Текст книги "По таёжным тропам. Записки геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Аркагала и Мяунджа – уголь и золото. Куда идти?
Дождливая погода продолжалась весь следующий день. Он был посвящен приведению в порядок собранного материала – вычерчиванию карты, исследованию и упаковке образцов, просмотру шлиховых проб, собранных Успенским, писанию полевого дневника. Дождливая погода – самое хорошее время для подгонки таких камеральных «хвостов». Тратить на них ясное погожее время жалко, особенно учитывая резкий недостаток его в наших условиях.
– Ну давайте, Алексей Иванович, вашу съемку, – оказал я Успенскому, – попробую увязать ее со своей, проведенной до установленной точки.
Успенский гордо преподнес мне карту своих маршрутов за эти дни, вычерченную даже с некоторой претензией на щеголеватость. Она состояла из русла Эмтегея с нанесенными пробами, выделенными террасами разных уровней и боковыми притоками. Карта выглядела внешне почти прилично, но меня удивило в ней одно странное обстоятельство: Большой Пенесекчан, который был опробован в нижнем течении и который по всем законам природы должен был находиться на правой стороне Эмтегея, чудесным образом переместился на левую.
На мой вопрос, почему у него Эмтегей течет от устья вверх, Успенский сделал обиженное лицо и долго не мог уразуметь, в чем тут дело. Пришлось проверить его познания в деле накладки на карту данных глазомерной съемки. Бедняга, оказывается, «полз раком», нанося обратные азимуты. Все остальное оказалось в порядке, причем сделано было тщательно и с любовью, в меру его сил и возможностей.
Меня очень порадовали данные опробования. По мере продвижения вверх по Эмтегею количество проб со знаками золота заметно увеличивалось, причем в последних пробах они становились уже ощутимыми.
Через день погода наладилась. Совместно с Успенским мы прошли вверх по Большому Пенесекчану с опробованием, которое не дало положительных результатов. Оставив его заканчивать опробование, я отправился далее, чтобы привязаться к пункту на месте нашего мокрого ночлега.
Проведенный маршрут показал, что правобережье Эмтегея и бассейн Пенесекчана в золотоносном отношении являются мало перспективными. Здесь везде развита монотонная осадочная толща, совершенно лишенная выходов и развалов кварца, а также жильных образований, с которыми связывается золотоносность. Результаты опробования очень хорошо увязывались с данными геологической съемки.
По возвращении на стан, который был перенесен километров на пять вверх по Эмтегею, я заметил, что вода за прошедшие два-три дня сильно упала. Рассматривая, как обычно, галечный материал на отмелях, я увидел на заиленных участках, оставшихся после спада воды, какие-то черные блестящие кусочки, очень легкие, но тонущие в воде. Детальное исследование их показало, что это мельчайшие частички каменного угля. Где-то вверху, по-видимому, находились коренные выходы угля, которые постепенно размывались. Теперь понятным стало появление странных шлакообразных пород, галька которых в таком изобилии встречалась в отмелях Эмтегея. Это были горные породы, обожженные пожарами, которые обычны в каменноугольных районах. Горение пластов угля, сопровождающееся высокой температурой, вызывает обжиг окружающих пород и даже их легкую переплавку.
Мы медленно продвигались вверх по Эмтегею. Количество угольной мелочи постепенно увеличивалось. Стали попадаться более крупные куски сильно выветрелого каменного угля. Одновременно увеличивалось и количество знаков золота. Уголь и золото тесно, рука об руку, шли рядом, интригуя нас своими необычными сочетаниями.
Через 40–45 километров от устья Эмтегей окончился. Вверх на его продолжении пошла речка Аркагала, направо по ходу вторая вершина Эмтегея – ручей Мяунджа. На стрелке этих двух примерно одинаковых истоков, слияние которых дает начало Эмтегею, мы расположились станом.
Веселое это место – стрелка Эмтегея. Широкая, поросшая травой и кустарником поляна, окаймленная густым лиственничным, почти строевым лесом, в котором в изобилии водятся жирные упитанные глухари. Соединение двух долин на широком открытом месте создавало постоянный «сквозняк», отгоняющий надоедную комарино-мошкарную нечисть.
Хорошо было бы здесь остановиться на пару дней, но для этого не было времени. Нам надо было выяснять, куда идти – вверх по Аркагале или направо, по Мяундже.
Я решил пройтись с Успенским километра на три вверх по обоим истокам Эмтегея.
Взяв с собой Кулеша, мы пошли сначала вверх по Аркагале. В глаза сразу бросилось резко увеличивающееся количество кусков каменного угля. Последний уже встречался не только в виде мелочи, но иногда отдельными крупными кусками до 40–50 сантиметров в поперечнике. Зато опробование показывало наличие только слабых знаков золота.
Маршрут вверх по Мяундже показал диаметрально противоположную картину – очень слабую «знаковую» угленосность и повышенное содержание золота, с наличием отдельных весовых проб.
Длина Мяунджи, судя по характеру русла и водоносности речки, равнялась примерно 60 километрам, такой же длины была, по-видимому, Аркагала.
Что делать? Куда идти? За углем или золотом? Мне пришлось крепко призадуматься. Наконец я принял решение идти вверх по Мяундже.
Ход моих рассуждений был таков. Судя по характеру каменноугольного материала, встречающегося на отмелях Аркагалы, водный поток размывает коренные выходы этого угля. Где они находятся, я не знаю, быть может, очень далеко. Раз здесь развита каменноугольная свита, то значит на присутствие промышленных месторождений золота рассчитывать не приходится.
Начав же работать по Аркагале, я должен буду закончить обследование этого бассейна и, если паче чаяния, каменноугольное месторождение окажется непромышленным, то моя партия вернется практически без положительных результатов.
С другой стороны, Мяунджа, безусловно, представляет большой интерес с точки зрения промышленной золотоносности, но ее надо нащупать – путем тщательного опробования и детального геологического исследования.
Завершив работу по Мяундже и установив характер ее золотоносности, я на обратном пути «расшибусь в лепешку», но выкрою время подняться вверх по Аркагале до выходов каменного угля. Здесь мне не надо будет проводить кропотливого шлихового опробования, так как разбросанные по долине куски каменного угля сами приведут меня к месторождению, осмотр которого даст возможность вывести заключение о его ценности и перспективах.
Приняв это решение, я сразу успокоился, и через день мы уже двигались вверх по Мяундже.
Вверх по Мяундже
Погода наладилась, наладилась и наша работа. Я с рабочим Алексеем ходил в маршруты на день-два. Успенский с Кулешом, а иногда дополнительно с Николаем проводили опробование долин. Семен перебрасывал наш немудрящий груз на конях на близкие расстояния. В устье Мяунджи мы сделали потайной лабаз, на котором оставили часть продуктов и снаряжения. Теперь, мы довольно быстро продвигались вперед.
Иногда я брал с собой ружье – легкий американский винчестер калибра 25×25 с достаточным количеством патронов, очень портативный и меткий. Мы обыкновенно забирали продуктов на два-три дня, причем по дороге нам всегда попадалась какая-нибудь дичь. Когда приходилось пересекать долину Мяунджи или ее боковых притоков, мы, остановившись на короткое время, быстро пополняли наши запасы продовольствия чудесными хариусами, которые водились в этих девственных местах. Долины были покрыты зарослями созревшей голубики. В изобилии встречались грибы. После дня тяжелой напряженной работы я спал как убитый.
Время от времени в нашу однообразную, полную напряженной работы жизнь врывались элементы ЧП (чрезвычайных происшествий) – небольших бурь в стакане воды, которые, однако, для нас бывали весьма существенными.
Один из таких случаев произошел в первой декаде августа. Нам надо было передвинуться километров на шесть вверх по Мяундже. Погода была прекрасная, видимость замечательная. Неподалеку от нашего стана находилось отчетливо видное устье ручья. Алексей натер себе ногу, и я оставил его с Семеном и Николаем, которые должны были провести транспорт к устью этого ручья и там остановиться. Так как наша обувь основательно прохудилась, я поручил Николаю по прибытии на новое место заняться починкой обуви, поскольку он мастер на все руки.
Алексей Николаевич с Петром отправились с опробованием вверх по Мяундже. Я пошел со съемкой по правобережью Мяунджи с тем, чтобы к вечеру выйти к месту нового стана, которое было определено как нельзя более точно.
К вечеру я, завершив работу, подошел к устью этого ручья, но сверх ожидания никаких признаков лагеря не заметил. Солнце тусклым красным диском спускалось к линии туманного горизонта, вокруг безмолвно чернела тайга, глухо шумел ручей. Нигде не было видно каких-либо следов близкого присутствия человека.
Уходя на дневной маршрут в твердой уверенности, что место, намеченное для табора, находится совсем близко и его нельзя спутать, я ушел в маршрут налегке, даже не захватив с собой продуктов. И вот опять какая-то чертовщина. Где же этот проклятый табор?
Я решил выбраться на водораздел, чтобы сверху рассмотреть огонек костра, который должен быть где-то неподалеку. Пришлось идти километра два по топкому кочковатому болоту, спотыкаясь и утопая по колени в холодной болотной жиже. Солнце скрылось за горизонтом, и сразу резко похолодало. Комары, как демоны, с воем носились над моей головой и кусали нещадно.
Поднявшись на вершину сопки, я остановился и долго всматривался в темную даль. Никаких признаков костра. Пришлось мириться с мыслью о голодной ночевке в тайге. Успокаивало только то, что стояла ясная погода.
В это время в мое ухо чуть слышно ударил глухой пробочный звук далекого выстрела. Я немедленно взял компасом направление, но сколько ни приглядывался, не мог заметить признаков костра. Чувствовалось, что звук выстрела шел издалека, со стороны одного из притоков Мяунджи, находящегося километрах в пяти от меня. Уже основательно стемнело, и путь по кочкам, болотам и лесным зарослям сулил очень мало приятного.
Призывая «благословения» на головы своих подчиненных, я по азимуту отправился в путь. Можно, конечно, было бы переспать у костра и утром прийти к табору, но мне не хотелось терять завтрашнего дня, а кроме того, надо было выяснить, в чем же дело?
Началась долгая мучительная дорога в темноте. Я спотыкался, падал, забирался в густые заросли, попадал в какие-то вязкие, топкие места и, наконец, добрался до стана, около которого горел яркий огонь. Рассмотреть его можно было только на очень близком расстоянии, так как он был разложен среди густой купы деревьев.
Алексей Николаевич и Петр мрачно сидели у костра. Из палатки доносилось пьяное бормотанье Николая. Из нее вышел пошатываясь подвыпивший Алексей и с улыбкой пытался «интеллигентно» разговаривать. Семен храпел в углу палатки. Постепенно, как на фотопластинке, стала проявляться негативная картина сегодняшнего дня.
Оставив своих спутников, Успенский и Кулеш отправились на работу и, продвигаясь с опробованием по долине Мяунджи, добрались до устья ручья, где намечалась очередная стоянка. Они поднялись вверх по ручью, взяли нужное количество проб и вернулись на его устье. К их глубокому изумлению, транспорт еще туда не прибыл. Решив, что выезд по какой-либо причине задержался, они отправились к месту прежней стоянки, но никого там не застали. Тогда они пошли обратно, приглядываясь к конским следам, и обнаружили, что транспорт неожиданно свернул в сторону. Мучительно медленно, ища следы, которые то отчетливо были видны на мшистой поверхности, то напрочь терялись на каменистых местах, два следопыта наконец набрели на место нового табора, который был разбит в скрытом уединенном месте, далеко от намеченной точки, с явным намерением «затеряться».
Все трое «конников» были изрядно выпивши и старались объяснить Успенскому, что заветная банка со спиртом, которая хранилась в одном из вьючных ящиков, дала течь. Одна из лошадей, везшая эту банку, споткнулась, и спирт стал просачиваться из банки. В качестве вещественного доказательства указывалось на то, что от ящика пахнет спиртом.
Все это было сделано нагло, неумно и неумело. Ящик снизу был сухим и явно облит сверху впоследствии. По их словам, они заблудились и поэтому остановились не там, где намечалось, собираясь на следующее утро разобраться в обстановке и приехать на нужное место. Конечно, все это было сделано нарочно, и стан они специально разбили в таком месте, где его трудно было найти. Хорошо, что Петр, привыкший иметь дело с лошадьми, был с Успенским. Без него последний не в состоянии был бы найти новое место стоянки.
Через некоторое время охмелевший Николай впал в буйство, ругался, проклиная меня, Успенского и весь белый свет за то, что мы сгубили его молодую, жизнь. Пришлось связать его и оставить разбор дела до следующего дня.
Наши будни. Дела и люди
Дни проходили в беспрерывной напряженной работе, ставшей привычной. Вдвоем, с Алексеем мы уходили в трех-пятидневные маршруты.
Ох, уж эти маршруты! Они слишком выматывают организм. Главное в них – это убийственная тяжесть образцов, количество которых к концу маршрута становится огромным.
И в то же время без них не обойдешься. Это геологические документы, а геология здесь сложная и документов набирается много. Для организма это лишняя дополнительная нагрузка, ибо ему и так приходится нелегко при многочасовом маятникообразном движении вверх-вниз по гористым водоразделам.
Сегодня за 14 часов работы, с 6 утра до 8 вечера, мы по сложному гористому рельефу смогли сделать только 12–13 километров вместо обычных 20. Сегодняшний рельеф был каким-то особенно диким. Нам пришлось шагать по острым гребням, покрытым крупными обломками и глыбами расползающихся под ногами пород. На каждом шагу мы рисковали сломать себе ноги.
С другой стороны, сегодня нам во множестве встречались дайковые образования, и, так как каждая дайка – целая проблема, приходилось задерживаться почти около каждой из них – описывать, замерять, колотить.
В-третьих, эта злосчастная глазомерная съемка, которая отнимает массу времени. Даже не верится, что когда-то мне приходилось работать на добротной топографической основе. Сейчас слово «карта» звучит для меня как далекая несбыточная мечта-мелодия.
Поздний вечер. Мы расположились на ночлег. Холодная звездная колымская ночь тихо сошла на землю – еще одна ночь, проведенная по-походному на груде ветвей, положенных на горячую щебенку, под тонким покровом бязевой палатки, с полевой сумкой и ичигами вместо подушки и телогрейкой в роли одеяла.
По совести говоря, я устал от этих маршрутов и жажду хотя бы небольшой передышки. Хочется поспать раздевшись, по-человечески, с подушкой в головах. Хочется как следует пообедать настоящим супом или борщом из миски. Вдоволь, досыта.
Хочется просто посидеть, пописать, отдохнуть от этого беспрерывного шатания с тяжелым грузом.
Гляжу я со стороны на наше теперешнее существование – какое оно убогое, жалкое, но в то же время… завидное. Человеку, каким бы он ни был, необходимо общение с природой. К каким только уловкам он не прибегает, чтобы добиться его! Прогулки, дачи, экскурсии – все это явление одного порядка – стремление хоть ненадолго уйти от слишком сложного городского «культурного» бытия в упрощенную обстановку, ближе к природе, ближе к тишине и земной красоте.
Время шло. Все отчетливее вырисовывались черты геологического строения территории. Полученные результаты говорили о том, что район представляет большой интерес по части золотоносности. Возвращаясь из маршрутов с новыми данными, я засиживался с Успенским и мы намечали дальнейший план действий.
Надо отметить исключительную заинтересованность и трудолюбие этого славного, иногда смешного старика, в котором так много трогательных детских черт. Он недостаточно грамотен, во многом не разбирается, многое путает, но в нем есть «искорка», стремление найти, разгадать…
Ах, если бы он был более грамотным! Он старается дать самое полное описание обследованных ручьев, но «письменная часть» у него получается весьма примитивной. Зато он умело выбирает места опробования – тщательно, вдумчиво и с толком. В конечном счете работа у нас идет достаточно слаженно и продуктивно.
Как все-таки обстановка влияет на человека. Наш Петр, который раньше вел себя тихо и скромно, попав в общество Николая и Алексея, быстро изменился к худшему. Работать он стал спустя рукава и только к лошадям и к делам, связанным с транспортом, относится по-прежнему внимательно и заботливо. Лошадей он узнает не только по ржанию, но даже по топоту. Стоит вечером лошади подойти к палатке, как он говорит: «Карька подошел». Смотришь – действительно так.
На работе он здорово донимает бедного Успенского. Идут они вдвоем. Успенский ведет съемку, шагая по определенному азимуту и отсчитывая шаги. Он в это время ничего не видит и не слышит. Петр потихоньку отстанет, спрячется в кусты и сидит как тетерев, лакомясь голубикой.
Успенский дойдет до места, где надо взять пробу, запишет, что полагается, посидит, покурит и начинает звать Петра. А тот сидит себе до тех пор, пока не надоест, а потом, как ни в чем не бывало, появляется, ссылаясь на объективные причины – то он скребок потерял, то не в ту протоку зашел и запутался в зарослях, то ему утки встретились (он ходит с ружьем), то еще что-либо. Я с ним неоднократно говорил о том, чтобы он работал лучше. Он обещал исправиться, но влияние Николая отчетливо сказывается на нем.
Что касается Николая, внешне он производит впечатление рубахи-парня. Любит рассказывать, хорошо ноет приятным задушевным баритоном, но в нем есть что-то антипатичное, отталкивающее. Я прямо с удовольствием предвкушаю то время, когда поблизости не будет этой вкрадчивой физиономии, с вечно заискивающей льстивой улыбкой на типично блатном лице.
На стане я помещался в одной из палаточек вдвоем с Алексеем Николаевичем, в то время как все остальные размещались во второй большой палатке. С наступлением холодных дней Успенский перебрался от меня к соседям, так как там имелась железная печка. В моей палатке остался вьючный ящик, в котором хранятся все его драгоценности – табак, белье, разная мелочь, в том числе флакончик с какими-то дорогими духами, который он время от времени извлекает, встряхивает и, блаженно понюхав, бережно ставит обратно. В этом же сундучке в краткие периоды переездов хранится спирт, который я, зная честность Успенского, полностью доверил ему.
После того как Николай добрался до спиртных запасов, Алексей Николаевич стал прятать спирт в тайге. Приехав на новое место, он выбирает удобный момент, кладет банку с драгоценной жидкостью в рюкзак и удаляется тайком в заросли, где и прячет свой клад.
Однако извечные невзгоды преследуют его. Один раз Буланка чуть не растоптал заветную банку, другой раз Алексей Николаевич… позабыл, где он спрятал ее, и долго с горестным видом бродил по кустам, разыскивая свое сокровище. В конце концов банка нашлась, но старик был не на шутку напуган. Вообще с ним частенько приключаются всякие забавные истории.
На днях, когда они с Петром были на работе, Петр увидел на небольшой лиственнице белку. Конечно, он не мог удержаться от соблазна запустить в нее камнем, после чего начал сильно трясти деревце.
В это время Алексей Николаевич, позабыв обо всем на свете, сосредоточенно нахмурив брови и высунув от усердия кончик языка, делал отсчет по компасу по направлению дальнейшего хода. Решив, что перед ней не живое существо, а обгорелый столб, белка, спасаясь от Петра, спрыгнула с лиственницы и вихрем взлетела на плечи Алексея Николаевича. Последний, уронив компас, заорал благим матом, перепугав до полусмерти и без того напуганную белку. Кто из них больше испугался, – я не знаю.
«Представьте, Борис Иванович, – рассказывал он мне потом об этом происшествии, – какая же это вредная сволочь: ведь она мне чуть-чуть глаза не выцарапала!».
Надвигаются неприятности
В нашу монотонную, насыщенную однообразной работой жизнь неожиданно ворвался целый фейерверк происшествий, причем, как полагается, неприятного свойства.
20 августа, закончив обследование очередного участка и привязавшись к опорной точке, мы, весело напевая, уже без съемки, направлялись к лагерю, находящемуся километрах в 18 от нас. Переходя с косы на косу, с террасы на террасу, мы быстро двигались по долине ручья, стремясь скорее добраться до дому, где нас ждал сытный ужин.
Светило яркое солнышко, свежий ветерок порхал по долине ручья, и только мошка, роями носившаяся над головой, несколько портила настроение. В одной из маленьких заводей мы натолкнулись на выводок нырков и стали с азартом бомбить их камнями, заполучив на ужин нескольких неудачников. Ружье я перестал брать с собой в маршруты, так как дичи было много, а охотничьи инстинкты всегда брали верх над голосом благоразумия.
Нырки задержали нас примерно на час. Когда мы подходили к нашему стану, то синеватый сумрак холодного ясного вечера густым налетом покрыл лицо тайги. Вдалеке были видны обе наши палатки, стоявшие на открытом месте на берегу Мяунджи. Около костра, который огненной точкой весело подмигивал путникам, сидела небольшая группа людей. Я направился к костру.
Подойдя ближе, я увидел Семена и Николая, вернувшихся из поездки на устье Эмтегея, куда я посылал их за продовольствием. Кроме них, у костра сидел незнакомый якут. Поздоровавшись с честной компанией, я шутливо осведомился, откуда бог прислал такое прибавление семейства. На мою шутку ответа не последовало. Успенский, с серьезным видам отозвав меня в сторону, достал из кармана два пакета и, вручая их мне, сказал приглушенным голосом, что дела очень плохи.
Как я узнал из присланных пакетов, дела действительно были неважные. Пакеты были от начальника оперативного отряда по борьбе с бандами, который расположился в устье Эмтегея, и от прораба Филиппова, который вместе с геологом Таракановым был мобилизован оперотрядом для несения караульной службы.
Оказалось, что действующая в этих местах банда произвела ряд нападений на полевые партии. Начальник одной из них Зверев был убит. Начальник второй партии Благонадежный отделался простреленной шляпой и спасся только поспешным бегством, переплыв реку. Несколько рабочих его партии оказались убитыми.
Были совершены нападения на партии Шахворостовой и Лисовского в бассейне Берелеха. Банда, выдержавшая несколько стычек и потерявшая значительную часть своего состава, разбилась на ряд групп, из которых некоторые, по имеющимся сведениям, направились в сторону Эмтегея. Мы же, находясь в блаженном неведении, раскладывали громадные сигнальные огни, чтобы удобнее было возвращаться вечерами на стан.