Текст книги "По таёжным тропам. Записки геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
В лагере Гаврилова
17 июля, после 38-дневного пути, мы добрались, наконец, до лагеря Гаврилова, расположенного в устье ручья Кону-Урях. К сожалению, Гаврилова мы не застали – он ушел в трехдневный маршрут. Его помощник – прораб Дронов проводил шлиховое опробование очередного притока Аян-Уряха и должен был вернуться вечером. Ждал я его с большим нетерпением, рассчитывая получить первые надежные сведения о перспективности района, который, судя по моим беглым – наблюдениям, в золотоносном отношении не представлял ничего интересного.
Разбив рядом свою палатку, я стал знакомиться с общим характером организации быта в партии, которую мне предстояло возглавить. Эта организация мне пришлась явно не по душе. Начальство находилось на работе, а в палатках сидело трое толстомордых здоровых парней, которые целый день ничего не делали, развлекаясь борьбой, рассказыванием похабных анекдотов и уничтожением продуктов.
Публика эта встретила наше появление явным неодобрением. К вечеру прибыл Дронов – молодой парень, теоретически хорошо подкованный. По сравнению с ним Алексей Николаевич, несмотря на свой почтенный возраст, казался приготовишкой.
У Дронова имелась схематическая карта верховьев Аян-Уряха, составленная им по расспросным данным, полученным от местных жителей. Я показал ему свою аналогичную карту, после чего мы пришли к заключению, что такими картами можно пользоваться только в случае крайней необходимости.
В части геологического строения района Дронов не мог мне сказать ничего определенного, поскольку эту работу проводил Гаврилов. Что касается шлихового опробования, то в отношении золота дело обстояло неважно, но зато имелись признаки оловоносности во многих притоках Эелика и Аян-Уряха.
Маршрут на Курбелях
В ожидании Гаврилова я решил провести маршрут в сторону большого ручья Курбелях, находящегося километрах в 5 выше Кону-Уряха и впадающего в Аян-Урях – так гласила наша карта-схема. Успенский вместе с промывальщиком Кулешом должен был направиться туда с утра и, поставив палатку, приступить к опробованию.
Семен Кривошапкин завьючил трех наших коняг, и маленький отряд отправился в путь.
Мне пришлось задержаться на базе для более обстоятельного ознакомления с материалами Дронова, чтобы составить себе более или менее отчетливое представление о положении дел, в партии. Освободился я довольно поздно и бодро зашагал по направлению к Курбеляху.
Свое ружье я отдал Успенскому, поскольку, по словам Дронова, район исключительно беден зверем и дичью.
Курбелях оказался не в 5, а в 18 километрах от лагеря Гаврилова. До его устья я добрался только к 7 часам вечера. Палатки около устья не оказалось.
Километрах в трех выше по Аян-Уряху, на той же правой стороне, виднелась отчетливо выраженная долина какого-то большого ручья.
Подумав немного, я решил дойти до него – чем черт не шутит? Быть может, Успенский не заметил Курбеляха и прошел дальше, тем более, что ему было дано твердое задание подняться вверх по Аян-Уряху до первого правого ручья, длина которого будет не менее 15 километров, и там остановиться лагерем.
Пройдя эти три километра, я вышел на широкое заболоченное пространство в устьевой части ручья, но никаких следов Успенского не обнаружил. Пришлось поворачивать обратно. На душе было немного грустно при мысли, что предстоит долгий голодный путь назад. Утром мы напились чаю, а уходя из лагеря, я только слегка подзакусил, в надежде основательно покушать в устье Курбеляха.
Подтянув потуже ремень и напившись водички, я отправился в обратный путь. Солнце давно уже закатилось, и только на западе, постепенно тускнея, раскаленными углями тлели края багрово-темных облаков. Часы показывали 11 часов ночи, но идти можно было довольно свободно, так как полной темноты еще не было. Я быстро шел по галечным отмелям Аян-Уряха, русло которого состояло из многочисленных мелких проток. Не верилось как-то, что эта мелкая речушка есть не что иное, как один из истоков могучей реки Колымы.
Ночь была теплая, душная. Комары с назойливым завыванием тучей неслись сзади, нещадно кусая за руки. Время тянулось томительно медленно. Чертовски хотелось есть, а до лагеря было еще далеко.
Вдруг на обширной, покрытой травой поляне, я увидел Карьку – одного из наших коней, которые должны были отправиться в маршрут с Успенским. Других коней, однако, нигде не было видно. Карька мирно пасся, и я, с одной стороны, был рад добраться до своих, а с другой, досадовал на Успенского за его нерадивость.
Когда до Карьки осталось шагов тридцать, я невольно обратил внимание на его странное поведение – он как-то неуклюже продвигался вперед, тыкаясь головой из стороны в сторону. Подойдя к какой-то коряжине, он вдруг бодро встал на задние ноги, а передними начал трясти корень коряжины. Лошадиный облик сразу слетел с него, и Карька превратился в огромного черного медведя, который был полностью поглощен своими медвежьими делишками. Стоял он ко мне боком и стрелять в него было бы удобно, но – увы! – ружья у меня не было, а жалкий нож, висевший у пояса, отнюдь не был оружием, пригодным для защиты от возможной медвежьей агрессии.
Поэтому без долгих размышлений я решил благоразумно ретироваться, не выдавая своего присутствия. Ретирада совершилась благополучно, хотя и сопровождалась немым диалогом. Одна часть моего существа беззвучно, но внушительно беседовала с другой. – «Ага, голубчик, сдрейфил», – говорила она. – Почему ты не крикнул или не засвистал, чтобы обратить медведя в бегство?» – «Да, – оправдывалась другая, – закричи, а он вдруг бросится на тебя, что ты тогда будешь делать?». И другая часть опасливо оглядывалась назад.
«Струсил, струсил, струсил!», – высунув язык, дразнилась первая. Однако вторая быстро шагала вперед, не обращая внимания на назойливые приставания первой, и вскоре я был уже далеко от места неожиданной встречи.
«Не расставайся в тайге с ружьем», – говорит неписаное таежное правило. Несколько раз нарушал я его, и почти каждый раз мне приходилось горько сожалеть об этом. Как будто нарочно получалось так, что именно в эти периоды в поле доступности оказывалась дичь, которую обычно не приходится встречать, когда с тобой ружье.
Было далеко за полночь, когда проходя мимо устья небольшого ручья, расположенного с левой стороны Аян-Уряха, я вдруг с изумлением увидел нашу палатку. Это, конечно, была чистая случайность, своего рода лотерейный выигрыш – обнаружить в тайге свой движущийся дом, координаты которого тебе неизвестны.
Полотняная дверь палатки была плотно закрыта изнутри. Костер уже потух, и только легкая струйка синеватого дыма вертикально ввинчивалась в теплый неподвижный воздух. Около палатки с сочным, хрумканьем паслись все три наши лошади. Отогнав комаров, я вошел в палатку. Там все спали крепчайшим сном. Можно себе представить, какой веселый разговор произошел у меня с Успенским, который по простоте душевной принял левый приток Аян-Уряха за правый.
Пожар. Встреча с Гавриловым
После вчерашнего перехода я, вероятно, долго бы спал, если бы не солнце, которое так накалило палатку, что пришлось проснуться раньше положенного времени. Выйдя из нее, я увидел в той стороне, где был расположен стан Гаврилова, густое серо-черное облако дыма, высоко поднимавшееся вверх.
Таежный пожар в это время года, когда вокруг, все высохло, может распространяться на большие расстояния. Кто-то из состава партии, как впоследствии выяснилось якутенок-каюр, зажег на речной косе лесной завал, от которого начался пожар в окружающей прибрежной части.
Мы быстро свернули палатку, завьючили лошадей и направились к устью Кону-Уряха. Не доходя километров двух до стана, мы встретили Гаврилова, который, увидев дым пожарища, прервал маршрут и встревоженно направился к стану.
Встреча была теплая и дружественная, хотя до этого мы никогда не видели друг друга. Гаврилов несколько омрачился, когда узнал, что я прислан в качестве начальника партии, но постарался скрыть свое огорчение.
Мы шли по направлению к стану, разговаривая на ходу. Пожар распространялся довольно быстро, так как дул сильный порывистый ветер. Попытки потушить его оказались безрезультатными – нас было слишком мало, а пламя слишком быстро продвигалось по сухой траве и мху. Пришлось отложить тушение до ночи. Часам к одиннадцати вечера ветер стих, на землю пала обильная роса, и, провозившись до четырех часов утра, мы с трудом, но все же одолели огненную стихию, которая оставила после себя мрачное смоляно-черное пятно площадью свыше трех квадратных километров.
Мы долго беседовали с Гавриловым. Как я и думал, бассейн Аян-Уряха выше Эмтегея в золотоносном отношении не представлял интереса. Здесь, по данным Гаврилова, намечалось развитие оловоносности, характер и масштабы которой пока оставались невыясненными.
У меня не выходила из головы мысль об Эмтегее, до устья которого по Аян-Уряху прослеживалась знаковая золотоносность и который сам показывал наличие в его системе признаков золота. Проверка полевых материалов Гаврилова показала, что это вполне грамотный геолог, хорошо знакомый с полевой работой.
После тщательного обсуждения создавшегося положения я предложил Гаврилову следующий вариант дальнейшей работы.
Наша основная задача заключается в том, чтобы по возможности скорее пробудить от тысячелетней спячки этот дикий пустынный край. Для этого здесь надо что-то найти в таком количестве, чтобы это «что-то» заставило бросить сюда средства и людей для дальнейшей работы. Наиболее актуальным минеральным сырьем для первоначального освоения района является золото. Его в этой части территории, по-видимому, нет, но оно, судя по всему, имеется в бассейне Эмтегея. Здесь уже установлено наличие олова, которое также является весьма ценным минеральным сырьем, но ради него сейчас вряд ли будут вкладываться сюда соответствующие средства. Экономика района слишком тяжела для этого. В случае же нахождения в бассейне Эмтегея золота этот район сразу значительно улучшит свою экономику и не будет таким оторванным, как сейчас.
Кроме того, я не хочу лишать Гаврилова возможности работать самостоятельно, так как он вполне справляется с работой. Поэтому я думаю организовать отдельную партию и провести работы в районе Эмтегея. Основной костяк работников у меня имеется. Правда, у меня нет коллектора и нет рабочих, но я думаю, что Гаврилов сможет мне выделить пару рабочих, и я выйду из положения и обойдусь как-нибудь без коллектора.
Поскольку в партии имелся еще один отряд Филиппова, то мы распределили функции следующим образом: Гаврилов заканчивает исследование верховья Индигирки, Филиппов проводит работы по Эелику и Чиняке, а я беру на себя бассейн Эмтегея.
Прикинув свои возможности и разбросанность территории, Гаврилов смог мне выделить только одного рабочего, но в наших условиях и это было хорошо.
Обратная дорога к Эмтегею
Распростившись с Гавриловым, мы направились к устью Эелика с тем, чтобы оттуда, пополнив из запасов партии свои продовольственные ресурсы, двинуться далее к Эмтегею и приступить к работе.
В устье Эелика я долго и подробно с помощью Семена Кривошапкина беседовал с Николаем Сивцевым о путях и подходах к Эмтегею, о характере этой реки, ее притоках, о наличии кормов и удобных стоянок.
Николай даже ухитрился начертить мне грубую схему гидросети Эмтегея – бесценный документ, который давал возможность наметить предварительный план будущих работ. Сборы заняли у нас целый день, и только поздно вечером 22 июля мы были готовы к отъезду.
23 июля ровно в 4 часа 30 минут утра мы выступили в дальнейший путь. Итак, теперь состав нашей партии полностью определился. Я в качестве начальника и коллектора, Успенский – прораб-поисковик, Кулеш – промывальщик, Кривошапкин – каюр-конюх и Трусов – рабочий. Последний был получен нами от Гаврилова и, конечно, оказался «лучшим из лучших».
Транспорт наш состоял из 9 лошадей, в достаточной мере измученных, причем у некоторых были потертости, так что их пришлось вести почти налегке. Все мы, конечно, шли пешком, и даже Семен Кривошапкин, коренной якут, считавший для себя позором идти пешком, когда у него имеется добрый конь, доверху загрузил своего серого красавца жеребца и уныло плелся, ведя его в поводу.
Душное утро сменилось знойным безветренным днем. На небе багровым диском висело солнце, тускло просвечивая сквозь синеватую дымку сухого тумана. Где-то далеко буйно цвели пожары, их отголоски добрались сюда в виде густой хмары, которая застилала горизонт и превращала местность в смутное, лишенное контуров пятно.
Мы медленно тащились по узкой извилистой тропинке, изнемогая от палящего зноя. Термометр показывал 32° в тени. По сравнению с температурами Средней Азии здесь, конечно, прохладно, но если учесть, что из-за комариной нечисти, на которую не действуют никакие температурные факторы, приходится идти плотно одетому, под покровом черной сетки, то разница окажется не такой уж большой.
Прибытие и устью Эмтегея
25 июля мы добрались до устья Эмтегея. Он встретил нас неприветливо. Забронировавшись в густую сеть непроходимых зарослей и болот с многочисленными старицами и извилистыми заводями, он упорно не хотел разрешить нам проход вверх по его долине, лишенной даже намека на какую-нибудь тропу.
До устья этой многообещающей реки мы добрались сравнительно легко, по знакомой, хорошо наезженной тропе. Здесь, привязавшись к астропункту, расположенному около самого ручья, в непосредственной близости от якутских юрт, я закончил съемку, которую вел от Кону-Уряха.
Поскольку мне пришлось проводить зарисовку, вести счет шагов, брать барометрические отметки и проводить кое-какие записи, я значительно отстал от своих путников и застал их уже в жилище эмтегейских якутов, где они с наслаждением отдыхали после долгого пути. Семен оживленно разговаривал со своими приятелями – якутами, с пристрастием расспрашивая их о дороге, кормах, охоте и прочих достоинствах и недостатках Эмтегея. С их помощью была составлена новая, более подробная схема гидросети Эмтегея. Семену еще ни разу не приходилось ходить по нему.
Он был моим переводчиком, и разговор у нас шел довольно быстро и непринужденно. Меня несколько смутили рассказы якутов о каких-то таинственных топях, которые засасывают крупных животных. Ляглев, охотясь на оленей в среднем течении Эмтегея, сам видел, как убегавший от охотника олень вдруг остановился и судорожно встал на дыбы, пытаясь вырваться из захватившей его трясины. Вообще к Эмтегею якуты чувствовали какое-то недоброжелательство и летом ее любили ходить туда. «Плохая дорога, – говорил Семен, покачивая головой, – однако коней совсем кончать будем».
Плохая или неплохая, а идти надо. Немного отдохнув и плотно подзакусив, мы тронулись в путь.
Семен с Кулешом и Трусовым отправились с транспортом вверх по Эмтегею. Они должны были пройти вверх километров 5–6 и, выбрав подходящее место с достаточным количеством корма для лошадей, остановиться на ночлег, разведя на галечной отмели большой сигнальный костер, который служил бы нам маяком.
Мы с Успенским собирались со съемкой и опробованием пройти вдоль берега Эмтегея, и поэтому нам предстояло значительно отстать от своих спутников.
Отправив транспорт, мы привязались к астропункту и пошли, отсчитывая шаги, вверх по долине Эмтегея. Однако уже через километр начались дебри прибрежных древесных завалов, которые создали совершенно непроходимый барьер. Пришлось выходить на водораздел, чтобы дальше вести съемку и заметить дым костра, который должны были разжечь наши спутники.
Было около 9 часов вечера, когда мы взобрались на водораздельный склон долины Эмтегея. Багровое солнце скрылось за горизонтом. Комары полчищами атаковали нас со всех сторон, и Эмтегей, дикий и неприветливый, лежал внизу перед нами. Его широкая плоская долина поблескивала бесчисленными точками, запятыми и многоточиями болот и озер, среди которых извилистыми лабиринтами тускло сверкали очертания проток и стариц. Где-то далеко, прижимаясь к густо залесенному левому берегу, белели широкие галечные отмели главного русла. Вдали в туманной дымке смутно маячили очертания невысоких гор.
Мы шли по заросшему водоразделу, стараясь разглядеть желанный огонек.
Около 12 часов ночи мы наконец заметили вдалеке светящуюся красную точку костра. Эмтегей в этом месте далеко отходил в сторону, и нам долго пришлось путаться среди густых зарослей, пока мы не выбрались к руслу реки. Где-то неподалеку булькнул выстрел, и на душе у нас стало веселее.
Эмтегей очень своеобразная рака. Русло его то разбивается на ряд многочисленных проток, а то вдруг превращается в широкую, медленно текущую реку, подмывающую крутые берега, на которых хаотически дыбятся громады лесных завалов.
Только к часу ночи мы добрались до стана. Как приятно было в свете горящего костра увидеть две наших палатки! Около них были в беспорядке разбросаны вещи, значительная часть которых оказалась подмоченной. Транспорт вынужден был почти все время идти, по руслу, и лошадям частенько приходилось на глубоких местах пробираться чуть ли не вплавь. Попытки выбраться на берег и идти вдоль него неизбежно оканчивались неудачей. Транспорт каждый раз забирался в такие дебри, из которых только с большим трудом удавалось опять выбраться к руслу.
Первые шаги. Мокрые невзгоды
Наследующее утро, оставив Семена сушить подмоченный груз, мы отправились к устью Эмтегея, так как съемку и опробование вчера пришлось прервать. Во всех пробах оказались знаки золота. Это говорило о том, что где-то выше имеются коренные или россыпные источники золота, возможно достаточно серьезные. С интересом рассматривал я галечный материал, слагающий прибрежные косы. Меня очень интересовала странная разноцветная галька, похожая на застывший шлак. Такая галька мне никогда раньше не попадалась. Что же это за породы и как они залегают? После совместно проведенного дня мы довели съемку до нашего лагеря и стали готовиться к дальнейшей планомерной работе.
Я с одним из рабочих решил отправиться в маршрут по правому водоразделу Эмтегея, а Успенский с транспортом должен был двигаться вверх, ведя опробование. Договорились, что он остановится на правой стороне Эмтегея около устья его первого крупного притока – ручья Пенесекчана. На схеме-карте он находился километрах в 30 от устья Эмтегея. В маршрут мы взяли маленькую походную палаточку размером 2,0×1,5 метра, весом около 1,5 килограмма, легко укладывающуюся в рюкзак.
Забрав с собой трехдневный запас продовольствия, мы распростились с нашими спутниками и медленно стали взбираться на водораздел.
Продвижение с работой проходит медленно. То надо остановиться, чтобы замерить и описать обнажение горных пород, то внимательно рассмотреть развал кварцевой гальки, взять пробу, произвести зарисовку, нанести на карту линию маршрута с необходимыми деталями и так далее. Так что за день мы прошли не более 9–10 километров.
На второй день погода стала портиться. К вечеру поднялся ветер, небо затянуло сплошной пеленой туч и как-то внезапно хлынул ливень. Он был настолько силен, что не успели мы оглянуться, как промокли до нитки. С большим трудом удалось поставить нашу маленькую палаточку. Мы залезли в нее и, лязгая зубами, скрючились на мокрой земле, тесно прижавшись друг к другу в тщетных попытках согреться.
Дождь лил как из ведра, и не было никакой возможности развести костер, чтобы обсушиться и сварить ужин. Пришлось поужинать «всухую» несколькими сухарями, запивая их дождевой водой. После ужина мы опять тесно прижались друг к другу и забылись в зябкой полудремоте. Мне невольно вспомнились мудрые уютные слова из классического труда «Полевая геология» Вебера: «…не всякий способен спать в палатке, положив под голову седло, а посему для того, чтобы иметь возможность как следует отдохнуть, необходимо возить с собой походную кровать».
Какой насмешкой звучали эти прописи классиков от геологии в наших условиях!
Дождь лил не переставая свыше полутора суток. Во время краткого перерыва мы ухитрились развести огромный костер, обсушились, нагрели щебнистую поверхность земли, наложили на нее мокрые стланиковые ветки, которые сразу же окутались облаком ароматного пара, и поставили над этим сооружением нашу палаточку. Забравшись в нее, мы заснули крепчайшим сном на влажной, но теплой постели.
Когда проснулись, дождя не было, но все вокруг тонуло в густейшем тумане. Сварили остатки наших продуктов и, похлебав жидкой кашицы, с нетерпением стали ждать, когда рассеется туман. Идти дальше со съемкой было невозможно. Установив на месте ночлега каменную пирамиду и затесав со всех сторон ствол крупного дерева с указанием номера точки стояния и датой, мы решили потихоньку добираться до своих.
Через некоторое время туман стал постепенно подниматься. Воды вокруг было хоть отбавляй. Она повсюду хлюпала под ногами, сочилась из-под мха, ручейками стекала вниз по склонам, лужицами, лужами и озерами преграждала нам путь в пониженных местах. Каждый ничтожный ручьишко ревел как бешеный, скаля белопенные зубы бурунов и каскадами низвергаясь вниз.
После короткого прояснения горизонт опять затянуло серым дымом облаков, которые скоро превратились в густые темные тучи, начавшие нещадно поливать нас обильным дождем. Долго шли мы, переползая с сопки на сопку, напряженно всматриваясь в тщетных поисках спасительного дымка. Напрасные старания – впереди расстилалась мокрая туманная даль и маячили густые заросли леса по берегам мутного Эмтегея. Трудно было рассчитывать, что нам удастся рассмотреть на этом туманном фоне дым от костра.
Мой спутник совсем пал духом. Я тоже чувствовал себя не совсем в своей тарелке и втайне дал себе слово, что впредь буду уходить в маршрут только от места, где мне известно местонахождение лагеря. Надо представить себе всю «прелесть» блуждания по тайге, не зная, где находится лагерь и где находится ручей, в устье которого должен он стоять. Ручей, о существовании которого тебе известно со слов якута, бывшего здесь во время своей далекой юности!
Уже незадолго перед вечером, когда дождь несколько стих, перед нами появилась широкая мощная долина большого притока Эмтегея, не вызывавшая сомнения в том, что это Пенесекчан. Пристально вглядываясь, мы с трудом уловили в наиболее заросшей части устья слабенькую, синеватую струйку дыма, такую ничтожную, что если бы не слегка прояснившаяся даль, она осталась бы незамеченной. Обрадованные, мы направились к костру, путаясь в валежнике и по колено утопая в болотах, пока наконец не подошли к… берегу Эмтегея, на противоположной стороне которого весело горел огонек.
Эмтегей яростно вздулся. Его мутные воды несли вывороченные с корнем деревья, коряжины, пучки травы, сломанные ветки и прочий хлам. Перейти его не было никакой возможности.
Трудно передать чувство возмущения, которое охватило нас при виде этой картины.
На крик из палатки вылезли заспанные фигуры наших спутников.
Стоять на месте промокшему до нитки в ожидании, пока подадут лошадей, мне отнюдь не улыбалось, тем более, что в груди моей клокотал вулкан ярости и гнева на моего прораба, на каюра, вообще на весь состав партии, ухитрившейся, несмотря на четкие указания, остановиться на противоположной от нас стороне реки.
Чтобы ускорить события и дать разрядку накопившимся эмоциям, я, вытащив из карманов все, что там было, бодро вступил в пенистые воды Эмтегея и как был, в одежде и ичигах, «вольным стилем» поплыл на противоположный берег. Переправившись на ту сторону и слегка лязгая зубами, я направился к костру.
Навстречу мне шел Успенский с жалкой виноватой улыбкой. На него и обрушился первый шквал моего гнева. Он виновато оправдывался тем, что пришел только перед дождем, что стан был разбит без него Семеном и Николаем. Когда же я ехидно спросил его, почему он не перенес стан на правую сторону, то он жалобно взглянул на меня и умолк, потупив взор. В лагере тоже досталось кое-кому. Главный же виновник – наш каюр Семен куда-то предусмотрительно исчез.
С трудом кое-как переправили мы вплавь на конях рабочего и наше снаряжение, сверх ожидания даже не подмочив его.
