Текст книги "По таёжным тропам. Записки геолога"
Автор книги: Борис Вронский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
По Колымским порогам
Быстро промелькнула половина сентября. Мы провели геологические и поисковые работы в бассейне Большого и Малого Иняканов, полностью выполнили взятое соцобязательство по объемам работ и установили повышенную оловоносность в пределах обследованной территории. Пора было возвращаться.
18 сентября в устье Теньки прибыла партия Котова, и мы стали собираться в обратный путь. Быстро были изготовлены четыре больших плота, по два на каждую партию, и рано утром 21 сентября в бурную штормовую погоду мы покинули устье Теньки. Лошадей отправили обратно на Таскан, откуда они были нам присланы, в сопровождении пригнавших их рабочих. День 20 сентября был загружен подготовкой к отъезду – упаковкой вещей, составлением актов, расчетами и прочей писаниной.
Ехать было неприятно. Дул пронизывающий встречный ветер. В некоторых тихих местах наши плоты неподвижно стояли на месте, а иногда их даже сносило назад. За день пути мы проехали каких-нибудь 15–18 километров. Остальные два дня погода стояла сносная и хотя было довольно холодно, но не было такого ветра и за день мы проплывали около 40–45 километров. Утрами стояли уже основательные морозы и хотя шуги еще не было, но в затишных местах у берегов намерзала плотная корка льда. К утру плоты наши тоже украшались льдистыми наслоениями, которые, однако, к середине дня исчезали.
Всех нас основательно беспокоила мысль, как проплывем знаменитые Колымские пороги, о которых мы слышали столько рассказов. Еще на Среднекане группа наших товарищей – Шаталов, Захаренко и Арсеньев, совершившая маршрут по Детрину в 1931 году, захлебываясь от удовольствия, рассказывала нам о могучих двухметровых валах, о нагромождениях камней, угрожающих гибелью, о крутых заворотах и капканах-омутах, попав в которые плот не в состоянии выбраться и его будет кружить «до скончания века». Самым страшным был пятый порог – своего рода колымская Сцилла и Харибда. Кроме пятого порога, наиболее внушительный первый порог, где на протяжении 40 метров в дикой пляске сталкиваются чудовищные валы. Что касается пятого порога, то надо обладать почти сверхчеловеческими способностями, чтобы благополучно проплыть через него. Порог образует, по словам очевиднее, узкую струю воды, по одну сторону от которой расположено огромное улово-омут, а по другую – трехметровый слив в какую-то бездну. Плот надо суметь направить по этой струе, чтобы не соскользнуть в омут, где его часами будет носить по замкнутой орбите, или, упаси боже, не попасть в косой слив, где путника ожидает верная гибель.
Естественно, что мы с некоторым трепетом ожидали страшных порогов. Еще задолго до них русло реки значительно сузилось. Тихая и полноводная, Колыма медленно протекала среди обрывистых гранитных берегов.
Пульман внимательно присматривался к окружающей обстановке, ища соответствующих «знаков». Внезапно над нами со звонким криком: «курлян! курлян!» – пролетел большой черный ворон. Лицо Пульмана просияло.
– Все в порядке, ребята, – довольно улыбаясь, заявил он. – Хозяин дал разрешение на переход через пороги, так что нечего бояться.
Фирсов мрачно посмотрел на него:
– Брось трепаться, старик, вот когда проплывем пороги, тогда и будем говорить, все ли будет благополучно.
Плоты двигались цепочкой, держась на дистанции в 200 метров один от другого. Я вместе с Пульманом и Фирсовым плыл на первом плоту, за нами следовал второй плот с Перебитюком, Ковяткиным и Мишей, а несколько позади, соблюдая намеченный интервал, плыли два плота Котова.
Вещи наши были со всех сторон укутаны в брезент и плотно привязаны к бревнам и стойкам плота. Русло реки становилось все уже и уже. Гранитные утесы со всех сторон сдавили ее. Виды один красивее и величественнее другого медленно проплывали перед нами.
Но вот впереди послышался глухой басовитый рев, и вдали показалась белопенная полоса бурунов. Русло Колымы сузилось до каких-нибудь 50 метров, быстрое течение подхватило плот и со скоростью курьерского поезда понесло вперед. Руки крепко стиснули гребь, замелькали зеленовато-белые свистоплясы вздыбленных валов, запрыгал, закачался, затанцевал плот, и холодные пенные языки волн окатили нас до пояса. Быстро работая гребями, мы вихрем пронеслись по кипящей поверхности разъяренной стихии мимо каменистых берегов и, постепенно замедляя движение, вновь заскользили по тихой спокойной поверхности воды, оглядываясь назад на наших товарищей.
Отчетливо видно было, как очередной плот нырял в белый крутящийся хаос, исчезал из виду и через некоторое время опять появлялся в поле нашего зрения на тихой, спокойной поверхности запорожного плеса. Опять рев, опять танец валов и легкая холодная ванна. Мы благополучно проплыли первые четыре порога и с трепетом ожидали появления зловещего пятого.
Наконец впереди опять замелькали косматые белые валы, всплески которых были настолько внушительны, что Кут, лежавший на самом верху сгруженных вещей, стал тихонько с тоской скулить при виде неизбежной мокрой неприятности. У нас тоже немного защемило на сердце, когда мы увидели совсем вблизи грозные косматые протуберанцы ревущих волн. То поднимаясь на их вершины, то глубоко зарываясь носом в зеленые провалы, наш плот с огромной быстротой пронесся по взбудораженной волнистой поверхности и со всего размаху низринулся в тот самый слив, где «путников ожидала неминуемая гибель». Нас бросило вниз с полутораметровой высоты в глубокую клокочущую водяную яму. Видно было, как на значительной глубине под нами промелькнуло сглаженной черной тушей очертание огромной гранитной глыбы. Ударом волны меня едва не сбросило за борт, но все обошлось благополучно.
От пятого порога до устья Бахапчи остается каких-нибудь 7 километров. Мы, пользуясь тихим предзакатным часом ясного теплого вечера, решили, не останавливаясь, добраться до этой симпатичной реки, изобилующей рыбой и дичью.
От устья Бахапчи плыли спокойно, без всяких приключений и к полудню 30 сентября были уже в устье Среднекана.
Среднекан встретил нас весьма негостеприимно. За лето новых построек не прибавилось, но зато приехало много нового народа. Жить было совершенно негде, мы разместились временно в наших полевых палатках. Началось бешеное строительство индивидуальных хижин-скворечников. Строили все. Каждый на свой вкус и лад.
Полевая работа окончилась. Начались поселковые будни.
Рождение Аркагалы
Снова в путь
В верховьях Колымы, в бассейне речки Эмтегей, находится Аркагалинское каменноугольное месторождение, играющее исключительно важную роль в производственной жизни обширного приискового района. Здесь бьется энергетическое сердце «золотой Колымы». Отсюда вереницы груженых автомашин мчатся во всех направлениях, неся в отдаленные районы тепло и свет, скрытые в черных блестящих кусках угля, доверху заполняющих кузова.
Месторождение это было открыто в 1935 году. Мне хочется рассказать, как и при каких условиях оно было найдено.
В настоящее время геолог, отправляющийся на полевые работы, отчетливо представляет себе границы своего района. В его распоряжении имеются точные карты и отпечатки аэрофотосъемки, дающие не только полную картину морфологии района, но и позволяющие еще до выезда в поле составить себе представление о геологии и тектонике территории, на которой приходится работать. Многочисленные отчеты предыдущих исследований знакомят его с районом работ и смежными с ними площадями.
В область предания отошло то далекое время, когда мы, геологи, отправлялись в поле, не представляя себе ни точных границ района работ, ни топографии его, ни даже схемы гидросети, не говоря уже о геологическом строении. Карт у нас не было, и только редкие астрономические пункты, разбросанные на необъятной пустынной территории, являлись опорными точками, к которым мы, да и то не всегда, могли привязать нашу работу. Отсутствие картографического материала сильно усложняло ведение геологической съемки, так как требовало параллельного составления глазомерной топоосновы.
В принципе глазомерная съемка должна была проводиться специальными коллекторами-съемщиками, придаваемыми каждой полевой партии. В основном это был полуграмотный народ, окончивший краткосрочные местные курсы, и их необходимо было все время поправлять и контролировать. В общем на составление топоосновы у геолога уходило минимум 30–35 процентов рабочего времени.
К месту работ, нередко за сотни километров, приходилось добираться по бездорожью, обычно поздней весной на измученных зимними грузоперевозками оленях, торя дорогу по снежной целине.
Все эти трудности окупались сознанием того, что ты первый ступаешь на новую, еще никем не исследованную территорию, что ты первый имеешь возможность ознакомиться с ней и поведать о ее богатствах другим. Именно это, ни с чем не сравнимое, ощущение первооткрывательства, давало нам возможность легко переносить трудности, которые в других условиях казались бы почти непреодолимыми.
Перелистывая сейчас пожелтевшие выцветшие страницы многочисленных дневников, я мысленно переношусь в далекое неповторимое прошлое, когда мы, молодые, здоровые, полные сил, энергии и энтузиазма, штурмовали тайгу, с каждым годом все глубже и глубже проникая в ее необозримые просторы.
Весной 1935 года я вернулся из отпуска в Магадан, который к этому времени стал уже большим поселком, даже с некоторыми претензиями на щегольство. Уже появилось около десятка двухэтажных домов стандартного типа, часть которых до сих пор сохранилась на ул. Коммуны. Грязь в нем, правда, стояла непролазная, но кто будет обращать внимание на такие мелочи?
По прибытии я был назначен начальником отдаленной Аян-Уряхской партии. Временно возглавляемая геологом И. Д. Гавриловым, она уже находилась на месте работ.
В Магадан мы прибыли 8 мая. Время было позднее, вот-вот должна была начаться весенняя распутица. До ее наступления надо было попасть в Горное управление, расположенное в среднем течении речки Оротукан. Здесь нам должны были выделить конный транспорт и обеспечить дальнейшее продвижение.
Из Магадана я взял с собой в качестве прораба своего старого знакомого Алексея Николаевича Успенского, также вернувшегося из отпуска. Высокий, слегка рыжеватый, невозмутимо покуривавший неизменную трубочку, спокойный, рассудительный и молчаливый, Алексей Николаевич отличался исключительной честностью и добросовестностью. Несмотря на недостаток образования, он был очень ценным работником, так как обладал той «искоркой», которая в сочетании с добросовестностью и любовью к своему делу полностью искупала все остальное.
На Колыме выросла целая плеяда таких малограмотных, но исключительно ценных прорабов-поисковиков, которые много сделали для открытия целого ряда крупных россыпных месторождений. К числу их, кроме Успенского, относятся Байчурин, Глазков, Глазов, Устименко, Темеров и многие другие. Это были неутомимые работники. Всегда можно было надеяться, что они не пропустят россыпь при самых неблагоприятных условиях опробования. Однако все они страдали одной, мягко выражаясь, слабостью – неимоверным пристрастием к спиртному. Во время полевых работ в тайге этот недостаток не чувствовался, зато по возвращении в жилые места начальнику партии приходилось испытывать большие неудобства от этой неискоренимой страсти своего подчиненного. Алексей Иванович в данном случае не являлся счастливым исключением.
Кроме меня, на полевые работы ехали геологи Котов и Лисовский, прибывшие в Магадан на одном пароходе со мной. Котов был назначен начальником партии в бассейн Кулу, Лисовский – в систему Берелеха.
12 мая на автомашине мы выехали из Магадана. С безоблачного неба сияло жаркое весеннее солнце, глаза слепила нестерпимая белизна снега, толстым слоем покрывали его подножья и склоны сопок. На этом сверкающем фоне резко выделялась грязная черная полоса автодороги. Одни участки дороги были уже закончены, другие сделаны только «начерно» и ехать по ним было трудненько. Все же за каких-нибудь двадцать часов мы проделали путь, на преодоление которого полтора года тому назад нам потребовалось бы целых 10 дней.
Автомашиной мы доехали до вновь возникшего поселка Стрелка, находящегося в 345 километрах от Магадана. Далее до Оротукана – центра Горного управления – дороги еще не было, намечался только первый черновой набросок ее.
Стокилометровое расстояние от Стрелки до Оротукана мы проделали на огромных санях, которые медленно, но неуклонно с гулким ритмичным тарахтеньем тащил за собой большой желтый трактор «Катерпиллер». Я преисполнился глубоким уважением к этой мощной серьезной машине, которая, невзирая на «объективные причины», как ни в чем не бывало ползла по грязи, воде и буеракам, таща за собой огромные сани, и честно делала положенные ей шесть километров в час.
Осенью 1933 года я проходил по этим местам, возвращаясь с полевых работ. За это время облик тайги сильно изменился. Появилась масса небольших поселков, разбросанных вдоль строящейся автодороги. Везде, как муравьи, копошились люди с тачками, лопатами, пилами и топорами, и четкая линия шоссе, пока еще вчерне, но вполне зримо, прорезала тайгу широкой лентой. Вдоль дороги протянулась линия свежих белых столбов телефонной связи.
Вечером 14 мая мы прибыли в Оротукан, где находилось Горное управление. Начальник управления М. С. Краснов отсутствовал.
Его заместитель – наш старый знакомый Миша Лунеко – встретил нас очень приветливо и сделал, все что мог, чтобы обеспечить нам дальнейшее продвижение сначала на лошадях до устья ручья Опорного и далее на оленях до Хатыннаха.
Больше всего нас беспокоил вопрос – успеем ли мы до наступления ледохода перебраться на противоположный берег Колымы. Нам сообщили, что Колыма еще не тронулась, но до вскрытия ее остаются считанные дни, а быть может даже часы.
По Оротукану, почти во всю его ширину, с шумом бежала верховая вода, а так как зимняя дорога переходила с одной стороны на другую, то нам неоднократно приходилось переезжать его. Вода местами доходила лошадям почти до брюха.
Проехав километров 12, мы с удовлетворением увидели, что опередили движение воды. Сухое русло Оротукана лежало перед нами, покрытое белой пеленой снега. В пути нам пришлось немного задержаться, чтобы дать отдых уставшим лошадям, и к Спорному мы подъезжали вечером.
Только мы перебрались на противоположную сторону Оротукана по сухому, покрытому льдом руслу, как вдруг услышали какое-то всхлипывающее бульканье. По руслу, журча, побежали сначала струйки, затем потоки и, наконец, каскады воды, которые в несколько минут превратили сухое русло в бурный бушующий поток. Вода все же нагнала нас.
Расторопный Сыромятников успел к нашему приезду подготовить олений транспорт, и рано утром 15 мая мы выступили в дальнейший путь.
Идти пришлось целиной, торя дорогу по раскисшему снежному покрову. Мы шли цепочкой, с трудом вытаскивая ноги из кисельного месива талого снега. За нами, хрипя и задыхаясь, тащили нарты худые измученные зимними грузоперевозками олени. Солнце обливало все потоками жарких лучей, и некоторые из нас шли раздетые по пояс.
Мы спешили изо всех сил, но все же когда утром 17 мая подошли к Колыме, то увидели, что она уже вскрылась. Пришлось сгрузить вещи на берегу, разбить палатки и, отправив обратно оленей, искать выход из создавшегося положения. Он был только один: как-то добраться до Хатыннаха и просить Краснова помочь нам перебросить груз конным транспортом.
Напротив нашей стоянки находился ключик Бюченнах, в устье которого виднелось несколько небольших бараков – там ранее велись старательские работы. Сейчас здесь находилось только два или три человека. Самое главное, что у них была лодка. После небольшого производственного совещания было решено, что я с Успенским отправлюсь на Хатыннах договариваться с Красновым.
Так мы и поступили. На небольшой утлой лодчонке, которую нам любезно перегнал один из обитателей Бюченнаха, мы переехали на противоположный берег Колымы и быстро зашагали по раскисшему зимнику, идущему на Хатыннах. На другой день мы уже были на месте.
Краснов встретил нас очень тепло и быстро организовал конный транспорт. Через несколько дней все было переброшено на Хатыннах. Первый этап пути был благополучно завершен.
Началась сложная процедура подготовки ко второму этапу. Она проходила с большими шероховатостями. Несмотря на старую дружбу и теплые взаимоотношения (мы вместе зимовали на Среднекане в 1931 году), Краснов беспощадно сокращал наши заявки по всем позициям.
Объективно рассуждая, винить его было не за что. Он сам во всем испытывал острый недостаток, а ему надо было в кратчайший срок наладить золотодобычу в совершенно новом районе. Нам, однако, от этого было не легче.
Ссылаясь на то, что в – полевые партии все необходимое заброшено в достаточном количестве, он выдал нам на дорогу месячный паек продуктов по очень скромному рациону и кое-какое снаряжение и оборудование в дополнение к тому, что мы сумели получить в Магадане. Больше всего я был рад, что получил от него хорошего промывальщика с забавной фамилией Кулеш.
Теперь я был спокоен. Имея прораба и промывальщика, я по существу имел зародыш полевой партии, которая при необходимости могла начать работу в любых условиях.
В хлопотах и оборах время проходило быстро и незаметно. Все мы с нетерпением ожидали дня отъезда. И вот наконец он наступил.
Мы покидаем Хатыннах
9 июня мы распростились с Хатыннахом и отправились в далекий неведомый путь. Проводником у нас был якут Винокуров. Он собирался вести нас несколько странной дорогой через Дусканью – Уйкан. Это значило, что нам придется спуститься вниз по Дебину, перевалить через один из притоков Колымы и подниматься вверх по Колыме до Оротука.
Получилось примерно такое положение, при котором из Москвы в Ленинград надо было бы ехать через Курск. Винокуров уверял, что другого пути для лошадей нет и что даже, продвигаясь таким путем, наши лошади будут страдать от плохих кормов. Нам приходилось верить ему на слово, хотя и обидно было делать такой огромный крюк.
Мы ехали втроем – я, Успенский и промывальщик Кулеш. В нашем распоряжении было 9 лошадей, невзрачных, тощих, слабых. Выехали мы часов в 11 дня и, проехав 18 километров вверх по Хатыннаху, вынуждены были остановиться: исчез Успенский. Он накануне подвыпил, но в момент отъезда был как будто в норме, принимал деятельное участие в погрузке и вместе с нами тронулся в путь. Потом он свернул в сторону и на мой вопрос, куда он направляется, бодро ответил, что идет на рацию послать домой телеграмму и скоро догонит нас.
Поскольку вверх по Хатыннаху шла только одна, хорошо протоптанная тропа, я не беспокоился, что его долго нет. Но вот мы дошли до перевала. Тропа раздвоилась. Хорошо, что поблизости нашлась полянка с кормом для лошадей. Мы остановились передохнуть. Прошел час, другой, третий – Успенский не приходил. Я не на шутку встревожился. Кто-то из партии Котова, шедшей вместе с нами, сказал, что, когда он отправлялся «на рацию», то из кармана у него торчало горлышко бутылки.
Пришлось идти в поселок выяснять, что случилось с моим прорабом. Добрался я туда только к часу ночи, так и не встретив по пути Успенского. Из расспросов я узнал, что Успенский ушел вскоре после нас. Топограф Лауткин, возвращаясь с работы, видел его километрах в четырех от поселка, барахтающегося в грязи около одной из шурфовочных линий. По словам Лауткина, Успенский не показался ему слишком пьяным. Он даже поздоровался с ним и сказал, что идет догонять транспорт, а свою странную позицию объяснил тем, что поскользнулся и упал около шурфа.
Слегка перекусив у гостеприимного Миши Лауткина – старого приятеля, с которым мы вместе приехали на Колыму в 1931 году, я, несколько успокоенный, отправился обратно, в полной уверенности, что Успенский находится уже на месте. В пять часов утра я вернулся в лагерь, но – увы! – Успенский не появлялся. Пришлось послать двух голосистых ребят с ружьем вниз по долине Хатыннаха с тем, чтобы они по пути кричали и время от времени давали сигнальные выстрелы. Сам же я, усталый после бессонной ночи и почти сорокакилометрового таежного пути, прилег отдохнуть.
Часа через полтора вернулись посланные на поиски ребята, ведущие «под конвоем» пропавшего прораба. Жалкий и грязный, весь какой-то опухший, он медленно шел, опустив голову, в явном состоянии тягчайшего похмелья, Вид его был настолько жалок, что я вместо намеченного громового разноса только махнул рукой и скорбно произнес: «Эх, Алексей Николаевич! Не ожидал я от вас такого поступка». Успенский молча ушел в кусты – переживать свое падение.
Через час мы уже были в пути. Перевалив приток Дебина – ручей Ягодный, мы пошли вниз по его симпатичной долине, где в изобилии был прекрасный корм для наших коняг.
Значительно ухудшилось положение, когда мы подошли к Дебину и стали спускаться вниз по его течению. Тропа, по которой мы шли, уперлась в русло Дебина и, нахально улыбаясь, смотрела на нас с его противоположного берега, куда нам никак нельзя было попасть, Дебин в это время года совершенно непереходим вброд. Пришлось идти по его левой заболоченной террасе, покрытой ягелем, где для коней совершенно не было корма. Мы шли вдоль террасы, придерживаясь только что проложенной телефонной просеки, с уходящими вдаль рядами белых телефонных столбов. Только поздно вечером нам удалось отыскать небольшую полянку, покрытую чахлой травкой в количестве, явно недостаточном для наших 18 лошадей. В довершение всего выяснилось, что в двух километрах ниже Дебин прижимается к левому берегу и пройти на лошадях здесь невозможно.
