Текст книги "Гурко. Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Ваше высочество, – обиделся князь Имеретинский, – начальники участков, в том числе и генерал Ганецкий, действуют согласно ранее разработанной диспозиции генералом Тотлебеном и штабом.

– Кажется, бой заканчивается, – смягчил обстановку генерал Тотлебен. – И туман рассеивается. Не угодно ли подняться на ту вершину?

Спешились, взошли на холм. Имеретинский подал великому князю бинокль.

– Вы правы. Ганецкий берет последний аккорд. Давайте переедем на ту сторону реки.

Едва оказались на противоположном берегу, как повстречался Скобелев. На неизменно белом коне, шинель нараспашку. Разгоряченный боем, борода растрепалась на ветру.

– Ваше высочество, раненый Осман-паша сдал оружие генералу Ганецкому.

Великий князь вздохнул с облегчением:

– Слава тебе, Господи. Какие трофеи, на целую армию! – и кивнул на груды оружия.

Подъехал князь Карл с генералами, сказал главнокомандующему:

– Поздравляю вас, князь. – Пожал руку. Направились по дороге. Показалась коляска с Осман-пашой. Турецкого военачальника сопровождала многочисленная свита. Главнокомандующий с Тотлебеном и остальными генералами подошли к коляске. Осман-паша попытался подняться, но тут же рухнул на сиденье. Раненая нога отдала острой болью.

Великий князь сказал по-французски:

– Не беспокойтесь, ради Бога. Мы уважаем ваш талант военачальника и смелость солдата.

Личный доктор Осман-паши, рыжий англичанин, перевел на английский.

Склонив голову, Осман-паша ответил, и тот же англичанин снова перевел:

– Гази Осман-паша благодарит русских генералов за великодушие и преклоняется перед русским оружием. Он спрашивает, нет ли среди вас генерала Тотлебена?

Великий князь с усмешкой указал на Эдуарда Ивановича.

Черные глава турецкого военачальника надолго впились в Тотлебена. Эдуард Иванович выдержал взгляд.

Осман-паша заговорил, доктор перевел:

– Гази Осман-паша убежден, генерал Тотлебен прекрасный военачальник и талантливый инженер. Плевна тому подтверждение. Сложить оружие перед таким противником не зазорно.

Глава 8

Генерал Гурко не жил ради славы и не искал ее. Его подвиги – результат добросовестной армейской службы. Талантливый военачальник, он действовал согласно сложившейся ситуации. Взяв город Тырново, он провел войска в Долину Роз. С Передовым отрядом готов был двинуться на Адрианополь.

У Горного Дубняка и Телиша гвардия под его руководством замкнула кольцо блокады Плевны, положив начало конца группировке Осман-паши.

Анализируя ход боевых действий, Гурко верно оценил тактику Сулейман-паши в Забалканье и у Софии и предложил план, казалось бы, несбыточный – переход российской армии через зимние Балканы. И получив на то добро, начал готовиться.

Он хорошо знал, что армия, какую он поведет в горы, встретит бездорожье, леса и кустарники, заваленные снегом, ущелья и обледенелые скалы и, наконец, сами горы…

Излагая свой путь военному министру, Гурко был уверен, с ним согласятся, у него были веские доказательства.

А еще генерал Гурко понимал ответственность и трудности перехода, сопряженные с физическими и психологическими нагрузками солдат, а потому созвал на совет своих генералов. И хотя заведомо знал, они с ним заедино, они поддержат его, сказал:

– Господа, впереди Балканы! Наш час пробил. О трудностях перехода говорить не буду, вы их прекрасно понимаете, но хочу слышать ваше мнение. – И обвел всех взглядом.

Но они молчали, слушали. Вот невозмутимый генерал, граф Шувалов, любимец солдат; едва слышно постукивает по столу костяшками пальцев генерал Раух; почесывает заросшую сединой щеку генерал Дандевиль и только хитро щурится казачий генерал Краснов. Он и первым нарушил затянувшееся молчание:

– Скажи, Иосиф Владимирович, в чем вина твоя, отчего посыпаешь седую голову пеплом?

– Нет, Даниил Васильевич, не посыпаю я пеплом голову, знаю, у Дунайской армии иного пути нет. Но, может, не нам надо было брать на себя эту ответственную миссию?

– Значит, пусть возьмут на себя другие? – удивился Шувалов, отпрыск знаменитой фамилии. – Не ожидал от вас, ваше превосходительство, таких слов.

– Винюсь, господа, и рад, что мы с вами единомышленники.

– Разве может быть иначе? – заметил Раух.

А начальник штаба сказал:

– Не пройди мы зимой Балканы, летом большой крови пролиться.

Гурко посмотрел на Краснова, тот сказал:

– Спроси об этом солдата, Иосиф Владимирович, и он тебе, не мудрствуя, ответит: коли надо, пройдем! Вопреки наукам пройдем, перевалим!

– Гвардия откроет путь, – сказал Дандевиль. – Повторим подвиг суворовских чудо-богатырей.

В Орхание, где находился штаб Гурко, он жил в домике старой Добринки. Если генерал возвращался на квартиру поздно, то находил на столике кринку молока и лепешку с куском брынзы.

От Такого внимания на душе у генерала теплело, чувствовал материнскую заботу. Утром, покидая дом, низко кланялся старой хозяйке. А она крестила своего постояльца и повторяла:

– Спаси тебя Бог!

И когда генерал уходил, он знал, старуха смотрит ему вслед…

Все дни у Гурко были заняты предстоящим переходом через Балканы. Он предложил этот план и за него нес ответственность. Вместе со штабом Иосиф Владимирович проигрывал возможные маршруты подъема в горы, на кого возложить командование авангардов, кто и как поведет колонны.

С нетерпением ожидал Гурко вызова в штаб Дунайской армии, где должен услышать, получит ли он согласие на зимний переход Балкан…

В тот день, когда пришла телеграмма из Ставки, Гурко пробудился до рассвета. Удивительный сон привиделся ему. Будто он на квартире у баронессы Вревской, в Санкт-Петербурге. О чем они беседовали, Иосиф Владимирович не мог припомнить, как и не увидел ее лицо, сколько не напрягал память, оно расплывалось в тумане…

Декабрь-студень закружил, завьюжил метелями, завалил снегом Шипку. Утро солдатское начиналось с расчистки ложементов, батарей.

Четвертый месяц продолжалось шипкинское сидение, а по-прежнему не улучшилось снабжение: провианта в обрез, еще хуже с вещевым довольствием, и в первую декабрьскую ночь, в разыгравшийся в горах буран, замерзли на посту несколько стрелков. Закоченели, прикрытые снегом. В полках и дружинах стало больше обмороженных. Особенно в дивизии генерала Гершельмана, беспощадно каравшего солдат за нарушение формы. Стрелки роптали:

– Лукавый раб, зверь лютый!

– Отчего не изгаляться, коли сам в тепле? Вона, дымок из землянки вьется.

– Ему ль, немчуре, жалеть солдат российских!

Довелось Стояну со взводом войников сопровождать санитарный транспорт в габровский госпиталь. В сумерках погрузили раненых и обмороженных на двуколки, и ездовые, местные болгары, под уздцы повели лошадей.

Всю дорогу сыпал снег и, покуда добрались до Габрово, раненые и обмороженные оказались под снежным одеялом…

На Шипку поручик с войниками возвратился к утру. Асен растопил в котелке снег, заварил мерзлые плоды шиповника. Пахучий, с едва уловимой кислинкой, кипяток согрел. Укрывшись асеновой сухой шинелью, Стоян заснул. Снился санитарный поезд, снежная пелена и глухие стоны раненых. И Стоян стонал вместе с ними во сне. Заботливый войник Асен несколько раз поправлял на нем сбившуюся шинель, протапливал самодельную, сделанную из жестяного ведерка, печку. Но Стоян ничего не слышал. Ему виделось белое поле припорошенных снегом, замерзших стрелков. Между ними ходил усатый, красновский генерал Гершельман и говорил громко, сердито: «На то и солдат, чтоб погибать за веру, царя и отечество…»

В Главную императорскую квартиру прибыл вызванный с Кавказского театра генерал Обручев.

Александр Второй принял Обручева вместе с Милютиным. Разговор вел стоя, накоротке. Выслушав рассказ генерала о боевых действиях Кавказской армии, император заметил недовольно:

– Недопустимая медлительность, господа, какая имеет место при несогласованности. Прошу вас, Николай Николаевич, тщательно изучить ситуацию на Балканах и на ближайшем военном совете высказать свои соображения на будущее кампании…

Императорский кабинет Обручев покинул вместе с военным министром. По дороге сказал с сожалением:

– Как помните, Дмитрий Алексеевич, мои оперативные разработки боевых действий на Балканах предусматривали быстрое развертывание сил и концентрированный удар, в результате которого мы овладели бы Константинополем и раз и навсегда отделались от Турции и Англии.

Милютин ничего не ответил, перед тем как расстаться, пригласил:

– Не откажитесь, Николай Николаевич, пообедать со мной.

За столом говорили откровенно: знакомы давно и относились друг к другу с искренним уважением. Милютин ценил Обручева не только как крупного специалиста, но и как человека честного, прямого. В свое время, исповедуя революционные взгляды, Обручев побывал в Лондоне, встречался с Герценом и Огаревым, имел связи с Чернышевским и Добролюбовым. И, когда его посылали на подавление польского восстания, отказался категорически.

От репрессий спас Обручева отказ от дальнейшей революционной деятельности.

– Вы, Николай Николаевич, верно изволили заметить, великий князь Михаил Николаевич совершенно не подготовлен для столь большого поста – главнокомандующий Кавказской армией. А нерешительность Лорис-Меликова мне была неведома. Государь изволил высказаться о несогласованности действий, не так ли?

– Я, Дмитрий Алексеевич, имел возможность убедиться в этом лично. Мои разработки операций, кои предусматривали нанесение главного удара по центру и левому флангу аладжинских позиций с одновременным сковыванием правого фланга и выхода в тыл Камбинского отряда, исполнить не удалось, в частности из-за несогласованности и отсутствия одновременной атаки разных колонн, начальники которых не выяснили до конца своих путей и блуждали на местности. На Лорис-Меликове вина. Когда гарнизон Карса пребывал в панике и комендант крепости не мог совладать с ней, Лорис-Меликов промедлил, упустил момент… Уезжая сюда, я оставил Карс в положении осажденной крепости. Инициативу взяли на себя начальники колонн. На их решительность да на солдата российского уповаю, не на Лорис-Меликова, и за имевшие место неудачи на Кавказе не снимаю и с себя доли вины.

– В чем?

– Недостаточно был объективен к назначению Лорис-Меликова командующим главными силами в районе Александрополя. Ох, Дмитрий Алексеевич, кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил.

Милютин улыбнулся краем губ.

– Быть вам, Николай Николаевич, третейским судьей между мной и главнокомандующим. Улавливаете суть?

– Догадываюсь.

– Великий князь предлагает отказаться от перехода через Балканы в зимних условиях. Князь Горчаков исходит из дипломатической ситуации. Затяжка войны обернется против нас.

– Дмитрий Алексеевич, вы прекрасно понимаете сложность перехода через Балканы зимой.

– Естественно. Это потребует от армии огромного мужества. Преодолевая упорное сопротивление врага, готовить дороги, которые даже в хорошую погоду труднопроходимы.

– Именно. Однако, Дмитрий Алексеевич, прежде чем высказать свое суждение, мне необходимо изучить вопрос, поговорить с полковником Артамоновым и его болгарской агентурой.

– Прекрасно, Николай Николаевич. Я верю вашему опыту и таланту военного специалиста. Еще исходите из того, что генерал Гурко уже подготовил плацдарм для перехода Балкан.

Пробудился Стоян отдохнувшим. В землянке ни Райчо, ни Асена. Тишина. Постреливают редко. С падением Плевны турки не пробуют атаковать Шипку, лишь гарнизон на Лысой горе иногда проявляет активность.

Взгляд Стояна упал на столик, он увидел письмо брата, обрадовался. Тут же вскрыл его. Василько писал о своем житье, о том, что был ранен и теперь имеет на щеке отметку от турецкой пули. По его словам, рана оказалась пустячной, касательной, он даже полк не покинул, подлечился в своем госпитале.

«Случилось мне познакомиться с любопытным человеком, подполковником Пентюховым, командиром Кавказского конного иррегулярного полка. Его полк состоит из кубанских черкесов, заслужил высокую похвалу. Подполковник рассказал мне много любопытного из боевых действий своих всадников. Однажды на одного из них напали три конных янычара. Всадник по имени Заремук Аутлев перевалился с седла, завис на стременах. Янычары в погоне за легкой добычей погнались за ним. Но Заремук, лихой джигит, отвлек противника и, ловко орудуя саблей, зарубил двух янычар, а третий бросился наутек.

В полк кубанских черкесов турки засылали лазутчиков, они пытались подбить всадников на измену, но те остались верными присяге…»

О боевых действиях отряда Василько написал в этот раз совсем скупо, зато о генерале Лазареве говорил восхищенно. Стоян улыбнулся. У Василька чистая душа, он постоянно был чем-то восхищен, искал и находил себе примеры для подражания.

«У нас в Кавказской армии сейчас идет слава о генерале Лазареве. Он, как и Лорис-Меликов и Тергукасов – армянин, Лазарев воюет решительно. Его отряд бьет Рашид-пашу. Когда подступили к важным Орловским и Базарджикским высотам, Лазарев бросил на врага конницу полковника Малемы и Дербентский полк полковника Кавтарадзе. Высоты были взяты, а генерал Лазарев, выйдя в тыл главнокомандующему Мухтар-паше, заставил его с армией ретироваться к Карсу. Между прочим, я забыл тебе сказать, у Мухтар-паши в советниках ходит англичанин Кемпбел.

Недавно Кавказская армия овладела черноморским городом Сухуми. Покидая его, турки злодейски разрушили его строения.

Да, между прочим, не могу не сказать с гордостью: в успешном окружении и взятии Авлиара, кроме грузин и пятигорцев, активное участие принимали и наши эриванцы…

Пишу торопясь, отправляю письмо с оказией, штабс-капитан нашего полка едет во Владикавказ, а мы выступаем на Карс, куда сейчас стягиваются все силы… И прольется кровь российского солдата…

Много ль мы, Стоян, знали о Карсе? Библейское предание, как жили в этом горном краю сыновья Адама и Евы – Каин и Авель, один хлеб растил, другой скот пас. В гневе Каин убил Авеля…

Да из истории, что в X–XI веках здесь находился центр армянского Карского царства…

Бабушка тобой недовольна, считает вертопрахом. А я тебя одобряю и обнимаю…»

Откуда знать солдатам, что за человек появился на перевале. Не военный, однако в шинели и папахе. Ходил не торопко, пуль не опасался, все приглядывал. То там постоял, то в ином месте. Частенько у пикетов задерживался, рисовал что-то.

Иногда появлялся с генералом Столетовым, но чаще с поручиком из ополчения.

И невдомек солдатам, что видели они знаменитого художника Верещагина, чьи картины о Шипке и Плевне вскоре расскажут о мужестве российских воинов.

Поручику Узунову по счастливой случайности не только довелось сопровождать Василия Васильевича, но и жить с ним те несколько дней, что Верещагин провел на Шипке…

Вызвал Стояна генерал Столетов. Зачем, поручик не гадал, может, в Габрово пошлет, может, еще какое задание поручит.

В штабной землянке сначала не заметил постороннего, тот как-то в тени сидел. Генерал представил:

– Наш гость, художник Василий Васильевич Верещагин, приехал к нам после ранения из госпиталя.

Стоян посмотрел с любопытством. Имя известное, картины Верещагина на выставке смотрел с удовольствием. Сказал об этом, Верещагин и Столетов улыбнулись.

– Стоян Андреевич, я предложил Василию Васильевичу разделить со мной кров, но он отказался, зная об отъезде капитана Николова, предлагаю вам приютить Василия Васильевича и при необходимости сопровождать его…

Художник оказался немногословным и неприхотливым. Делал эскизы, не замечая перестрелки, ходил по позициям с этюдниками, всматривался. Верещагин показался Стояну спокойным, даже несколько медлительным. Лишь однажды увидел он художника во гневе, когда тот ужинать отказался.

– Сыт! А еще более сыт от наглости и цинизма генерала Гершельмана. Вы знаете, Стоян Андреевич, как он ответил на мои слова, что мы нередко губим солдат по вине нерадивости и казнокрадства интендантов, и подчас неспособности высших военных чинов? «Вы, – говорит Гершельман, – беретесь судить о вопросах, в которых некомпетентны. И вообще, ваша живопись противозаконна. Вы порождаете отвращение к военным действиям, рисуя ужасы войны». Я, Стоян Андреевич, покинул генерала Столетова, даже не попрощавшись. Завтра, когда я уеду, извинитесь, пожалуйста, от моего имени перед Николаем Григорьевичем. Он очень приятный и думающий генерал.

– Непременно, Василий Васильевич, выполню ваше поручение. Тем паче, я поклонник вашего таланта.

– Благодарю. Вы действительно видели мой туркестанский цикл?

– Мы ходили с братом, и я не разделяю мнение генерала Гершельмана.

– У вас есть брат?

– В Кавказской армии.

– А мой погиб недавно здесь, на Балканах.

– Извините.

– Именно в память о нем и тысячах павших солдат я мечтаю сделать цикл балканских картин. Пока набрасываю эскизы… Я отъезжаю в отряд Скобелева. Знаете, Стоян Андреевич, питаю к этому молодому, но безумно отчаянному генералу личную симпатию.

– Мне довелось его видеть на переправе через Дунай, под Систово. Поражен его храбростью.

– Неуемной, я бы сказал. Легенд о нем наслышался. Хочу видеть его в боевой обстановке и непременно с солдатами.

Плевна развязала руки. Стотысячная армия ждала дальнейшего броска.

Погода не баловала. Морозы сменялись дождями, грунтовые дороги превратились в сплошное месиво, а в горах снежные завалы и гололедица делали Балканы совершенно непроходимыми.

В Порадиме, где расположилась Главная императорская квартира, – скопление воинских частей, конвой лейб-гвардии, казачьи сотни, всевозможные склады, квартира свиты государя.

Накануне военного совета Александр Второй внимательно ознакомился с докладами военного министра и Обручева. Оба настоятельно рекомендовали начать боевые действия немедля, не дожидаясь весеннего тепла…

Император задумался. Серые, чуть навыкате глаза недвижимо уставились на висевшую карту Балкан. Сегодня Порадим покинул цесаревич-наследник. Из его доклада можно полагать, что в районе Руйшукского отряда турки ничего не готовятся предпринимать, а вот по данным разведки в районе Софии Порта концентрирует силы… Доводы Милютина и Обручева Александр посчитал убедительными.

Передышка равна тактике выжидания. Она означает возможность турецкому командованию произвести перегруппировку, подтянуть резервы и оказать наступавшей Дунайской армии активное сопротивление.

С другой стороны, Османская Порта непременно заручится поддержкой не только Англии, но и европейского содружества. Бисмарк и Андраши своего не упустят, в чем канцлер Горчаков убежден. Они потребуют заключить мир с Турцией на невыгодных для России условиях, отказавшись предоставить Болгарии политическую независимость…

Вызвав флигель-адъютанта, император сообщил о своем намерении созвать на 18 декабря военный совет.

– Уведомьте главнокомандующего, военного министра, князя Карла, генералов Тотлебена, Непокойчицкого и Обручева…

За большим овальным столом, заваленным картами, на резных стульях расселись члены военного совета. А в приемной в ожидании возможного вызова генералы свиты и начальник разведки армии полковник Артамонов с портфелем, хранящем агентурные данные и списки болгар-проводников, которым известны проходы через Балканы…

Доклад главнокомандующего пестрел цифрами потерь, расчетами о необходимости пополнений, ссылками на отсутствие дорог и опасность, какая ожидала армию при переходе через Балканы в зимних условиях.

– Ваше величество, я говорю вам сейчас не столько устами главнокомандующего, а как царствующему брату. Опыт Шипки убеждает, зима не лучший союзник наступающей армии в горных условиях. И фельдмаршал Мольтке, насколько мне известно, тоже убежден: в зимнюю пору Балканы для крупных воинских соединений непроходимы.

– Ледоход на Дунае создал дополнительные трудности, ваше величество, – вставил Непокойчицкий. – Нарушено снабжение армии.

Александр вспылил:

– Я никогда не верил вашему товариществу, коему вы отдали все поставки. В их жульничестве мы убедились воочию: солдат кормят прескверно, а деньги тают с неимоверной быстротой. Если снабжение армии повлияет на планы наших дальнейших операций, я создам следственную комиссию и отыщу виновных.

Непокойчицкий побледнел, подбородок затрясся.

– Ваше мнение, Дмитрий Алексеевич? – Александр посмотрел на Милютина.

Военный министр поднялся:

– Ваше величество, не возражаю, главнокомандующий прав, трудно перейти Балканы зимой, но считаю необходимым освободившуюся после Плевны армию немедленно бросить в наступление. Тем паче, генерал Гурко с гвардией уже на марше к Орхание. Убежден, бросок через Балканы и дальнейшее продвижение к Адрианополю – единственное решение проблемы. Если позволите, генерал Обручев изложит тактические соображения.

Александр кивнул. Обручев встал.

– Полностью разделяю мнение военного министра, считаю план генерала Гурко вполне обоснованным. Тем не менее, вопреки германскому фельдмаршалу Мольтке, я предлагаю на ваше усмотрение следующие наброски плана. – Указка в руке Обручева коснулась Софии и заскользила вдоль Балкан. – Необходимо начать прежде всего движение правым флангом – разбить Шакира, рассеять или пленить вновь формирующуюся армию в Софийско-Ихтиманском районе и затем движением на Филиппополь и по южному склону Балкан заставить турок очистить проходы, а в случае упорства атаковать их одновременно с фронта и с флангов.

– Считаю мысли генерала Обручева заслуживающими внимания, – сказал Александр. – Такое наступление дает возможность включиться в кампанию сербам, а очистив Софийский район и овладев центральными проходами, провести армию к Адрианополю.

– Ваше величество, – снова сказал Обручев, – кроме отряда Гурко, коий перейдет через Балканы в районе Араб-Конака и, заняв Софию, двинется южнее Балканского хребта, у Трояна и Шипки перейдут через Балканы отряды генералов Карцева и Радецкого. Как и генерал Гурко, общим направлением у них будет наступление на Адрианополь и Константинополь.

– Исходя из прошлого урока, вслед за вышеупомянутыми отрядами необходимо двинуть через Балканы общий резерв, – вставил Милютин.

– Николай Николаевич, как вы мыслите наступление на Шипку и Шейново? – спросил главнокомандующий.

– Для этого предусмотрены фланговые удары по армии Сулейман-паши двух колонн. Правую поведет генерал Скобелев, левую генерал Святополк-Мирский.

– Вы уверены в успехе? – обратился к Обручеву Непокойчицкий. – Не будем ли мы топтаться на перевалах, как Сулейман-паша?

– У нас, Артур Адамович, двойное превосходство в солдатах и вчетверо больше пушек. Ко всему не забывайте доблесть и мужество российского солдата. Наконец, у нас проводники-болгары и помощь населения.

– Я думаю, военный министр и генерал Обручев достаточно продумали план наступления, – заметил Тотлебен. – У меня лично он не вызывает сомнения.

– Если государь за зимнюю кампанию, то мне приходится согласиться, – подал голос великий князь. – В деталях главный штаб уточнит.

Непокойчицкий закивал.

Император поднялся:

– Итак, господа, принимаем. – Повернулся к великому князю. – Передайте генералу Гурко: на него и гвардию полностью полагаюсь.

Широкие проспекты аристократического Санкт-Петербурга, каналы и каменные арки мостов, прямой, украшенный дворцами и особняками, сияющий витринами магазинов и ресторанов шумный Невский, великолепные соборы и Летний сад с мраморными скульптурами, Александровский столп и Зимний…

Но был и рабочий Петербург. Петербург заводов и фабрик, бараков и задворок, трактиров и кабаков, Петербург работного люда.

Декабрьским студеным утром на Патронном заводе в Санкт-Петербурге случился взрыв. Убитых вынесли на снег, раненых увезли в больницу. На Патронном остановили работу. Взрыв потряс рабочую окраину столицы. Хоронить погибших собрался работный люд Санкт-Петербурга. Запруженными улицами до самого Смоленского кладбища на руках несли рабочие своих товарищей.

Молча наблюдали процессию наряды полицейских и жандармов. И даже когда у могил ораторы говорили о тяжкой доле работного люда и желаемой свободе, не осмелились разогнать демонстрантов…

Когда об этом стало известно в Главной императорской квартире, Александр Второй высказал явное неудовольствие действиями департамента полиции и жандармского корпуса.

– Сей гнойник, – заявил царь, – необходимо было вскрыть хирургическим скальпелем, дабы зараза не распространялась вглубь и вширь. Впредь загонять скот в хлев надлежит нагайкой. Мало – оружием. Беспощадно. В России рабочих рук достаточно. Сие передайте Николаю Владимировичу Мезенцеву. Он шеф жандармов и начальник Третьего отделения. Надеюсь, к моему возвращению в Петербург жандармы и полиция проявят пристрастие в наведении порядка в государстве. Передайте Николаю Владимировичу, я требую покончить с деятельностью нигилистских организаций «Земля и воля» и «Народная воля», ареста их членов и суда над ними. И еще, господа, в Болгарии, нам известно, есть весьма подозрительное и противоестественное общество «Молодая Болгария». Дабы не допустить до смуты и речей крамольных, кои на умы российские воздействовать смогут, я повелел учинить догляд за поведением не только российского люда, солдат и офицеров, но и общества болгарского, поручив сие князю Владимиру Александровичу Черкасскому, а ему в подчинение снарядил особый отряд жандармов. Однако мне стало известно, некоторые офицеры недоброжелательно относятся к столь важному и нужному учреждению, коим руководит князь Черкасский. Владимир Александрович жаловался на начальника разведки Артамонова. Передайте полковнику мое неудовольствие.

Пожалуй, давно не чувствовал генерал Гурко такой удовлетворенности, как в тот день, когда возвратился из штаба армии. Накануне его вызвали и Иосиф Владимирович, предчувствуя, о чем пойдет речь, немного волновался. Знал: должна решиться судьба его плана, отстоит ли военный министр переход через Балканы, поддержит ли Обручев, да и согласится ли император? А может, великий князь убедит брата и тогда отложат все на лето…

Но на военном совете генерала Гурко поддержали и Милютин, и Обручев, и Тотлебен. И тогда главнокомандующий сказал, что он не против, хотя и считает затею эту рискованной. Не попадет ли армия, спустившись с гор, в мешок Сулейман-паши? Однако, если совет высказывается «за», ему приходится согласиться… Военный министр говорил убедительно, он повторил те же слова, какие высказывал Гурко: об укреплении турками Софии, о возможности второй Плевны…

Весомый аргумент был и у присутствовавшего на совете канцлера Горчакова. Европейская дипломатия, говорил он, подает голоса в защиту Оттоманской Порты, а западная печать внушает, что зимние Балканы непроходимы, Россия, де, эту войну проиграет…

Великому князю, главнокомандующему, нечего было возразить и он сказал, закрывая совет, что государь принял план зимнего перехода Балкан и Гурко будут приданы гвардейские части, освободившиеся под Плевной: 3-я Гвардейская дивизия генерала Каталея, весь 92-й армейский корпус генерал-лейтенанта Криденера…

Цокот копыт скакавшего позади Гурко конного конвоя не отвлекает генерала от мыслей…

Вместе с начальником своего штаба Нагловским Иосиф Владимирович заранее определил порядок прохождения колонн, не одну рекогносцировку провели на местности, выслушали проводников-болгар. Знали: турки охраняют проходимые тропы, потому и принял Гурко решение подниматься непроходимой дорогой, где турецкое командование не ждет их. Русские войска будут действовать в обход неприятельских укреплений, спустятся в долину и выйдут в тыл линии Шандорник – Араб-Конак, отрежут турецкие войска от Софии и Филиппополя…

Обдумывая все до мельчайших подробностей, советуясь со своими генералами и командирами соединений, Гурко не забывал и того, что переход связан с физическим и психологическим напряжением. Солдатам придется на руках нести орудия и зарядные ящики, а спустившись с гор, опрокинуть врага, разгромить его. Но Гурко убежден: гвардия, которую он поведет через Балканы, преодолеет эти трудности…

А еще Иосиф Владимирович уверен: ему помогут местные болгары.

В Орхание Гурко остановил коня у маленькой, врытой в землю церквушки, больше напоминавшей часовни, какие стоят в центральной части России, сошел с лошади.

Передав повод денщику и сняв папаху, вошел в храм. Горела свеча перед образами. Иосиф Владимирович перекрестился. В памяти предстала небольшая церковь в его могилевской деревне… Очнулся от тихого участливого голоса:

– У господаря генерала есть заботы?

Перед Гурко стоял старик священник в черной, потертой рясе, с медным крестом на груди и бархатной скуфейке, из-под которой выбивались седые волосы.

– Святой отец, – Гурко поцеловал жилистую руку священника. – Я к вам со своими заботами.

– Скажи их мне, сын.

– Русские солдаты, отец, встали перед горами. Им надо перейти их. Говорят, это неодолимо, но русским солдатам необходимо быть в Забалканьи зимой во имя свободы болгарского народа, во имя веры Христовой.

– Сын мой, – тихо ответил священник, – болгары видят в России свою мать-освободительницу, а в русских солдатах братушек. Когда вы начнете подниматься в горы, мы придем вам на подмогу.

– Спасибо, святой отец, иного ответа не ожидал от братьев-болгар. Молись, отец, за победу российского оружия…

Гвардия дислоцировалась в Ловче, Эски-Варкаче и окрестностях.

Ровные ряды палаток, артиллерийские дворики 2-й Гвардейской артиллерийской бригада полковника Сиверса и коновязи, фуры обоза, санитарные двуколки и полковые кухни.

Гвардейцы получали недельный паек сухарей, мылись в банях, переодевались в чистое белье, полковые священники служили молебен.

За ротами закрепили по орудию, выдали лямки. Гвардейцы пошучивали:

– Ну-те, братцы, где кони не вытянут, российский солдатик сдюжит.

Зарядные ящики и фуры, дабы не служили помехой, велено оставить, снаряды раздали по рукам.

В горнице приземистого кирпичного дома Гурко излагал перед подчиненными генералами предстоящую диспозицию. Иосиф Владимирович ходил по горнице, говорил собранно, лаконично.

Иногда приостановится, бегло окинет взглядом присутствующих: вот бессменный боевой товарищ, командир 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии генерал Раух, а с ним рядом любимец солдат, командир 8-й Гвардейской дивизии генерал Шувалов…

Ход мыслей прервал вошедший начальник штаба Нагловский. Сказал, обращаясь к Гурко:

– Ваше превосходительство, телеграмма от главнокомандующего, начался штурм Плевны.

Иосиф Владимирович истово перекрестился, а в горнице вздох и радостные голоса:

– Слава тебе, Господи!

– Теперь у нас руки будут свободны…

– Господа, – Гурко возвратил присутствующих к прерванному заседанию. – Господа, – снова повторил он. – Теперь, когда у Дунайской армии развяжутся руки, ее задача – начать активные действия. – Гурко остановился, разгладил раздвоенную бороду. – И первыми начнем их мы. Наша цель – выйти к Софии, овладеть ею. В дальнейшем, повернув на восток, продвигаться вдоль южного склона Балкан и отбросить турок от Шипки… Неприятель ожидает от нас лобового удара по араб-конакским позициям, здесь он изготовился, а мы предпримем обходной маневр. Однако, господа, обход араб-конакских позиций правым флангом чреват опасностью. Турки отойдут к Софии, и тогда может повторится Плевна. Мы избрали левофланговый маневр. Наш штаб, избрал для перехода Балкан движение тремя колоннами, соблюдая следующий порядок. – Гурко выждал паузу, посмотрел на присутствующих, заговорил: – Авангард поведет генерал Раух. Он выступает к Врачеша по старой софийской дороге. Сегодня она представляет не больше чем пешеходную тропу, поднимается на перевал, обходит противника, спускается к селению Чурьяк, в долину Софии и Елешнице…