Текст книги "Гурко. Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Атмосфера была как бы насыщена порохом. Одно неосторожное обращение с огнем – и Европа взорвется. Лорд Биконсфилд продолжал угрожающе размахивать пылающим факелом. Петра Шувалова затаскали в британское министерство иностранных дел, пока наконец российский посол не ответил раздраженно:

– Ко всем вашим канавам мы касательства не имеем, но и вы не лезьте в нашу черноморскую лужу.

Своим же сотрудникам на последующие звонки велел отвечать: «Господин посол болен».

Андраши усердно раздувал тлеющий фитиль. Встретив на прогулке в парке российского посла Новикова, Дьюла Андраши заметил раздраженно:

– Вы создаете зависимое от вашей политики славянское государство на Балканах. Прошу информировать Петербург, что в Шенбрунне этого не потерпят…

О возвращении Дунайской армии в Россию до окончательного решения всех спорных вопросов не могло быть и речи. Император Александр Второй писал брату, великому князю Николаю Николаевичу: «Англия ищет только предлог, чтобы объявить нам войну».

Европейский конгресс стал необходимостью. Россия склонна была провести его в Баден-Бадене. Австрия настаивала на Вене. Пруссия и Англия делали вид, что на конгресс не явятся.

Горчаков обратился с посланием к Бисмарку, предложив местом конгресса Берлин, а железному канцлеру отводил роль председателя.

Рейхсканцлер Бисмарк хохотал гомерически, предвкушая скорую дипломатическую схватку. Постукивая каблуками кованых сапог по дворцовому паркету, канцлер, будто фельдфебель на плацу, чеканил императору Вильгельму:

– Ваше величество, Европа накануне кульминационных событий, и на Берлинском конгрессе нам, немцам, предстоит рядиться в тогу миротворцев, ни на пфенниг не поступаясь собственной выгодой…

В ожидании конгресса Бисмарк удалился в свое поместье Фридрихсруе, что близ Гамбурга.

В самом конце марта Горчаков направил в Вену графа Игнатьева.

– Граф, – сказал российский министр иностранных дел, – посылая вас в Шенбрунн, предпринимаем еще одну попытку договориться с Австрией по спорным вопросам. Хотя я, милостивый государь, в эту затею не сильно верю, ибо недавно проделал в Вену бесполезный вояж. Аппетиты австрийцев непомерны, их уже не устраивает Босния и Герцеговина, им подавай политический и экономический контроль над всем Западным Балканским полуостровом. Франц-Иосиф мечтает иметь выход к Салоникам и Эгейскому морю… Однако поезжайте, любезный Иван Павлович, с Богом…

Игнатьев возвратился в Санкт-Петербург ни с чем.

Вопрос о мире или о войне не приблизился к развязке. Россия оставалась непреклонной, Англия и Австрия угрожали боевыми действиями. Биконсфилд издал указ о призыве резервистов.

Министр иностранных дел Британской империи лорд Дерби подал в отставку. Лорд Биконсфилд поручил новому министру Солсбери повести с российским послом графом Шуваловым тайные переговоры. Но всякое тайное становится явным. Выяснилось: Англия, соглашаясь на присоединение к России придунайского участка Бессарабии, Карса, Батума, требовала разделить Болгарию на две части – северную и южную, а границей между ними должны были служить Балканы.

Канцлер Горчаков с досадой изрек:

– Российские солдаты не жалели живота своего, дабы видеть свободной Болгарию…

По дороге в Петербург Шувалов не преминул навестить своего друга Бисмарка в его охотничьем замке Фридрихсруе.

За бокалом рейнского рейхсканцлер сказал графу:

– России надо проявить уступчивость. Ваш уговор с англичанами снимает вопрос: быть или не быть войне между вами и Англией. А одна Австрия начать боевые действия с русской армией не решится.

В Санкт-Петербурге весна еще не взяла свое, снег осел, но не стаял, ночами держались морозы.

В обеденный час Горчаков спустился по широкой мраморной лестнице Зимнего дворца, по ту и другую сторону которой застыли бравые гренадеры. Проворный швейцар с осанкой генерала помог надеть шубу, распахнул дверь перед российским канцлером.

У царского подъезда Александра Михайловича дожидались легкие саночки. (Горчаков не спешил пересаживаться в коляску, сани меньше трясло на булыжной мостовой.) Кучер разобрал поводья, и сытые застоявшиеся кони, пританцовывая, пошли в рысь.

– Смотри, Ванька, опрокинешь, с тебя шкуру спустят, а моих костей не соберут!

– Ниче, барин, доставлю в целости!..

Вот и Певческий мост. Министерство иностранных дел России.

Покуда Горчаков выбирался из саночек и волочил ноги по коридорам в свой кабинет, сотрудники успели сообщить советнику Жомини о приезде министра.

– Любезный Александр Генрихович, – встретил Жомини Горчаков, – государь согласен с нами по всем пунктам, какие нам предстоит отстаивать в Берлине. Император, слушая графа Шувалова, сказал, что Сент-Джеймский кабинет требует полного пересмотра Сан-Стефанского договора, будто не мы, а они одержали победу над Портой. Я ответил Петру Андреевичу: страшусь политической изоляции, коей нас попытаются окружить на конгрессе, но Россия не подсудная, а страна победительница, и мы будем решительно отклонять притязания англичан и австрийцев…

Горчаков помолчал, потом снова заговорил:

– Не доведи Бог расхвораться, тогда на конгрессе меня заменит Шувалов. Хотя я бы желал видеть в этой роли графа Николая Павловича Игнатьева. Но такова воля государя. – Канцлер вздохнул, пожевал губами. – В трудный час для России сел я в кресло министра, в нелегкий час покину его.

Жомини молча согласился. Горчаков подошел к камину, погрел озябшие руки. Потом подставил огню спину.

– Поясница болит, а еще больше душа. – Неожиданно хитрая усмешка тронула тонкие губы. – Утром встретил Швейница и сказал ему: в свое время наш покойный государь Николай Павлович водил дружбу и верил императору Австро-Венгрии, а он, неблагодарный, спокойно взирал, как нас били в Крыму французы, англичане и турки. Не вытрут ли немцы английский плевок сегодня? На что Швейниц заверил: на конгрессе рука нашего канцлера будет в вашей руке, князь.

– Можно ли верить германскому послу? Ему всегда недоставало искренности.

– Как и Бисмарку. Дипломатия рейхсканцлера покоится на мордобитии и коварстве, а интрижки прусского канцлера шиты белыми нитками.

– Рейхсканцлер намерен обращаться с Европой, как его предки-портняжки со штукой сукна, ваше сиятельство.

– Так-то так, дорогой Александр Генрихович, однако любить мы не любим прусского канцлера, а лобызаться с ним доведется. Он председатель конгресса, и в дипломатических раундах с Андраши и Биконсфилдом будем надеяться хотя бы на малую поддержку Бисмарка… В Берлин мы должны отправиться, готовые ко всяким неожиданностям. Постараемся отстоять основные пункты Сан-Стефанского договора. – Горчаков вздохнул. – Ах, любезный Александр Генрихович, я свято верил в незыблемость союза трех императоров. Но теперь я горько разочаровался: более всего хочет ослабить Россию Германия.

Жомини раскрыл синего сафьяна папку.

– Ваше сиятельство, лондонские сведения. Новый министр иностранных дел Солсбери обнародовал циркуляр к дипломатическим представителям Англии, в коем обвиняет Россию в распространении преобладания на Востоке, а будущую Болгарию как проводника русского влияния на Балканах.

– Вы, барон, неизменны. Всегда оставляете на закуску какую-нибудь микстуру. Что же, дадим знать лорду, что созданная сообща Болгария не может быть поставлена в зависимость от России, что она есть самостоятельное государство, а не вассальная от России земля… Касательно Бессарабии, так это наш утраченный край. А Батум и иные кавказские города – то право России помочь многострадальному армянскому народу и ни в коем разе не угрожает европейскому статусу.

Накануне конгресса в Берлине социалист Нобилинг покушался на кайзера Вильгельма. Выстрел привел Бисмарка в ярость. Созвав политических чиновников, рейхсканцлер сурово отчитывал их:

– Созданная мною Германия должна являть собой образец покоя и порядка, и, если объявились террористы, нам следует задуматься: уж не вылез ли германский социализм из своих испачканных пеленок?

Рейхсканцлер проплелся вдоль застывшей шеренги блюстителей порядка, задержался перед полицай-президентом:

– И это когда прибывают иностранные делегации…

Бюргеры судачили о покушении на кайзера, а дипломатов заботил предстоящий конгресс. Ожидали политического скандала, строили прогнозы. Печать называла Англию и Австрию прессом, неумолимо давящим на Горчакова…

Накануне отъезда из Вены Дьюла Андраши имел аудиенцию у императора Франца-Иосифа, и тот, приглаживая пышные усы, недвусмысленно дал понять министру, чтобы он не впутывал Австрию в военный конфликт.

– Ваш альянс с Биконсфилдом не должен обнадеживать Англию, будто Австро-Венгрия подставит своих солдат под русские пули в угоду британскому флагу. Я соглашусь на совместные военные упражнения, когда увижу, как мои полки маршируют под барабанную дробь в единых колоннах с полками королевы Виктории…

Лорд Биконсфилд не нуждался в напутствии Виктории. Премьера и королеву заботили морские пути к Ближнему Востоку и в Индию.

Что до императора российского, то он только и сказал Горчакову:

– Во всем полагаюсь на вас, Александр Михайлович. Знаю, вы сделаете все возможное…

А Милютину заметил:

– Жалею, Дмитрий Алексеевич, что остановил корпус Гурко под Стамбулом. Уверен, гвардия пронесла бы свои победоносные знамена по улицам покорной столицы Оттоманской Порты… Теперь эта йоркширская свинья Виктория считает, что нас испугали ее обросшие ракушками дредноуты. А распинавшийся в братской любви Франц-Иосиф решил, что мы и дальше пойдем ему на уступки.

Потом задумался. Милютин молчал. Но вот Александр спросил:

– Скажите, Дмитрий Алексеевич, можно ли за добро платить черной неблагодарностью?

– Благодеяние, ваше величество, иногда может быть наказуемо. Вы имеете в виду Австрию?

– Нет, собственный народ. Я сделал все, чтобы облегчить его положение, отменил крепостное право и решил земельный вопрос, расширил полномочия земства, суд сделал состязательным, отказался от рекрутской повинности… Так отчего покушаются на меня всякие нигилисты, бомбисты, почему моей смерти жаждут?

– Ваше величество, на террор надо отвечать террором.

– Может, и так, но я хотел бы, чтобы Россия пошла по пути буржуазному, по пути процветания демократии.

– Но так и будет, ваше величество.

– Дай-то Бог. Я очень надеюсь.

– О вашем здравии, государь, Россия молится.

– Верю в народ русский, Дмитрий Алексеевич… И еще прошу Всевышнего, чтобы не оставил без своего покровительства нашу делегацию в Берлине.

Германская столица встретила российскую делегацию пасмурным небом, моросящим дождем. Берлинский вокзал из темно-красного кирпича, с закопченными, давно немытыми окнами, выглядел довольно мрачно. Высокие стеклянные навесы прикрывали мощенный булыжником перрон.

Сопровождаемый Шуваловым, Горчаков выбрался из вагона. В немецком поезде, в который делегация пересела на границе (европейская железнодорожная колея узкая), купе тесные и неудобные.

В пути российского канцлера потрясло изрядно. Разболелись ноги, хотелось полежать, отдохнуть, Горчаков брюзжал:

– Скверный город, того и гляди, протопают сапожищами пруссаки с ружьями наперевес… И погода мерзкая, промозглая. Как бы не расхвораться. Вы уж, любезный Петр Андреевич, берегите свое здоровье. Ежели чего, вам отбиваться от англо-австрийских бульдогов.

На вокзале их ждал посол России в Берлине Убри и чиновники германского министерства иностранных дел. После взаимных приветствий Горчаков спросил посла:

– Не внесло ли каких изменений в распорядок конгресса здоровье императора Вильгельма?

– Нет, ваше сиятельство.

– Итак, господа, как говаривали наши далекие предки: «Потягнем же, братие!»

Узнав, что российскую делегацию возглавил Горчаков, Бисмарк не сдержал гнева. На приеме во дворце, едва прослушав наследного принца Фридриха-Вильгельма, провозгласившего здравицу монархам и пожелавшего успеха конгрессу в умиротворении Европы, железный канцлер отвел Шувалова в сторону:

– Вы привезли с собой развалюху Горчакова, что меняет мое отношение к России. Мы с вами, граф, останемся друзьями, но я не позволю вашему канцлеру на конгрессе влезть мне на шею и обратить меня в свой пьедестал, как он того добился три года назад.

Шувалов развел руками:

– Речь идет не о личных отношениях ваших к князю Горчакову, а о дружественном расположении Германии к России. Мы хотим иметь наступательный и оборонительный союз между нашими странами.

– Я предлагал это вашему канцлеру, – оборвал Шувалова Бисмарк. – Заверял, что Германия поддержит Россию против Турции. Мы соглашались выставить вспомогательную армию в сто тысяч солдат в обмен на согласие России не мешать нам решать спорные вопросы с Францией. Но на нашем пути встал Горчаков с вашим императором. И теперь вы смеете заявлять о дружественном расположении…

Шувалов передал содержание разговора Горчакову, не преминув упомянуть и про «развалюху».

Российский министр иностранных дел нахмурился.

– Бисмарк прав, физически я развалюха, но мозг мой по-прежнему ясен и гибок. Железный канцлер, любезный Петр Андреевич, отплачивает нам валютой за валюту. Он не забыл тот день и час, когда мы с государем помешали пруссакам промаршировать по земле Эльзаса и Лотарингии и поставить на колени французов… Сегодня Бисмарку нет нужды прикрываться заявлением о вековой дружбе между Берлином и Санкт-Петербургом. Выдержав паузу, добавил: – Подобные откровения председателя конгресса заставляют нас, любезный Петр Андреевич, быть готовыми ко всяким неожиданностям и проявлять осторожность и твердость.

Минул месяц…

Месяц российская делегация в полном одиночестве отражала ежедневные атаки европейской дипломатии, где оружием служили шантаж и угрозы.

13 июля 1878 года Берлинский трактат наконец был подписан.

Перед отъездом в последний день князь провел за письменным столом. Он готовил отчет о конгрессе.

Давно отцвели липы на Унтер-ден-Линден, но приторно-сладкий дух, замешанный на сырости Гольфстрима, еще носился в воздухе.

Из открытых дверей ресторана вырывалась музыка и гул голосов.

Горчаков встал, подошел к окну. Блекло горели газовые фонари, щедро светились рекламы магазинов, уличные торговки продавали горячие сосиски и бутерброды, жарили на мангалах каштаны…

Утром российская делегация покинет Германию. Князь неважно чувствовал себя в Берлине, дышалось с трудом, легкие свистели, как дырявые кузнечные меха. Особенно болели ноги. Иногда недомогающий российский канцлер не присутствовал на заседаниях конгресса, и тогда к нему являлся Шувалов с докладом и испрашивал совета…

По ту и другую сторону улицы тек говорливый людской поток. Катили по булыжной мостовой экипажи, фаэтоны, проезжали верховые. Цокали копыта, стучали кованые колеса карет…

Горчаков вернулся к столу, записал: «В Берлине Бисмарк оставил нас в изоляции перед представителями Австро-Венгрии и Англии…»

И снова князь мысленно перенесся к работе конгресса. При открытии Бисмарк фарисейски призывал делегатов к взаимному уважению и уступкам, на что Горчаков заметил Шувалову:

– Железный канцлер выступает, как частный маклер, однако его язык выражает нечто противоположное тому, о чем он думает.

Дьюла Андраши уже в первой речи подверг сомнению необходимость существования самостоятельного болгарского государства с соответствующими границами. Австрийского министра поддержал Бисмарк. Обратив взгляд на Горчакова, он как бы задавал ему вопрос:

– Стоит ли России рисковать, балансируя на грани войны с соседней великой державой из-за большего или меньшего протяжения границ Болгарии?

Отбросив английскую чопорность, лорд Биконсфилд держался вызывающе. Его речи были крикливыми, запальчивыми. Он обвинял Россию в концентрации армии под Стамбулом, на что Горчаков ответил ему невозмутимо:

– Дунайская армия продолжает оставаться на исходных позициях, и тому виновница Англия. Она подстрекает Порту. Но я бы хотел задать вопрос сэру лорду Биконсфилду: зачем британские дредноуты маневрируют у Босфора и объявлен призыв резервистов в английскую армию? И еще, господа, вам прекрасно известны факты массовой резни христиан в Оттоманской Порте, как на Балканах, так и на Кавказе. Разве вы желаете повторения кровавой оргии?

Почти на каждом заседании Горчаков твердил:

– Пока не создана независимая Болгария, российские солдаты останутся на Балканах для поддержания порядка…

Опасения Горчакова сбылись. На конгрессе Россия оказалась в изоляции. Он, министр иностранных дел, почувствовал это на первых заседаниях…

Князь недоволен собой, болезнью, его раздражал состав российской делегации. Он хотел взять в Берлин Игнатьева, но государь навязал Шувалова. Убри оказался безгласной личностью. Военный советник генерал Анчурин не имел голоса.

Ни Черногорию, ни Сербию не допустили к участию в конгрессе, игнорировали их государственные интересы.

– Да-с, – вздохнул Горчаков, – Биконсфилд и Андраши сыграли в одну дудку.

Российскому министру иностранных дел передали разговор, состоявшийся между Биконсфилдом, Андраши и Деказом на приеме в английском посольстве.

– Наша цель – ликвидировать победу России, – сказал британский премьер.

– Только ли? – удивился француз.

– И укрепить наше влияние на Ближнем Востоке, герцог, – закончил Биконсфилд.

В разговор вмешался Андраши:

– Австро-Венгрию волнует Западная Европа и особенно Балканы. Мы обязаны предотвратить создание нового славянского государства.

Горчаков подумал об Игнатьеве. Еще в Сан-Стефано тот отстаивал идею союза балканских народов. Накануне отъезда делегации в Берлин граф сказал Горчакову, что он-де против того, чтобы Босния и Герцеговина отошли к Австрии…

…Да, здесь в Берлине Игнатьев был бы надежным помощником ему, Горчакову, Игнатьев не Шувалов. От российского министра иностранных дел не укрылось, что его планы нередко становились известны Бисмарку прежде, чем он, Горчаков, с ними выступит на заседании конгресса.

Берлинский конгресс заставил Россию поступиться некоторыми статьями Сан-Стефанского договора… У Болгарии урезали южную часть Черноморского побережья. Австрия вводила войска в Боснию и Герцеговину… Англия добилась права на Кипр… Встал на пути объединения армянского народа, вернув Западную Армению под власть Турции…

Горчаков не раз вспоминал разговор с царем. Как-то Александр сказал ему:

– Овладев Карсом, Баязетом, Ардаганом и иными землями, захваченными турками, мы воссоединяем обе части Армении.

На что он, российский канцлер, ответил:

– Ежели на конгрессе нам не удастся отстоять единую Армению под российским правительством, предчувствую многие страдания народа армянского, коему суждено будет оказаться в составе Оттоманской Порты.

Что и случилось.

Подписав Берлинский трактат, Горчаков заметил Шувалову и Убри:

– Султан не простит Лондону Кипра, а Вене – Боснии и Герцеговины.

– Ваше сиятельство, – сказал Убри, – Бисмарк заявил корреспонденту газеты «Таймс», что дал миру сколько возможно и содействовал его сохранению.

На губах Горчакова скользнула ироническая усмешка:

– Германский рейхсканцлер такой же миротворец, как факельщик у стога сена…

В Санкт-Петербурге российскую делегацию встретили граф Игнатьев и Жомини. Настроение у Горчакова мрачное. Игнатьев обронил со вздохом:

– Могу констатировать, ваше сиятельство, Берлинский договор сделан под австро-английским соусом.

Канцлер остановился, посмотрел на Игнатьева, затем перевел глаза на Жомини:

– Господа, начинается новый виток в восточном вопросе. С сожалением оставляю его своим преемникам.

Эпилог

Еще не просохли чернила под Берлинским трактатом и не выветрился едкий запах табака из зала заседаний конгресса, а из Дунайской армии в Санкт-Петербург был отозван генерал Гурко.

Отъезжал в неведении, какое назначение его ожидает. Всякое предполагал, пока ехал. Больше всего склонялся к мысли, что пошлют его на Кавказ, где не все еще было спокойно и мирно.

По прибытии в Санкт-Петербург явился в военное ведомство, но не внес ясности военный министр. Дмитрий Алексеевич только и сказал, что Гурко затребован в столицу самим государем.

Иосиф Владимирович и дома как следует не побыл, с сыном не успел повидаться, как был вызван во дворец к императору.

Александр Второй принял генерала немедленно, едва адъютант доложил о нем.

Когда Гурко вошел в просторный кабинет императора, государь стоял у письменного стола. Не предложив сесть, повел разговор. И был он непродолжительным и весьма доброжелательным.

– Иосиф Владимирович, – сказал Александр, – когда я предложил великому князю назначить вас командовать в Дунайской армии гвардией, вы оправдали мое доверие и под Плевной, и в преодолении зимних Балкан. И не ваша вина, что гвардия остановилась под Стамбулом. Видит Бог, я не желал этого… – Император задумался, потом снова заговорил: – Сегодня я назначаю вас помощником главнокомандующего войсками гвардии в Петербурге и Петербургского военного округа. В это время, когда зараза нигилизма и бомбизма проникла в наше общество, я вверяю вам гвардию столицы. Убежден, вы верно будете служить престолу и Отечеству.

Пожалуй, ни у кого не возникало вопроса, почему царский выбор пал на Гурко. В верности присяге и честности Иосифа Владимировича никто не сомневался. Он был твердым сторонником единства России и служил ей как в царствование Александра Второго, так и Александра Третьего.

Из Санкт-Петербурга Гурко вскоре перевели в неблагонадежную Одессу, чтобы через год на одиннадцать лет отправить генерал-губернатором Привиленского края и командующим войсками неспокойного Варшавского военного округа.

Накануне отъезда в Варшаву Иосиф Владимирович имел аудиенцию у императора; Александр Второй, напутствуя его, требовал не давать никаких послаблений польским конфедератам.

По приезде в Варшаву на встрече с дворянством генерал-губернатор категорично заявил:

– Господа, забудьте печальные дни истории, когда отдельные шляхтичи подбивали поляков на бунты. Я поставлен государем командующим войсками Варшавского военного округа и не потерплю никакого вольнодумства. Поляки должны помнить: у них одна отчизна, империя Российская. Забудьте шляхетский гонор. Честь и долг поляков служить России…

На следующий день вельможные паны выразили протест столь великорусским проявлениям генерал-губернатора. Ознакомившись с их протестом, Гурко ответил резко:

– О какой независимости они мыслят? Разве поляки имеют мало свободы? Помилуйте, шляхта имеет свои школы и гимназии, развиваются мануфактуры и купечество… Или государь запретил язык польский?..

Я требую, чтобы все славяне и здесь, и на Балканах помнили: российский солдат их защитник. Коли же запамятуют, то, не ровен час, сапог чужеземца будет топтать их славянскую землю. Дабы такого не произошло, Россия должна быть единой и неделимой.

Таким и запомнили в Польше и Литве государственного и военного деятеля Иосифа Владимировича Гурко.

Минуло одиннадцать лет…

Поезд Варшава – Вильно – Санкт-Петербург увозил Гурко в столицу Российской империи. Царь Александр Третий пожаловал его высоким чином сенатора и присвоил звание генерал-фельдмаршала.

Впредь до 1894 года, когда он ушел в отставку, генерал-фельдмаршал Гурко являлся членом Государственного Совета.

В последние годы жизни Иосиф Владимирович часто вспоминал родовое имение и сожалел, что здоровье не позволяет ему навестить милые сердцу края.

Когда его сын, генерал российской армии Василий приехал проведать отца, фельдмаршала и полководца, то услышал:

– Вся жизнь моя прошла под стягом Российской империи, и я горжусь, что служил России. Запомни, России единой и неделимой…