Текст книги "Плагиат (Исповедь ненормального)"

Автор книги: Борис Карлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

Прошло часа два или три. Именинница танцевала с незнакомыми кавалерами, Гусев работал в оркестре, лишь изредка, в перерывах, подсаживаясь. Мы сидели вдвоём с Зюскевичем, уже сильно выпившие, пили ещё и разговаривали. Я говорил о самом важном.

– …Понял давно. Признаваться не хотел. Боялся.

– Кому? – говорил Зюскевич, роняя пепел себе в рукав.

– Я боялся признаться самому себе, что всю жизнь занимаюсь не своим делом.

– А что такое?..

– Я пишу роман.

– Да-да, эпопею. Все знают.

– Смешно?

Зюскевич удивлённо помотал головой.

– Вот именно. Это даже не смешно.

– А сейчас все пишут. Скачивают программу и пишут.

– Какую программу?

– «Логос». Сто тысяч цитат, изречений и афоризмов.

– Ну и что?

– Берёшь за основу какую-нибудь экзотическую хрень, вроде арабских сказок. Чтобы стиль. Ну, не Маринина…

– Понятно.

– Подставляешь немного другие имена, немного другой сюжет. Можно перенести в нашу реальность. А самое главное, после каждого абзаца, где что-то вообще делается, вставляешь умное отступление. То есть, если, допустим, ключевое слово абзаца «лошадь», ты вводишь в программу «ЛОШАДЬ» и выбираешь цитату. Или две. Пишешь своими словами. То есть, в стилистике тех же арабских сказок. И так страниц на четыреста. Чем не Пуэльо? А читателю приятно, что не Донцова, что он вроде как приобщается…

– Коэльо. На четыреста много. Сейчас столько не читают. Двести страниц за уши. Только мне уже не надо.

– Правильно, лучше не надо. Начнёшь думать, что ты в правду талантлив. Что всё сам придумал, а из пустоты ничего не появляется… Это не надо.

– Не надо.

– Но важнее всего детали. Допустим, если на почте, то обязательно указать, что пахло сургучом, а в сарае – прелым сеном. Метафоры, вроде того, что лужа под деревом была похожа на спящую цыганку…

Я стал думать, что раньше совершенно не знал Зюскевича. Мне мешало его понять то, что он влюблён в Берёзкину. А влюблённый человек на себя не похож. В него будто вселяется глупый и упрямый чертёнок.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Пишу такую программку для шефа. Он маршал Советского союза, хочет мемуаров.

Мы чокнулись и выпили.

– Или ещё есть такая штука – «Литератор», – продолжал Зюскевич. – Для стилизаций.

– Что делает?

– Сама пишет.

– Может сочинять?

– Ну так. Немного. Стилизации.

– Объясни.

– Ну, представь, что твоя фамилия Акунин, а ты хочешь писать как Гоголь.

– Или как Чехов.

– Как Гоголь или как Чехов. Хочешь?

Я кивнул и махнул рукой.

– Ты садишься за стол и выписываешь на нарезанные квадратики начала, середины и концы фраз. Складываешь в три кучки и перемешиваешь.

– Как домино.

– Как домино. Потом раскладываешь по три карточки…

– Тройка, семёрка, туз.

– …Получаются новые предложения.

– Легче написать.

– Кому как. Кому-то, может быть, легче бумагу резать.

– Картон.

– Картон! А кому-то легче написать.

– У Сорокина есть. Куски. Клоны пишут.

– Да, точно. Типичные такие болванки текста. Как будто мёртвый написал. Зомби.

– А что программа?

– Она делает. Там, внутри. Эти тексты. Книги. Нажал – «Три мушкетёра», нажал – «Собор Парижской Богоматери»…

– Два.

– Как?..

– «Три мушкетёра-два». Сиквел.

– Точно. Нет, конечно, надо поправить. Отредактировать. Но главное уже есть. Болванка. Массив художественного текста. Делается одной кнопкой. Раз и готово.

– С сюжетом всё равно будет проблема.

– А если без сюжета? Я читал. Такого тоже много.

– Можно без сюжета, – кивнул я. – Джойс, Кафка, Пруст… Поток сознания.

– Поток?..

– Ну, бывает. Талант есть… а писать нечего. Тогда пишут просто так, ни о чём, поток сознания.

– А кто читает?

– Критики любят. То, что ты говоришь, – рыба.

– Рыба?..

– Ну, твоя программа. Песни сочиняют. Сначала музыку. Стихов нет. Поют рыбу – тары-бары-растабары… набор слов. Потом поэт сочиняет. Болванка называется «рыба».

– Нет, не «тары-бары», там уже заложено…

– Я понял.

– В чём проблема?

– Проблема в том, – я поднял глаза на Зюскевича, – что ЭТА ПРОГРАММА У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.

Зюскевич несколько минут думал.

– Такая хорошая память?

– Четыреста томов Библиотеки Всемирной литературы. Плюс всё заметное, что выходило после перестройки. Вот это особенно, хотелось бы… удалить. Ну, delete по вашему. Особенно Сорокина.

– Почему?!

– Не хочу. Моя голова, имею право. Потому что вообще больше не хочу. Завязал.

Зюскевич не понял и начал смотреть на бутылку.

– Не туда!! Писать.

– А… Это ничего. Эпопею?..

– И вообще. Эпопею в первую очередь. Сожгу.

– Правильно. Как-то она тебя не радует. Чисто по жизни.

– Отсюда как стереть?! – я постучал себя по голове.

– Надо подумать.

– Стереть отсюда?..

– Конечно.

– Чушь, трёп, треп… треп-панация.

– Не-не-не, не так. Нельзя. В психику нельзя. Туда, в ум, нельзя. Ни в коем случае.

– А как? Как избавиться?

– Ну как… Ну, допустим, если ты заехал куда-то… Как от этого избавиться?

– Не понял…

– Ну, ты повернул и заехал… не туда. Что делать?

– Вернуться.

– Вернуться – и выбрать – правильную – дорогу.

Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.

– Дзен-буддизм?

– Куда? – не понял Зюскевич.

– Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дзен-буддизм?

– При чём тут дзен-буддизм. Скорее, научная фантастика. Машина времени.

– Машина времени?

– Ты в каком возрасте всю эту… трехомудию читал?

– Что?

– Всемирную библиотеку.

– В четырнадцать… в пятнадцать.

– А кем ты хотел быть? В смысле профессии?

– Это… продавать мороженое. Нет, тогда уже космонавтом, то есть, моряком загранплаванья. Чтобы привозить жевачку и джинсы.

– Стало быть, в четырнадцать ты ещё был здоров.

– Так.

– Что мы делаем, – Зюскевич вынул ручку, попытался что-то смело изобразить на салфетке, но сразу порвал бумагу. – Короче. Засылаем тебя машиной времени туда. И ты – не читаешь.

– Что?..

– Не читаешь книг. Тебе четырнадцать лет. Максимум – листаешь порножурналы. Активно занимаешься онанизмом и каким-нибудь лёгким спортом на свежем воздухе. Чтобы не сублимировалось. Чтобы вообще не было потугов к творчеству. Не напрягаешься с учёбой в школе. Поступаешь в мореходку или идёшь на завод фрезеровщиком.

– Отличная идея. Я согласен.

Мы встали и обменялись рукопожатием.

4

Оркестр сделал паузу, появились Гусев и Берёзкина. В движениях Гусева и на его физиономии появилась важность – признак того, что он добрал до своей средней дозы. Кира раскраснелась и вспотела. Она не теряет надежды встретить своего Билла Гейтса и танцует со всеми незнакомыми мужчинами. Мы трое за столом в неё влюблены. Гусев совсем немного, шутя, физиологически; я – почти платонически, по-рыцарски, без притязаний. Зюскевич готов отдать жизнь.

– Что случилось? – поинтересовалась Берёзкина, имея в виду рукопожатие.

– Я завязал…

– Что!

– Не пить. Это… с этим, с литературой, графоманией.

Кира смотрела на меня и соображала. Группу поддержки представлял Зюскевич, и она решила не напрягаться.

– Бедняжка. У тебя в жизни останется одна работа. Нужно подобрать тебе какое-нибудь хобби. Какой-нибудь лёгкий спорт на свежем воздухе… Да-да, как раз сегодня я слышала по радио: городошный клуб где-то в ЦПКиО. Такие бодрые пожилые дядечки в пуловерах, слегка подшофе.

– Я ещё не пожилой.

– Тогда – всё впереди! У тебя есть какая-нибудь большая мечта? А, Телегин?

– Есть. Есть мечта. Слишком большая.

– Насколько большая?

– Для начала пятьдесят… лучше семьдесят тысяч.

– Выбраться из коммуналки?

– Какая же это мечта. Тьфу.

– Тогда что? Новенький педальный автомобильчик?

– Детский лепет.

– Так что же?

– Газету.

– Ага!

– Свою.

– Свою газету! – обрадовался Зюскевич.

– У газеты должен быть олигарх… – сказал Гусев. – То есть, наоборот.

– Не такую! – замахал я пальцем перед его носом. – Телепрограммку. Хорошую. Нового типа.

Кира притянула к себе мою голову и звучно поцеловала её в губы.

– Умница. Я бы тебе дала, честное слово.

– А сколько есть? – спросил Гусев.

– Ничего нет. Я живу на проценты.

– А в агентстве сколько платят? – настаивал Гусев.

То время, когда Берёзкина действительно могла быть супермоделью мирового класса, пришлось на 80-е. Теперь она снималась для раздела женщин бальзаковского возраста. В 90-х она могла бы сделать карьеру, иметь своё агентство стать богатой, властной и самостоятельной. Но она поленилась и в очередной раз поставила на удачное замужество.

Заиграл оркестр, Гусев опрометью бросился на сцену.

Официант принёс бутылку дорогого вина и, наклонившись, что-то нашептал Берёзкиной. Она оглянулась. В другом конце зала приподнял ладонь мужчина лет пятидесяти. Даже с этого расстояния было видно, что рука у него сильно волосатая, а часы золотые.

– Ого… – произнесла Кира, сделавшись серьёзной. – Вот это встреча…

– Ты его знаешь? – спросил я Зюскевича.

Тот отрицательно помотал головой.

Мужчина оскалился улыбкой, поднялся и приблизился. Он оказался широкоплечим и приземистым, с необычайно длинными, большими и, по-видимому, сильными руками. Всё на нём было очень дорогое. Кира подала ему руку, и они вышли на медленный танец. Дама оказалась едва ли не на голову выше своего кавалера.

Мы долго и уныло смотрели. Официант принёс винные фужеры и откупорил подаренную бутылку, мы выпили.

– Как она может танцевать с этим орангутангом, – злобно проговорил Зюскевич.

– Расслабься, она ему не рада. Беда в том, что женщины покупаются и продаются. Проститутки делают это явно, остальные хитро.

– А что если я сам хочу её купить. Я смогу перебить любую цену. Пусть только подождёт.

– Она больше не будет ждать.

– Чего она хочет?

– Ей нужны серьёзные отношения с каким-нибудь серьёзным типом.

– Я на пороге открытия, которое всё перевернёт.

– Я тоже, – сказал я и хлопнул шампанским, извлечённым из «серебряного» ведёрка, лёд в котором давно растаял. – Знаешь, сколько ей лет?

– Конечно. Я ей муж. Бывший…

– А сколько тебе?

– Я тоже могу постареть.

– Скажи уж лучше – повзрослеть.

– Я могу.

– Пластическая операция?

– Нет. Естественным образом. Постарею и вернусь в тот же миг.

– Пока будешь стареть, поумнеешь.

– Нет.

– Дело даже не в этом. Ей нужен другой тип мужчины.

– Я могу предложить ей большее, – упрямо твердил Зюскевич.

– Если у тебя есть машина времени, – приблизился я к нему и понизил голос, – она твоя. Будет просить, плакать и унижаться.

– Ты думакшь?.. Но она и так молодая. Она выглядит на двадцать восемь.

– Знаешь, как говорят у них в модельном бизнесе? Если женщина выглядит на двадцать, поставьте рядом с ней двадцатилетнюю.

– Ерунда, они там все как пауки в банке…

В перерыве пришёл Гусев, а Берёзкина подсела к орангутангу в другой конец зала. Мы не имели понятия, кто он, но мы его ненавидели.

Потом она приблизилась и сказала ледяным тоном:

– Мальчики, держитесь за стулья. Обстоятельства резко изменились. Сейчас я уйду. И никаких истерик!

Мне показалось, это слишком. Она могла поступить так со мной и с Гусевым. Но не с Зюскевичем, которого обнадёжила и которого, возможно, по своей женской глупости, недооценивает.

– Это твой самый подлый и глупый поступок с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, – мстительно сказал я.

– Что?..

Я отвернулся.

Кира сверкнула глазами на Зюскевича, но он тоже отвернулся.

Через пару минут нам принесли записку из гардероба:

Продолжайте без меня, расходы оплачены.

Орангутанг оплатил все наши мыслимые расходы и чаевые.

В следующем перерыве Гусев сходил к метрдотелю и всё разнюхал. Похитителем оказался всемирно известный доктор Борг. Пластический хирург, генетик и что-то ещё и ещё – зловещий карл с тянущейся за ним бородой из званий, степеней и заслуг перед отечеством. Я не удивился, потому что злодеям, по законам кино, положено быть пластическими хирургами. Патологоанатомы, к примеру, все как один душки и симпатяги.

– Странная фамилия. Борг.

– Лев Гургенович… Грузин?

– Не то, – сказал я. – У него нет национальности. Он просто «гроб».

– Что?

– «Гроб» – перевернули.

– Кто перевернул? – всё ещё не понимал Гусев.

– Кто это пишет. Эту книгу.

– Книгу судеб?

– Угу.

Зюскевич тем временем окончательно расклеился и заплакал.

– Перестань, – сказал я, разозлённый на Берёзкину и проливая водку мимо рюмок, – не такая она красавица. Как теперь можно догадываться. Покровы таинственности сброшены. Не настолько она упруга, белолица и румяна. Всё непонятное в итоге оказывается проще пареной репы. Теперь я тоже знаю секрет вечной молодости. Он называется «пятьдесят тысяч баков для доктора Франкенштейна». Лев Гургенович, или как там его… Всё враньё, надувательство, бутафория, графика, спецэффекты. Растяжки, подтяжки, вязь, шитьё, арматура по всему телу. Дёрнешь за узелок и пппп…

Зюскевич взял свою рюмку, и она застучала по зубам.

– Нет, всё равно. Это не важно. Какая разница. Как ты говорил… Любить, унижаться и плакать? Я, я сам могу вернуть ей молодость. Но теперь не так. Всё будет не так. Пусть просит, пусть любит, пусть унижается. Пусть лижет мне задницу. Я так хочу. Понял? Вы оба поняли? А?!

– Хорошо, хорошо. Как скажешь.

5

В гардеробе Лев Гургенович помог Кире набросить на плечи шубу, они вышли из «Сталина» и залезли в чёрный BMW, заднюю дверцу которого придерживал шофёр ы запорошённой снегом форменной фуражке. Утонули в бархатных сидениях, Борг налил шампанского, звякнули бокалами. Машина оставила позади Литейный мост, выехала на Выборгское шоссе и помчалась вперёд, просвечивая и рассекая пелену снега.

– Всё в порядке?

– Да… Почти. Немного здесь… прикус.

Борг взял голову спутницы и развернул к свету.

– Открой. Шире.

Кира раскрыла рот.

– Сомкни. Челюсть вперёд. Назад.

Борг откинулся и закурил.

– Что? – сказала Кира смиренно.

– Это нормально. Будем работать с ушами и подбородком.

– Но мне казалось…

– Не надо ничего казаться. Надо было проходить на осмотр, соблюдая наши договорённости.

– Но, Лев Гургенович… вы не позвонили… я не знала…

– Хорошо, хорошо, не плачь. Не надо «Лев Гургенович». Скажи как тогда, как раньше…

Кира взяла ручищу Борга в свои руки, поднесла к мокрому лицу и поцеловала.

– Лёвушка, Лапа…

– Всё хорошо, не плачь, – он обнял Киру за плечи. – Одна небольшая корректировка, и опять будешь как новенькая.

– Мы едем на осмотр?

– Нет, я уже смотрел. Мы едем на операцию.

– Что… Сейчас?

– Нет, не сейчас, не сразу. Это займёт некоторое время, месяц. Поживёшь там, у меня.

– Но я и так должна…

– Конечно, детка, ты меня огорчила. Но я не просил денег. Я всего только хотел видеть результаты своего труда. Я только просил, чтобы ты приходила осмотреться. Зачем так сделала? Просто пообещай, что будешь слушаться.

– Да, я обещаю… – всхлипывая, Кира покрыла мокрыми поцелуями ладонь Борга.

Почти десять лет назад, летом 1994-го, Кира познакомилась с этим человеком. Сначала в её уборную внесли корзину с цветами и записку, затем появился и он сам. Он был невысок ростом и широк в кости. У него были огромные волосатые руки. От него исходила первобытная энергия грубой мужской силы. Он пригласил поужинать, и она пошла как кролик на удава.

Тогда Берёзкиной уже было тридцать четыре. Этот год был её лебединой песней на подиуме. Другого дела в этой жизни он не знала и вообще для себя не представляла. Она не умела работать, а деньги могла только тратить. Каждый этап её жизни становился более или менее удачным замужеством. К этому времени она развелась с тремя мужьями. До последнего, Зюскевича, оставалось ещё два года.

Борг привёз её в своё сказочное, по любым временам, поместье под Выборгом и повёл себя как джентльмен. Ей были предоставлены отдельные покои, почти полная свобода, катание на яхте по заливу, теннис и послеобеденная дрёма на берегу сверкающего бассейна.

Хозяин был безупречно вежлив и немногословен. Судя по обстановке, качеству вышколенной прислуги, количеству камер слежения и ухоженности сторожевых собак, Кира сделала вывод, что этот дядя очень даже не прост. И она решила не пытаться кружить ему голову своими обычными штучками. «Этот кусок мне не проглотить, – сформулировала она необычайно здравую мысль. Пусть сам даст понять, чего он хочет, а там будет видно».

Таинственный незнакомец вёл себя как лесное чудище; он во всём угождал гостье, не навязывая ей не только близости, но и своего общества. В том смысле, что он вообще не показывался на глаза без её приглашения.

Тактика сработала как в сказке; на четвёртый день они сделались любовниками. Ошарашенная не свойственными её северному темпераменту многократными оргазмами, Берёзкина признала в любовнике хозяина, она стала робеть перед ним, ей захотелось угождать ему.

Через неделю его пригласили выступить с докладом в Филадельфии, и Лев Гургенович попросил гостью его дождаться. Перед отлётом он зашёл к ней в комнату и жестом, ставшим впоследствии для Киры привычным, повернул её голову к свету. Затем, поводив пальцами по её лицу, шее, груди, животу и бёдрам, внезапно скомандовал:

– Приготовьте всё.

Кира не упала в обморок и даже не испугалась. Она покорно легла на операционный стол и вдохнула снотворный газ. Лёвушка, бог и царь, обещал ей ещё десять лет молодости. Она не знала, что он будет резать, где шить, не знала, как будет расплачиваться, если они расстанутся, и если он вдруг потребует денег.

Когда она очнулась, он был за океаном, а когда приехал и снял с неё бинты, она почувствовала себя девочкой-подростком, настолько ладно и аккуратно всё было на ней пригнано.

Потом умерла мама в деревне под Новгородом, она туда поехала и прожила там, на родном пепелище, четыре месяца, не снимая с головы чёрного платка даже у себя в «детской» комнате, истово молясь, соблюдая посты и простаивая службы в местной церквушке. Любовь к доктору Боргу она теперь воспринимала как помутнение рассудка, вызванное, скорее всего, психологическими, анатомическими или медикаментозными манипуляциями.

В канун нового 1995 года она вернулась в Питер. Уплатив неустойку, выгнала постояльцев из квартиры и устроила вечеринку. До прихода гостей она только приняла душ и причесалась. «Деревенский воздух делает чудеса», пропел изумлённый хор.

Засигналил телефон, и Борг поднёс маленькую игрушечную трубку к большому волосатому уху.

– Что? В Пулково? Вы с ума сошли. Я еду в противоположном направлении. Неужели в Корее нет других квалифицированных врачей? Мне наплевать, я не занимаюсь политикой.

Позади послышался тяжёлый гул: догонявший машину вертолёт ослепил мощным прожектором.

– Что за голливудские трюки, убирайтесь!..

Но связь уже прервали, вертолёт встал посреди дороги, машина остановилась. На минуту сделалось тихо. Борг повернулся к спутнице.

– Можете ничего не объяснять, – сказала Кира. – Попросите, чтобы меня отвезли обратно в город. Я ещё успею вернуться на свой день рождения.

– Нет, нет, это уже слишком. Я вас похитил, а теперь ещё и вынужден бросить на половине дороги. Я чувствую вину и перед вами и перед вашими друзьями. Пригласите их в мой дом. Клянусь, вас будут обслуживать по-царски. Завтра за обедом я уже буду сидеть вместе с вами, трижды клянусь.

– Поторопитесь, вас ждут.

– Вы согласны?

– А вы понимаете, что они заблюют вам все ковры?

– У меня больше нет ковров. Совершенно новое решение интерьеров.

– Они прожгут папиросами всё ваше новое решение.

– Плевать. Зато моя совесть будет спокойна.

Борг опустил стекло и отдал распоряжения. Две машины сопровождения тут же развернулись и умчались обратно в город.

– Звоните, звоните, уговаривайте, – Борг открыл дверцу и, пятясь задом, поцеловал Кире руку. – Миссия будет выполнима! – подмигнул он, захлопнул дверцу и, прикрываясь воротником от поднятого бурана, пошёл к вертолёту.

Машина прибавила обороты, оторвалась от дороги и, накренившись вперёд, стремительно умчалась в темноту. Кира достала из сумочки трубку, вздохнула и набрала номер.

6

Оркестр делал очередной перерыв, поэтому я услышал сигналы своего телефончика. Пытаясь перекричать общий гул, он надрывно, старательно и без ошибок, выпискивал марш гномов из диснеевской «Белоснежки».

– Хей-хо, – сказал Гусев, усаживаясь на своё место.

– Слышу… – я достал телефончик. – Да.

Берёзкина сидела рядом с «орангутангом», тоже держала трубку, махала рукой и улыбалась.

Зюскевича с нами уже не было. Однажды он, схватившись за рот, выбежал в туалет и больше не вернулся. После Гусев утверждал, что видел из оркестра, как за Зюскевичем из разных частей зала, словно тени, проследовали люди. На фоне слухов о предстоящей Нобелевской премии и учитывая секретность его работы, в это можно было поверить. Даже если это показалось, это нормально.

– Что такое? – поинтересовался Гусев.

– Предлагает переместиться в гости к этому…

Подсела Берёзкина, и мы втроём выпили.

– Ты так и будешь… курсировать? – сказал Гусев.

– Правда, поехали, у него здорово.

– Куда, к Боргу? – я тревожно встрепенулся.

– К какому ещё… моргу? В гости к Георгию Семёновичу.

– Разве его фамилия не Борг?

– Его фамилия Кварцхава.

– Но он пластический хирург?

– Он владелец медиа-союза. Один из богатейших людей Европы. Телевидение, радио, модные журналы… Знаешь, что он сказал? «Ларысочка, кирасавица, ти будешь лицом жюрнала. Сипециально для тебя: жюрнал „Женьщин бальзаковского возраст“».

– Он уже много выпил?

– Нет, он вообще не пьянеет.

– Почему же он называет тебя Ларисой?

– Он так шутит. В действительности он говорит без акцента. Он еврей, а не грузин.

– Он шутит, а ты готова поверить?

– Когда дело касается денег, он всё-таки не шутит. Под журнал наверняка готов бизнес-план, и моя кандидатура обсуждалась. Я уверена, что он вообще здесь не случайно. Он здесь ради встречи со мной. Вот так, в непринуждённой обстановке.

Мы все помолчали, взвешивая её слова и искоса поглядывая на сидевшего в другом конце зала «орангутанга». На сцене под фонограмму дрыгали ножками девушки из кордебалета, Кварцхава улыбался, попыхивал сигарой и прихлопывал в ладоши.

Мы подумали: а почему бы не поехать к нему в гости. Знакомство с таким человеком дорого стоит. Оно может буквально перевернуть жизнь.

Потом мы залезли в лимузин и, пока я собирал в кучку пьяные мысли, мы приехали.

Кварцхава занимал не дом и даже не этаж, а квартиру. Хотя очень большую и богато обставленную. Вернее сказать, оборудованную. Если бы он был не медиа-магнатом, а, допустим, сахарозаводчиком или торговал газом, наверняка купил бы дом с коврами и ходил бы в атласном халате с кистями. Положение обязывало его идти в ногу со временем.

Бассейна не было, зато была игровая комната. Мы с Гусевым надели шлемы-симуляторы и устроили вертолётный воздушный бой над Нью-Йорком. Потом засели в орбитальную крепость и отражали атаки космического агрессора.

Когда мы решили, что пора промочить горло и выбрались обратно на землю, оказалось что уже утро. Берёзкина сказала, что пора по домам. Мы с Гусевым хлопнули по полной, а закурили уже в лимузине. Нас троих развозили по домам как принцев. Проводив до машины, Кварцхава сам захлопнул за нами дверцу.

– Как поговорили? – поинтересовался я, ненадолго приободрившись от выпитого – ровно настолько, чтобы добраться до постели.

– Реклама сухих прокладок и затычек будет радовать телевизионного зрителя? – прибавил от себя Гусев.

Берёзкина, промолчав, таинственно улыбнулась.