Текст книги "Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках"

Автор книги: Борис Керженцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Это зарисовка, сделанная чужой, но восхищенной рукой, сохранила образ страны, которая навсегда оказалась погребена под чередой разрушительных преобразований. Древнюю крепкую культуру воцерковлеиного народа сильно подломила никоновская реформа, внеся разлад в среду православных христиан. Неустойчивость в вере правителей конца XVII века усилила раскол. Петр сделал его необратимым.

Он демонстративно попирает прежние обычаи и церковные правила, еще уцелевшие от реформ Никона и царя Алексея, а также полонофильства Федора. Нидерландский художник Корнелис де Бруин, приезжавший в Россию в 1708 году, писал, как во время Великого поста Петр, дозволив иноземцам употреблять в пищу постное или скоромное по выбору, сам вместе с Меншиковым «кушали только одно мясное» и, конечно, снова изрядно пили.

Присутствие на придворных попойках было обязательным, и неявка каралась жестоко – виновных, включая дам, поили до потери сознания плохой водкой. Однажды беременная жена придворного – Олсуфьева, узнав, что ее ожидает такой «штраф», в отчаянии приехала к императрице, умоляя ее заступиться и избавить от тяжелой повинности ввиду очевидной невозможности пить – Олсуфьева была на последнем месяце беременности. Екатерина обратилась к мужу, но Петр был неумолим. Берхгольц пишет, что Олсуфьева вернулась домой, но, очевидно, от переживаний и страха родила в ту же ночь мертвого младенца. Она велела заспиртовать его и отправить во дворец, должно быть – для пополнения императорской кунсткамеры…

Иногда пьяный ритуал приобретал совершенно отвратительный вид. Герцог де Миранда, посетивший Петербург много после смерти Петра Первого, с интересом собирал рассказы об императоре тех, кто знал его близко при жизни. Эти истории шокировали герцога. Знаменитый Бецкой, в юности бывший пажом Петра, рассказал, как однажды но приказу Петра «из желудка человека, умершего от пьянства, извлекли содержавшуюся там водку и пили ее…»

Но в этом не было ничего дикого или необычного для характера Петра Алексеевича. Ведь заставлял же он своих придворных зубами разрывать мышцы трупа в анатомическом театре в Голландии, заметив, что те с непривычки отворачиваются от мертвого тела. А разве не Петр, после того как по его приказу отрубили голову его любовнице Гамильтон, взял се голову в руки, поцеловал и после стал на ее примере объяснять присутствующим анатомическое строение человеческой головы и шеи, в то время как кровь стекала еще из перерубленных артерий и жил. Разве не Петр велел пытать при себе и после удавить своего сына, а потом спокойно и с воодушевлением пел в церкви на заупокойной службе по царевичу. Разве не он собственноручно рубил головы стрельцам – по свидетельству иноземца Корба за один день обезглавив более 80 человек; разве не он лично и со знанием дела пытал людей в застенках и заставлял своих «птенцов» делать то же.

В сфере морали и нравов Петр произвел революцию, буквально перевернув с ног на голову все прежние представления, превратив порок в достоинство, а бесстыдство – в доблесть. Кроме повального пьянства при его дворе процветал повальный разврат, масштабы которого трудно вообразимы.

С ранней юности и до конца дней у императора была бурная и беспорядочная половая жизнь, которая привела к венерическим заболеваниям и к появлению незаконнорожденных детей. Любовницы и наложницы, «метрески» на час или на месяц сменяли друг друга, переходя из постели императора к его друзьям и собутыльникам. Иногда это движение шло в обратном порядке, как в случае с будущей императрицей Екатериной. Сначала се интимными услугами пользовались рядовые драгуны, потом Б. Шереметев, взявший ее к себе в «портомон». У старика фельдмаршала красивую чухонку отнял Меншиков, и только после Алексашки она досталась наконец Петру, стараниями которого и была наречена российской императрицей, о в глазах большинства русских людей эта женщина оставалась публичной девкой Мартой, а се производство в «царицы» выглядело очередной блажью свихнувшегося [28]28
  Свихнуться – сбиться с правильного жизненного пути, с правильных позиций. – Словарь русского языка С.И. Ожегова.


[Закрыть]императора, новым оскорблением национальных чувств народа.

Таковы были настоящие нравы человека, гением которого, по мнению поэта А.С. Пушкина, «мужала Россия».

Описание петровских кощунств и мерзостей может занять много места. В околонаучной литературе любят смаковать их подробности, а официальная историография как бы вовсе «не замечает» этих фактов, пренебрегает их существованием. Однако при желании познакомиться с ними более подробно их не так трудно найти в источниках. Но для русской истории важно другое.

Значение петровского переворота состояло в тотальном развращении знати и высшего сословия, от которых повреждение нравов перекинулось дальше – в народную гущу, в городские мещанские слои, священническую среду, крестьянство.

Главная и единственная реформа, которая удалась этому императору, заключается в бесповоротном утверждении секулярных ценностей, в формировании общества, в котором искренняя религиозность в конце концов оказалась вне закона, а церковь превратилась в министерство по духовным делам – «ведомство православного исповедания».

Петр с детских лет получил устойчивую ненависть к тем, кто веру в Бога ставил выше всех прочих мирских обстоятельств, в том числе выше государства и его правителей. Он рано осознал, что искренняя вера несовместима с авторитарной властью, потому что делает людей свободными и духовно независимыми. Недаром в 1722 году Сенат принял несколько курьезный указ, которым признавалось вредным и воспрещалось в России «страдание за веру, не одобренное правительством».

Основан был этот запрет на следующем остроумном рассуждении: «…токмо страдание законно бываемое… полезно и богоугодно есть», гонений же за правду «в Российском, яко православном государстве, опасатися не подобает, понеже того и быти не может». Из этого следовало, что страдание за веру в Российском государстве не является ни истинным, ни богоугодным делом… ^{84}

Но в действительности происходило все наоборот. Правды как раз и нельзя было сыскать в России. Власть действовала исключительно карательными мерами, принуждением и насилием, произвольно лишая собственности, свободы, оскорбляя совесть и веру, попирая древние духовные и социальные традиции.

Петр, кроме нравственной порчи русского общества, произвел еще и государственный переворот – он присвоил себе функции единовластного диктатора, которыми не обладали прежние цари. Он буквально отождествил себя с государством, придав своим личным желаниям силу закона. Раньше государь был ограничен множеством неписаных обычаев, которым был вынужден подчиняться для того, чтобы относительно спокойно сидеть на престоле. Но, прежде всего, он подчинялся им потому, что сам уважал старину, создавшую эти обычаи, уважал традицию, остававшуюся живой и действенной. Наконец, правитель прежнего времени был окружен людьми, для которых вера в Бога была важнее любых индивидуальных хотений и амбиций, в том числе царских, а, значит, людьми в достаточной степени независимыми.

Петру нужны были рабы, потому что только они могли слепо выполнять и его кощунства, и его сумасбродные проекты. Для того, чтобы вырастить рабов, ему потребовалось лишить людей нравственной опоры в прошлом своей родины, лишить веры, достоинства и стыда. И вот эти-то помощники, эти «нарочитые монстры» и принялись за уничтожение того, что еще оставалось в стране от прежних социальных институтов и морали. Россия превращалась в концентрационный лагерь, в котором такие понятия, как частная собственность, личная жизнь, религиозность – не имели значения и смысла. В следующий раз подобный разгром повторился в России только спустя два столетия – в период большевистской революции и красного террора, и он во многом был подготовлен петровской эпохой.

Переворот Петра – это не реформа, как обычно именуют его, и не «преобразование». Это настоящая революция, непримиримая и жестокая. У новой империи, созданной в результате революции Петра, не существовало никакой преемственности по отношению к старой русской культуре и государственности. Они были основаны на противоположных нравственных и социальных принципах. Старая государственность представляла собой православную монархию – общество христиан, объединившихся вокруг фигуры государя, как воеводы, для того, чтобы сообща служить делу сохранения и защиты истинной веры. Новая государственность была абсолютистской диктатурой, рассматривавшей жителей империи не как граждан и христиан, а как рабов, смыслом жизни которых является обслуживание интересов правительства и правящего сословия.

Эпоха Петра стала временем, когда прежняя крепостная зависимость крестьян от помещиков, имевшая раньше множество ограничений, превратилась в самое настоящее рабство. Именно при этом императоре, «демократичностью» которого не устают восхищаться историки и писатели, русских крестьян начали продавать на рыночных площадях русских городов, как рабочую скотину, с разделением семей, без земли. Причем про исходило это в вопиющем противоречии с законодательством, поскольку продолжала действовать никем не отмененная статья Соборного Уложения 1649 года, гласившая совершенно недвусмысленно: «Крещеных людей никому продавати не велено»!

Но эти слова Уложения были слабым отзвуком старых общественных понятий, основанных на уважении и к имени христианина, и к человеческому достоинству соотечественников, иначе говоря – остатком «варварства», которое следовало, но мнению реформатора, как можно скорее искоренить и насадить новые представления.

В правление Петра отдельный человек, как личность, вообще теряет всякую ценность. Люди имеют значение для императора только как рабочая сила, и чем больше ее согнано, тем лучше. Для этой безликой людской массы скоро нашлось свое слово – «сволочь», т.е. те, кого приволочили, сволокли на рабский труд.

На «стройки века» при Петре сгоняли десятками и сотнями тысяч, но этого оказывалось недостаточно, и постоянно требовались новые жертвы. Работные люди, прежде всего крестьяне, под вооруженным конвоем покидали дома и семьи и отправлялись на государственную каторгу – строительство крепостей и верфей, затеянных Петром по всей стране. Иностранный резидент Фридрих Вебер, посетивший «преображенную Россию», писал: «Это как бы бездна, в которой изнемогает и гибнет бесчисленное множество русских подданных. Люди, знающие основательно это дело, уверяют, что при возведении крепости в Таганроге у Черного моря погибло более 300 000 крестьян, и еще более на петербургских и кроншлотских работах, частию от голода, а частию вследствие болезней, развившихся от болотистой почвы».

На строительстве петербургской крепости только за первый период, в течение 1703—1705 годов, погибло не менее ста тысяч человек от постоянного голода, непосильного труда, цинги. Их безымянные кости и сейчас лежат под чугунными набережными «града Петрова», о настоящей цене строительства которого весьма выразительно высказался В.О. Ключевский: «Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте. Петр называл столицу своим «парадизом», но она стала великим кладбищем для народа» ^{85} .

Но, кроме гибельных строек, люди требовались для постоянного пополнения потерь в армии. Шла Северная война, в которой сгорело множество жизней.

Такого кровопускания, которое сделал России Петр Первый, страна не знала никогда раньше. Ни одно неприятельское нашествие, ни одна война не уносили столько жертв, сколько потребовал от народа этот правитель. Еще в самый разгар войны со шведами появились тревожные статистические данные, свидетельствовавшие о том жестоком разгроме, который император сумел нанести своей собственной державе. В 1714 году Сенат представил Петру результаты подворной переписи населения. В целом по стране число жителей сократилось более чем на четверть, в некоторых местах еще больше, а это значит, что людские потери исчислялись миллионами! Только в Казанской губернии, например, за несколько лет, с 1710 года, «убыло» 35 тысяч тяглых дворов, что составляло около трети населения этой губернии ^{86} .

Как правило, в оправдание всех чудовищных жертв приводят победу в Северной войне. Но и освещение самой войны, ее причин, целей, хода военных действий, и, наконец, «победа» в ней Петра – являются одними из самых вопиющих историографических недоразумений. По соотношению результатов и затраченных усилий – это одна из самых неудачных войн, которые вело когда-либо российское государство. 21 год небывалых лишений потребовался на то, чтобы шведы согласились продать часть принадлежавшего им побережья Балтийского моря!

Швеция действительно уступала России права на территорию Лифляндии, Эстляндии и часть Карелии. Но за эти земли Россия должна была заплатить «побежденным» шведам огромную контрибуцию – 2 миллиона таллеров, или более 50 тонн чистого серебра. Кроме того, Швеция получала право ежегодно вывозить из России зерна беспошлинно на сумму 50 000 рублей, а секретное соглашение к договору увеличивало эту сумму еще на 100 000 рублей.

В стоимость петровской «победы» необходимо также включить все экономические расходы, буквально разорившие страну, загубленные человеческие жизни. Итоги военной авантюры Петра подвел в свое время В.О. Ключевский: «Упадок переутомленных платежных и нравственных сил народа… едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеции» ^{87} .

Экономика России не испытывала никакой потребности в наличии портов на Балтике, а общий упадок хозяйственной деятельности в ходе войны сделал эти территориальные приобретения совершено ненужными. Вся внешняя торговля совершалась через Архангельск, который прекрасно справлялся со своей задачей еще и в 20-х годах XVIII века. Только принудительные меры правительства фактически насильно перенесли центр российской внешней торговли в Петербург.

Если бы те колоссальные усилия и затраты, которые были сделаны на войну за бесплодные болота Карелии, оказались направлены на развитие отечественной промышленности и сельского хозяйства, положительные результаты роста экономики сами собой, в случае необходимости, поставили бы вопрос о новых местах сбыта произведенных товаров. В конце концов, для того, чтобы купить часть побережья, у России тогда нашлись бы средства без необходимости уничтожения миллионов своих жителей.

Но урон, нанесенный военной и прочей деятельностью Петра, был столь сильным, что еще много времени спустя российская экономика находилась в кризисе, а потом еще долго залечивала его последствия. Экспорт России на протяжении всего восемнадцатого столетия состоял почти исключительно из самых примитивных товаров, сельскохозяйственного и производственного сырья. Свиная щетина, пенька и лен – вот чем торговали в купленных столь дорогой ценой петровских гаванях.

Вплоть до второй половины XIX века в стране так и не возникло развитой промышленности. И причина этого заключена во внутренней социальной и экономической политике Петра Первого. Дело в том, что в основание промышленного производства «великим» преобразователем был заложен принцип рабского труда, который отбрасывал российскую экономику далеко назад по сравнению с европейскими странами.

Большинство рабочих на вновь создаваемых предприятиях были крепостными крестьянами. Указ 1721 года разрешал не только дворянам, но и купцам и фабрикантам покупать деревни с крестьянами для обслуживания производства. Работа на фабриках для крепостных была обязательной. Заработная плата им, как правило, не выплачивалась, и они работали за еду. А в некоторых случаях предприимчивые рабовладельцы заставляли своих рабочих еще и держать небольшие огороды, чтобы кормиться самостоятельно и не «проедать» хозяйского хлеба.

Крепостной рабский труд преобладал в российской промышленности до середины XIX столетия. Доля вольнонаемных рабочих всегда была крайне низкой, но важно помнить, что из этого числа «вольнонаемных» – большинство также было крепостными людьми, нанявшимися на фабрику для того, чтобы заработать оброк своему помещику.

Однако и окончание Северной войны не только не принесло облегчения, но повлекло за собой новые тяготы для народа. Встал вопрос о том, куда девать армию и на какие средства ее содержать. Поступили просто – за каждым полком закрепили определенный уезд, крестьяне которого должны были кормить и одевать солдат. Размещался полк здесь же, в уезде, и солдаты по совместительству выполняли роль полицейских надзирателей над населением. На практике появление военных частей в самой гуще мирного населения обернулось конфликтами, насилием со стороны солдат и офицеров по отношению к крестьянам, их семьям и имуществу, неконтролируемыми поборами. Офицеры относились к местным крестьянам как к собственным крепостным, с той только разницей, что не имели совершенно никаких причин щадить их, и злоупотребления доходили до такой степени, что сами помещики уезда уже не имели власти в собственных имениях. Получалось, что петровская армия оккупировала Россию, и разоренным униженным жителям оставалось только гадать, не легче бы им пришлось в случае победы шведов?

Но не только варварский способ расквартирования армии – вся внутренняя политика Петра и была оккупацией, самым настоящим насилием над национальными, религиозными чувствами людей, их собственностью и самой жизнью.

Прежние нормы отношений власти и общества, а также внутри самого общества были не только не симпатичны Петру, они были смертельно опасны и неприемлемы для него, потому что несовместимы с новыми социальными отношениями, с новым типом власти. Сломав старую традицию общественных отношений, прежнюю систему духовных ценностей, Петр должен был ополчиться и на старину, их породившую.

Все русское, национальное, традиционное попадает при Петре под прямой запрет и подвергается преследованию. В 1700 году, как раз в ознаменование Нового года, под барабанный бой на улицах и площадях был вывешен царский указ, предписывавший всем жителям не позднее чем к Масленице переодеться в иноземное платье, а русской одежды не носить.

Через год мысль реформатора была конкретизирована: мужчины должны были носить верхнее платье саксонское и французское, а исподнее, камзолы, штаны, шапки, а также обувь – сапоги, башмаки – немецкие; женщинам предписаны были шапки, юбки и башмаки тоже немецкого образца. Для надлежащего выполнения предписания у городских ворот стояли караулы, следившие за тем, во что одеты обыватели. За ношение русской традиционной одежды штрафовали, а саму одежду здесь же у всех на глазах демонстративно резали и разрывали на куски.

Еще раньше вне закона оказалась борода. Только вернувшись из заграничного путешествия в августе 1698 года, Петр в Преображенском устроил отвратительный спектакль, собственноручно отрезая бороды и длинные рукава старинной одежды. На другой день за царя это делали его шуты, глумясь не столько над оскорбленными людьми, сколько над всей русской национальной традицией.

В традиционных обществах внешние особенности поведения, одежды, элементы той или иной обрядности имеют чрезвычайно большое значение – кроме того, что все они не случайны и происходят издревле, несут на себе многовековое отражение быта, характера, духа народа, они являются своего рода защитой от инокультурных иноверных влияний, представляют зримое свидетельство культурного и духовного единства народа. Поругание и уничтожение этих индивидуальных национальных примет разрушает и народную культуру и сам народ.

Когда заходит речь об эпохе «преобразований» Петра Первого, как-то совершенно пропускается то обстоятельство, что его правление было временем сознательного поругания всей русской национальной культуры, как если бы Россия оказалась завоеванной вражескими войсками. Петр объявил непримиримую войну на истребление всему русскому, и здесь его деятельность ничем не отличается по непримиримости от действий любого иноземного агрессора, окажись он на месте Петра. Все национальное целенаправленно заменялось иноземным – от солдатских мундиров до архитектуры и названия столицы.

Тогда же начинается огромный приток иноземцев в Россию. Брали всех и отовсюду. По европейским городам развешивались на столбах и стенах домов «манифесты» Петра, звавшие в Россию мастеров любого дела. Нужно ли говорить о том, сколько среди этих приезжих «мастеров» было отбросов общества, авантюристов и мошенников? Но не так-то просто было проверить их квалификацию – строгие указы императора повелевали относиться к иностранным специалистам с особым уважением. И если кому-нибудь из иноземцев случалось только показать малейшее неудовольствие – император грозил немедленным и безжалостным наказанием всем виновным.

Вместо экзаменов на мастерство иностранцам спешили раздавать во владение русских крепостных крестьян. В правление Петра Первого государственных крестьян в частную собственность было роздано около 200 тысяч душ мужского пола, значит всего, вместе с неучтенными женскими – почти полмиллиона человеческих душ.

Дело в том, что в преобразованиях и реформах Петра была одна важная особенность – так называемая «европеизация» была предназначена исключительно для высшего сословия, отчасти для городских жителей. Основная масса народа должна была остаться в своем прежнем состоянии. Платить налог на бороду были обязаны только городские купцы, а иноземное платье предписывалось для обязательного ношения только дворянству, чиновничеству и городским обывателям, общее число которых к концу правления Петра составляло едва 5% от общего числа населения.

Русским крестьянам, или 95% населения, правительство разрешало совершенно беспошлинно носить бороду и традиционную одежду. Но здесь нет никакого великодушия или государственной мудрости Петра. Национальная одежда стала не подарком реформатора изнуренному его преобразованиями народу, а – клеймом рабства.

Борода и русская одежда, бывшие на Руси всегда предметом уважения и личного достоинства, теперь стали символом бесправия, признаком недочеловека. Специальные правительственные указы Петра и его преемников под страхом уголовного наказания и лишения состояния запрещали «благородным» господам одевать даже в домашнем быту русскую традиционную одежду. Также предпринимались всяческие меры для того, чтобы дворянство перестало говорить по-русски. Русский язык, язык великого народа, стал в империи Петра и его наследников исключительно средством общения «господ» с «подлыми» людьми, приобрел статус рабского языка.

Объективное освещение петровской эпохи оказалось сильно деформированным целыми поколениями историков, которые привыкли путать историческую науку с патриотической пропагандой. Образ Петра в отечественной историографии буквально табуирован, окружен священным трепетом и преклонением. В то же время профессиональным историкам известно, что преобразования не имели под собой никогда четкого плана, носили случайный характер и почти все потерпели неудачу, не были доведены до конца. Их экономические последствия для страны были сравнимы с катастрофой. Однако не только критика, но малейшее сомнение в величии «гения» императора или попытка объективно разобраться в содержании его правления считаются свидетельством академической неблагонадежности, едва ли не бунтом.

Причина в том, что единственным бесспорным результатом реформ был категорический разрыв с прошлым во всех областях – социальной, духовной, бытовой. «Царь-плотник» как бы сжег, обрубил у России все ее корни и бросил этот обрубок на произвол судьбы. Лишенным всяких живых связей с собственной национальной традицией потомкам не оставалось ничего другого, как любыми средствами оправдывать этот разрыв, даже понимая весь его вред. Так возник миф о «великом» преобразователе, который над «бездной» поднял на дыбы страну и спас ее.

Современники Петра, тот народ, который император, по утверждениям ученых мужей, спас от бездны, не знали, что живут в правление столь великого деятеля. Они были совершенно убеждены в том, что новый царь – антихрист, и потому боролись с ним всеми возможными средствами. Борьба с Петром стала борьбой за Россию и за православную веру.

Чем дольше продолжалось правление Петра, тем большую ненависть он возбуждал к себе по всей стране. Отовсюду слышался ропот, и шпионы доносили императору, что именно говорит о нем народ: «Какой он царь? Он крестьян разорил!.. Если он станет долго жить, он и всех нас переведет. Мироед! Весь мир переел; на него, кутилку, переводу нет, только переводит добрые головы! Какой он царь! Враг, оморок мирской – сколько ему ни скакать, быть ему без головы… Которого дня государь и князь Федор Ромодановский крови изопьют, того дня в те часы они веселы, а которого не изопьют, и того дня им и хлеб не естся» ^{88} .

Последнее обвинение в «кровопийстве» примечательно тем, что совершенно независимо перекликается с некоторыми местами из личной переписки Петра и князя Ромодановского. До Петра дошли слухи о неистовствах Ромодановского, совершаемых во хмелю. Царь с мрачной иронией писал своему обер-палачу: «Зверь! Долго ли тебе людей жечь?.. Перестань знаться с Ивашкою Хмельницким. Быть от него роже драной». Ромодановский отвечал: «В твоем письме написано ко мне, будто я знаюсь с Ивашкою, и то, господине, неправда… Неколи мне с ним знаться – всегда в кровях омываемся. Ваше то дело на досуге стало знакомство держать с Ивашкою, а нам не досуг» ^{89} .

Находились люди, являвшиеся в страшное Преображенское по доброй воле, чтобы посмотреть в глаза царю-извергу. Они видели беззаконие, творившееся вокруг, знали, что исходит оно от государя или того, кто называется государем, по крайней мере. Деяния Петра были столь необычными, столь неукротимо враждебными по отношению именно к духу и укладу всей русской жизни, что невольно рождалась мысль о том, что царь – самозванец. Рассказывали, что он сын немки из Кокуя, или вовсе подменен во время заграничного путешествия, а настоящий Петр немцами украден и в темницу брошен.

Как бы то ни было, у людей не было иллюзий относительно того, кто является источником безобразий. Они точно знали, что это – носитель верховной власти. И они шли к нему, принося себя в жертву, зная, что пути назад не будет, что кровавый князь-кесарь Ромодановский каждую жилу вытянет из тела, но шли, чтобы сказать слово правды от имени всей земли.

В 1703 году пришел к царю Петру нижегородец Андрей Иванов с требованием суда – над царем Петром. И здесь нет ни юродства, ни, тем более, глупости или шутовства, но только удивительное благородство, избранный духовный аристократизм, который много раз будет проявлен еще русскими простолюдинами в условиях унижения и безысходности, в которые поставила их власть. В поисках справедливости этот человек обращался к тому, кто Богом поставлен защищать справедливость и правую веру. Андрей Иванов изложил и царевы вины – «что-де он, государь, веру православную разрушает, велит бороды брить, платье носить немецкое, табак тянуть…» ^{90} . Ему не дали дочитать до конца обвинительный лист. Нижегородец, как и прочие ходоки от земли, был замучен в Преображенских застенках.

По в народе накопилось слишком много ненависти против угнетателей. По деревням, на городских посадах, в казацких городках и станицах говорили так: «Найде нам скорбь и туга велия по зависти дьявольской и пришельцев иноверных языков; влезли окаянные татски, яко хищницы волцы в стадо Христово!» ^{91} И еще так: «Нашу братью стрельцов прирубили… только нашей братии во всех сторонах осталось много… Будет у нас и тот в руках, кто нас пытал и вешал» ^{92} . Становилось ясно, что бешеный «кутилка» не уймется и не остановится, что пора с оружием в руках вставать на защиту и веры, и своего человеческого достоинства, и жизни близких.

Бунт в Астрахани начался стихийно. Недовольство, как и везде, копилось давно. Раздражали самоуправство воеводы, мздоимство чиновников, наборы в армию, откуда не возвращались братья и сыновья. Но сильнее прочего тяготило оскорбительное засилье иноземцев – они занимали командные должности в городе. Астраханцы чувствовали себя как будто завоеванными немцами – по указу их принуждали переодеваться в немецкое платье, брить бороды. Даже в церковь не пускали в русской одежде. Прошел слух, что скоро дочерей заставят насильно отдавать замуж за немцев. Поверить ему было легко. Иностранцы не утруждали себя деликатным отношением к местным жителям, не уважали их национальных и религиозных чувств, зная за собой поддержку самого царя. Попрекая русских их «варварскими» обычаями, говорили: «Станете и вы скоро в пост мясо есть», и прочее.

Ночью, 29 июля 1705 года, ударили в набат, ворвались в кремль. Без жалости порубили иностранных офицеров и солдат, а вместе с ними и воеводу. В городе ввели народное самоуправление по образцу казацкого круга, выбрали старшин. Власть в Астрахани оставалась в руках восставших до весны следующего года. И все это время в городе сохранялся образцовый порядок. Хозяйственная жизнь шла своим чередом, за тем исключением, что все, кто имел свой промысел, ремесло или торговлю, вздохнули свободно без корыстного вмешательства воеводы.

Сразу после захвата города от имени старшин были разосланы письма в соседние области, звавшие присоединиться к восстанию. Текст писем вполне дает представление о причинах возмущения: «Стали мы в Астрахани за веру християнскую, и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что к церквам нас и наших жен и детей в русском старом платье не пущали… и у тех платье обрезывали… и выбивали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и детям чинили воеводы и начальные люди…»

О самом Петре говорили: «Не сила Божия ему помогает, ересями он силен, христианскую веру обругал и облатынил… Идти нам до самой столицы, до родни его до Немецкой слободы и корень бы весь вывести…»

Астраханцев поддержали окрестные города, а, кроме того, некоторые местные кочевые племена во главе с родовой знатью, также страдавшие от злоупотреблений царской администрации. Но возмущение в Астрахани оказалось стихийным и слишком неожиданным. Донские казаки не успели присоединиться к нему, и правительственные войска под командованием Б. Шереметева захватили город в марте 1706 года. 365 человек «заводчиков» мятежа отправили в Москву, где после пыток они были казнены.

Но, несмотря на сравнительно легкий успех в астраханском деле, Петру было чего опасаться. Мятежники проявили стойкость и целеустремленность, способность к превосходной самоорганизации в крайне затруднительных условиях. Во главе их стояли представители купечества, грамотные опытные люди. Причем и они, и большинство восставших были сторонниками старой веры. Шереметев не без опаски писал Петру уже после взятия города: «…Носов [29]29
  Яков Носов – фактический руководитель астраханского восстания.


[Закрыть]великий вор и раскольник, и ныне при нем в шапке никто говорить не может… Я такого многолюдства и сумасбродного люду от роду не видал, и надуты страшною злобою, и весьма нас имеют за отпадших от благочестия».