Текст книги "Гурко. Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

На что Горчаков ответил:

– Это принесло бы нам мало пользы. В наше время договоры имеют призрачную ценность.

Ни один мускул не дрогнул на лице Жомини, Швейниц ядовито отпарировал:

– Однако, ваша светлость, вы сами выражали сожаление, что мы не связаны с вами никаким договором…

Приблизительно в то же время, как царь Александр Второй ставил вопросы перед Вильгельмом в Вене, на Балльплатцен, министр иностранных дел империи Габсбургов венгерский дворянин Дьюла Андраши через специального уполномоченного барона Мюнха обратился с подобным вопросом к канцлеру Бисмарку. На аудиенции с Бисмарком австрийский уполномоченный высказал тревогу Франца-Иосифа, что русские войска в Болгарии доставят Австро-Венгрии немало хлопот. Канцлер хмыкнул, посоветовал австрийцам в таком случае оккупировать Россию. А если у Габсбургов возникнет желание активно противодействовать России, они могут договориться о совместных действиях с кабинетом лорда Биконсфилда.

Заявляя так, немецкий рейхсканцлер четко определил позицию Германии. Она не допустит разгрома Австро-Венгрии, но вместе с тем не намерена воевать против России за балканские интересы Габсбургов.

Андраши расстроился: на Вильгельмштрассе не помешали России ввести войска в Болгарию. Бисмарк за войну России с Оттоманской Портой.

Неделя, как унялись дожди, и отпаровав, просохшее поле покрылось первой зеленью.

День смотра Дунайской армии удался теплым, солнечным. Милютин находился в свите императора. Лошадь нетерпеливо перебирала копытами, и Дмитрий Алексеевич то и дело осаживал ее.

Множество знатных гостей наехало из Кишинева и ближайших сел. Украинское и молдавское дворянство, румынские бояре явились целыми семьями. Весело и шумно среди гостей.

До ушей военного министра доносились обрывки разговоров:

– Бал у генерал-губернатора?

– Я с вами вполне согласен, засилье господ офицеров…

Седой господин с лицом скопца громко рассмеялся:

– Знаю, отчего ваше недовольство. Ваша Марийка каблуки сбила с удалым поручиком.

Поблизости от Гурко две кокетливые барышни посматривали на него, переговаривались. До Гурко донеслись слова:

– Генерал… Старик.

– Нет… Еще не совсем… Я согласна…

– Ах, нет. Он, поди, и ухаживать не может… – Захихикали.

– Господа, господа! – пытался обратить на себя внимание молодой помещик. – Приглашаю на охоту!

Дама с туго перетянутым торсом томно ворковала с усатым офицером:

– Ах, штабс-капитан, штабс-капитан…

Войска ждали государя… Он прикатил вместе с великим князем. За каретой следовала сотня лейб-гвардии казачьего полка.

Александр ступил на подножку, чуть замешкался. Ему подвели коня. Царь разобрал поводья, приложил руку к папахе:

– Здорово, солдаты!

– Здра… жела… ваше вели… ство..! – раскатилось по строю.

Милютин заметил: император сегодня выглядел лучше, нежели вчера, на военном совете в доме предводителя кишиневского дворянства господина Семиградова.

Подавленность Александра на военном совете сказалась на присутствовавших. Сидели молча, не прерывая доклад начальника штаба генерала Непокойчицкого. Тому помогал его заместитель генерал Левицкий.

Охарактеризовав общую обстановку, Непокойчицкий уведомил, что еще в мае русские моряки сумели поставить в низовьях Дуная минные заграждения, лишив турецкие мониторы и канонерки возможности хождения по реке.

Вокруг длинного стола сидели командиры дивизий и корпусов, слушали, делали для себя пометки. Задумчив генерал-лейтенант Гурко, спокоен генерал Карцев, чей ореол взойдет на Троянском перевале, в заснеженных Балканских горах. Откинулся на спинку стула мастер штыкового боя генерал Драгомиров. И не ведает, что не далека та ночь, когда его дивизия первой переправится через Дунай.

Рядом с генералом Радецким, положив ладони на стол, сидел генерал Столетов, командир болгарского ополчения. Это был высокообразованный генерал, окончивший университет и Военную академию, знаток нескольких языков, прошел путь от солдата до генерала, участвовал в Крымской войне и боевых действиях в Средней Азии.

По правую руку от императора, откинувшись на спинку стула, восседал великий князь Николай Николаевич.

У военного министра было свое нелестное суждение о главнокомандующем. Знал его упрямство, а главное – отсутствие необходимого военного кругозора. Однако возражать царю, пожелавшему видеть великого князя в должности главнокомандующего, Милютин не стал.

Невысоко оценивал Дмитрий Алексеевич и военные дарования начальника штаба Дунайской армии генерала Непокойчицкого, чей боевой талант не поднялся выше участия в подавлении (в молодые годы) Венгерского восстания.

Непокойчицкий сутулился, докладывал монотонно, усыпляюще. Царь не дергал начальника штаба, не прерывал вопросами, время от времени он лишь хныкал недовольно, хмурился. Указка в руке Непокойчицкого скользила по Балканам.

Милютин записал в журнале: «Чем объясняет штаб отклонение от разработанной раннее диспозиции?»

Решил задать вопрос после доклада.

Непокойчицкий замолчал, Александр спросил:

– Нельзя ли уменьшить расходы на провиант? Казна наша – как дырявый мешок, сколько ни наполняй, всегда пусто.

Неожиданно для всех поднялся генерал Гурко. Александр удивленно посмотрел на него:

– Вы, Иосиф Владимирович, имеете, что сказать?

– Ваше величество, разделяя вашу озабоченность о государственной казне, смею заверить, солдаты уже сегодня недополучают продовольствия, коего им положено на средства, отпускаемые казной.

Александр нахмурился. Главнокомандующий попытался что-то сказать, но царь упредил:

– Иосиф Владимирович, я, как и вы, сторонник сытости солдата и, когда говорил об уменьшении расходов на закупку продовольствия, имел в виду, что средства шли по назначению, а не протекали в песок.

Тут подхватился генерал Левицкий:

– Ваше величество, мы вынуждены передать подряды на снабжение армии товариществу Гретера, Горвица и Когана.

– Чем объяснить выбор подрядчика? – насторожился Милютин.

Ожидавший подобного вопроса от царя, Непокойчицкий ответил поспешно:

– Товарищество приняло на себя поставку с оплатой в кредитных рублях.

– Но где достанет золото товарищество? – снова подал голос Милютин.

– Товарищество получает его, используя международные связи, в частности, по нашим сведениям, у Рокфеллера.

Докладывая о состоянии снабжения войск продовольствием и фуражом, Непокойчицкий не до конца раскрывал карты, Гретер и его компания заготавливали их не на правах подряда, а на условиях комиссии, то есть суммой, отпускаемой товариществу командованием Дунайской армии в кредитных билетах по биржевому курсу. Себе товарищество брало десять процентов комиссионных от стоимости продуктов. Отсюда и вытекало, чем дороже обходился солдатский провиант, тем больше получало комиссионных товарищество.

– Учтите, объявлен набор еще семи дивизий, – сказал Александр.

– Мы это предусмотрели, ваше величество. Ко всему, вступив на территорию Болгарии, мы рассчитываем на помощь населения.

– Ваша диспозиция ведения войны сегодня несколько не соответствует плану Генерального штаба, – заметил Милютин. – Не приведет ли это к дроблению ударных сил?

Великий князь повернулся к военному министру, ответил самоуверенно:

– От Черного моря до Систово у турок крепкая оборонительная линия. Все правобережье в войсках. Как известно в Генеральном штабе, в районе рущукских крепостей, по нашим данным, Абдул-Керим-паша держит стопятидесятитысячную армию. В противовес ей создана нами группа войск цесаревича Александра.

Милютин промолчал. Царь спросил:

– Где предполагаете начать переправу?

И снова ответил главнокомандующий:

– Это, ваше величество, до поры мы намерены сохранить в тайне, дабы не стало известно неприятелю. До начальников колонн и дивизии приказ будет доведен накануне переправы.

Император нахмурился:

– Мое пребывание на военном театре и пребывание военного министра не умаляет ваших обязанностей как главнокомандующего.

– Ваше величество, это не недоверие вам, – поспешил смягчить обстановку Непокойчицкий. – Место переправы уточняется с учетом сведений, поступающих от полковника Артамонова.

– Разведку полковника Артамонова снабжают информацией болгарские патриоты, – добавил великий князь.

Полковник Артамонов встал, ожидая вопросов, но император будто не заметил его.

– Ну, хорошо, – примиряюще проговорил он, – участие болгар в данной войне, я думаю, заставит других государей согласиться с нами на признание прав за этим многострадальным народом. Долг России подать руку помощи братьям нашим на Балканах и угнетенным армянам на Кавказе…

* * *

Затрубили фанфары, возвестив начало смотра. Милютин встрепенулся, оторвался от воспоминаний. Подъехал генерал Кнорин, с кудрявой шелковистой бородой на пробор, поздоровался.

Милютин подозвал Гурко:

– Иосиф Владимирович, на совещании вы кое-кому на мозоль наступили.

Гурко усмехнулся:

– Ваше превосходительство, мы еще боевых действий не начали, а солдат уже обворовывают.

– Печально.

– Прескверно. Хотя о казнокрадстве российском сколько уж говорят.

– Ваша правда, генерал. Но как искоренить зло сие? История твердит, Петр Великий и палкой бил, и в ссылку отправлял, а они все воруют.

– Не допускать к казне государственной. А коли довелось, то помнить об отечестве должен.

Военный министр не успел ничего ответить, как главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, высясь в седле как глыба, подал знак. По полю разнеслась команда, ударили барабаны, полки тронулись. На рысях, салютуя саблями, пронеслись драгуны, кирасиры. Играл оркестр. Блеск золота погон, краски мундиров. Развевались расчехленные знамена.

Вот седоусый генерал-лейтенант Ганецкий, перед кем Гази-Осман-паша снимет саблю, повел своих гренадеров. Рослые, крепкие солдаты – один к одному. Им, не уступая, промаршировали, отбивая шаг, орловцы и брянцы, павловцы и суздальцы.

В полку угличан невзрачный с виду барабанщик сбился с ноги, что не осталось не замеченным Александром. Он проворчал недовольно, по-французски:

– Неуклюжий солдат.

И было невдомек коронованному владыке, что этому неказистому барабанщику история Российской империи уже отвела свое достойное место, равное суворовским чудо-богатырям. То случится, когда батальон, штурмуя шипкинский редут, заляжет под градом пуль и шрапнели, и сам генерал Скобелев[14]14
  Скобелев Михаил Дмитриевич (1843–1882) – генерал от инфантерии. Участвовал в завоевании Средней Азии: Хивинский поход (1873), Ахалтекинская экспедиция (1880–1881), принимал участие в подавлении Кокандского восстания 1873–1876 гг. В Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. успешно командовал отрядом под Плевной-Шейново. После трех неудачных штурмов Плевна была осаждена и турецкие войска во главе с Осман-пашой, совершив тщетную попытку прорыва, сдались.


[Закрыть] будет готов отвести солдат, считая атаку сорвавшейся, вдруг поднимется барабанщик и скажет лежавшему неподалеку командиру полка полковнику Панютину, как обычно, буднично скажет:

– Ваш благородь, чего на него, турку, глядеть, пойдем на редут, как того присяга требует.

И призывная, раскатистая барабанная дробь всколыхнула солдат. Встанет полковник, примет у знаменосца полковое знамя. Ударят угличане в штыки, опрокинут, погонят врага.

За тот бой генерал Скобелев вручит барабанщику Георгиевский крест, а полковник Панютин скажет, обнимая:

– Спасибо, солдат Иван Кудря, от позора и бесчестия спас…

Гремела музыка, соблюдая равнение, проходили батальоны, полки, дивизии. Замыкая парад, прошли два батальона болгарских ополченцев в черных куртках с алыми погонами, в каракулевых шапках с зеленым верхом, в высоких сапогах и серых шинельных скатках через плечо…

Император повернулся к военному министру:

– Настал час. Сегодня князь Горчаков доведет до сведения послов, что Россия находится в состоянии войны с Оттоманской Портой…

Заручившись согласием румынского княжества, 24 апреля 1877 года Дунайская армия перешла границу от Александрии до Рени и, преодолевая ненастье, дожди и половодье, четырьмя колоннами двинулась к Дунаю.

В полках читали царский манифест об объявлении войны:

«Божиею милостью мы, Александр Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая. Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить положение его разделяет с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова…

Повсюду на своем пути вы встретите села, города, крепости, реки, горы и долы, напоминающие великие русские имена, доблестные подвиги, славные победы русских войск. Кагул, Рымник, Измаил, Дунай с вражескими на нем твердынями, Балканы, Адрианополь, Константинополь… Перед вами будут вставать как живые то величавые лики древних князей, витязей русских – Олега, Игоря и Святослава; то величавые образы царей и цариц – Великого Петра, Великой Екатерины, Благословенного Александра, Доблестного Николая; то величавые лики великих вождей Румянцева, Суворова, Кутузова и других с их чудо-богатырями…»

Накануне, прежде чем отдать манифест на подпись царю, Милютин предложил исключить имя Николая:

– Господа, – сказал военный министр, – покойный государь Николай Павлович непривлекательно выглядел 14 декабря на Сенатской площади… Да и в Крымской войне, сами знаете.

Однако генерал Кнорин, больше свитский, чем боевой, внимательно посмотрев на военного министра, сказал:

– Дмитрий Алексеевич, государь вас не поймет. Покойный император – отец Александра Николаевича.

2 мая российская армия остановилась в ожидании переправы на Нижнем Дунае. Главнокомандующий перевел свою квартиру в Плоешти, куда в начале июня переехал и Александр.

В Лондоне в этом усмотрели угрозы Британской империи. Лорд Биконсфилд повел переговоры с Веной. В личном письме к Андраши английский премьер предлагал совместные действия против России, причем Англия обязывалась послать флот в проливы, а Австро-Венгрии ударить в тыл русской Дунайской армии.

Получив информацию от российского посла в Лондоне, князь Горчаков хмыкнул:

– А ведь, милейший Александр Генрихович, риск союзников не равнозначен. Английские крейсера наведут жерла своих орудий на пока еще здесь не существующие российские военные корабли, а армия австрийская столкнется с мощью российской армии… Нет, нет, при всей своей авантюрности Андраши не решится подписать такой договор с Биконсфилдом.

– Вполне разделяю вашу точку зрения, – согласился Жомини.

– Позвенят оружием и успокоятся, не решатся на мобилизацию, – мудро заключил канцлер Горчаков. – Но в будущем устройстве Востока они постараются принять самое деятельное участие.

2-я Гвардейская кавалерийская дивизия генерала Гурко в конце апреля выдвинулась к Дунаю и расположилась в верстах трех от Зимницы, ниже по течению, а выше встала дивизия генерала Драгомирова.

Заняв исходные позиции, принялись готовиться к переправе: вязали плоты, ночами с рыбацких укромных стоянок перегоняли лодки, большегрузные баркасы, перепрятывали от глаз турецких караулов, в прибрежных камышах готовили штурмовые отряды. С утра, еще рассвет едва небо тронет, а Гурко среди солдат. Саперы, приметив появление на берегу генерала, удивлялись:

– Когда только и спит.

– Ты, вот, Ерема, за себя в ответе, а он за всех нас ответ держит.

А Иосиф Владимирович, сколько не появляется на берегу, все на ту сторону поглядывает. Полноводен Дунай и широк, не раз плотам пересекать течение. Как закрепятся штурмовые группы, немедля орудия перевозить, коней…

В Плоешти, встретив Драгомирова, спросил:

– Ну-с, Михаил Иванович, кто первым потянет?

Драгомиров, хохол с хитринкой, прищурился:

– У нас, в Конотопе, парубки казалы, як до девчат в соседне село ходилы: кто перший, тому и шишак.

– Так то за девчат.

– А тут, Иосиф Владимирович, кому судьба укажет. Знаю, вы хоть и кавалеристы, а уже переправу сладили.

– Да за вашими саперами не угнаться.

– Пехота-матушка. А турки не ждут, из Систова ночами слышно, османы песни поют, а в кофейнях, видно, гуляют.

– Это хорошо, Михаил Иванович, если мы на них, как снег на голову, свалимся.

Пошутили и разъехались. Но оба понимали: не исключено, переправу могут начать обе дивизии сразу, одна – основную, другая – отвлекающую.

Май начался дождями, первым раскатистым громом. Накинув брезентовый плащ, Гурко отправлялся на рекогносцировку. Ехал осторожно, так, чтобы не привлекать внимание неприятельских дозорных. Мысленно соглашался с Драгомировым, турки концентрации их дивизий еще не обнаружили. А коль прознали, то о подготовке к переправе им еще не известно.

Прошлой ночью через Дунай удалось переплыть на малой лодочке болгарину. Рассказал, у Систово турки переправы не ожидают, потому – и беспечны, их силы у Никополя и Рутука.

Ехал Иосиф Владимирович берегом Дуная и думал о том, что почти девять веков назад этими местами водил свою дружину киевский князь Святослав. И очень приглянулся ему край придунайский. Даже столицу свою перенести сюда замыслил. Но коварны были византийцы. Всеми силами выступил их император Иоанн Цимисхий и принудил Святослава уйти в Киев. А когда плыл киевский князь по Днепру, подстерегли на днепровских порогах степняки-печенеги и убили Святослава.

Гурко увлекался историей еще с Пажеского корпуса, особенно историей войн с древнейших времен, военного искусства. Подробно вникал, разбирал крупные сражения, анализировал их…

В одну из рекогносцировок к нему присоединился молодой Скобелев. В отличие от отца, командира кавалерийской дивизии, молодой Скобелев хотя и был уже известным генералом, но, пока еще отряда под свое командование не получил, числился в резерве.

Появившись в дивизии Гурко, сказал:

– Хочу, Иосиф Владимирович, быть в той дивизии, каковая первой окажется на том берегу. Позвольте быть у вас?

– Почту за честь, Михаил Дмитриевич, но я склонен считать, начнет переправу дивизия генерала Драгомирова.

Ехали молча, хоть и мысли об одном, о предстоящей переправе. У противоположного берега рыбак выбирал сети. Видно было, как серебрилась рыба в ячейках. Увидев всадников и догадавшись, что это русские, рыбак долго приветственно махал им.

– Война войной, а жить надо, – сказал Гурко. – Семью кормить надо.

– За этот приветственный жест турки и застрелить его могли.

Возвращаясь в дивизию, Скобелев заметил:

– За тем лесочком есаул Баштанников со своими казаками-пластунами. Не проведать ли нам их?

– Пожалуй, я, Михаил Дмитриевич, повременю.

– Я же, с вашего позволения, заверну к старым знакомым.

Расставаясь, Гурко пожелал:

– Надеюсь, Михаил Дмитриевич, вам недолго осталось ходить без команды.

Глава 2

У подъезда особняка графини Узуновой, что поблизости от Исаакиевского собора, под мелким, моросящим дождем мокли извозчики, в свете фонарей блестели омытые фаэтоны и коляски.

Всю ночь не гасли в окнах особняка огни. Офицеры-измайловцы провожали на театр военных действий братьев Узуновых. Стояна – на Дунай, Василька – в Кавказскую армию. Не в поисках героических поступков покидали братья Петербург, а горя стремлением способствовать освобождению Болгарии от турецкого ига и облегчить участь многострадального армянского народа.

Братья-близнецы, друг от друга не отличишь: оба коренастые, крепкие, что грибы-боровики, черноволосые, черноглазые, с аккуратно стрижеными усиками. Носили Узуновы в свои двадцать пять лет погоны поручиков, оба были добрыми и службу знали.

Когда война стала реальностью, братья написали императору прошение о переводе в боевые полки. Прочитав его, царь спросил у флигель-адъютанта:

– Уж не старой ли графини Росицы внуки? – И услышав «да», добавил: – Похвально! У поручиков в жилах болгарская кровь, кому как не им освобождать бабкину родину…

Пирушка была шумной, хлопали пробки, и шампанское плескалось через край бокалов. Громкие речи и клятвенные заверения, напутственные пожелания.

– А помнишь, Стоян, как тебя в корпусе в карцер вместо Василька посадили?

– Друзья, друзья! За наш родной Дворянский полк! (Впоследствии переименованный в Константинопольский кадетский корпус.)

– Генерал Черняев, гордость нашего полка. Слава Черняеву!..

К утру гости разъехались. Опустел, затих особняк. В большой зале братья остались вдвоем.

– Вишь, какая баталия случилась. – Василько указал на разгромленный стол. – Ровно неприятель прошелся.

Стоян застегнул ворот мундира:

– Я свеж, брат, и голова у меня ясная. Если не возражаешь, пойдем к бабушке, она, поди, заждалась своих беспутных внуков.

Обнявшись, братья направились на половину старой графини.

– Не пойму, Стоян, почему государь разлучил нас? Тебя на Дунай, к генералу Столетову, а меня на Кавказ, в Эриванский отряд генерала Тергукасова.

– Сие загадка, а ключ от нее у государя.

– А может, это к лучшему? Ты будешь описывать мне, как идет война на Балканах, а я о своих походах.

– Ты, Василька, славно придумал. Слушай, брат, у князя Васильчикова обратил я внимание, как ты за Верочкой Кривицкой ухаживал. Уж не влюбился ли?

– Пока нет, но она мне нравится. И кто знает, не уезжай я из Петербурга, может, и сразила бы меня стрела Купидона.

– Верочка славная, только бы не превратилась в свою сварливую маменьку.

Оба рассмеялись.

– А уж мужем помыкает, не доведи Бог, – снова сказал Стоян. – Мыслю, он у нее артикулы выделывает.

– Что и говорить, у такой не только артикулы, во фрунт будешь тянуться, – поддержал брата Василько.

В гостиной ровно горели свечи. Со стен строго смотрели на братьев их дальние и близкие предки. От времен Ивана Грозного тянулось генеалогическое древо Узуновых, а графский титул жалован им самим Петром Великим за подвиги одного из Узуновых в Полтавской битве, чем в семье несказанно гордились.

С той поры все мужчины в их роду носили офицерскую форму. Известно, что служили Узуновы и у генералиссимуса Суворова в Альпах, и у фельдмаршала Кутузова на Бородинском поле. Многие предки братьев Узуновых сложили головы на поле брани, защищая отчизну.

А вот писанные маслом портреты деда и графини Росицы, а с ней рядом отец и мать братьев. Стоян и Василько, по воспоминаниям кормилицы Агафьи, в мать удались. Графиня Росица об умерших говорила неохотно и скупо: «Живые о живом думают», – отвечала, когда братья просили рассказать о родителях.

– Ну-с, прихорошимся, – сказал Василько. – Предстанем пред очами графини молодцами.

Причесавшись и одернув мундиры, братья вступили в комнату Росицы.

Графиня не спала. Она сидела в обтянутом красным бархатом кресле у камина. Несмотря на свои семьдесят лет, была она красива: пышноволосая, темнолицая, чуть горбоносая, с редкими морщинами на лице, а рот, не потерявший зубов, украшали яркие губы.

– Пришли бабушка-матушка, – проговорили в один голос братья и опустились на колени по обе стороны кресла.

Увидев внуков, графиня нахмурила брови.

– Явились, повесы. Думала, про бабку и забыли.

И хоть с виду говорила Росица сурово, в голосе ее слышалась неподдельная любовь к внукам. Оба они были ей еще и детьми, ибо мать их умерла при родах, а отец, сын графини Росицы, погиб в Севастополе в Крымской кампании.

Графиня погладила братьев по волосам, вздохнула:

– Жаль, не видят вас ныне ни отец ваш, граф Андрей, ни дед, граф Петр Васильевич…

И задумалась. Молчали Стоян и Василько, не нарушали мыслей старой графини.

А вспомнились ей юность, родное село в горной Болгарии, отец и мать, подруги, с кем ходила с кувшином к роднику и полола огород, резала виноград и молола зерно на ручной мельнице, варила кукурузную мамалыгу. Через многие лета пронесла графиня ее вкус…

Наконец графиня Росица заговорила:

– Много-много лет тому назад, вот уже полвека, привез меня ваш дед в Санкт-Петербург, но я помню родную землю, горы, сады… Мой многострадальный народ… Если бы не граф Петр Васильевич, лихой штабс-капитан, что было бы со мной? Болгария, мой отчий край! Русские солдаты приходили нам на помощь не единожды. И ныне будет священная война. Потому, благословляя вас, радуюсь: на правое дело идете. Ведь и в вас течет частица болгарской крови. Там, в Болгарии, живут ваши братья и сестры. – Она поерошила им волосы. – Ну, ступайте с Богом, не следует вам видеть, как роняет слезы графиня Росица.

Отогнув полог, Стоян вышел под теплое майское солнце. День только начинался, а лагерь болгарских ополченцев оживал. Царила праздничная суета. Из Ясс прибыл главнокомандующий со штабом, ожидалось освящение Самарского знамени, вручаемого ополчению городом Самарой. Знамя привезли самарский голова и общественные деятели волжского города.

У белых, ровных рядов палаток в ожидании сигнала появились дружинники в черных куртках с алыми погонами. На каракулевых зеленоверхих шапках нашиты кресты, обуты в высокие яловые сапоги, через плечо серые шинельные скатки. Каждый день вливаются в дружины все новые и новые добровольцы. Разные по годам, но почти все одной судьбы. Кто-то, участвуя в восстании против турецкой неволи, нашел приют в России, иные перешли турецкую границу, влились в черногорскую и сербскую армии. Трудными дорогами добирались они к месту формирования ополчения, и всех объединяло неуемное желание скорее принять участие в освобождении своей родины.

На зеленом лугу болгарские священники в полном облачении. Солнечно, и только в стороне синевшей Карпатской гряды клубились кучерявые облака. Они лениво сползали в предгорные долины. А над Балканскими горами небо ясное. Там родина бабки Стояна Росицы, и поручик Узунов вдруг почувствовал, что на Балканах частица и его родины…

Тихо и тепло на плоештинском лугу. В цвету сады, яркая зелень, и оттого луг, где расположились ополченцы, нарядный и веселый.

Из просторной палатки вышел главнокомандующий великий князь Николай Николаевич со штабом, с ним генерал Столетов и другие офицеры. Подошел начальник штаба ополчения подполковник Рынкевич в болгарской форме и с ним самарские гости.

Запели трубы, понеслись команды: «В ружье!», и пять дружин, выстроившись в каре, замерли. У стола, покрытого белой льняной скатертью, остановились главнокомандующий Дунайской армией и начальник штаба генерал Непокойчицкий, генерал Столетов и подполковник Рынкевич.

– На колени! – прозвучал голос Столетова.

К аналою подошли священники, отслужили молебен и, вскрыв ящик, освятили знамя. Развернув полотнище, священники показали дружинникам трехцветное знамя Болгарии – малиновое, белое, светло-синее. Все увидели золотой по черному фону на белой полосе широкий прямоугольный крест, а в его центре образ Иверской Божьей Матери. Повернули полотнище другой стороной. На ней такой же крест и образы славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.

Настала минута прикрепления полотнища к древку. Первый гвоздь забили главнокомандующий и Непокойчицкий, затем выбранные дружинники. Крестясь, они подходили к древку, целовали его и только после этого ударяли по серебряной шляпке гвоздя.

Торжественно застыли ряды дружин. Вот к древку приблизился войник в национальном костюме. Был он стар, но держался бодро.

Его грудь украшали награды, а за широким поясом устрашающе торчали турецкие пистолеты и отделанный золотом ятаган.

Это был знаменитый болгарский воевода Пеко Петков, снискавший уважение боевыми подвигами в Балканских горах, где его отряд многие годы наводил ужас на турок.

Столетов протянул Петкову молоток:

– Герою Болгарии!

У старого воина навернулись слезы:

– Всю жизнь я ждал этого часа, вот оно, рождение болгарского воинства! – Повернулся к дружинникам, вытер глаза. Голос его звучал по молодому: – Да поможет Бог пройти этому святому знамени из конца в конец несчастную землю болгарскую! Да осушит его шелк скорбные очи наших матерей, жен и дочерей. Да бежит в страхе все нечистое, злое перед ним, а за ним станут мир и благоденствие!

Подняли древко с серебряным, вызолоченным копьем. Священник прочитал шитое вязью на ленте: «Город Самара – болгарскому народу в 1877 году… Да воскреснет Бог, и расточатся враги его».

Зашелестело знамя, и радостные крики «ура!» огласили луг. Когда все стихло, великий князь повернулся к Столетову:

– Ваше мнение, генерал, по использованию ополчения? Как силу вспомогательную или боевую?

– Считаю, ваше высочество, болгарские дружинники не только способны занять достойное место в рядах действующей Дунайской армии, но и почитают для себя за честь вместе с русскими солдатами освобождать свою отчизну…

Газета «Русский инвалид» в № 100 за 1877 год, высоко характеризуя боевой дух болгарских дружин, писала: «Успех формирования первых двух батальонов превзошел все ожидания. Понятливость, дисциплина, рвение и любовь к делу, добровольно на себя принятому, отличают всех этих болгар, до последнего человека».

В приемной начальника разведки Дунайской армии больше часа дожидался полковника Артамонова средних лет болгарин, худой, как высохший сук, с темной, задубевшей кожей. Вся его одежда – льняная рубаха, расшитая в крестик, и латаные, потертые штаны, ноги плотно обхватывали стоптанные кожаные поршни.

Адъютант начальника разведки читал, делая какие-то пометки, вопросов болгарину не задавал, твердо усвоив, что, если появляются подобные посетители, разговаривать с ними должен только полковник с глазу на глаз.

Посетитель не скучал, не проявлял нетерпения. Усевшись у стены, он дремал. Но стоило скрипнуть двери, как болгарин тут же вскочил. Артамонов широко раскинул руки:

– Здравствуй, Димитр, гость дорогой, здравствуй! В самый раз прибыл. – Пропустив болгарина в кабинет, сказал адъютанту: – Нам кофе. – Сняв фуражку, причесал коротко стриженные волосы: – Рад видеть тебя, Димитр, в полном здравии. В твоих сведениях нужда превеликая.

Кофе пили неторопливо, наслаждаясь. Артамонов задавал вопросы, болгарин отвечал лаконично.

– О чем сообщают Христо Бричка и Энчо Георгиев?

– Им удалось, не вызвав подозрений османов, пройти в самое низовье Дуная, а Живко Нешов пробрался в верховья. Связь держали через голубиную почту. Наши предположения подтверждаются, в районе Систово турки высадки не ждут.

– Почему?

– Дунай широкий и берега крутые.

– А какие силы сосредоточил здесь Абдул-Керим?

– Три табора пехоты в Систово при трех дальнобойных орудиях да батарею и шесть таборов в Вардимском лагере.

Полковник подошел к карте на стене.

– Зимница, Зимница. Что же, Димитр, подумаем. А тебе спасибо. Увидишь товарищей, поклонись им. Передай, Артамонов просил их на своей родной земле, в тылу врага быть нашими ушами и глазами. – Прощаясь, обнял болгарина. – Переплывая через Дунай, остерегись.

– Не первый раз. Пусть братушки скорее освобождают нас. Башибузуки свирепствуют, терпение наше иссякло.

– Скоро, скоро уже.

– Помогай вам Господь.

8-й армейский корпус генерал-лейтенанта Радецкого, переправившись через Прут и не встречая никакого сопротивления, продвигался по румынской земле.

Встали за Бухарестом, вблизи Дуная.

Начало июня выдалось жарким. На горных вершинах таяли снега, а полноводный Дунай местами вышел из берегов, мутной водой затопил прибрежные луговины и тальник.

Федор Федорович Радецкий проверял готовность дивизий Гурко и Драгомирова к переправе. Осмотром остался доволен. Все подручные средства собраны, осталось ждать приказа. Какая дивизия первой начнет переправу, ни он, командующий корпусом, ни Гурко, ни Драгомиров, сопровождающие Радецкого, не знали. Командиры дивизий переговаривались вполголоса: