нового порядка вещей, оказалось старообрядчество.

Об этом, без всякого сомнения, уникальном явлении в российской истории было немало написано, даны разные оценки его значению. И оценки и выводы по большей части откровенно или умеренно негативные, что объясняется, с одной стороны, четкими идеологическими установками государственной цензуры как в дореволюционный период, так и в последующее время, а кроме того – искренним непониманием светскими исследователями настоящих причин возникновения и развития староверия. Слишком далекие от культуры и духовных переживаний людей того времени, не имея никакой живой преемственности с ними, отечественные «нецерковные историки», но выражению С.А. Зеньковского, привыкли смотреть на предков как на предмет музейного фонда, оказывались и оказываются совершенно неспособными вникнуть в основы их мировоззрения.

Даже положительные отзывы о старообрядчестве и вынужденное, на основе фактов, признание их формальной канонической правоты в давнем споре с официальной церковью, не лишены оттенка снисходительного превосходства, уверенности в том, что и сам спор, и принесенные ради отстаивания своей позиции немыслимые жертвы – не заслуживали этого, были лишними, едва ли не бессмысленными.

Вообще в рассуждениях на тему церковного раскола часто слишком большое значение уделяется именно «оценкам», преобладают субъективные взгляды, что значительно затемняет существо проблемы. На протяжении столетий исследователи и публицисты спорят о корнях раскола, о преобладании в основе его религиозной или социальной составляющей, превращая противников реформированной церкви то в маргиналов-сектантов, то прямо в революционеров, для которых религиозные «лозунги» служили только прикрытием для непримиримой социальной борьбы.

Между тем в момент своего появления староверие было только естественной защитной реакцией общества на агрессивное вторжение в церковную жизнь ничем не оправданных новшеств. Фактически староверы сделали то, что была обязана выполнить, но не выполнила церковная иерархия – воспрепятствовать нарушению православных традиций. Старообрядчество возникло как движение строго охранительное и оборонительное, но подготовленное всем предыдущим развитием русской истории.

Только в новой реформированной России, с ее крепостным рабством и полицейским режимом, будет привита привычка слепого преклонения перед «начальством», в том числе и церковным, привычка униженного подчинения господской воле, сложится гадкая поговорка – «что ни поп, тот и батька». Допетровская Русь была государством, в котором жители обладали значительно более развитым чувством и гражданской и религиозной личной ответственности за происходящее. Прежде всего в людях московского царства было сильно осознание своего христианского долга защищать православную веру и духовные традиции предков от посягательств, невзирая на то, с чьей бы стороны они ни были произведены. Авторитет светской и церковной властей был уважаем только до тех пор, пока они действовали в каноническом поле. Нарушая его границы, они тем самым теряли в глазах православных христиан и права на свою учительную и руководящую роль в обществе, из пастырей превращались в волков.

Ни внешнее великолепие официальной церкви, ни могущество светского правительства не имели никакого значения и не могли заставить людей изменить древлеправославию, если они знали, что нарушены канонические основы веры. Протопоп Аввакум так выразил эту ортодоксально чистую и ясную позицию: «Не стены, но законы – церковь!» ^{139}

Церковная реформа середины XVII века, со строго православной точки зрения, была, конечно, незаконной. Ее необходимость утверждалась на заведомо лживом объявлении старых церковных обрядов еретическими, а сами реформаторы противопоставили себя и свое мнение всей истории православия в России.

Одним из краеугольных камней законности в православии является соборность. Самые незначительные изменения в канонах и обрядах требуют соборного решения и согласия всех христиан, выраженного непосредственно или через своих представителей, иначе не имеют никакой силы. Реформа же была делом частных лиц – царя Алексея и патриарха Никона, она состояла в насильственном принуждении к отказу от обрядов, которые русская церковь получила преемственно от древнегреческой церкви и с тех пор неизменно хранила на протяжении семи столетий. Теперь они все объявлялись вдруг ересью. Под угрозой пыток и казни предлагалось принять новые обряды, происхождение многих из которых не могли объяснить сами реформаторы, а происхождение некоторых имело заведомо иноверные неправославные корни, как, например, обливательное крещение и изменения в Символе Веры. Это насилие было задним числом оформлено «соборно», однако сами соборы 1666—1667 годов были неканоничными, в них участвовали и принимали решения иерархи, запрещенные в служении и даже отлученные от церкви, как самозваный «митрополит» Паисий Лигарид.

Учитывая все это, анафема двоеперстию и всей древлеправославной традиции, прозвучавшая тогда из уст церковных авантюристов, имела мало значения для тех русских православных людей, кто хотел унаследовать свою часть в Царстве Небесном, а не исполнять сумасбродную волю земного царя. Еретиками и отступниками от православия они с полным основанием могли считать самих реформаторов. Вся последующая история официальной церкви, все сильнее увязавшей в зависимости от светской власти, на глазах терявшей остатки самостоятельности, совершавшей все новые отступления от православных канонов и закончившей созданием полупротестантского Синода и признанием императора своим «крайним судией», – только укрепляла староверов в правоте своей позиции.

Но настоящим автором реформы было правительство. Таким образом, защитники древлеправославия оказались во враждебных отношениях не только с официальной церковью, но в первую очередь с государственной властью.

На Русском Севере, где староверие получило широкое распространение, духовным центром был издавна Соловецкий монастырь. Древняя монашеская твердыня, а не далекая Москва, пользовалась учительным пастырским авторитетом, объединяла вокруг себя православных людей всего Поморья и даже еще шире – население земель вплоть до Вологды и Великого Новгорода.

Известия о начавшихся в Москве обрядовых новинах доходили до северных областей, порождая сначала недоумение, а потом возмущение. Сопротивление соловецких иноков «никоновой блудне» повсеместно встречало сочувствие и поддержку. Штурм и разрушение Соловецкого монастыря царскими войсками, жестокая расправа над монахами и кощунственное глумление над мертвыми глубоко потрясли все Поморье и скорбным эхом отозвались по всей России. Многим и вправду показалось, что наступили последние времена, если православный государь, подобно басурманскому владыке, ополчился па крупнейшую обитель страны и подверг ее поруганию. Это событие в умах сотен тысяч людей укрепило враждебное отношение к правительству и уверенность в том, что власть больше не православна. Дальнейшие действия власти, ее явное сближение с духовной и бытовой культурой иноземцев, измена национальным традиционным началам и одновременно непримиримое преследование древлеправославия и его сторонников привели к тому, что для миллионов русских людей собственное правительство стало ненавистным врагом.

Эта враждебная позиция была тяжелым выбором для людей, привыкших чтить как своего государя, так и церковную власть. Только явное отпадение правительства от благочестия могло заставить признать его неправославным. Во многих старообрядческих сочинениях выражается такой взгляд: «Не имеем мы с того времени [39]39
  С 1666 года.


[Закрыть]над собою власти благочестивыя – ни духовныя, ни гражданския. Несть у нас ни царя благовернаго, ни патриарха святейшаго, но вси пребываем под рукою хульщиков благочестия и ругателей креста Христова».

В соответствии с православными канонами, ясно изложенными еще преподобным Иосифом Волоцким, духовные наставники староверия учили, что грешно повиноваться правителю, который служит не Богу, а своим страстям и похотениям: «Господином зовется наипаче тот, кто владеет собою и безместным страстям своим не работает».

Власть была виновна как в личном развращении, так и в нарушении основ православной веры, в оскорблении святоотеческого благочестия. Ей нельзя было повиноваться. С ней следовало или бороться, или бежать от нее.

Но правительство соединяло вместе с духовными отступлениями и церковными новшествами серьезные социальные и культурные перемены в обществе. Так религиозный конфликт неизбежно превратился в более широкое социальное и политическое противостояние.

Новое государство целиком, во всех проявлениях представляло из себя опасность, несло в себе угрозу и гражданской свободе и душевному спасению. В глазах крепко преданного христианской вере народа на месте православного царства было воздвигнуто царство антихристово. Его правители и слуги, пропахшие табачным зельем, упившиеся вином и погрязшие в разврате, со «скоблеными» бритыми лицами, переодетые в немецкое платье, покушались и на веру, и на жизнь, и на честь людей, сразу осознавших себя не гражданами, а пленниками в собственной стране.

Защитники древлеправославия вступают в непримиримую борьбу с новым государством и «антихристовой властью» при полном сочувствии большинства народа. Непрерывные волнения и вооруженные мятежи сотрясают страну с самого начала преобразований, с каждым годом все усиливаясь – восстание Соловецкого монастыря, постоянные казацкие волнения на Дону, стрелецкие мятежи, бунт в Астрахани и других волжских городах, война Кондратия Булавина, непрекращающиеся крестьянские бунты и восстания в центральных областях на протяжении всего периода империи, война Емельяна Пугачева – все они объединяли в разное время десятки и сотни тысяч людей и происходили или под руководством, или при непосредственном участии староверов. Древлеправославие, по замечанию исследователя девятнадцатого столетия, становится «самой сильной оппозицией народного духа против нового порядка и устройства в России» ^{140} .

Народ, оказавшийся в рабстве на своей земле, только в древлеправославной среде видел активное сопротивление установившемуся порядку. Староверы в новой России остались единственными представителями и защитниками попранной веры и национальной традиции. В то время когда вероисповедание официальной церкви получает в народе характерное наименование «казенного православия», в староверческих скитах люди ищут и чистой веры, и душевного спасения, и защиты от насилия. Так «старая вера» получает одновременно непререкаемый духовный авторитет и становится «синонимом вольности и освобождения от общественного зла» ^{141} . Несмотря на внутренние разделения и некоторые различия в отношении к новому государству [40]40
  В старообрядчестве появляется два основных духовных движения, отличающихся друг от друга своим отношением к новому государству и окружающему обществу: поповцы и безпоповцы. Они единодушно не признавали законной и православной существующую власть, хотя и несколько по-разному смотрели на степень ее отпадения от благочестия, по-разному оценивали необратимость этой перемены.


[Закрыть], все староверы единодушно признавали существующую власть незаконной и неправославной. Однако важно, что эта позиция, выражавшаяся в том числе и в открытом противостоянии правительству, была основана в первую очередь на религиозных мотивах. Это было духовное отторжение всего нового строя, категорическое неприятие его секулярной и антихристианской в конечном счете сущности.

Принципиально иным было отношение к церковному расколу государственной власти. Удивительно быстро усваивая со времени реформы утилитарный, исключительно светский взгляд на религиозные конфликты, правительство смотрело на противников официального вероисповедания прежде всего как на политических бунтарей. Подчинение церкви, как свидетельство благонадежности и лояльности, требовалось не из религиозных, а почти исключительно из полицейских соображений. Эта позиция проглядывет еще в поведении царя Алексея в его попытках уговорить боярыню Морозову только внешне, «для прилики людской», креститься троеперстно, разрешая при этом дома молиться так, как ей будет угодно. Своего завершения духовное равнодушие власти достигает в начале XIX века в создании единоверия. Это изобретение состояло в том, что староверам позволялось сохранить все внешние особенности древлеправославного богослужения, в том числе двоеперстие, при условии признания и подчинения официальной церкви. Были образованы единоверческие приходы и монастыри, попами и настоятелями в которые назначались священнослужители синодской церкви.

При Николае Первом в единоверие загоняли насильно обитателей разоренных и закрытых полицией скитов, заставляли принимать его купцов и промышленников-старообрядцев под угрозой разорения и ареста. Все же единоверие так никогда и не было признано староверами, поскольку принципиально противоречило самому смыслу и духу древлеправославия. Единоверие совершенно импонировало и выхолащивало духовную составляющую конфликта, примитивно сводя все к внешнему обряду, являлось, по существу, обрядоверием. Презираемое древлеправославными христианами и находящееся, несмотря на полный контроль над ним, на подозрении у светской и церковной власти, единоверие осталось памятником того, что никакой компромисс между новым государством и древлеправославием невозможен.

Не обрядовый спор, а духовная несовместимость с утвердившимся в стране строем лежала в основе староверия. И если время от времени в том или ином староверческом «согласии» ослабевала непримиримость к власти и новому порядку, от него немедленно откалывалась здоровая часть с проповедью еще более радикального неприятия государства. «Иного отступления уже не будет, – учили староверческие наставники, – везде бо бысть последнее время Русии, тако от часа сего на горшая происходит… И во время се ни царя, ни князя, ни святителя православного нет».

Доктрина староверов-безпоповцев [41]41
  В слове «беспоповцы» употреблено авторское написание.


[Закрыть]о «духовном антихристе», согласно которой весь мир, особенно светские и религиозные власти, уже оказались духовно порабощенными «князем тьмы», стала наиболее полным и последовательным выражением враждебного отношения к государству со стороны древлеправославных христиан.

Правительство всегда стремилось преодолеть «раскол» самыми крутыми и жестокими мерами – «это была в полном смысле истребительная политика», – отмечал С.П. Мельгунов ^{142} . Многие источники согласно свидетельствуют о карательных действиях власти: «Все темницы во градах и селах наполнишася христианами, везде цепи бряцали, везде вериги звенели, везде дыбы и хомуты Никонову учению служили, везде бичи и жезлы в крови исповеднической повседневно омывались… биением и ранами… лукавством и коварством к вере своей приводили и от такового насилованного лютого мучительства облияхуся все грады кровию» ^{143} .

Все перечисленное нисколько не является преувеличением. Еще патриарх Иоаким настоял на применении самых суровых мер к старообрядцам. С тех пор и законодательно и на практике преследования сторонников древлеправославия только усиливались. И правительство и церковные иерархи проявили в борьбе со староверием не только непримиримость, но и по-настоящему изощренную жестокость, изобретая самые бесчеловечные способы казней и пыток. Старообрядцев сажали в тюрьмы и морили голодом, принуждая отказаться от своей веры, жгли на кострах «в срубе» и привязанными к столбу, запекали живьем на огне в железных котлах, вырывали языки, рубили руки и головы, выводили голыми на мороз и обливали водой, превращая в ледяные статуи…

Подобные расправы, которыми нередко руководили архиереи, позднее причисленные официальной церковью к лику святых, например, владыки Дмитрий Ростовский и Питирим Нижегородский, происходили на протяжении всей первой половины XVIII столетия, включая правление «человеколюбивой» государыни Елизаветы Петровны.

Староверы должны были платить двойной подушный оклад, носить специальную одежду по образцу старорусской, только с самыми архаичными элементами: это делалось и в насмешку, и также «чтоб они потому во всяких местах явны были». Петр лично предписал для мужчин – зипун со стоячим клееным козырем (воротником), женщинам «раскольничьим и бородачевым женам» – опашни и рогатые головные уборы. Поверх одежды «раскольникам» повелевалось носить еще специальный медный знак с издевательской надписью «борода – лишняя тягота». Староверы не имели права свидетельствовать в суде, избираться на административные должности. Вообще еще петровский указ в отношении староверов, не записавшихся в двойной оклад, и тех, кто их укрывал, гласил с исчерпывающей ясностью: «Подлежат такой казни, как противники власти» ^{144} .

Но все усилия правительства были бесплодны. Число приверженцев «старой» веры в России увеличивалось с каждым годом. В самой Москве их было немало, причем по большей части среди зажиточных мещан и купцов, а по стране целые уезды были староверческими по составу населения. В «раскол» переходили крестьяне деревнями и селами, сильные позиции были у старообрядцев и в городах. По наблюдениям И.С. Аксакова, занимавшегося изучением старообрядчества в Ярославской губернии, едва ли не ³/ ₄народонаселения этой губернии были староверами, и только ¹/ ₄– принадлежала к официальной церкви. По другим российским областям положение было похожим. К концу XIX – началу XX века староверов разных согласий насчитывалось в стране не менее 15 миллионов человек.

По общему свидетельству авторов, как отечественных, так и иностранных, включая вынужденные признания государственных чиновников, староверы представляли лучшую и здоровую часть народа. Именно в старообрядчестве сохранился настоящий великорусский антропологический тип. Почти 100% грамотность, трезвость и трудолюбие, а также необычайная внутренняя сплоченность и взаимная поддержка обеспечивали большинству финансовый достаток и давали возможность достигать иногда значительного богатства. По замечанию князя П. Долгорукова, в то время как «православный» крестьянин тратил все заработанное на водку, старовер «трудился, торговал, накапливал, богател, приобретал влияние, подкупал всегда алчных чиновников» ^{145} .

Деньги были для староверов средством защиты от враждебного государства. Благодаря им налаживались связи, добывалась благосклонность и становых приставов, и столичных вельмож, отводилась угроза разорения от древлеправославных скитов. Богатые купцы-староверы выкупали у помещиков на волю целые деревни, обеспечивая крестьян заработком, давая людям новую свободную жизнь.

Староверие, проникнутое духом независимости, было несовместимо с крепостническим режимом. Везде, где усиливались его позиции, слабело крепостное право, и наоборот, успешное наступление «казенного православия» обеспечивало помещикам возможность неограниченной эксплуатации рабского крестьянского труда. Жандармам нередко приходилось отправлять начальству тревожные отчеты, вроде этого: «Замечено, что… вообще развит дух неповиновения в помещичьих крестьянах от влияния местных фабрикантов, которые, сделавшись купцами из тамошних же крестьян, способствуют многим выкупаться из крепостного состояния» ^{146} .

Но староверие возникло и было всегда прежде всего духовным религиозным движением. Сохраняя в неприкосновенности устав древней православной церкви, оно предъявляло к своим последователям множество ограничительных требований, которые могут показаться чрезвычайно обременительными. Прежде всего это многочасовые церковные службы с долгими земными поклонами, это строгие посты, исключающие всякие послабления, допущенные в «официальной» церкви, наконец – это необходимость соблюдения благочестивого образа жизни постоянно, в каждый день и час, а не только во время похода в храм. Существовали обязательные к исполнению предосторожности в общении с «внешним» греховным миром, разнообразные бытовые ограничения и запреты.

Однако преданность вере в народе была так сильна, что подобные тяготы не отпугивали миллионы русских простолюдинов, поставленных государством и без того в крайне тяжелые условия. Вместе с переходом в древлеправославие они добровольно возлагали на себя все обязательства, предписанные канонами, и следовали им всю жизнь.

Одно только это служит доказательством чрезвычайно большого духовного потенциала русского народа, накопленного за семь веков христианства. Можно поражаться тому, насколько сильной и самобытной была культура народа, если она успешно сохранялась и оставалась живой на протяжении двух веков невероятных по жестокости преследований, направленных на ее полное истребление.

Остается только предполагать, каких успехов могло бы достичь русское государство, если бы его правительство не свернуло с пути традиционного духовного и социального развития, если бы нравственные и физические силы народа не были растрачены на сопротивление государственному насилию.