Текст книги "Не введи во искушение"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

   – И здесь вы неправы. Россия не погибнет, она выстоит, как не погибла в Смутную пору...

   – Не о России речь, Пётр Николаевич, о её государственном устройстве. Вот что мы теряем.

   – Если речь о государственном устройстве, то я остаюсь монархистом. Всё остальное анархия.

   – А если диктатура?

   – Для этого нужна очень сильная личность.

   – Да, Пётр Николаевич, нужна личность. Думаю, Лавр Георгиевич ею является.

   – Хорошо бы.

   – Я разделяю его требование восстановить военно-полевые суды.

   – С военно-полевыми судами мы опоздали. Временное правительство и провозглашённая ими демократия разложили солдат. Для них лучше Керенский, чем Корнилов. Помяните моё слово.

   – В этом их спрашивать не будут.

   – Но они сила, Владимир Андреевич.

Давыдов промолчал. Краснов, поправив воротник кителя, сказал задумчиво:

   – Хотя знаю, и вы знаете, что начинать всегда надо с дисциплины...

На развилке генерал Давыдов пересел в свой автомобиль. На прощание крепко пожал Краснову руку.

   – Рад буду, если вам, Пётр Николаевич, кубанцы не доставят таких огорчений, какие причинили донцы...

Разъехались, а у Краснова на душе горький осадок. С Давыдовым год провели вместе, да какой год – фронтовой, а расстались почти как чужие. И ведь правду сказал – не радовали донцы. А как он, Краснов, Дон любил, писал о нём, жизнь казаков прославлял! Но с действительностью столкнулся, и всё по-иному пошло...

   – В штаб дивизии.

Приняв рапорт дежурного, Краснов велел вызвать командира 2-го Уманского полка. Хотелось выяснить, как отнесутся уманцы к тому, что им придётся принять от солдат охрану штаба Особой армии.

* * *

Беседа затянулась. Краснов с командиром 2-го Уманского полка пообедал, выпил чаю и только потом заговорил о деле.

Войсковой старшина Агрызков был дальним родственником наказного атамана Бабича. Командовать ^полком начал со дня его формирования в Уманских лагерях, побывал в боях с австрийцами на Юго-Западном фронте, затем после переформирования месяц провёл в окопах.

Из беседы с войсковым старшиной Краснов убедился, что его уклончивый ответ генералу Эрдели имел под собой основание. Войсковой старшина сказал: уманцы службу будут нести исправно, но против солдат, если те взбунтуются, не пойдут...

Штаб дивизии находился в глухой деревне вдали от железной дороги. Краснов снимал домик у самого леса, где деревья подступали к сеням. По утрам генерала будили певчие птицы. Денщик приносил из родника чистой воды, грел чай, на плите пек лепёшки.

По окрестным домишкам жила охранная полусотня, и когда генерал выезжал в полки, казаки сопровождали его.

Краснов не хотел, чтобы казаки знали, что творилось в России. Чем меньше будут знать, тем лучше.

Он опасался, что рано или поздно дивизию пошлют на фронт. Знал, что казаки на передовую не пойдут, хотя им и был зачитан приказ Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, требующего полного восстановления дисциплины в армии. Отныне офицерам и урядникам предоставлялась прежняя власть. Более того, восстанавливались военно-полевые суды и вводилась смертная казнь за целый ряд армейских преступлений.

Приказ главнокомандующего читали во всех полках. Казаки взволновались:

   – Это, значит, опять к старому режиму?

   – Нас свободы лишают!

   – Нам по станицам пора!

   – Не бывать такому! Пущай этого Корнилов хочет, а мы не желаем!

   – Довольно, навоевались!

Пошумели казаки и затихли. А Краснов думал: если уж казаки взроптали, то как то солдаты воспримут корниловский приказ?

* * *

Старая Матрёна была крайне удивлена, когда, затемно выйдя на баз к скотине, увидела мужа, выводившего лошадей с конюшни. Захар, покашливая, нёс на плече сбрую.

   – Ты куда это спозаранку собрался?

   – Куда, куда, на кудыкину гору.

И принялся закладывать коней в бричку, ворча:

   – Бабу слушай, а своё исполняй...

После сказал:

   – Вот чего, Матрёна, собери еды дня на три. В Миллерово на станцию поеду. Чуется мне, Ванька должон приехать.

   – Ты, старый, белены никак объелся. Откуда Ивану нашему в Миллерово взяться? Он, поди, из гошпиталя не вылазит.

   – Из гошпиталя, из гошпиталя, – передразнил Захар Миронович жену. – Приснился мне Ванька, на Воронке будто приехал, я ему ворота открываю. Не иначе, воротится он нынче, потому и встречать надо в Миллерово на станции. А то приедет, как добираться? Думать надо, старая...

Захар Миронович выехал из хутора, когда солнце ещё не поднялось. Разгоралась утренняя заря, и оттого Дон казался красно-кровяным. По Захар Миронович на реку не глядел – за свою долгую жизнь насмотрелся.

Кони бежали весело, а он всё продолжал думать своё. Вот Ивана встретит, потом косовица подоспеет. Овёс сжать надо, а там и с пшеницей управиться...

Давно, очень давно – это Захар Миронович знал от деда, а тот от своего отца – пришли Шандыбы на Дон после Кондрата Булавина. Сначала жили близ станины Кагальницкой, потом к Вёшенской, на хутор перебрались... Но это уже на памяти Захара случилось. Он тогда совсем мальцом был, коней гнал, а позади на «бричке плужок лежал и борона зубьями прижалась к брошкам. Отец с матерью корову подгоняли, она к бричке была привязана.

Тогда, верно, и дед, и отец о хорошей доле мечтали... Оно и правда, на новом месте построились, мазанку слепили. Урожайные годы выдались, как на хуторе нажили... Дед с Балканской Георгия принёс, а вот Ванька аж при креста заработал. Слава богу, что хоть раненый, а живой... Как-то он до Миллерово добираться будет? Ноне все поезда забиты. Одни на Кавказ едут, другие в Москву попасть норовят... А у Ваньки рана особая, тяжёлая, Захар Миронович даже и представить не может, как это полчерепа снесло, а жив остался.

И так старику захотелось сына увидать, что он даже коней подстегнул, в рысь пустил. Захар Миронович ещё ночью сказал себе: приедет Иван, непременно приедет. Оттого и на станцию торопился.

* * *

Эшелоны шли из Ростова через Миллерово на Москву. Составы следовали один за другим. В распахнутых дверях теплушек виднелись хмурые лица кавказцев и туркменов в засаленных халатах, в мохнатых шапках-тильпеках. В других вагонах – кони, прессованное сено и снова кавказцы.

Туркменская дивизия, личная охрана Верховного главнокомандующего генерала Корнилова двигалась в Ставку.

Захар Миронович выпряг коней, привязал их у брички и вышел на перрон. Мимо ползли эшелоны. Провожая их долгим взглядом, Захар Миронович присел на лавку. На перрон вывалилась толпа цыган, потопталась и так же толпой удалилась.

А старый казак всё сидел и смотрел туда, откуда должен был прибыть поезд из Москвы.

День клонился к вечеру. Вот и появился наконец московский поезд. Пробежали вагоны первого, второго, третьего класса, сплошь облепленные, как виноградные гроздья, солдатами: демобилизованные, дезертиры, но все при оружии.

Поезд постоял и снова отправился дальше на Ростов. Только немногие сошли в Миллерово. И никто не обратил внимания на Захара Мироновича, а он – ночь миновала и другой день наступил – всё не покидал лавку.

Только с приходом нового дня, когда солнце взошло над станцией, Захар Миронович понял, каким наивным оказался его приезд в Миллерово. Он поднялся, медленно направился в станционный дворик, где его ожидали кони и бричка. Захар Миронович заложил лошадей, уселся на переднюю скамью и, теперь уже не понукая лошадей, медленно поехал на свой хутор.

* * *

24 августа Краснову передали по телефону, что полки пехотной дивизии, стоявшие у селения Духче, под влиянием агитаторов отказались выполнять приказ идти на позиции.

Со 2-м Уманским полком генерал Краснов выехал в селение Славитичи. Пётр Николаевич встретился с членами солдатского комитета и после недолгих переговоров убедил их в том, что комитету необходимо повлиять на солдат. Но Краснов не учёл: именно в этом полку было больше всего солдат, которые не повиновались командованию.

В Духче пехотный полк расположился на площади. Краснов велел уманцам незаметно окружить мятежников.

Подъехал начальник пехотной дивизии генерал Гиршфельдт:

   – Из штаба сообщили, что с Северного фронта к нам едет комиссар Линде. Он должен убедить солдат.

Краснов пожал плечами. Гиршфельдт добавил:

   – Это тот самый вольноопределящийся, который ещё 20 апреля вывел лейб-гвардии Финляндский полк к Мариинскому дворцу и потребовал отставки министра иностранных дел Милюкова.

Краснов поморщился:

   – Но это ещё не значит, что солдаты его послушаются.

   – Говорят, он умеет выступать. Идёт из города.

Посмотрев на часы, Краснов сказал:

   – Тогда ждать недолго...

Комиссар Линде оказался латышом, самоуверенным, подтянутым, в ладно пригнанном френче, в зелёных галифе и коричневых ботинках с обмотками до колен. Краснов напомнил комиссару печальный результат выступления другого комиссара – князя Долгорукова. Линде иронически заметил, что он-то не князь, и потребовал не мешать ему разговаривать с солдатами.

Пехотный полк построили. Линде прошёлся вдоль строя в сопровождении заместителя командира части.

Остановившись перед второй ротой, зачинщиками неповиновения, комиссар бросил резко:

   – Вы не революционные солдаты... Вы сволочь, которую надо уничтожать... Я требую выдать агитаторов и зачинщиков...

Урядник, сопровождавший Краснова, шепнул генералу:

   – Ваше превосходительство, этот комиссар ещё больше распалит солдат. Быть беде.

Краснов и Гиршфельдт видели, как Линде шёл вдоль строя, тыкая пальцем в солдат.

Подозвав ротного командира, он приказал:

   – Этих подлецов забрать и при попытке к бегству расстрелять.

Рота двинулась на комиссара. Послышались выкрики:

   – Не позволим!

Спешившаяся сотня казаков в свою очередь двинулась на роту. К Краснову подбежал командир пехотного полка:

   – Ваше превосходительство, только что получено сообщение: с фронта снялся 443-й полк. Стрелки идут сюда.

Краснов тронул Линде за рукав френча.

   – Господин комиссар, вам лучше уехать.

   – Как уехать? Сейчас главное – разъяснить бунтовщикам их ошибки. Генерал, полк должен выступить и сражаться.

Краснов понимал, что в этой ситуации казаки не пойдут против солдат. Да и численность не позволяла им оказать сопротивление пехотинцам.

   – Уезжайте. 443-й полк идёт сюда с оружием.

   – Но я должен поговорить с солдатами! Я должен вырвать из них заразу неповиновения. Вы слышали, солдаты обвиняют вас, командиров, в том, что вы продали позиции немцам за сорок тысяч. Это нелепая басня о генеральской измене...

В лесу раздались выстрелы. К Краснову подскакал казачий офицер:

   – Ваше превосходительство, пехота наступает на нас. Я приказал открыть по ней пулемётный огонь, но казаки отказались.

Краснов взглянул на Линде.

   – Господин комиссар, я повторяю, вам необходимо уехать. Вы слышали, что говорил казачий офицер.

   – Не господин, а товарищ комиссар, – сердито оборвал Краснова Линде. – И то, что я услышал от казачьего офицера, это ещё один бунт. Я поеду туда.

   – Мой долг сопровождать вас, товарищ комиссар.

Краснов тронул коня, поехал рядом с автомобилем.

Увидел впереди: толпа солдат запрудила поляну. Ехать пришлось медленно. Вдруг послышалась команда:

   –  В ружье!

Толпа словно только этого и ждала, солдаты развеивались по сторонам и вновь собирались с винтовками. От леса застучал пулемёт, поднялась ружейная пальба. Казаки стали поворачивать коней. Напрасно Краснов призывал их к порядку.

   – Стреляют вверх! – кричал он. Урядник перебил генерала:

   – Сейчас вверх, а потом по нам!

Автомобиль с комиссаром резко развернулся и поуехал обратно, за ним поскакали Краснов с сопровождавшими его штабными работниками. Линде вжался в сиденье. Пули щёлкали о машину. Шофёр затормозил, открыл дверцу и бросился в лес. За ним выпрыгнул из машины Линде, но почему-то побежал не к лесу, а в обратную сторону. Какой-то солдат ударил его Прикладом. Комиссар упал, и сейчас же на него с дикими криками налетела толпа солдат.

Краснов со своими штабными работниками погнали коней, не дожидаясь, пока дойдёт очередь и до них. За лесом они настигли скакавших казаков, остановили их. Краснов стал выговаривать:

   – Как не стыдно, уманцы? Пехоты испугались? Ведь все целы, никого не тронули...

   – Их сила, ваше превосходительство: почитай, наших пол полка разбежалось...

За лесом нашли двуколку, усадили на неё генерала Гиршфельдта и с ним двух офицеров, велели им уезжать в штаб дивизии.

К Краснову подъехал урядник-вестовой, сказал сконфуженно:

   – Мы думали, вас убили, ваше превосходительство.

   – Дурень ты, братец, – только и ответил Краснов.

Вечером Пётр Николаевич сообщил о случившемся Командиру 4-го кавалерийского корпуса. Тот попросил Приехать к нему с уманцами и 2-м Полтавским полком.

Когда Краснов прибыл в Пожары в штаб кавалерийского корпуса, там уже ходили слухи об уходе с фронта 3-й пехотной дивизии и что она идёт на Пожары. Приезд Краснова в штаб корпуса всех успокоил: 3-я пехотная дивизия пока оставалась в Духче.

* * *

Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Лукомский получил предписание срочно перебросить из резерва Румынского фронта 3-й конный корпус и «Туземную дивизию», сосредоточив их в районе Невеля – Н. Сокольники – Великие Луки.

Остановившись у занимавшей полстены карты, Лукомский, пощипывая седеющий клин бородки, задумался. Если Корнилов вознамерился оказать поддержку Северному фронту, то лучшее место расположения указанных сил – Псков. Однако дело, вероятно, не в Северном фронте. Отсюда, пожалуй, удобнее двинуть войска на Петроград или даже на Москву.

Лукомский направился к главкомверху. Корнилов за что-то отчитывал помощника комиссара при Ставке фон Визина.

   – Я не желаю слышать об этом. Вернусь, тогда и поговорим, – говорил Корнилов.

Когда фон Визин вышел, Лукомский попытался выяснить причину столь неразумного, по его мнению, расположения 3-го конного корпуса и «Туземной дивизии».

Корнилов, невысокий сухощавый, с монгольским разрезом глаз, вперился в начальника штаба долгим взглядом. Сказал, смягчив тон:

   – Ваша правда, Александр Сергеевич. Но обстановка заставляет меня видеть во Временном правительстве тех, кто заносит меч над Россией. И один из таких! людей – господин Керенский. В его лице я вижу человека, для кого Россия не представляет ценности.

Лукомский одёрнул тёмно-зелёный френч.

   –  Лавр Георгиевич, а разделяю ваши взгляды, и я с вами до конца.

Корнилов подошёл к окну, откинул штору.

   – Обидно, Александр Сергеевич, что сегодня страной правят не государственные деятели, а слизняки. Но эти слизняки могут доставить нам много неприятностей. Оттого и прошу вас не медлить с переброской указанных частей.

   – Я уже послал телефонограммы.

   – Проследите: пусть генерал Краснов начинает передислокацию незамедлительно.

Лукомский кивнул:

   – Лавр Георгиевич, Краснов исполнит ваше предписание, но его действия могут вызвать негативную реакцию у Керенского.

   – Меня это не интересует.

Когда Лукомский покидал кабинет Корнилова, он думал, что главкомверх правильно делает: на силу Керенского и Временного правительства надо ответить силой армии.

* * *

Александровский вокзал в Москве был запружен многочисленной толпой: дамочки с цветами, офицеры, казаки, важные господа. Здесь же находились члены Государственного совета, представители иностранных миссий.

На перроне в ожидании прибытия поезда выстроился почётный караул Александровского военного училища. Подошёл, печатая шаг, женский батальон смерти, встал у виадука.

Поезд пришёл в три часа пополудни. Из сияющего блеском вагона вышел Лавр Георгиевич Корнилов, Верховный главнокомандующий.

Оркестр грянул «Боже, царя храни...», Корнилов замер, приложив ладонь к козырьку фуражки. Потом медленно обошёл почётный караул, остановился на короткое время у строя текинцев. Одетые в мохнатые шапки и красные шёлковые халаты кавказцы не сводили глаз со своего кумира.

Затем Корнилов подошёл к министрам, иностранным представителям, остановился, перебросился словами. Но тут прорвавшаяся толпа подхватила его на руки и вынесла на площадь...

Августовскую патриархальную Москву огласил колокольный перезвон. Сорок сороков Москвы возвещали об окончании происходившего в Большом театре совещания.

Совещание было необычным. В Москву съехались члены Временного правительства с Керенским во главе, министры, банкиры, промышленники. У всех них были свои планы спасения России, вывода её из кризиса. Но не эти люди были главными, а прибывший под усиленной охраной из Могилёва из Ставки главкомверх генерал Корнилов.

Выступавший Керенский продолжал играть в российского Наполеона. Он считал, что только соблюдение преданности Временному правительству и созыв Учредительного собрания спасут русскую демократию.

Слова главы Временного правительства не могли не вызвать усмешек у большинства собравшихся. Они перешёптывались, говорили о демагогии, которая правит страной.

Всех поразил своей речью главкомверх Корнилов. Он потребовал от совещания признать диктатуру.

   – Только сильная власть, только дисциплинированная армия в состоянии вывести Россию из кризиса, – заявил Корнилов.

Верховный главнокомандующий закончил свою речь следующими словами:

   – Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа, и я верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины, и я верю в то, что боеспособность нашей армии, её былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя, что нельзя терять ни минуты. Нужны решимость и твёрдое, непреклонное проведение намеченных мер.

Корнилов сошёл с трибуны под бурные овации. Особенно неистовствовали присутствующие в зале офицеры. От группы промышленников отделился Родзянко, подошёл к главкомверху:

   – Мы с вами, Лавр Георгиевич. С вами разделяем пути спасения России. Нам претит позёрство и пустословие. России необходима диктатура, и вы её, Лавр Георгиевич, получите.

Корнилов, внимательно глядя на Родзянко своими узкими глазами, произнёс:

   – У нас одна родина. Я предлагаю путь, в котором Россия найдёт выход из тупика...

Затем выступил атаман Войска Донского генерал Каледин. Он сказал слова, которые по сути совпадали со словами генерала Корнилова:

   – Россия должна быть единой. Всяким сепаратным стремлениям должен быть поставлен заслон в самом зародыше.

Скрестив на груди руки, Керенский наблюдал за Корниловым. Ему, главе Временного правительства, было неприятно столь повышенное внимание к главкомверху. Претили восторженно-влюблённые взгляды офицеров и их дамочек к этому потомку Чингизхана. Глава Временного правительства был убеждён, что настала пора провозгласить себя Верховным главнокомандующим. Но как это сделать? Ведь Корнилов будет держаться за власть.

А главкомверх вёл атамана Войска Донского по широкому коридору театра, у них шёл свой разговор. Публика расступалась, приветствовала их, но ни Корнилов, ни Каледин никого не замечали.

Они шли не торопясь и разговор вели неторопливый:

   – Вы утверждаете, Алексей Максимович, что Дон всегда готов нас принять?

   – Лавр Георгиевич, казаки знают, за кем правда. Разве нам нужна блудливая демократия господина Керенского? Мы нуждаемся в крепкой руке и верим вам.

   – Я полагаюсь на вас, Алексей Максимович, и на Войско Донское.

...Но августовское совещание в Большом театре не дало желаемых результатов. Общество осталось расколотым. А в жизнь России властно вмешалась ленинская партия...

Глава 16

Ещё на VII съезде РСДРП большевики приняли установку на насильственный захват власти. Выросла за годы численность ленинской партии: из маленькой группы она превратилась в полумиллионную армию, одержимую утопическими идеями. Революция представлялась большевикам беспощадной борьбой с проклятым прошлым, когда будет покончено с буржуазией и помещиками, а жизнь станет прекрасной и счастливой: не будет богатых и бедных, воцарится дружба между народами.

Солдаты соглашались с этими идеями, к этому склонялись и казаки. Но казаков беспокоило, не наступят ли такие времена, когда у них отберут паевые земли и начнётся передел между иногородними.

С этими вопросами казаки из дивизии Краснова не раз обращались к генералу, и тот пояснял: большевистские идеи – фантазии, досужий вымысел. Классовое общество всегда имеет имущих и неимущих.

Казаки не всегда понимали Краснова, но за свою землю они готовы были бороться. И Пётр Николаевич был бессилен их убедить, что решение земельного вопроса – дело Учредительного собрания, а дело казаков и солдат – исполнять приказы Верховного командующего.

* * *

День для Краснова начался с посещения 2-го Полтавского полка, квартировавшего в соседнем селе. Построенные в каре казаки порадовали. Одетые в новое обмундирование, сытые и отдохнувшие, они были лучшими в дивизии и на манёврах, и в учёбе...

Отведав обед из полковой кухни, Пётр Николаевич остался им доволен и в хорошем расположении духа докинул село. Солнце клонилось к закату, край его чуть коснулся леса. Краснов не торопил коня: хотелось подышать чистым воздухом, побыть одному. Благо конвой приотстал.

Здесь, в российской глухомани, где стояла дивизия, Краснов понял, что в прежние годы ему именно этой тишины не хватало. Забытого Богом села, простой крестьянской жизни. Ему как человеку творческому надо было изучить её давно...

Миновав заставу, Пётр Николаевич подъехал к штабу дивизии. Тут ему вручили телеграмму от помощника походного атамана генерала Сазонова. Она была датирована 23-м августа, и в ней генералу Краснову предписывалось принять в командование Третий конный корпус.

Пётр Николаевич удивился. Он знал, что корпусом командовал генерал Крымов, человек опытный и волевой. Почему его смещают, было загадкой. Тем более что корпус находился в резерве Румынского фронта, стоял ^Херсонской губернии, в районе города Ананьева.

Генерал Краснов ещё не знал, что Третий конный корпус был уже на пути в Петроград.

Пётр Николаевич перечитывал телеграмму Сазонова и вспоминал, как, приехав в Замостье, принимал 10-й Донской казачий полк. С ним Краснова связывала походная жизнь четырнадцатого и пятнадцатого годов, первые победы над австрийцами под Баламутовкой, Ржавецами и Топоруцей. Шесть тысяч пленных и богатые трофеи...

В этом полку у него осталось много знакомых офицеров и казаков. Теперь ему предстояло принять от Крымова корпус, в котором числился и его 10-й Донской казачий полк. Как-то встретят его донцы?

В последних числах августа 1917 года Пётр Николаевич выехал в Ставку...

* * *

От Луцка до Сарн вёрст пятьдесят, а на автомобиле да в объезд и все семьдесят будет. А уж до Могилёва где размещалась Ставка главкомверха, считай, все триста. Дороги перегружены: войска, обозы, санитарные фуры. Автомобиль, часто уступая дорогу встречным, ехал обочиной. Августовское солнце с полпути припекло, Краснов расстегнул гимнастёрку и снял фуражку. Он в очередной раз вспомнил события в дивизии генерала Гиршфельдта, казаков 2-го Уманского полка. И в который раз он повторил сам себе: армия без дисциплины не армия, а сброд...

Краснов задумался: а когда же армия начала разлагаться? Ведь и в прошлые годы войны велись не в одно лето. Война с Японией неудачной была, и всё же не было такого неповиновения. Неудачной была и Крымская кампания, и опять-таки стерпел русский солдат. А ныне?..

Снова генерал Краснов обвинил социал-демократов с их заигрыванием с солдатами, призывами к свободе. Сегодня солдаты не хотят воевать, завтра они потребуют земельного передела, а потом и власти...

В Могилёв Краснов прибыл утром. В гостинице привёл себя в порядок, побрился, поел в ресторане. На удивление еда оказалась вполне приличной, были даже блины с икрой и цейлонский чай.

На выходе столкнулся с офицерами. Поручик и ротмистр вели себя развязно и генералу козырнули небрежно. Но Пётр Николаевич не стал делать замечания. Было понятно: они давно не были на фронте, тыловая жизнь подраспустила.

Город проснулся: открывались лавочки и мастерские, двери православного храма были распахнуты. Из церкви вышли несколько солдат ударного батальона с изображением на рукавах черепа с перекрещёнными костями. Это, по мнению Краснова, выглядело Слишком бутафорски.

О том, что город далёк от мирной жизни, напоминало все: проехал, угрожающе поводя башней, броневик. Проскакал взвод туркмен в неизменных мохнатых шапках; отбивая шаг, прошли солдаты. У бетонной тумбы, увешанной объявлениями и афишами, стояли извозчики. Гражданские лица, видимо, привыкшие к подобной обстановке, ни на что не обращали внимания. Однако Краснову, проведшему последние дни на фронте или в Прифронтовой зоне, мирная городская жизнь была непривычной. И торговцы газет, и лоточники, усиленно предлагавшие папиросы поштучно, и рынок, где шла бойкая торговля битой птицей и мясом, – всё отвлекало генерала от обычного хорда мыслей.

На углу сапожник прибивал на туфли набойки, а хозяйка туфель, рыжая гимназистка, восседала на высоком стуле, дожидаясь выполнения заказа. Другой сапожник наводил блеск на сапоги юнкеру. Юнкер, видимо, ждал, когда освободится гимназистка, зорко поглядывал на неё.

Нем ближе подходил Краснов к губернаторскому особняку, где размещался штаб Верховного командующего, тем становилось многолюдней, всё больше встречалось военных.

Краснов предъявил телеграмму, и его пропустили в особняк, который занимал генерал Корнилов. На втором этаже Краснова попросили подождать. Вскоре его принял начальник штаба генерал Лукомский.

По ковровой дорожке Краснов подошёл к письменному столу, на котором скатанные трубками лежали карты фронтов, представился.

Лукомский радушно указал на кресло:

   – Присаживайтесь, Пётр Николаевич. Главкомверх сейчас занят, поэтому говорить с вами буду я. Вы уже встречались с кем-нибудь из штаба?

   – Никак нет, ваше превосходительство, я прибыл в Могилёв сегодня утром и сразу же явился по вызову.

   – Обстановка складывается серьёзная. Председатель правительства Керенский объявил главкомверха изменником и намерен сместить его с этого поста, а сам хочет занять место Верховного главнокомандующего. Но возникает вопрос: а хотят ли этого офицеры, хочет ли армия? Ведь недостаточно одного желания, надо иметь военные знания и опыт.

Краснов согласно кивнул. Лукомский повторил задумчиво:

   – Да, знания и опыт. Вы, Пётр Николаевич, понимаете, что вас вызвали по важному вопросу. Вам надлежит принять в командование Третий конный корпус. Генерала Крымова, кажется, с неделю назад арестовал Керенский, а нам необходимо, чтобы корпусом руководил опытный, боевой генерал, способный занять Петроград и заключить под стражу этих болтливых сорок, называющихся Временным правительством. И отстранить от власти Керенского, который отрицательно влияет на солдат и матросов. Только после этого мы сможем укрепить армию и флот, продолжить войну с Германий и победить...

Далее Лукомский сказал, что Третий конный корпус Корнилов уже двинул на Петроград, а Кавказская дивизия разворачивается в «Туземный корпус» и ей придаются Первый Осетинский и Первый Дагестанский полки.

Видя, что Лукомский закончил, Краснов поднялся:

   – Ваше превосходительство, где я могу догнать корпус?

Начальник штаба посмотрел на карту, сказал не очень уверенно:

   – Корпус находится в движении. С его эшелонами мы пока связи не имеем. Поэтому конкретно я, Пётр Николаевич, на ваш вопрос пока ответить не смогу. Скорее всего вы найдёте корпус или на станции Дно, иди же на пути на Петроград...

Ответ Краснова не удовлетворил. Он понял: растерянность начальника не может не отразиться на работе всего штаба. Значит, надо надеяться только на собственные силы. Прежде всего следует начать поиск эшелонов. И ещё Пётр Николаевич понял: Временное правительство и его глава Керенский добровольно власть Корнилову не уступят и Третьему конному корпусу и Туземной дивизии» придётся брать город штурмом.

Внезапно дверь отворилась, и вошёл Корнилов. Маленький, аккуратно подстриженный, с нависшими на верхнюю губу усами, он внимательно посмотрел на ^Краснова. Смуглое лицо, узкий разрез быстрых глаз. Всё выдавало в нём волевого человека.

Краснов подтянулся, представился.

Корнилов пожал ему руку, спросил:

   – С кем вы, генерал – с нами или против нас? Пётр Николаевич не ожидал такого вопроса, однако ответил твёрдо:

   – Я солдат, ваше превосходительство, и любое приказание исполню в точности.

   – Ну вот и отлично. Поезжайте в Псков, разыщите Крымова. Если его там нет, оставайтесь пока в Пскове. Я не знаю, как поведёт себя генерал Клембовский. Он – главный в городе. Во всяком случае, зайдите к нему. Да поможет вам Господь...

Покинув корниловский особняк, Краснов направился в штаб походного атамана. Ему хотелось увидеть своих старых знакомых генералов Смагина и Сазонова, полковников Власова и Грекова. Пусть прояснит ситуацию, сложившуюся между Корниловым и Керенским.

В одном Пётр Николаевич был убеждён – Лукомский на сегодня этой ситуацией не владеет. И где искать Крымова и его корпус – не ясно...

В штабе походного атамана кроме генерала Сазонова повидать никого не удалось. Все были в отъезде.

Сазонов встретил Краснова с лёгким укором.

   – Что же ты, братец, пошёл сразу к Лукомскому, – сказал он, обнимая старого знакомого. – Тебе надо было прежде со мной встретиться.

Пётр Николаевич заметил, как Сазонов постарел, обрюзг, под глазами – мешки.

   – Я же звонил, велел твоим штабистам, чтобы ты у меня обязательно побивал, когда в Могилёве окажешься. Теперь поступай, как главкомверх приказал.

Помощник походного атамана рассказал Краснову; что между Корниловым и Керенским пробежала чёрная кошка. Хотя она, пожалуй, появилась между ними уже давно, с первых дней назначения Корнилова главнокомандующим.

   – Лавры нашего Лавра не дают покоя Керенскому, – скаламбурил Сазонов.

   – Я считаю, – сказал помощник походного атамана, – Россию спасёт только диктатура. Если Корнилов возьмёт власть, он будет держать её до созыва Учредительного собрания.

   – Поживём – увидим, – вздохнул Краснов. – А что слышно о нашем Доне?

   – Не всё ладно и у нас на Дону. На Дону объявились сторонники Ленина-Ульянова, большевики, и пытаются вести агитацию среди казаков...

   – Казаков особо не сагитируешь, – улыбнулся Краснов. – Ну а что ты знаешь о Третьем конном корпусе? Где мне искать Крымова?

   – Пути корпуса неисповедимы. С ним не встречался Корнилов, да и под Могилёвым он не объявлялся. Следует прямо на Петроград. Я бы сказал точнее – не следует, а ползёт. Солдаты устали, кони застоялись. И что хуже всего, на станциях солдаты слушают агитаторов. А ты, Пётр Николаевич, знаешь, какие они речи произносят. В общем, думаю, тебе доведётся хлебнуть с ними лиха. Ну, ты мужик тёртый, генерал, солдатами щипанный, справишься...