Текст книги "Не введи во искушение"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Глава 2

Ванька проснулся с первыми петухами. Рассвет едва брезжил. От истопленной печи обдавало жаром. Мать возилась с тестом, и в хате пахло хмелем.

Ванька вскочил, наскоро ополоснул лицо, выскочил на баз[1]1
  Баз (нар.-разг.) – на юге России: огороженная площадка или крытый двор для скота; задний двор в крестьянской усадьбе.


[Закрыть]. Сегодня он отбывал с казаками-призывниками в Новочеркасск. Оттуда их повезут к месту, где стоял 10-й Донской полк. Казакам уже было известно, что полк квартировал в царстве Польском, в городе Замостье. Шандыбе это ровным счётом ничего не говорило. Где такой город, он и не представлял. Да чего голову забивать: куда надо, туда и привезут.

Хуторские казаки отправились в Вёшевскую, а из Вёшек их уезжало уже десятка два. Уезжали весело: мир посмотрят и себя покажут. А что служить предстоит, так казака этим не удивишь. Казачья доля – государю и отечеству верой и правдой службу исполнять. Так было всегда. Служил отец Ивана, служил дед, приказной десятник Донского полка. В бою под Таганрогом в Крымскую кампанию пал смертью храбрых прадед Шандыба. С того сражения земляки прижали в его курень жене, прабабке Ивана, Георгиевский крест и рассказ, как прадед лихо рубил врагов. За те его заслуги хуторское правление оказывало овдовевшей казачке подмогу...

Накануне отбытия на службу казаков-призывников урядник Пантелей строем ввёл их в старую церковь, построенную ещё при царе Петре Алексеевиче. Казаки-призывники вслед за священником повторили слова присяги, и урядник, поздравив их, сказал:

   – Отныне вы присягнули служить на верность царю и Дону...

От реки тянулся осенний туман, расползаясь по улице. Отец вывел из стойла коня, провёл по его гладким бокам гребёнкой, проверил копыта. Вороной заржал призывно, ему откликнулись с соседнего база.

   – Ты, сын, на службе за конём следи. Он за добро добром отплатит, в бою верным товарищем будет. Урядника Пантелея знаешь. Так его японец шрапнелью посёк. Кабы не конь, там бы в Гаоляне лежать остался. А конь вывез к своим...

Чуть погодя отец спросил:

   – Мать пирожки в дорогу испекла?

   – Кубыть так.

   – Сала нехай завернёт да луку надёргает. В полку не балуй, смотри, к бутылю не пристрастись. Прознаю, со службы домой воротишься, у меня приговор скорый, вожжами отхожу. В нашем роду к винному зелью дуже охочих не водилось...

Выступили к полудню. Отец собственноручно оседлал Воронка, проверил подпругу. После чего вынес Пику. От времени её древко уподобилось кости.

   – С энтой пикой дед твой и я службу несли.

Ванька вскочил в седло, мать принесла провизию и открыла ворота. Захар Мироныч повёл Иванова Воронка за уздцы, брат Мишка шёл, держась за стремя. За воротами Иван распрощался со всеми и рысью поскакал мимо Варькиного плетня к хуторскому плацу, где собирались новобранцы.

В Вёшенской их уже ждали. Из правления вышел урядник Пантелей. Крутанул ус, поправил фуражку.

   – Ну, служивые, по коням!

Призывники вскочили в сёдла, выровнялись в строю. Урядник прикрикнул:

   – Пики не заваливай!

На крыльце правления показались атаман и писарь, поздоровались.

Атаман заговорил:

   – Служивые, хочу слово вам сказать. Там, в полку, помните, вы – донские казаки. Честь свою не роняйте. Случится война – недругу спину не кажите. Либо грудь в крестах, либо голода в кустах. Урядник Пантелей вас сопроводит до столицы Войска Донского славного города Новочеркасска. Он вам здесь на обучении дядькой был, как в вагоны погрузитесь, Пантелей в Вёшки возвернётся. А на месте примут вас отцы-командиры. Не доведи Бог, отпишут чего дурного, на станичном сходе ту писульку прочитаю, пусть сход вас судит...

Разобравшись по двое, вслед за походными бричками казаки тронулись в путь. Ехали, молчали. Каждый знал, что покидает станицу надолго. Оглядывались, и пока не скрылись из вида последние курени, желания разговаривать ни у кого не появлялось…

На развилке дорог – одна вела на Новочеркасск, другая на Миллерово – Ванька Шандыба вспомнил, как вёз полковника Краснова на станцию, усадил в вагон, сам заночевал у товарища...

О рыси перевели коней на шаг. Сёмка Стрыгин голосисто завёл:

 
По ком дева плачет,
По ком дева плачет...
 

И два десятка глоток дружно подхватили:

 
По ком слёзы льёт...
 

Шандыба Варьку голенастую вспомнил. Ну она-то по Ивану не заплачет и слёзы не будет лить. Однако Шандыбу это не слишком и взволновало. За время службы ещё не одну Варьку встретит. А возвернётся на хутор и коли Варьку ещё не засватают, попросит отца пойти за сватами, поклониться Кондрату...

Намедни проходила Варька мимо их куреня, в церковь к вечерне шла, так на Ваньку и взгляда не кинула. Шандыба хотел окликнуть её, да раздумал – чего до поры гутарить: ишь, заносится.

И снова вспомнил полковника, которого в Миллерово подвозил. Сказывали, на Восток уехал. Небось, до генерала уже выслужился. Ванька немыслимое придумал: вот бы воротился он, Шандыба, со службы на хутор с погонами полковника, грудь в орденах, как у того Краснова. Что хутором – всем вёшенским людом встречали бы. Сам станичный атаман перед ним вьюном вертелся бы. А он, Шандыба, мимо Варьки идёт, в её сторону не глядит...

Не успел Иван помечтать, насладиться несбыточным, как урядник команду подал:

– По-овод!

Качнулись пики, кони в рысь взяли. Зацокали копыта по высохшей земле, заклубилась пыль. Оглянулся Шандыба: уже не только Вёшек, но и Дона не видать.

* * *

В Новочеркасск прибыли верхнедонцы с Вёшенской, с хуторов: пополнение в 9-й и 10-й казачьи полки. Распределялись по вагонам, занимали наспех сколоченные дощатые нары. По сходням заводили в вагоны-пульманы коней, грузили тюки сена, брички на платформы, закладывали в ясли корма. Дневальные поругивались, осаживали неспокойных коней.

Шандыбе с вёшенцами достался хвостовой вагон.

   – Братцы, – заметил Сёмка Стрыгин, – хучь бы не потеряли нас дорогой.

   – Ничего, подберут! – ответили весело.

Вдоль состава, постукивая молоточком по колёсам, шагал осмотрщик, открывал крышки букс, оглядывал смазку.

Шандыба, стоя у распахнутых дверей вагона, спросил:

   – А скажи, господин хороший, до самого Замостья нас повезут?

Осмотрщик оставил вопрос без ответа. Сёмка Стрыгин полюбопытствовал:

   – Скоро тронемся?

   – Когда время подойдёт, так и поедешь.

   – Суровый ты человек, господин хороший, – заметил Шандыба.

Весь день казаки томились в теплушках. Только в полночь эшелону дали отправление.

Когда все уже спали, поезд сипло засвистал и медленно двинулся. Четверо суток, с долгими остановками на узловых станциях состав тащился до границ царства Польского. Днём казаки, толкаясь у распахнутых дверей вагонов, разглядывали сёла и деревеньки, городки и местечки и удивлялись:

   – Глянь-кось, до чего велика земля расейская!

   – И повсюду люд живёт!

   – А хатки-то, хатки. И земля, братцы, не наша Донщина. Звона озимая чахлая, ровно чахоточная, одни остяки стоят.

   – Оттого мужики на Дон и едут. Им бы власть, они нашу землю меж собой поделили бы, – переговаривались казаки. – Пущай попробуют, враз руки поотрубаем!

   – Дон наш батюшка – вольный только для казаков, и земля наша паевая, мы за неё службу несём.

Сёмка Стрыгин Шандыбу слегка плечом толкнул:

   – Слышь, Ванька, слух есть, ты на Варьку поглядываешь.

Парни засмеялись. Кто-то озорно выкрикнул:

   – Варькин папаша ему женилку-то вырвет.

Иван поднёс кулак к Сёмкину носу:

   – Ты это брось, ино твой собачий язык укорочу.

Не миновать бы драке, да кто-то воскликнул:

   – Дивись, вон ветряк на бугре! Прямо как у нас на хуторе.

Мельница-ветрянка работала, медленно вращались огромные крылья, рядом с лобастым курганом мужики с телег мешки с зерном сгружали.

   – Эх, братцы, – сказал рыжий казачок, – любил «первый осенний помол. Бывало, с ночи очередь занимали. На привозе нередко с иногородними схватывались: никто никому спуску не давал.

   – И у нас на хуторе такой ветряк стоит.

   – В наших Вёшках вальцовка. Какой хошь помол делали, а уж крупчатку на пироги лучше нашей мельницы, считай, по всему Дону не мололи.

Солнце на заход спустилось, приблизились сумерки. Шандыба шинель на нарах раскинул…

   – Спать, односумы. Чую, завтра на месте будем.

   – Да уж скорей бы, какой-никакой горячей баланды похлебать.

Казачки улеглись, захрапели. Бодрствовали только дневальные, вглядывались в темень, негромко переговаривались:

   – Как бы к утру дождя не нагнало.

   – Вечером заря горела.

   – К непогоде. В дождь выгружаться одна морока.

   – Может, минует.

Паровоз натужно пыхтел, выбрасывая клубы сизого дыма.

   – Эк раскочегарил!

   – Зловредные энти людишки, машинисты паровозные из депо. Отец сказывал, первые бунтовщики в пятом году были.

   – Смутьянов нагайкой поучить не грех...

   – Да, не мешает в науку плёткой побаловать, ума вогнать.

Дневальный скрутил цыгарку, затянулся.

   – Угости-ка, Никола, табачком.

   – А свой-то придерживаешь?

   – В сумке, а она на нарах. Не хочу ребят тревожить.

Никола протянул кисет.

   – У меня махра деручая. Не сыпь много, щепотки хватит.

   – Да я чуть-чуть и возьму. Махра у тебя духмяная, что есть, то есть.

   – Дед самолично лист режет, а чего ещё добавляет, не говорит.

   – Я твоего деда знаю, у него баштан. Кавуны добрые, на пуд вытягивали. Хлопцами, случалось, забирались к нему, а он учует – палит из дробовика солью. Не доведи бог попадёт, тогда и кавуну не рад.

   – Тебе перепадало?

   – Случалось.

   – Дед соль крупную заряжал.

Где-то блеснула молния. Заурчал гром.

   – Гляди, Никола, дождь не за горой.

Первые капли застучали по крыше вагона. Вскоре дождь разошёлся, повис стеной.

   – Давай дверь задвинем, а то в вагон забивает.

* * *

Во Владимир-Волынский эшелон прибыл утром. Дождь хоть и прекратился, но грязь и хлябь кругом несусветная, на дорогах, на привокзальном базарчике. Намокшие тополя с обвисшей, ещё не опавшей листвой, промокшая водокачка красного кирпича, пакгауз под потемневшей черепицей. Стаи воронья кружились с карканьем. От всего этого на душе Шандыбы сделалось грустно, хоть волком вой. Так ему захотелось домой, на свой хутор, где жизнь устоялась и всё было обыденно. Теперь даже тяжёлые полевые работы казались праздником.

А по эшелону перекатываются команды:

– Выводи коней!.. Седловка!.. Построение!..

Топот застоявшихся коней по трапам, окрики, брань. От базарчика, весело переговариваясь, брели несколько казаков. За ними шлёпал по лужам старый еврей, прося деньги:

   – Пан казак, пане казаки, прошу гроши за курку!

Один из казаков оглянулся, погрозил кулаком:

   – Ах ты, собачий сын пейсатый, да где ты видывал, чтобы за курку казак гроши платил? Ты приезжай ко мне на Дон, я тебе не одну курку дам.

Смеялись те, что унесли курицу, смеялись выгружавшиеся из эшелона, смеялся Шандыба, только несчастный торговец, безнадёжно опустив руки, стоял по щиколотку в луже...

Свёл Ванька Воронка, вынес седло с войлочной поповой, накинул коню на спину, подтянул подпругу. Хотелось есть. Иван вытащил из торбы четвертинку сала и засохшую лепёшку, принялся жевать. Тут раздалось:

   – По коням!

Так и не поев, Шандыба очутился в седле. Разобравшись по трое, казаки выехали на большак, что вёл к Замостью.

По правую руку остался Владимир-Волынский. Над городом высилась соборная колокольня, постройки, дома с островерхими крышами, крытыми черепицей, край зубчатой стены, увитой зелёным плющом. А по холмам лесные массивы. Донцам непривычно. Иван глазел и ахал: вот не думал не гадал, что мир такой разнообразный. Дома степи привольные, Дон величавый, курени-хаты глинобитные, плетнями огорожены. У богатого казака хаты мало чем выделяются, разве что повыше да цинком крытые. Зайдёшь в лавку, её магазином редко кто именует, все на полках: мануфактура в штуках, железоскобяные изделия, торено-седельная продукция в углу свалена, а на видном месте карамель и пряники...

У редкого казака баз душу не радует: одна-две лошади, коров несколько, а что до птицы, так её по двору несчётно бродит. А тут давеча в крик пан ударился: курицу унесли. Ещё самую малость – и заплакал бы пан...

Шандыба про курицу вспомнил, снова есть захотел. Достал сало, хлеб, принялся жевать. Видать, смачно ел, Сёмка тоже к торбе потянулся. Сказал, повернувшись к Шандыбе вполоборота:

   – Ты, Ванька, на меня зла не держи. Я про Варьку так, для красного словца приплёл.

   – Вдругорядь гавкнешь, не посмотрю, что станишник.

   – Хочешь, у меня сомятина вяленая есть.

   – Катись ты со своей сомятиной.

Долго ехали молча. Дорога вела вдоль реки: то подходила к самому берегу, то удалялась.

   – Ноне самое время рыбное, жир нагуливать в зиму, – заметил Иван.

Семён не ответил. Чуть погодя сказал:

   – Я прошлым месяцем в станичном правлении сидельцем отбывал и слышал, как атаман гутарил, будто в нашем десятом Донском полковником Краснов.

   – Брешет. Полковник Краснов Ермака Тимофеевича полком командует где-то у китайской земли. Я его самолично из Вёшек в Миллерово доставил.

   – Да нам всё одно, хуч поп, хуч попадья.

   – По мне бы, лучше попадья. Слушай, Сёмка, а отчего попадьи всегда в теле? У нашего батюшки вон какая задастая.

   – Так то у нашего, а я вот в Мечетке был, так там худющая, одни мослы. – Семён на Шандыбу посмотрел. – Что ты, Ванька, о попадье речь завёл?

   – Я? Ты попервах начал. А бабы они и есть бабы.

   – Эх, отслужу, приведу в курень казачку, да поядрёней... Я бы её что ту кобылицу объездил.

   – Норовистая скинет, да ещё лягнёт.

   – Обратаю.

   – Ну-ну.

С головы колонны урядник голос подал:

   – Песельники!

   – Семён, это по твоей части.

Сёмка, что петушок на заборе, встрепенулся.

   – За-певай! – крикнул урядник.

 
Ехали казаки
С Дона до дому,
 

довёл Сёмка, и тут же десяток глоток с присвистом подхватили:

 
Подманулы Галю,
Забрали с собою...
 

* * *

Телефонограмму из штаба о своём новом назначении Краснов воспринял как должное. За два года службы в Семиречье он дважды исполнял обязанности командира бригады. Командиром полка Краснов слыл суровым и педантичным, требовал от подчинённых точного выполнения своих указаний, соблюдения расписания строевых и учебных занятий. Его 1-й Сибирский казачий полк имени Ермака Тимофеевича на смотрах обычно занимал первые места и удостаивался самых высоких похвал. Дважды в год приезжала от штаба войск Семиреченской области комиссия для проверки полка в целом и подготовки личного состава...

Поэтому перевод в Замостье Краснов воспринял как явление закономерное, тем паче ему ранее это было обещано. Конечно, Замостье не Петербург и не Москва, но всё-таки не Азия. Там, в Джирекенте, в первые месяцы Краснову было особенно трудно. Полковые учения, плац, верховая езда, джигитовка. Конные марши к границе с Монголией. Леса и сопки. Походные биваки у слияния Аргуни с Шилкой. Штабное учение у Онона. Полковнику Краснову не раз приходила мысль, что где-то здесь, у голубых вод Онона, собирал курултай[2]2
  Курултай – съезд, общее собрание у некоторых монгольских и тюркских народов.


[Закрыть] великий Чингизхан и здесь родилась у него дерзкая мысль о покорении мира...

В Джирекенте всё общение супругов Красновых ограничивалось офицерским собранием. Лидия Фёдоровна скучала по столице, и Пётр Николаевич отправил её домой. После отъезда жены Краснов всё свободное от службы время уделял литературе. Подшучивал над собой: придёт время – все наброски дозреют... К моменту, когда предстояло оставить полк, Краснов успел напечатать несколько рассказов. Публикациям он счёт не вёл.

Краснов никогда не задумывался на тем, всё ли, что выходит из-под его пера, заслуживает внимания? Он был убеждён твёрдо: коли печатают, значит, должны читать. А потребность писать захватывала.

Наконец, настал день и час, когда полковник Пётр Краснов, распрощавшись с полком, сел в вагон. Покидал Джирекент со сложным чувством. И не потому, что предстояло начинать новую службу. 10-й Донской казачий полк он знал, общался с прежним его командиром и некоторыми офицерами. Да и казаки были в основном с верхних станиц, к ним Краснов питал тёплые чувства ещё со времён, когда был адъютантом командира полка атаманцев.

В последнее время Пётр Краснов чувствовал, что в мире зреет военный взрыв. Грядёт война, и будет она мировой. Сложилось противостояние сил. С одной стороны Англия, Франция и с ними Россия, с другой – Германия и Австро-Венгрия, к ним уж непременно привяжется Турция.

Иногда Пётр Краснов думал, почему Россия впряглась в англо-французскую колесницу, ведь издавна она семейными узами была связана с немецким двором. Вот и жена императора Николая немка. Краснов видел Александру Фёдоровну: в прежние годы она часто посещала лейб-гвардии казачьи полки, бывала на всех парадах. Пётр Краснов считал её красивой, интересными были и её дочери.

Так почему же всё-таки Англия и Франция? На самом-то деле полковник давно знал ответ. России нужны Балканы и черноморские проливы. Материковая франция ещё может вести войну с Германией и Австро-Венгрией, однако чтобы Англия послала своих солдат воевать в Европе – в это Краснов верить отказывался. Если же в боевые действия вступит и Османская Турция, России придётся открыть фронт на Кавказе.

Достав из портфеля карту Европы, Краснов разложил её на столике у окна. Вот Замостье. От него до австро-венгерской границы совсем близко. Значит, если предстоит воевать, то с австрийцами и венграми. На этом направлении казаки столкнутся с кавалерией противника. Этого Краснов не страшился. Он знал: лихость казачья, сила их конной атаки не имеют себе равных. Об этом он писал в своих книгах. Что ж, теперь, пожалуй, уже в недалёком будущем теория будет проверена в предстоящих сражениях...

Пётр Николаевич вышел в коридор, стал у окна. Вагон безлюдный, лишь в дальнем купе ехал в столицу какой-то чиновник, но держался он отчуждённо, едва поклонился, и на этом общение закончилось.

За окном тянулись сибирские леса, рубленые, вековые, станционные постройки. Полковник подумал, какую трудную работу проделали строители сибирской железной дороги. Прежде Краснову это и в голову не приходило, но вот накануне войны с Японией он впервые проехал сибирским путём и понял, как трудно всё досталось России. И не капиталы, вложенные в дорогу, не инженерная планировка поразили его, а строители, мужики, которые прокладывали рельсы, насыпали гравий, укладывали шпалы. Всю грандиозность инженерной мысли наши мужики воплотили своими руками: топорами рубили лес, на тачках подвозили песок. Тогда-то он по-настоящему прочувствовал строки Некрасова: «Труд этот, Ваня, был страшно тяжёлый, не совладать одному...»

Краснов пригладил ладонью волосы, тронутые редкой сединой. Сорок четвёртый год живёт он, сколько повидал, поездил. О многом уже написал, а сколько ещё предстоит написать...

Изредка поезд подавал сигналы, они замирали в тайге. Таёжная глушь проглатывала паровозный дым. Скоро поезд пересечёт уральский каменный пояс, и тогда потянется за окнами вагона европейская Россия.

В Санкт-Петербурге Краснов задерживаться не намеревался: дня три-четыре проведёт дома, побывает в Главном Управлении Казачьих Войск, и отправится в Варшаву, а за ней и в Замостье.

Глава 3

На вторые сутки пополнение 9-го и 10-го Донских полков прибыло в Замостье. День клонился к вечеру. Старослужащие окружили вновь приехавших, выискивали станичников, узнавали новости из дома. Казаки шумели, гомонили. Шандыба повстречался со второгодком Стёпкой Усом, хуторским соседом. Иван достал из торбы свёрток с подарками от родителей Степана:

   – Отец с матерью кланяться велели. Урожай ноне добрый, кобыла ожеребилась. Любку, сестру твою, замуж готовят – на Покрова свадьбу справят. Ну, а иди тут служба?

   – Служба как служба, послужишь – понюхаешь.

   – Слышь, Стёпка, сказывают, у вас полковником его превосходительство Краснов?

   – Днями приехал. Тебе-то откель известен?

   – Позапрошлым летом в Миллерово на станцию отвозил.

   – Куды как знакомец. У соседа забор горел, наш кобель зад грел.

   – Гляди, Стёпка, я и обидеться могу.

   – Чего там. В одной сотне служить будем, а наш есаул Гаража ого как вашего брата чтит. Он вас до седьмого пота гонять будет.

   – Не пужай, аль забыл станичного урядника Пантелея? Чай, помнишь, как он нас не миловал.

   – То был Пантелей, а это Гаража. Ну, довольно. За передачу и поклон спасибо. По службе во всём за меня держись. Да торбу, ежели ишшо чего домашнего осталось, доглядай. Хлопцы наши враз опорожнят.

Ушёл Ус. Не успел Шандыба осмотреться, как скомандовали построение. Перед вновь прибывшими появился есаул Гаража, прошёлся вдоль строя новобранцев, державших коней на поводу. Ловким движением сбил фуражку на затылок:

   – Здорово, казачки! Поздравляю с прибытием в наш славный 10-й Донской казачий полк имени генерала Луковникова! Верю, что будете верно служить Государю и Отечеству, как отцы ваши и деды, не посрамите Дона.

   – Рады стараться, ваш благородь! – рявкнули хором новобранцы так, что дёрнулись в поводьях кони.

А Гаража продолжал:

   – Урядники обучат вас конному и пешему бою. Слушайте их, и в час грозный для Отечества вы не дрогнете ни перед внешним, ни перед внутренним недругом...

В оставшийся до отбоя час новобранцы развели коней по денникам[3]3
  Денник – отдельное стойло для крупного домашнего скота (чаще – для верховых лошадей).


[Закрыть], заложили сена в ясли и, оставив торбы в казармах, отправились к навесу, где дымила походная кухня.

Дождался Ванька своей очереди, протянул свой и Сёмкин котелки. Повар в измазанном жиром халате ловко плюхнул по черпаку пшённой каши, заправленной пережаренным салом:

   – Налетай, казаки, налетай. Тута первую храбрость проявляй...

Ночью Шандыба странный сон увидал. Явился ему есаул Гаража и голосом повара кричит:

   – Тут, казачки, храбрость нужна!

И черпаком потрясает.

Утром рассказал сон Стёпке Усу, тот посмеялся:

   – Сны, Ванька, казаку по службе ну ни с какой стороны не нужны. Как измотаешься, дай бог голову до подушки успеть донести. Ничего, привыкнешь, Шандыба, оботрёшься...

В то утро у Ваньки ссора с дневальным по конюшне вышла. Показалось, что его Воронку сена в ясли мало заложили.

Услышал урядник, прищурился:

   – Споришь? В ночь в наряд по конюшне заступишь. А дневальные коню норму полной мерой отмеряли.

То был первый урок Шандыбе. Ус пояснил:

   – Считай, малым отделался, Ванька...

* * *

Офицеры 10-го Донского казачьего полка были довольны своим новым командиром. Полковник не выскочка, все ступени армейской службы честно прошёл, в Японскую войну воевал. Известный литератор. К казакам строг, но справедлив.

По приезде Краснов выступил в офицерском собрании:

   – Господа, я принял полк в надлежащем состоянии, за что благодарю вас. Однако требую, сохраняя дисциплину, обратить внимание на боевую выучку казаков. Чует моё сердце: наступает время, когда каждый казак проявит верность престолу и Отечеству.

Чуть помедлив, полковник обвёл взглядом собрание:

   – Господа! Император Александр Второй велел вписать в Устав: защита Отечества – священный долг каждого гражданина России...

По утрам полк поднимали трубачи: играли зорю. После завтрака объявлялись седловка и построение.

Учения проводились на плацу за Замостьем. Из города выступали сотнями, под звуки оркестра. Кони по масти: вороные, караковые, гнедые, рыжие, буланые...

Шандыба со своим Воронком попал в сотню есаула Гаража и вместе с Сёмкой оказался в подчинении у Уса.

В первый день, когда казаки только в Замостье прибыли, Шандыбу Стёпка Ус есаулом Гаражой стращал. Однако если кто и лютовал, так это Степан, особенно когда его в приказные произвели. Уж он в обучении своего десятка старался отличиться.

В джигитовке, в скачках и рубке лозы Иван и Сёмка другим не уступали, этому их ещё в Вёшках урядник Пантелей научил. Но вот в пешем строю и когда ползать по-пластунски пришлось, Ус вовсю поизмывался.

Сёмка злостью исходил:

   – Мать его так, слышь, Ванька, откель у твоего соседа ярость, ровно у кобеля, которого мясом сырым кормили? Кубыть мы солдаты, а то ведь казаки. Нам сподручней пика и сабля...

К зиме всем вручили укороченные винтовки – карабины: начались стрельбы, штыковой бой, чистка оружия. Шандыба с трудом выкроил время, чтобы написать домой письмо. Передавал всем приветы, на трудности не жаловался, всё равно бы его не поняли: служба есть служба, служил отец и дед и прочие предки Шандыбы. Сообщил в письме, что Стёпка Ус приказный и его, Ивана, первый начальник. Брату Мишке посоветовал урядника Пантелея слушаться, его обучение в науку идёт...

Сочинил Иван письмо, и так хотелось ему передать привет Варьке, но не осмелился. Зато о том, как Воронка содержит, упомянул. За коня отец спрос особо учинит...

Ещё хотел отписать Шандыбе о полковнике Краснове, да прозвучал отбой, а с утра снова начались учения.

С полковником Иван на плацу столкнулся. Увидел, во фрунт вытянулся. Краснов Шандыбу не узнал. А Ванька неожиданно для себя осмелился:

   – Ваше благородие, дозвольте слово молвить.

Остановился Краснов.

   – О чём?

   – Ваше благородие, я вас из Вёшек до Миллерово довозил.

   – А, вот что. Как фамилия твоя, казак?

   – Шандыба, ваш благородь.

   – Ну служи; казак, исправно, старайся.

С тем Краснов ж удалился. Сёмка спросил:

   – О чём с полковником гутарил?

Пересказал Иван, а Сёмка ему:

   – Напрасна ты, Ванька, на Уса не пожаловался.

   – Полковнику не до приказного, коли и внял, то ответствовал бы: тебя, казак, приказной уму-разуму наставляет. А дошло бы до Стёпки, он бы шкуру с меня спустил.

   – Эго так. А я, Иван, в прошлом разе пустил коша по станкам и вместо лозы едва ему ухо не срубах. Страху набрался – поныне дрожь пробирает. Да отвёл Бог от греха.

* * *

Штаб шиша располагался в имении пана Жилинского. Здесь, же в отдельном флигеле жил и полковник. Он часами изучал карты предстоящих боевых действий. Однажды, собрав офицеров штаба, указкой провёл по карте:

   – Господа, обратите внимание не подготовку театра предполагаемой войны. Вот государственные границы будущих враждующих сторон: России, Австро-Венгрии и Германии. Что бросается в глаза?

   – Я вижу, Пётр Николаевич, значительные различия путей сообщения и инженерной подготовки, – сказал начальник, штаба.

   – Совершенно верно, – согласился Краснов. – Это результат столетней давности, времён Венского конгресса[4]4
  Венский конгресс (1814-1815) – конгресс европейских государств (за исключением Турции); завершил войны коалиций европейских держав с Наполеоном I. Закреплена политическая раздробленность Германии и Италии; Варшавское герцогство разделено между Россией, Пруссией и Австрией.


[Закрыть]. Он, как известна, не преследовал стратегических целей, а исключительно политические. Под флагом российского государя Александра Первого образовалось царство Польское с населением, часто враждебным России, в котором ещё жил дух Речи Посполитой. Галицийские же области тяготели к Российской империи, но достались Австро-Венгрии. Именно здесь пограничная линия нигде не совпадает с естественными преградами. Вот реки Неман и Висла... Карпатский хребет – тыл австрийской армии. Постараемся, господа, поставить себя на место австрийского командования. Предположим, оно станет подтягивать свои войска к границе Российской империи.

Краснов постучал пальцем по карте:

   – Хочу услышать, господа, как в масштабе казачьего полка будете поступать вы? – Взгляд полковника остановился на хорунжем Любимове.

   – Действовать в соответствии с распоряжениями вышестоящего штаба, господин полковник.

   – Гм! Прошу высказываться всех, господа, согласно чину.

С хорунжим согласилось большинство офицеров. Требуется, говорили они, узнать планы штабов. Краснов внимательно выслушал присутствующих, в заключение сказал:

   – Господа, наши действия ни в коей мере не должны носить характер самостийности и полностью будут зависеть от общего стратегического плана и фронта. Но надо учитывать, что казачий полк – это маневренная часть. Она в состоянии использовать прорыв даже на малом участке фронта и пройтись по тылам противника. Но ещё раз подчёркиваю: наши действия будут полностью соответствовать общим разработкам. Российский Генеральный штаб держит их в секрете. О них можно лишь догадываться по перемещению войсковых соединений.

Держали в тайне свои планы будущей войны и германский я австро-венгерский штабы Верховного командования.

* * *

Весь маневренный период предстоящей войны на Восточном фронте, по мысли воюющих сторон, должен был разворачиваться преимущественно на территории западной пограничной полосы Российской империи и сопредельных провинций Восточной Пруссии, Западной и Восточной Галиции.

Верховный главнокомандующий русской армии великий князь Николай Николаевич и начальник штаба генерал Янушевич разделили весь фронт на Северо-Западный с командующим генералом Жилинским и Юго-Западный с командующим генералом Ивановым. В задачу Юго-Западного фронта входило: разгромить австро-венгерскую армию и не дать отойти из Галиции значительным силам противника на юг, за реку Днестр, и на запад, на Краков.

В соответствии с разработанным планом развёртывались и силы. На Юго-Западный фронт прибыли четыре армии, в том числе 8-я генерала Брусилова. В состав её входила и Краоянская бригада, состоящая из 9-го и 10-го Донских казачьих полков.

Будучи опытным офицером, Краснов понял предполагаемый замысел российского Генерального штаба. На карте это выглядело заманчиво и оправданно. Но стратегия одной стороны подчас нарушается стратегическим планом другой...

Что касается стратегии Юго-Западного фронта, то наступление здесь русской армии должно было преследовать концентрическое движение всех войск фронта с целью окружения противника с обоих флангов.

Анализируя эту тактику, Пётр Николаевич понял: в российском Генеральном штабе исходят из превосходства сил русской армии. Ни генерал Янушевич, ни главнокомандующий великий князь Николай Николаевич не хотят признать, что Австрия подтягивает на этот фронт новые силы, в том числе перевозит из Сербии свою 2-ю армию.

Краснов пришёл к выводу, что его предполагаемый план вторжения 10-го Донского полка в тыл противника будет оправдан...

В тревожном ожидании прошла весна 1914 года.

* * *

К лету Краоянская бригада перебазировалась к городу Томашовке – на полпути от Замостья к австрийской границе.

Получив предписание, полковник Краснов отдал распоряжение готовиться к переходу. В кузницах застучали молоты: перековывали лошадей, перетягивали шины на бричках. Свёртывали и грузили на фуры полковой скарб, штабное имущество, казну. Отъехали лазаретные двуколки, за ними отправились походные полковые кухни.

Трубы возвестили построение, и на плацу в каре выстроились сотни. Раздалась команда «Смирно!», казаки замерли: знаменосец с помощником вынесли зачехлённый полковой стяг. Появился полковник Краснов, который, приветствуя, объехал строй. Последовала команда, и полк походным порядком выступил из Замостья. Предстояло преодолеть за сутки сто вёрст пути с четырёхчасовым ночным привалом.

Первый день выдался жаркий, припекало солнце, клубилась пыль. Казаки были при полной амуниции: пики, сабли, на спинах карабины.

Едва выехали из Замостья, как Сёмка сказал: