Текст книги "Гурко. Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

По дороге от Габрово на Шипку, пренебрегая постоянным обстрелом, ставшим особенно опасным с момента, когда таборы Вессель-паши заняли Лысую гору, поднимались болгары с хурджумами, ведя в поводу осликов, груженых всякой провизией и перекинутыми через седелки флягами с водой. Радостно встречали их солдаты. А пришедшие болгары, увидев Столетова, с поклоном спросили, могут ли они не стыдиться за своих войников? И остались довольными словами российского генерала, отвечавшего им на чистом болгарском языке. Указывая на поклажу, сказали:

– Русским братушкам и нашим войникам угощение.

Покидая Шипку, увозили, раненых, не разместившихся в санитарных фурах, обещая вскорости побывать на перевале снова.

С любовью смотрел Стоян на этих мужественных людей, не пугавшихся свиста пуль и разрывов снарядов. Не окажи они помощи защитникам Шипки, сидеть бы солдатам голодными. А всему интенданты виновные. Воруют безнаказанно, заключают темные сделки. А крестьяне не только продукты, но и воду доставляют.

Однажды в землянку к Стояну Райчо Николов ввел старика-болгарина, сухого, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в кожаных постолах, полотняной рубахе навыпуск и овчинной безрукавке.

Сняв барашковую папаху, он степенно поклонился поручику. Николов предложил старику сесть, но тот отказался. Поставив у ног торбу – джаги, старик принялся вынимать из него огромную булку пшеничного хлеба, кольца домашней колбасы, вяленое мясо, брынзу, кусок сала, связку лука и еще какие-то свертки, завершив все тыквой-горлянкой с вином.

– На добр час! На добр час! – проговорил старик.

Стоян недоуменно посмотрел на капитана. Райчо, уловив его взгляд, сказал:

– Дядюшка Марко из Тырново, брат покойного мужа тетушки Параскевы. Узнав, что дядюшка Марко собрался на Шипку, тетушка Параскева приехала к нему из Систово с подарками для нас.

Старый болгарин извлек из хурджума расшитый красными нитками льняной рушник, протянул Николову, сказав что-то. Райчо ответил, при этом хитро посмотрев на поручика.

При имени тетушки Параскевы Стоян тотчас же подумал о Светозаре, и на душе сделалось тепло и радостно. Они с Райчо предложили старику отдохнуть, но тот замахал руками, заговорил торопливо. Николов перевел:

– Дядюшка не стесняется нас, но говорит: обратная дорога не короче, а своим домашним он обещал обернуться в три дня…

Проводив старика версты три, Стоян и Николов возвращались на позицию, когда солнце поднялось высоко над горами.

– Габровцы уверяют, на Шипке зима коварная, – заметил Николов. – Это и дядюшка Марко подтверждает.

– Я слышал, – кивнул Стоян. – Морозная и ветреная. А часто вдруг польют дожди – и снова мороз. Я, Райчо, уже сейчас ночами чувствую холод.

– Снега перевал заметают, отрезают дороги, ни подъезда, ни подвоза, а наши солдаты одеты худо, не для местной зимы. Люди говорят: скорей бейте турка и спускайтесь в Казанлык.

– Хорошо бы, да предвижу – надолго мы засели здесь. И все Плевна.

– Осман-паша приковал к себе армию.

– Слушай, Райчо, тишина какая, птицы поют.

– Турки обедать собрались, намаз творят, – Николов и Узунов вошли в землянку. – А почему ты не спрашиваешь о Светозаре?

Стоян посмотрел на капитана.

– Но что мог сказать о ней дядюшка Марко, когда не видел ее?

– Он говорит мало, но для тебя достаточно много. Тетушка Параскева наказывала: «Светозара шлет поручику Стояну, какой дружит с капитаном Николовым, привет и желает доброго здоровья». А тот рушник Светозара посылает тебе, поручик. – Райчо хитро посмотрел на Узунова. – Ты доволен?

– Лучше бы я услышал эти слова от нее.

– Уверен, твое желание когда-то сбудется. – Николов взболтнул тыкву-горлянку и, плеснув в кружки вина, сказал: – На счастие, поручик!

* * *

С Лысой горы, не смолкая, били по перевалу турецкие пушки. В селении Шипка началось оживление. В бинокли Столетов и командиры Орловского и Брянского полков видели, как строились в боевые колонны таборы. Вытянувшись лентой, извиваясь змеей, они двинулись к перевалу.

– Итак, господа, будем встречать гостей, – сказал Столетов полковникам. – Прикажите приготовиться к отражению атаки, – сказал Столетов Рынкевичу, отрывая глаза от окуляров. – Сулейман-паша судьбу испытывает. Передайте полковнику Толстому и капитану Николову быть готовыми отразить фланговый удар. Батареям с горы Святого Николая обстрелять Лысую. Попытаться подавить их огонь.

– А как фугас?

– Взорвать, когда первый табор минует участок…

Солдаты орловцы и брянцы, болгарские дружинники заняли боевые позиции.

Загромыхали орудия на горе Святого Николая. Взлетели к нему груды камня и щебня. Турецкие батареи, обстреливавшие перевал, перенесли огонь на гору. Завязалась орудийная пальба. Круглая батарея перевала вела обстрел дороги, по которой двигались таборы.

Полковник Толстой, собрав командиров рот и дружин, отдавал последние перед боем распоряжения. Дружине Николова и Стояна надлежало отразить наступление таборов Расим-паши, засевших на Лысой горе…

В полдень турки двинулись на приступ. Над табором заколыхались зеленые знамена, призывно выкрикивали муллы:

– Бисли-ллахи-р-рахмани-р-рахим![27]27
  Во имя Аллаха милостивого, милосердного! (тур.)


[Закрыть]

– Расчехлить полковые стяги и стяги ополчения, – приказал Столетов. – Усилить орудийный обстрел колонн. Контратаковать, подпустив на короткую дистанцию!

Турки приближались.

– Николай Григорьевич, пора взорвать фугас, – сказал Рынкевич.

Столетов еще раз посмотрел на дорогу.

– Когда первый табор минует тот выступ, взрывайте.

Таборов еще не было видно, но Саушкин уже слышал топот множества ног, густой гомон. Василий Дьячков проговорил:

– И мороза будто нет, жарко.

Из-за поворота показались первые нестройные ряды, а следом повалил весь табор, и тут за горой, будто земля разверзлась, грянул взрыв. Поликарпа качнуло, а в ушах зазвенело и зашумело. К небу, клубясь, поднялся столб огня. Турки остановились в замешательстве.

– Братушки! – капитан Попов, командир третьей дружины, вскочил на бруствер. – Напред! Напред! На бой!

Роты орловцев и брянцев, болгарские дружинники опрокинули турецкий табор. Столетов видел, как после взрыва фугаса дрогнули и побежали задние таборы. А отсеченный табор смяли и погнали солдаты и ополченцы.

– Велите играть отбой, – сказал Столетов.

Перед самым рассветом Александру Второму привиделась длинная анфилада комнат, и он, император, переходит из залы в залу. Кто-то невидимый мгновенно распахивает перед ним белые, с позолотой, двустворчатые двери.

Александр никак не поймет, где он. И не Зимний дворец, и не Красное Село…

А он идет и идет, и уже в последней, крайней зале вдруг появилась Катенька Долгорукова, его, императора, любовь, Александр видит ее лицо как в тумане, направляется к ней, но она отдаляется от него. Царь укоризненно смотрит на свою белоснежную красавицу (так называет он ее с глазу на глаз), тянет к ней руки, но Катенька, прелестная Катенька молчит, будто не видит его. Царь злится и просыпается.

Долго лежал под впечатлением сна. Первым порывом было под благовидным предлогом вызвать Долгорукову на Балканы, в Главную квартиру, но останавливает мысль, что уже и так достаточно злословят по поводу главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, упросившего свою любовницу, балерину петербургских императорских театров Екатерину Числову приехать на гастроли в Бухарест.

Царь раздраженно подумал о брате, что у того не о военной кампании заботы, а как в Бухарест к пассии выбраться…

И снова мысленно вернулся к Катеньке Долгоруковой. Чем привлекла его, стареющего императора всероссийского, красотой ли, молодостью? Этим летом ей тридцать исполнилось.

На свой вопрос ответа не нашел.

Вспомнилась первая встреча… Началось с парижского увлечения, а нынче чувствует к ней любовь и привязанность необычную. И пусть брак их морганатический, но Катенька жена ему, жена…

Утро императора в Главной квартире началось как обычно, с осмотра лейб-медиком Боткиным. Он долго щупал царский живот, просил показать язык. Александр спросил с легкой иронией:

– Как наш желудочный катар, любезный Сергей Петрович?

– Катар требует режима, ваше величество, – хмурясь, ответил грузный Боткин.

– Вы чем-то недовольны?

– Ваше величество, – Боткин близоруко прищурился, – необходимо принять надлежащие меры к санитарной службе. Раненых и больных многие тысячи, а лечение и уход, как вам сказать мягче, оставляют желать лучшего.

Александр Второй недовольно отвернулся, постучал ногтем по столу, на который камердинер уже поставил кофейник и сливки. Помолчав, сказал раздраженно:

– Почему-то у всех превратное представление о моей персоне, будто я ничего не вижу и ничего не знаю. – Посмотрел на Боткина. – Я, уважаемый Сергей Петрович, посетил госпиталь в Беле и считаю: в военных условиях трудно достичь лучшего. Так пусть же санитарная часть остается заботой князя Голицына, а вам достаточно и моего здоровья.

Необходимость взятия Плевны теперь понимали все, от офицера до главнокомандующего. Первое спокойствие в штабе Дунайской армии сменилось тревогой и озабоченностью.

Плевна явилась причиной ухода отряда Гурко из Забалканья. Плевна приковала бригады и дивизии, какие должны были вслед за Передовым отрядом перейти Шипку и двигаться на Адрианополь. Плевна перечеркнула данный план. Более того, Осман-паша, Сулейман и Махмет-Али-паша в случае соединения отрезали бы Балканский отряд от Главных сил, отбросив русскую армию за Дунай.

Плевна грозно нависла над правым флангом российской армии.

К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку.

Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что, если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.

Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор местами носил резкий характер, однако император проявил терпимость.

– Вы, ваше величество, – сказал Милютин, – должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня – результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.

– Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.

– Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.

– Я надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.

– Будем надеяться, ваше величество, и уповать на счастье и промахи верховного турецкого командования.

Милютин настоял на отказе от четвертого штурма Плевны.

– Мы положили тридцать тысяч солдат и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена[28]28
  Тотлебен Эдуард Иванович (1818–1884) – граф, русский инженер-генерал. Руководил инженерными работами во время обороны Севастополя в 1854–1855 гг. В 1863–1877 гг. глава военно-инженерного ведомства. Во время Русско-турецкой войны 1877–78 гг. руководил осадой Плевны.


[Закрыть]. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойденный знаток инженерного дела.

Александр Второй согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.

– Я получил депешу от советника Жомини, – сказал Горчаков. – Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.

– И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?

– Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победный звук фанфар и австрийцы при желании могут наступить ей на пятки.

Лицо императора побагровело.

– Я потребую от канцлера отозвать генерала Вердера из Петербурга.

Горчаков возразил:

– Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.

– Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?

– Мы перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.

– То же предлагал и генерал Обручев.

– Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.

– После чего слово останется за российской дипломатией, – заметил Горчаков. – И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.

Погода портилась. Лили дожди, и холодный ветер вольготно гулял по горам, врывался в ущелье. Низкие тяжелые тучи натыкались на скалы, рвались, оставляя рыхлые космы. Костры не горели, дымили без огня. Солдаты сетовали – ни обсушиться, ни обогреться. Вырыли землянки. Сухов сказал:

– Печку бы.

– Может, тебе и бабу, Сухов?

– Хе-хе!

Один из стрелков вздохнул:

– В избе на полатях за ночь взопреешь, по утречку ноги сами на улицу несут.

– Эхма, аль было такое?

– Ниче, братцы, за Богом дружба, за царем служба! Терпи.

Дьячков буркнул:

– Царя бы сюда, на одну ночку!

Сухов расслышал, голосок подал:

– Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.

– Вредный же ты мужичек, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.

Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил, по вершинам припорошило первым снежком.

– До белых мух досиделись.

– Конца обороне не видать, за месяц атакам счет потеряли.

Саушкин подумал, турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой сотни убитых оставляет. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.

Однако и русские батареи взяли османов перекрестным огнем. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…

А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:

– Натерпелся я страху, когда увидал, как турки над нашими ранеными лютуют, руки, ноги отсекут, из солдата обрубок делают. Лежат тела безголовые…

– Аллаху угодное творят.

– Башибузук зверь, не человек.

– Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.

Проснулся солдат, голову приподнял:

– Че приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.

– От голодухи-то. Пузо харч требует.

– Ныне какая-никакая похлебка, а снег ляжет – соси лапу.

– Сулейману перевал – орешек крепкий!

– Сколь же сидеть будем?

– Пока турку не побьем…

Вернулись стрелки из пикета.

– Слышали, к нам из резерва батальон брянцев в подмогу идет.

– Одежонки бы теплой подвезли!

– Коли Сулейман нас прежде не одолел, так уж с подмогой и подавно не одолеет.

В штаб армии Гурко прибыл за неделю до приезда Тотлебена. Иосиф Владимирович посмотрел на часы, было два часа пополудни.

Время обеденное, но адъютант главнокомандующего, полковник Скалой, доложил и великий князь принял Гурко немедленно.

Разговор шел в основном о перевале. Николай Николаевич согласился с мнением Гурко, что Сулейман-паша основной удар будет направлять на Шипку и обещал помочь ее защитникам. Однако посетовал, что все резервы армии берет на себя Плевна.

– Осман-паша настолько укрепил город, что мы вынуждены вызвать генерала Тотлебена со всеми его инженерными способностями, – сказал великий князь и потер виски.

Прошелся по комнате, подошел к карте, долго рассматривал ее. Она вся в районе Плевны была испещрена пометками синими, красными, зелеными карандашами. Наконец заговорил:

– Государь распорядился вызвать на Балканы гвардию. Вы, Иосиф Владимирович, понимаете, что это не от хорошей жизни. Гвардия начнет прибывать в ближайшие дни. И у его императорского величества было желание видеть во главе ее вас, Иосиф Владимирович. – Внимательно посмотрел на Гурко.

Тот встретил эти слова спокойно, лишь поблагодарил:

– Я признателен его величеству за столь высокий почет, мне оказанный, и постараюсь оправдать его.

Главнокомандующий кивнул:

– Вот и хорошо. После совещания с генералом Тотлебеном отправляйтесь в Эски-Баркач, где и будет формироваться вся гвардия балканской армии…

У помещения штаба Дунайской армии генерала Гурко дожидался его адъютант, чтобы проводить на квартиру, где денщик Василий уже истопил баню и успел сварить щи. Пока генерал ел, Василий молчал. Но вот Гурко отодвинул тарелку и принялся пить чай, как Василий подал голос:

– Ваш благородь, доколь здесь задержимся?

– Тебе, Василий, аль место здесь понравилось?

– Никак нет, ваш благородь, дюже оно шумливое, эвон сколь их благородий и высочеств, только успевай тянись во фрунт.

Гурко рассмеялся, успокоил:

– Недолго, Василий, скоро уедем…

Пробудился Иосиф Владимирович от запаха жареного масла. Умылся, оделся. Василий внес тарелку с блинами.

– Что это ты расстарался, неделя-то не блинная?

– До блинной недели ждать неча.

И вспомнился Гурко Петербург зимний… Блинная неделя, с балаганами, катанием на тройках, с бубенцами… Девки яркие, красивые, нарядные… Потехи, игрища… На столиках самовары пыхтят, блины на печурках железных жарятся. С пылу, с жару, хоть с маслом, хоть со сметаной…

А они, учащиеся Пажеского корпуса, бегали к Адмиралтейству блинами лакомиться, на карусели прокатиться, на лодках-качелях к небу взлетать…

Вокруг гудели дудочники, верещали свистульки, били бубны… И все вокруг пело и веселилось…

«Как же давно это было», – подумал Гурко.

Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Расима-паши. Густые темно-синие колонны, красные фески. Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.

А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.

Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы. Картечь косила таборы.

Турки отошли, чтобы тут же снова пойти в атаку… Третий, четвертый заход…

К обеду у Столетова в резерве оставалась всего одна рота, а бой не утихал. Видимо, Сулейман-паша решил в этот день сломить защитников, используя свое превосходство в силе…

– Муллы, с ними муллы! – зашумели дружинники, указывая Стояну на мелькавших среди турок людей в белой одежде и белых чалмах.

Муллы взывали, указывая на позиции русских. Столетов подозвал Стояна:

– Поручик, ведите последнюю резервную роту.

Выскочив из ложемента, Стоян бросился выполнять приказание. Николова увидел издали. Его резервная рота была наготове.

– Капитан! – махнул рукой Стоян.

Райчо понял: настал час его роты. Солдаты бросились за капитаном. Бой уже завязался у подошвы горы Святого Николая, где туркам удалось овладеть первыми ложементами.

С появлением роты Николова бой закипел. Гнев и ярость овладели солдатами. Знали, лучше смерть, нежели оказаться в плену у османов.

Ударили в штыки орловцы и брянцы. Стоян рубился саблей. Первыми не выдержали боя муллы, побежали. Глядя вслед отступавшим туркам, Столетов сказал Рынкевичу:

– Если сегодня снова полезут, как обойдемся без резерва?

В этот день атаки больше не последовало. А к вечеру пришел на Шипку батальон брянцев. Заслышав шум боя, солдаты последние версты бежали, не передыхая.

Будто в зыбком мареве жил Стоян. Чудилось ему, в деревне он, мальчишка, раскачивают его на качелях. Но отчего так – не дух захватывает, а боль нестерпимая, кричать хочется.

Открыл с трудом глаза. Над ним тучи плывут, в редких проемах небо синеет. А он, поручик Узунов, лежит в санитарной фуре. Когда колеса наезжают на камни, фура вздрагивает, причиняя Стояну боль.

Узунов пытается вспомнить происшедшее с ним, но мысли обрываются, и он впадает в забытье. Чудится ему, будто рядом с ним брат Василько, но Стоян не видит его, слышит голос. Вскоре голос брата сменился голосом бабушки Росицы. О чем она?

При каждой встряске поручик стонет, морщится. Чьи-то заботливые руки поправляют на нем шинель.

– Пить, – шепчет Стоян.

Кто-то поднес к губам баклажку с холодной водой, смочил во рту и тут же убрал.

Неожиданно привиделось Стояну сражение, которое вел их Передовой отряд за Шипку. Турки бежали, оставив на поле сотни изуверски казненных русских солдат.

В братскую могилу складывают головы и руки, ноги и туловища. Чьи они, кому принадлежали?.. Священник отпевает убитых. Скорбь и гнев… Рядом со Стояном Асен. Он говорит громко, и его слова звучат как клятва:

– Господи, ты велишь возлюбить врагов своих. Прости меня, Всевышний создатель. Ужели злобные деяния врагов наших прощу я? Нет, не прощу и не возлюблю врагов отечества моего и буду мстить им до последнего дыхания.

Едва вспомнилась та картина изуверства турок, как тут же прояснилась мысль о последнем бое, первом ранении… Османы навалились на их дружину двумя таборами, на него, Стояна, набежал черный усатый башибузук в непомерно широких шароварах и сандалиях, синяя рубаха подпоясана красным поясом, за которым торчала кривая сабля.

Тараща темные, как сливы, глаза, он бросился на русского офицера. Стоян увернулся, но турок, хищно оскалясь, наскочил во второй раз. Поручик попытался достать башибузука саблей, но тот, сделав длинный выпад, вонзил штык. Падая, Узунов уже не видел, как Асен ударом ножа свалил башибузука, как дружинники отразили атаку и Асен вынес поручика, а потом помогал санитару делать перевязку. Кровь сочилась, насквозь пропитывая бинт.

Размежил Стоян веки, прислушался, в фуре постанывали раненые. Шагавший рядом с фурой санитар, увидев, что поручик смотрит на него, сказал ободряюще:

– Потерпи, ваше благородие, в госпитале тую дырку заштопают…

До Габрово, где разместился полевой госпиталь, добрались часа за три, но Узунову они показались вечностью. О чем только не передумал: и о том, как, в детстве проказничали с братом Васильком, припомнилась и пора гимназическая, и корпус, и товарищи по Измайловскому полку… А еще мысли о Светозаре. Никак не может Стоян представить ее лицо, уплывает, растворяется оно в тумане.

С тревогой подумал о молчании бабушки Росицы. Когда написал ей! Неужели рассердилась и запретит ему жениться на Светозаре?

В Габрово прибыли засветло. Санитары перенесли поручика в офицерскую госпитальную палатку, положили на матрац, набитый соломой. Пришла сестра милосердия, осторожно сняла повязку, протерла рану. Стоян смотрел в ее красивые, но печальные глаза, и не заметил, как над ним навис своей крупной фигурой доктор в белом халате с ржавыми кровяными пятнами. Крупные руки легли Стояну на грудь.

– Ну-с, поручик, удачно воткнул штык проклятый башибузук. Чуть левей или повыше – и прощай, белый свет. А в вашем положении недели через две подниму, в Тырново долечитесь, а через месяц-полтора снова в бой… – Повернул голову к сестре милосердия: – Рану обработайте, наложите повязку. Утром осмотрю еще раз…

* * *

Генерал-адъютант Тотлебен отбыл в действующую армию с двойственным чувством. Согласно телеграмме он откомандировывался в Главную квартиру императора всего лишь как советник, однако подспудно в Тотлебене жила уверенность: его ждет Плевна.

Как истинный немец, Тотлебен был человеком самоуверенным и не без основания мнил себя крупнейшим специалистом по фортификационным сооружениям.

Со времени обороны Севастополя генерал Тотлебен руководил Инженерной академией, строил форты на Балтийском и Черном морях.

Русско-турецкую кампанию он считал преждевременной, мотивируя необходимостью постройки Черноморского флота и незавершенностью перевооружения армии.

Столь удачно начавшиеся боевые действия не вскружили Тотлебену голову, и на торжества по случаю побед – балы, званые обеды – он взирал иронически.

За обедом, тщательно пережевывая свиную отбивную с любимым гарниром – жареной капустой, Тотлебен заявил своим домочадцем:

– Мой час настал. Вспомнили-таки Тотлебена.

Жена всполошилась:

– Но ты же не молод, Эдуард Иванович, и если государь пожелал видеть главнокомандующим не тебя, а своего братца, пусть великий князь и соображает.

– Нет! – генерал решительно пристукнул по столу. – Если зовут Тотлебена, значит, невмоготу.

Запершись на сутки в рабочем кабинете, генерал перелистал все свои записи и тетради с описанием различных фортификационных сооружений, какие повидал в Германии, Франции, Англии…

Проанализировал наступательные операции пруссаков и овладение ими французских крепостных сооружений. После чего отбыл, взяв в дорогу саквояж, побывавший с ним еще в Крымской кампании.

Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич посулил своему державному братцу, что, если Осман-паша высунется из-за плевненских укреплений, он разобьет его незамедлительно. Слова оказались блефом.

Узнав о бахвальстве главнокомандующего Дунайской армией, Осман-паша мрачно ухмыльнулся и, тут же вызвав Измаил-пашу, велел сделать демонстрацию крупными силами.

Обстреливая позиции российских войск, турки несколькими колоннами вышли из Плевны и, завязав бой, неторопливо втянулись.

Сидя на белой лошади, Осман-паша лично наблюдал за действиями бригад.

Великий князь Николай Николаевич о случившемся почел за лучшее не распространяться, тем более скрыть от императора.

Сырая, холодная осень. Лили дожди с жестокими порывами ветра. Кавалькада именитых всадников объезжала плевненские позиции. От дождя всадников спасали кавказские бурки. Конские копыта чавкали в лужах, отбрасывали комья грязи. Великий князь Николай Николаевич, Тотлебен и генерал Непокойчицкий делали рекогносцировку.

Два дня назад Тотлебен прибыл из Бухареста в Главную ставку императора Александра Второго, и государь незамедлительно принял его.

– Вручаю вам честь России, армии и Плевну, – сказал Александр. – На вас, генерал, надежда.

– Я всегда помню, что служу престолу, и тем горжусь, ваше величество.

Прибалтийский немец из Митавы не грешил против истины. Все свои недюжинные инженерные способности он проявлял во славу России и укрепления престола. Именно этим можно было объяснить принятие им после окончания войны пост одесского, затем виленского, ковенского, гродненского генерал-губернатора.

Настрой спутников – побыстрее завершить рекогносцировку и спрятаться от дождя в тепло – раздражало Тотлебена. Он не мог сосредоточиться и вникнуть в обстановку, а уже даже беглое знакомство позволяло ему сделать заключение: Плевна – орешек серьезный.

Великий князь небрежно заявил:

– Общая картина ясна. Дождемся гвардейского корпуса и начнем штурм. Не так ли, Эдуард Иванович?

Главнокомандующего поддержал начальник штаба Дунайской армии:

– Мы имеем теперь и опыт действия штурмовых колонн, – сказал Непокойчицкий.

– Ваше высочество, я пока не готов к столь категоричным суждениям, – ответил Тотлебен. – Позвольте мне еще и еще раз все взвесить, чтобы высказать свой план государю и вам.

Великий князь недовольно поморщился:

– Ваше право, генерал. Его величество возложил Плевну на вас…

На следующий день Тотлебен, теперь уже без главнокомандующего и Непокойчицкого, лишь в сопровождении генерала Гурко, под чье руководство император передал гвардию, и князя Имеретинского, участвовавшего во всех прежних штурмах Плевны, сделал глубокую рекогносцировку.

Выехали поутру. Моросил мелкий назойливый дождь. Чувствовалось, осень вступила в свои права. То и дело вытирая лицо и бороду носовым платком, Гурко думал, что на Шипке сейчас уже ночи совсем холодные, сквозит ветер, а интенданты еще не завезли теплую одежду. Посочувствовал Столетову и солдатам, сидящим на перевале…

Подковой охватили Плевну российские войска. Продуваемые ветром, мокли солдатские и офицерские палатки. В кострах не горели, больше чадили сырые дрова. В окопах и ложементах мерзли солдаты. С той и другой стороны лениво постреливали орудия. Будто бабы у колодцев перебранку затеют. Поморщился Гурко:

– К чему снаряды попусту тратят?

– Это они, ваше превосходительство, душу отводят, – заметил князь Имеретинский.

К обеду успели объехать все укрепления на левом фланге. Сопровождавших генералов кавалькаду драгун обнаружили турки, и вот уже первые снаряды разорвались поблизости, взрыхлили землю. Вскоре огонь стал вестись прицельно. Конь под Тотлебеном прянул.

– Вы бы поостереглись, Эдуард Иванович, – заметил Гурко.

– В Севастополе случалось и поопасней, – отмахнулся Тотлебен. – Вот вы, Иосиф Владимирович, какие имеете соображения по Плевне? Согласны высказаться за штурм этих укреплений?

Гурко повременил с ответом. Тотлебен не торопил. Иосиф Владимирович думал. Он представлял, четвертый штурм приведет к огромным потерям. Солдатам придется преодолевать сложную систему оборонительных укреплений. И Гурко заговорил:

– Считаю, Эдуард Иванович, штурм преждевременным, это связано с потерей мужества солдат.

– Что же вы предлагаете?

– Необходимо подтянуть силы, окружить город кольцом укреплений. С подходом гвардии обратить особое внимание на Софийское шоссе, Горный Дубняк и Телиш.

– Вполне резонно, – кивнул Тотлебен. Потом повернулся к Имеретинскому: – Что вы, князь, имеете сказать?

– Ваше превосходительство, мне остается присоединиться к сказанному генералом Гурко.

И снова ехали, молчали. Гурко хотел услышать, что же думает Тотлебен, как решит он?

Дождь не прекращался, грязь чавкала под копытами.

– Экое ненастье, – проворчал Тотлебен. – А у меня в такую погоду кости ноют. Севастополь знать дает. Жена, провожая меня, говорила: не надоело тебе, Эдуард Иванович, воевать, не пора ли на пенсион? Вот отпустит меня государь со службы, в Митаву поеду, могилы батюшки и матушки навещу… Вы ведь, Иосиф Владимирович, признайтесь, в своих родных местах давно бывали? Где ваша земля отчая?

– В губернии Могилевской, Эдуард Иванович… Я так давно не бывал там, что, поди, и места там не узнаю.

– Беда, беда наша, что раз оторвавшись от корней своих, мы не можем обрести их снова.

И нахмурился. Его белесые глаза навыкате сентиментально повлажнели. Но ни Гурко, ни Имеретинский за каплями дождя, стекающего по его лицу, этого не заметили.

Но вот генерал Тотлебен промолвил:

– Спасибо, господа, ваши предложения совпали с моими, и теперь я готов доложить их императору.

– Эдуард Иванович, – вдруг прервал его Гурко, – особо хочу обратить ваше внимание на формирующуюся армию противника в окрестностях Софии. У меня это вызывает определенное опасение. Не готовят ли они ее на помощь осажденной Плевне? Либо, закрепившись на перевалах, армия станет противодействовать нашему продвижению за Балканы. Мы не должны снимать этого со счетов. Та софийская группировка тревожит меня…

– Да, да, Иосиф Владимирович, беспокойство ваше не беспочвенно, но обратить наше оружие против Софийской группировки мы сможем, лишь развязав руки с Плевной… Однако я выскажу все, что вы мне сказали, императору…

В тот же день поздним вечером император вызвал Тотлебена на доклад. Присутствовали главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, начальник штаба Дунайской армии генерал Непокойчицкий, командующий войсками гвардии генерал Гурко, румынский князь Карл и те генералы, чьи соединения принимали участие в прежних штурмах Плевны.