Текст книги "Гурко. Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Доклад Тотлебена носил обстоятельный и взвешенный характер. Говорил Тотлебен уверенно, доказательно. Даже противник промедления штурма великий князь вынужден был промолчать. Лишь генерал Непокойчицкий спросил удивленно:

– Судя по вашему докладу, Эдуард Иванович, вы не планируете брать Плевну приступом?

– Как видите, Артур Адамович. Мы не имеем права идти на такие жертвы, какие несла российская армия в те три наступления на Плевну. Я требую правильной осады.

– Но на это требуется время, – заметил главнокомандующий.

– Естественно, ваше высочество, но при этом мы сохраним жизнь десятков тысяч солдат.

– Над нами будет глумиться Европа, – буркнул великий князь.

– Я остерегаюсь иного, как бы над нами не глумилась Европа, если покроем трупами наших солдат поля вокруг Плевны.

– Ваше величество, – поднялся Гурко, – то, что предлагает генерал Тотлебен, единственно верный план взятия Плевны. Сломить столь серьезные оборонительные укрепления нашего противника можно только правильной осадой.

– А что скажут остальные генералы? – спросил Александр.

Ответом был одобрительный гул. И тогда император сказал по-французски:

– Вполне согласен. Покончить можно одним терпением…

Собрав командиров дивизий и полков, генерал Тотлебен повторил слова, сказанные императору, и тут же приказал немедленно вырыть для солдат теплые землянки и построить бани.

– Наши потери, – заявил он, – происходят не только от пули вражеской и картечи, но и от хвори и нечистот. Солдат должен быть здоров и чувствовать о себе заботу отцов-командиров. Я по рождению немец, но чту завет генералиссимуса Суворова: «В здоровом теле – здоровый дух».

Рана затянулась быстро, недели за три. Стоян часто ходил на прогулку, даже забрел однажды в маленький ресторанчик, переполненный штабными офицерами, ни одного знакомого лица. Узунов выпил сухого вина, съел жареной на углях баранины, острой от красного перца, и снова на улицу.

Живописный древний город Велико-Тырново, неповторимый. Высокий холм Царевец огибает Янтра. На холме старые крепостные башни с зубцами и бойницами, замок последних болгарских царей и резиденция патриарха.

Янтра разделила город на несколько частей, соединенных между собой каменными мостами.

Богат город. Церкви и монастыри, мечети и базары, торговые лавки и мастерские ремесленников. На тихих улочках питьевые фонтанчики – чешмы, дома, увитые плющом и виноградом, тенистые сады. Выздоравливающие солдаты бродили по узким улицам Тырново, где и всадникам не разъехаться, любовались неведомой, чужой жизнью. Нередко их зазывали в гости.

Как-то Стояна окликнули на улице:

– Господар, аз прошу ко мне в дом.

Поручик обернулся. Перед ним стоял болгарин в узких белых штанах, отделанных по швам черной тесьмой, в белой теплой куртке, из-под которой проглядывала расшитая темными нитями рубаха, а на ногах поверх цветных шерстяных носков мягкие постолы-цирвули.

Сняв высокую барашковую шапку, болгарин поклонился с достоинством:

– Прошу господаря офицера отгостить в моем доме.

Взгляд у болгарина открытый и добрый. Стоян не посмел отказаться.

Они вошли в просторный красного кирпича двухъярусный дом под четырехскатной крышей, поднялись по крутой лестнице в верхнюю комнату, «горную кышту», как сказал хозяин, служившую и столовой и гостиной, с очагом, навесными полками и буфетом у стены, уставленным разной керамический посудой.

Здесь поручика встретила хозяйка, высокая немолодая женщина в темном шерстяном сукмане, расшитом по груди и подолу цветным шнуром, споро накрыла стол.

Болгарин Мефодий оказался владельцем крупорушки. Пока поручик и хозяин выпили по стопке виноградной ракии и закусывали ломтиками овечьего сыра, хозяйка поставила на стол запеченного в тесте ягненка.

Угощая Стояна, Мефодий расспрашивал о России. От поручика не укрылось, хозяина беспокоит будущая судьба Болгарии. Ну, как уйдут братушки и снова вернутся турки?

Узунов как мог объяснил Мефодию, что российское воинство пришло на Балканы дать свободу болгарам и помочь им восстановить свою государственность…

В госпиталь Стоян возвратился к полудню. Офицеры играли в шахматы, читали. Госпитальная офицерская палатка человек на тридцать, ни одного свободного топчана.

Приняв микстуру, Стоян задремал. Его разбудил знакомый голос:

– Здесь ли поручик Узунов?

Стоян встрепенулся, узнав капитана Николова. Они обнялись.

– Я за тобой. Собирайся. Главный врач тебя отпускает.

– Позволь, зачем и куда?

– Тебя ждет дядюшка Марко, он отвезет тебя в Систово, к тетушке Параскеве. Ты получил отпускной билет на две недели.

– Но…

– Без лишних слов, поручик. Где твои вещи?

У госпиталя стояла лошадь, впряженная в маленькую рессорную коляску, возле которой топтался дядюшка Марко.

Николов помог поручику усесться, дядюшка Марко взгромоздился на облучок, разобрал поводья.

– А ты, Райчо, разве не едешь? – удивился Узунов.

– Я-то не ранен. – И поманил Стояна пальцем.

Узунов наклонился. Райчо загадочно усмехнулся.

– Кланяйся Светозаре.

Чем ближе Систово, тем сильнее волновался Стоян. Дядюшка Марко догадывался, какое состояние у его седока, и старался помалкивать. Говорил, если только русский офицер его о чем-то спрашивал.

Узунову старик на облучке бесспорно нравился. Дядюшка Марко сутулился, попыхивал вишневой трубочкой, время от времени тыльной стороной ладони приглаживал седые вислые усы.

– Как же трудно жилось болгарам под господством Порты, – сказал Стоян.

Дядюшка Марко вытащил из зубов трубочку, повернул голову к офицеру.

– Здесь, – он повел рукой вокруг, – вся земля, все Балканы, наша Стара Планина политы нашим потом и кровью, синко. Болгары платили налог Порте за все: и что не брали нас в военную службу, и что у нас рождались дети; мы платили подушный налог и за то, что женимся или не хотим иметь семью.

Говорил дядюшка Марко не торопясь, чтобы молодой офицер понял его. Иногда вставлял русские слова…

– Мы платили налог за все. У крестьянина забирали половину урожая. Сборщики пересчитывали снопы еще в поле… Куришь табак или пьешь ракию – плати. Ты думаешь, отчего Порта не брала нас в войско? Пули полетели бы в османов… Сборщики налогов не имели жалости. Особенно свирепствовали те болгары-джанибеты, мерзавцы, какие получили право вместо турок собирать с нас налоги. Эти чорбаджи похвалялись своим богатством, они говорили, деньги делают почет и дают уважение. – Дядюшка Марко сплюнул с досадой. – Но чорбаджи не получали этого от болгар, народ презирает их…

Старик замолчал, а Стоян предался своим размышлениям. Мысленно он убеждал бабушку Росицу в своем выборе, расписывал, какая Светозара красивая и добрая.

Немного погодя Узунов снова завел разговор со стариком.

– Не могу понять, как за пятивековое иго болгары выстояли, сохранили себя?

Дядюшка Марко уселся боком на облучке.

– Я расскажу тебе, синко, давнюю притчу. Ураган не имеет жалости, он сокрушает все на своем пути – дома и овчарни, сбивает с ног путника. Но вековой дуб сопротивляется всем бурям. Стволом и упругими ветками он прикрывает молоденький дубок. Сколько лет минуло, кто знает, но вот почувствовал старый дуб на себе власть времени и принялся поучать дубок:

«Сила в твоих корнях. Если они глубоко вошли в землю, значит, тебе не страшна буря. Пусть гнет тебя ветер, пусть обрывает твою листву, но ты останешься стоять…»

Въехали в Систово. Рессорную коляску покачивало, лошадка весело постукивала подковами по мостовой.

На площади, завидев кофейню, Узунов тронул возницу за плечо:

– Я здесь выйду, дядюшка Марко, доберусь сам.

Старик не стал перечить, понял: офицеру надо побыть одному. Стоян зашел в кофейню, уселся за столик у окошка. Отсюда видна площадь. Вон поехал дядюшка Марко, прошли болгарин с болгаркой, пробежала стайка мальчишек. Хозяин подал русскому офицеру чашечку кофе. Узунов попросил завернуть рахат-лукум для Светозары и тетушки Параскевы. Кофе был ароматный и крепкий, но Стоян не замечал этого. Наконец волнение чуть улеглось, и поручик направился на улицу, где жила Светозара.

Издали показался домик на сваях, небольшой, ухоженный, под высокой, крытой красной черепицей крышей.

Только теперь Стоян увидел Светозару. Она шла навстречу. Зарделась, промолвила, смущаясь:

– Добре дошел?

Глава 6

В госпитале время тянулось удивительно медленно, но здесь, в Систово у тетушки Параскевы и Светозары, две недели пронеслись днем единым.

Из Систово поручику надлежало ехать в Тырново на врачебный осмотр, и снова в ополчение.

Чем ближе отъезд, тем грустнее на душе у Стояна. Даже в Петербурге, в графском особняке, не было поручику Узунову так тепло, как в доме у тетушки Параскевы.

По утрам тетушка Параскева собственноручно вносила в комнату Стояна кружку парного козьего молока, сладкого и жирного:

– Пей, сынок, – говорила болгарка ласково, – оно полезное.

Теперь Стоян знал, тетушка Параскева не такая старая, как показалось ему сначала, ей чуть больше пятидесяти. Жизнь согнула ее, избороздила глубокими морщинами лицо и руки, а волосы щедро осыпала сединой…

Узунов ходил из комнаты в комнату, где все было чисто и просто, на окошках стояли цветы в глиняных горшочках, на полу разбросаны домотканые коврики. На кухне пахло жареным луком, овощами и специями, которыми Светозара пересыпала еду, а в горнице и спаленке стоял дух высушенных цветов и трав.

Светозара заботливо ухаживала за Стояном, кормила чорбой кебабом, брынзой…

Говорила, улыбаясь:

– Ешь, поправляйся.

Выросший в особняке бабушки Росицы, где во всем царила строгий этикет, жизнь в доме тетушки Параскевы Стоян воспринял всей душой. Даже за столом здесь обходились так непринужденно, что в первые дни это напоминало ему трапезы в людской.

После обеда Светозара водила Стояна по Систово, знакомила с городскими достопримечательностями, каких здесь, к удивлению, оказалось не так уж мало.

Однажды, гуляя, они выбрались за город. Тропинка привела их к монастырю. Стены его полуразрушены, и сам монастырь пребывал в запустении. За невысокой оградой каменные строения. Нижняя часть их утонула в бурьяне-сухостое. В дальнем углу монастырского двора буйные заросли боярышника и кизила с почти опавшей листвой.

– Во имя Святой Троицы, – перекрестилась Светозара. – Турки притесняли нашу веру, – сказала она задумчиво и печально, глаза ее наполнились слезами. – Пойдем отсюда, мне больно видеть это… Знаешь, Стоян, моя мама больше всего боялась, чтобы османы не увезли меня в гарем.

– А если я тебя заберу в Россию, она не станет возражать?

Светозара постаралась свести все к шутке:

– Но московцы не враги, и у них нет гаремов.

«Она не замечает моей любви», – подумал Узунов, и чем ближе день его отъезда, тем назойливее овладевала им эта мысль. Наконец Стоян решился. В то утро, когда он складывал свои вещи, в комнату вошла Светозара. Узунов, отодвинув дорожный баул, подошел к ней, взял за руку:

– Я люблю тебя, Светозара, слышишь?

Она растерянно посмотрела на него.

– Я написал бабушке Росице, прося ее согласия на наш брак. Закончится война, и я увезу тебя в Петербург. Согласишься ли?

В голубых глазах Светозары блеснули слезы.

– Да, – прошептала она.

– А не возразит ли тетушка Параскева?

– Ты нравишься ей. Но примет ли меня твоя бабушка Росица?

– Она болгарка из бедного крестьянского рода и графиней ее сделал дед…

Вечером Стоян сказал обо всем тетушке Параскеве. Пожилая женщина села на скамеечку и, положив натруженные руки под передник, ответила тихо:

– Пусть Бог поможет вам, дети, а чему суждено быть, того не миновать. Лишь бы Болгария была свободной, и вы смогли хоть кое-когда навещать меня и привозить внуков. Они должны знать: у них две родины – Россия и Болгария. Ты, Светозара, научишь их нашему языку, чтобы я могла понимать, о чем говорят мои внуки.

В Тырново, в штабе Балканского отряда, поручика Узунова дождались два письма, одно из Петербурга от бабушки, второе из Кавказской армии от брата Василька.

Письмо графини Росицы было сдержанным и коротким. Стоян прочитал его дважды и по тону определил, бабушка относится к его выбору настороженно.

«Помни, ты граф, а девушка рода крестьянского. Сумеет ли она подняться до положения светской дамы и, как я, получить признание?

Но, если твоя любовь к ней настолько велика, я по завершении кампании поеду на свою родину, сама хочу взглянуть на твою избранницу…»

Стоян настолько расстроился, что сунул письмо брата в карман, решив прочитать позже, когда успокоится, а пока, узнав, что на Шипку готовится обоз, отправился в гостиницу, которую содержал местный турок.

Номер оказался маленьким и грязным. Из ресторана тянуло, как в трубу, жареным бараньим салом, луком и еще чем-то настолько едким, что лезло в нос Стояну, даже когда он спал.

Единственным утешением поручику была чашечка черного кофе по-турецки, отлично сваренного хозяином.

Ночью во сне Стоян увидел бабушку. Старая графиня наклонилась над ним, грозит крючковатым пальцем, выговаривает: «Ах ты, повеса, все ума не наберешься…»

Из Тырново выехали утром, с тем, чтобы сорокаверстный путь одолеть до ночи. Груженые телеги, укутанные брезентом, сопровождали конные казаки. Узунов ехал в коляске, снятой у тырновского извозчика. Он решил попасть в Габрово заранее, побывать в штабе Радецкого, может, повстречается кто из знакомых. Стояну было известно, что обоз на перевал пойдет только следующей ночью, днем дорога обстреливалась.

Коляска катила вдоль виноградников с пожухлой, потемневшей от мороза листвой, сел с белыми глинобитными домиками, крытыми красной полуовальной черепицей, обнажившихся садов. От Тырново холмистая равнина уступала предгорью. Дул, не встречая преград, северо-восточный ветер, холодный, колючий. Стоян поднял воротник шинели, запахнул полу.

Из головы не выходило письмо старой графини. Нет, о содержании его он не сообщит Светозаре, но бабушке напишет еще раз и скажет, что это не увлечение, а самое серьезное намерение.

При мысли о Светозаре потеплело на сердце. Мечты унесли Стояна в недалекое будущее, когда он привезет Светозару в Петербург и графиня Росица полюбит ее. Светозару обучат домашние учителя, а друзья, любуясь его красавицей женой, будут завидовать ему, и уж кто станет ее настоящим другом, так это Василько.

Вспомнив о брате, Стоян достал письмо. Василько описывал действия своего Эриванского отряда, попавшего в довольно трудное положение без связи с главным действующим отрядом генерала Геймана.

«Мы не имеем никаких сведений о колонне Геймана, ибо у Баязета нас отрезал Ванский отряд османов.

Позднее мы узнали, Лорис-Меликов, бывший при отряде Геймана, получил информацию о том, что Эриванский отряд окружен главными силами турецкой армии Мухтар-паши…

Генерал Гейман убедил Лорис-Меликова наступать на Хивинские позиции. Операция оказалась не по силам и имела печальные последствия.

Отступив от Хивинских позиций, Лорис-Меликов и Гейман, вместо того чтобы идти на Хорасан либо атаковать Дели-Бабу, приняли решение отойти под Карс, и от Карса, сняв осаду крепости, начали отступление к русско-турецкой границе.

Мухтар-паша велел муллам воздать хвалу Аллаху за столь неразумные действия русских генералов и, приказав Измаил-паше развернуть боевые операции против нашего Эриванского отряда, сам двинулся вслед за Лорис-Меликовым.

Действующий корпус уходил, и с ним отступал шеститысячный конный отряд, который Лорис-Меликов мог бы послать в помощь Тергукасову.

В штабе нашего отряда и среди некоторых офицеров раздавались голоса, что нас бросили на произвол судьбы, окруженных превосходящими силами врага, без боеприпасов и продовольствия.

Наше счастье, что нами командовал генерал Тергукасов. Он снял отряд с бивака и двинулся к Зейденяну, преследуемый Измаил-пашой. Мы отходили, отражая атаки неприятеля. К слову, отбивали налеты многочисленной конницы черкесов. Знаешь, кто ею командовал? Гази-Магомед-Шамиль-паша, генерал свиты султана, сын небезызвестного Шамиля. Тот самый Гази-Магомед-Шамиль-паша, которого, как я уже тебе писал, ждали мятежные чеченцы…

Трудность нашего отхода усугублялась тем, что с Эриванским отрядом следовал обоз. Почти три тысячи армянских семей видели в русских солдатах своих спасителей. Старики, дети, женщины, несчастный народ!

Получив от лазутчиков сведения, что нас готовится атаковать Фаик-паша, а русский гарнизон в Баязете еще в состоянии продержаться некоторое время, Тергукасов принял решение отойти в Эриванскую губернию, оставить обоз и беженцев, а затем, пополнив отряд боеприпасами, двинуться на помощь осажденному Баязету.

Мы застали в Баязете печальную картину. Когда отогнали противника от города, многих защитников уже не было в живых, а уцелевшие едва двигались, настолько были истощены.

Теперь мы получили предписание двинуться на Игдыр…»

Отпустив в Габрово извозчика, поручик добирался на Шипку с военным обозом. Временами он ехал на подводе, но чаще шагал вместе с солдатами.

Казачий сотник предложил ему коня, спешив для этого одного из казаков, однако Стоян отказался.

На перевале уже лежал снег. Ночью мороз хотя и не лютовал, но ветер пробирал. В чистом небе холодно блестели звезды. Узунов подумал о том, что слишком рано явилась на Шипку зима и она причинит немало бед защитникам перевала.

Стояна согревала надетая под шинель мягкая овчинная безрукавка, подаренная тетушкой Параскевой, а ноги грели шерстяные носки, связанные Светозарой.

«Светозара, милая Светозара, знала бы ты, какое место заняла в моем сердце, – размышлял Стоян. – Какая счастливая судьба свела нас? Пусть она всегда будет благосклонна к нам…»

Сладко вспоминался вечер накануне отъезда. Когда тетушка Параскева отправилась хлопотать по хозяйству, Стоян робко обнял Светозару. То был их первый поцелуй – целомудренный, много значащий для них.

Только теперь до поручика дошел смысл слов, как-то оброненных бабушкой, графиней Росицей: «Ваш дед Петр был настоящим мужчиной и презирал похотливо-скотское обращение с женщиной любого звания, уважал ее достоинство…»

Дорога на перевал оказалась небезопасной даже ночью. Пристрелянная днем, она и в потемках таила опасность.

Старший над обозом капитан интендантской службы заранее велел обозу рассредоточиться. Фуры взяли большой интервал, казаки и солдаты, сопровождавшие обоз, растянулись по дороге длинной цепью.

Еще в Габрово ездовые смазали дегтем ступицы колес, чтобы не скрипели, однако на турецких позициях услышали конское ржание, стук колесного обоза на каменистой дороге.

Лысая гора огрызнулась залповым огнем. Снаряды ложились на дорогу. Один накрыл фуру, разметал мешки с сухарями. Забилась, заржала раненая лошадь. Ее пристрелили и, разрубив на большие куски, погрузили на телегу.

– Съедят, – буркнул интендант и дал команду двигаться.

Обстрел вскоре прекратился.

– На сей раз Бог миловал, дешево отделались, – сказал капитан Узунову. – Прошлый обоз весь разметали. А на Шипке ждут, голодают.

Верстах в трех от Плевны разрушенное и разграбленное село Эски-Баркаче. Большинство жителей, спасаясь от янычар и башибузуков, бежали под защиту Дунайской армии. В этом селе накануне штурма Горного Дубняка расположился генерал Гурко со штабом и 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия.

Ровные ряды палаток, орудийные дворики, полковые кухни, коновязи…

Эски-Баркаче было избрано Иосифом Владимировичем местом сбора гвардейского корпуса, отданного под его командование самим императором.

Великий князь, весьма неопределенно отнесшийся к столь важному назначению генерала Гурко, заметил:

– Государь к вам милостив, цените это.

Накануне в Ставке Александр Второй, положив руку на плечо генералу, сказал:

– Вручаю вам, Иосиф Владимирович, цвет нашей армии, гвардию. Верю, под вашим руководством гвардия прибавит к своим знаменам новую славу…

День генерала Гурко начинался с прихода денщика Василия, бывшего псковского крестьянского парня. Василий приносил ведерко с холодной водой, Иосиф Владимирович умывался, наскоро ел кашу из солдатского котла, пил, если нет чая, кипяток, после чего начальник штаба Нагловский докладывал, какие части прибыли, в каком состоянии, где расположились.

Вдвоем они решали, на какой час назначить совещание и кого приглашать. Обычно это были командиры вновь прибывших соединений.

Нередко решались вопросы снабжения, и тогда Гурко строго спрашивал с интендантов.

– Солдат должен быть сыт и ноги в тепле…

У коновязи дежурили, дожидаясь выхода генерала, дежурные конвойцы. Они охраняли Гурко и сопровождали его в поездках.

Генерал выходил из штаба, ему подводили коня, держали стремя. Гурко усаживался в седло, разбирал поводья и отправлялся на аванпосты, чтобы лично осмотреть вражеские позиции. Его сопровождали начальник штаба генерал Нагловский и старшие штабные офицеры. У самого дальнего аванпоста, от которого открывалась Плевна, Иосиф Владимирович останавливался и, въехав на курган, доставал из футляра бинокль, тщательно всматривался в неприятельские позиции, обнесенные рвом и валом, тщательно замаскированные ложементы, кустарники, укрывавшие турецкие батареи.

Оторвавшись от бинокля, Иосиф Владимирович подозвал Нагловского и офицеров:

– Обратите внимание, господа, это серьезные укрепления и нам с вами надо продумать, как их одолеть. Первыми начнут обстрел орудия бригады полковника Сиверса. Завтра он должен лично на местности уточнить расположение батарей бригады, чтобы огонь не велся вхолостую. Холмы – помеха. Обстрел вести гранатами, шрапнелью.

Достав карты, офицеры делали пометки.

– Дмитрий Степанович, наша рекогносцировка должна дать нам полную картину предстоящего боя. Только тогда мы сможем составить диспозицию по войскам.

– Так точно, ваше превосходительство, – Нагловский указал на укрепления по фронту. – Здесь, я думаю, место стрелкам.

Гурко согласно кивнул, а через короткое время уточнил:

– По фронту пойдет Гвардейская стрелковая бригада, а от деревни Чуриново будут наступать гренадеры и лейб-московцы. Когда развернется сражение на правом фланге, мы пустим конницу полковника Черевина… Однако, господа офицеры, это предварительная расстановка. К этому вопросу мы еще вернемся…

На следующее утро Иосиф Владимирович снова был на этом кургане. Повторный осмотр ничего нового не дал.

За рекой Вид местность, поросшая кустарником. Стекла бинокля выхватывали те же вражеские укрепления, траншеи, редуты, расположения батарей. Новым сегодня было то, что иногда наблюдалось движение по Софийскому шоссе, проезжали фуры, в Плевну доставляли продовольствие, боеприпасы…

«Плевна с сорокатысячным гарнизоном, отразившая три штурма Дунайской армии, основательно подготовилась к четвертому штурму, И, естественно, меры, принятые генералом Тотлебеном, единственно верные для взятия города. Плевна падет только в результате осады. И только взяв Горный Дубняк, мы прочно оседлаем Софийское шоссе…» – Так думал Гурко, разглядывая Плевну.

И еще он думал о том, что Осман-паша время зря не терял и, если не перерезать Софийское шоссе и не замкнуть кольцо блокады города, Плевна может продержаться еще длительное время…

А чтобы окружить Плевну, надо, как и предлагал генерал Гурко, взять Горный Дубняк и Телиш. Однако задача ох какая сложная, учитывая все эти укрепления.

Именно эту задачу и предстоит решить гвардии, войскам его корпуса. Тотлебен так и сказал: «Полагаюсь на вас, Иосиф Владимирович».

Продолжая осматривать турецкие оборонительные сооружения, Гурко думал, что гвардия уже заканчивает подтягиваться и будет готова выполнить приказ.

Вчерашним полуднем пришли 2-я Гвардейская артиллерийская бригада полковника Сиверса, лейб-гвардии Гренадерский полк полковника Любовицкого. С песнями, лихим присвистом привел своих удальцов-казаков генерал Краснов. Его, Данилу Васильевича, за живой острый ум, доброго и чуть насмешливого, Гурко любил и уважал…

Еще раз окинув взглядом местность, Гурко уселся в седло… И снова мысль о сражении за Горный Дубняк… Турки будут биться за него. Они понимают: падет Горный Дубняк, не устоит и Плевна. Осажденные лишатся продовольствия, боеприпасов. Но как овладеть этим укрепленным районом?

Вчера вечером обсуждали это с Нагловским, Раухом, Шуваловым и согласились с мнением генерала Гурко, перед наступлением выдвинуть на огневую позицию полковника Сиверса с его артиллерийской бригадой. Это должно помочь подавить турецкие укрепления, батареи и гвардия сумеет избежать многочисленных потерь.

На вчерашнем совещании Гурко говорил:

– На мою долю, господа, выпала большая честь командовать гвардейским корпусом, и мы с вами в ответе за каждого солдата.

– Сокрушать такие укрепления – без больших потерь не обойтись, – вздохнул командир 1-й Гвардейской дивизии генерал Раух.

– Не следует настраиваться на это, господа.

Нагловский принялся на карте показывать возможную дислокацию частей.

А Гурко сказал:

– По моим предположениям наступление может начаться числа 11–12 октября… Накануне мы уточним и ознакомим вас с дислокацией.

Возвратившись из штаба, Иосиф Владимирович уселся в плетеное кресло. Денщик Василий принес горячие щи, кашу. Продолжая думать о предстоящей операции, Гурко ел, и когда отставил котелок, Василий подал конверт.

– Не стал отвлекать вас от обеда, ваш благородь.

– По этому поводу можно было с обедом и повременить, – заметил Иосиф Владимирович. – Разве не видишь, письмо от сына. – Прочитал, отложил в сторону.

Домой Гурко писал редко. Да и знал, там его писем не весьма и ждут. Разве что сын Василий уважал и любил отца.

Находясь в казармах, среди солдат, Иосиф Владимирович чувствовал удовлетворение, поэтому дома бывал наездами.

Денщик спросил:

– О чем сын пишет, ваш благородь?

– Как обычно, об учебе…

Как-то, возвратившись из штаба, Гурко заметил, что денщик чем-то недоволен. На приход генерала даже внимания не обратил, усердно выбивал пыль из генеральского мундира.

Войдя в комнату, Иосиф Владимирович сразу же понял причину недовольства. Василий обнаружил отсутствие второй пары генеральских сапог. А сегодня увидел их на ногах хозяина квартиры.

Гурко усмехнулся, кликнул денщика:

– Разве ты, Василий, не замечал, что хозяин дома ходит даже в непогоду босой?

– Ваш благородь, коли б отдали нашему болгарину, христианину, а то ведь мусульманину.

В тот час Иосиф Владимирович ничего не ответил Василию и только вечером сам завел с денщиком разговор:

– Видишь, Василий, хозяина этого не осуждай. Не одно столетие турки угнетали болгар, веру их притесняли, храмы оскверняли. Не все болгары оказались стойкими, некоторые переметнулись к исламу. Вот освободим болгар от турецкого гнета и те болгары-отступники вернутся к вере предков своих.

– Ваш благородь, аль вера, что портки, снял и выбросил? Вера, она в душе человека.

Ушел денщик, и Гурко понял, не убедил он Василия. Гурко ловит себя на мысли, что в последний год он часто стал вспоминать сына. Пожалуй, с того памятного дня, когда встречался с ним в Пажеском корпусе… А денщику сказал:

– По моей стезе пойдет Василий… Об одном сожалею, редко мы с ним виделись и слова отцовского ему редко доводилось слышать… Ну ладно, что-то я маленько расслабился. А негоже.

Генерал Гурко уважал денщика и понимал, ценил его бережливость и рассудительность.

Дождливый, с холодными, пронизывающими ветрами сентябрь сменился первыми октябрьскими морозами. В горах уже порошил снег и даже днем не наступала оттепель.

До штурма Горного Дубняка оставалось двое суток. Шли последние приготовления. А накануне Иосиф Владимирович созвал генералов и старших офицеров, чтоб изложить им диспозицию наступления частей. По лицам присутствующих Гурко понял: каждый знал, предстоит не обычная операция, а сражение, за которым должна последовать Плевна. И потому, стараясь придать голосу ровный и обыденный характер, сказал:

– Господа, нам доверена честь возвратить высокое имя российской армии. Прошедшие три сражения послужили поводом европейским политикам для скептических суждений. Докажем, на что способна русская армия. А мне же, господа, доверена такая честь, о которой я только мог мечтать, вести вас, гвардию, в бой. Гвардия – это победа… Сейчас же, господа, начальник штаба ознакомит вас с диспозицией предстоящего сражения.

Генерал Нагловский подошел к карте, заговорил:

– Согласно диспозиций штаба наступление должно осуществляться у Горного Дубняка силами 8-й Гвардейской пехотной дивизии, Гвардейской стрелковой бригады и саперным батальоном.

Отвлекающий маневр должны провести, атакуя Телиш, лейб-гвардии егеря. Остальные полки 1-й пехотной Гвардейской дивизии, маневрируя между Горным и Дольним Дубняками, послужат заслоном со стороны Плевны.

Тут снова поднялся Гурко:

– Господа, это общая диспозиция. Но мы конкретизировали ее. Согласно нашим разработкам, мы выступим в ночь с 11-го на 12-е октября и от Эски-Баркач двинемся тремя колоннами по различным дорогам и, перейдя реку Вид, с трех сторон атакуем Горный Дубняк. Левая колонна генерала-майора Розенбаха атакует Горный Дубняк со стороны Телиша; правая – под командованием генерал-майора Эллиса наступает вдоль шоссе со стороны Плевны; средняя колонна, руководимая генерал-майором Зеделером, штурмует Горный Дубняк в направлении, перпендикулярном Софийскому шоссе. Общей атаке должен предшествовать артиллерийский обстрел турецких укреплений. Об этом полковник Сивере уже упрежден…

Для ознакомления с планами штурма Горного Дубняка и диспозицией Гурко был вызван в штаб Тотлебена, в Порадим. Но ночью Иосиф Владимирович пробудился от усиленной пальбы. Стрельба велась с турецких редутов – орудийная и ружейная. Первой мыслью генерала было: Осман-паша прорывается на Софийском шоссе.

Подняли по тревоге 8-ю Гвардейскую дивизию. Но вскоре стрельба улеглась, и Гурко дал отбой.

А утром Иосиф Владимирович отбыл в Порадим.

В штабе Тотлебена собрались почти все, кто непосредственно отвечал за операцию: Ганецкий, Гурко, Каталей, Нагловский, Маныкин-Невструев, Зотов, Имеретинский, начальник артиллерии генерал Мюллер, начальник инженерных войск генерал Рейтлингер, румынский князь Карл и его генерал Неркат, чьи дивизии занимали позиции против северного и восточного фасов плевненских укреплений.

– Господа, – Тотлебен говорил, стоя у стола и чуть раскачиваясь, – рекогносцировка убедила меня в бесполезности штурма. Мы не обложили Плевну кольцом, а охватили дугой, и Осман-паша не чувствовал себя в изоляции. Я отдаю должное солдатам и вам, генералы российские, а так же вам, ваше высочество, – Тотлебен поклонился князю Карлу. – Румынские дивизии, коими вы, генерал, имеете честь командовать, наши достойные союзники, – Тотлебен перевел взгляд на Нерката. – Вы сделали все, от вас зависящее, при подготовке к штурму: лестницы и туры, фашины и все прочее, а также позаботились о мостах, дорогах, боеприпасах и местах для лазаретов. Срыв штурма не ваша вина, господа, противник весьма и весьма серьезный. Отныне мы переходим к блокаде Плевны. Да-да, не к осаде, а именно к блокаде по всем правилам инженерной науки. Осман-паша вступил в Плевну с армией, не имеющей продовольствия в должном количестве. Не располагают большими запасами и цейхгаузы Плевны. Месяц, от силы полтора – и мы заставим Осман-пашу сложить оружие. Нам нужна Плевна с плененной армией, сложившей оружие.