Текст книги "Полюшко-поле"
Автор книги: Борис Можаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Лубников приподнялся и, "хакнув", вытянул кнутом вдоль хребта мерина. Тот подпрыгнул и, кося влажным выпуклым глазом на возницу, потряхивая темной гривой, пошел машистой рысью.
Песцов долго смотрел на розовую Надину кофточку, горевшую на луговой траве как саранка. А телега все катилась, гремя и подпрыгивая, и все меньше и меньше становился розовый огонек Надиной кофточки и наконец затерялся, превратившись в один из бесчисленных цветков безбрежного лугового моря.
– Останови! – вдруг сказал Песцов Лубникову.
Лубников натянул вожжи.
– Останови, говорю!
– Тпру! Стой, сатана!
Телега остановилась. Матвей бросил на землю рюкзак и взялся за чемоданы. Стогов вопросительно смотрел на него.
– Буду ждать, – сказал Песцов Лубникову. – Отвезешь Стогова, на обратном пути прихватишь меня.
– Что это значит?
– Останусь здесь.
– Ты это серьезно? – спрашивал, хмурясь, Стогов.
– Да уж не до шуток.
– Я бы тебе не советовал...
– Отныне в ваших советах не нуждаюсь.
– Как знаешь... но учти, на бюро отвечать придется.
– Кстати, меня бюро послало в колхоз...
– Да уж в секретарях тебе не ходить после вчерашнего провала.
– А я пойду в заместители к Волгину. Или хоть рядовым.
Стогов долго и пристально смотрел на Песцова, пытаясь сказать что-то осуждающее, но вдруг неожиданно произнес:
– Пожалуй, это выход... Да! Волгин вышел из игры. За него останешься... Но помни вчерашнее и не зарывайся. Гони! – приказал он Лубникову и уже с отъезжающей телеги крикнул: – Чего надо – звони! И чтоб без этих самых... без выкрутасов!
31
Срезать кукурузу приехали Круглов и Петр Бутусов на самоходном комбайне. Еще издали приметили они, как оторопел Егор Иванович, – вышел на дорогу и стоял как вкопанный.
– Видал, какой суслик... чует, что за его припасами пришли, усмехнулся Круглов.
– Сейчас мы его раскулачим, – сказал Бутусов.
– Частный сектор! – кривил губы Круглов. – Я ему покажу, как плевать на правление.
Егор Иванович, чуя недоброе, преградил путь комбайну на краю поля. Комбайн остановился. Спрыгнул Круглов, вразвалочку подошел к Егору Ивановичу.
– В чем дело? – спросил тот.
– По решению правления колхоза мы приехали косить твою кукурузу, отчетливо выговорил Круглов.
– Оно недействительно, ваше решение.
– Почему?
– Хотя бы потому, что меня на него не пригласили, – ответил Егор Иванович.
– А мы не обязаны перед всякими отчитываться.
– В таком случае и я не обязан тебе подчиняться! Пусть колхозники решают на собрании...
За разговором подошли братья Никитины и стали поодаль.
– Отойдите с поля! – крикнул Круглов. И, обернувшись к Бутусову, сказал: – Бутусов, выполняйте приказ!
Бутусов включил скорость, затрещали ножи хедера, и комбайн стронулся. Егор Иванович стоял – ни с места.
– А ну, куркуль, прочь с дороги! – крикнул Бутусов, наезжая.
– Дави, гад... дави! – сжимая кулаки, сказал Егор Иванович.
Злобно осклабившись, как-то похохатывая, Бутусов медленно стал наезжать на Егора Ивановича.
– Батя! – крикнул Степка и бросился к отцу. – Ты что? Смерти захотел?
– Пусть давит, гад.
– Да что ты? Что ты?!
Вместе с Иваном они схватили отца за руки и отвели почти из-под колес.
– Пустите меня! Пустите, говорю!
Егор Иванович разбросал сынов и схватил увесистый булыжник:
– Убью гадов!
Круглое, увидев булыжник, отпрыгнул в сторону и в момент обогнал комбайн. Егор Иванович бросился было за ним, но его опять схватили сыновья...
– Батя! Да ты что? Перестань... Успокойся.
– Ах, гады! Ах, мироеды! – ругался он, но движения его становились какими-то вялыми, и наконец он затих, понуро опустив плечи.
А комбайн уходил все дальше по полю, и все длиннее становилась оголенная полоса на зеленом поле. И, глядя на эти юные стебли, еще только что шелестевшие на ветру, а теперь недвижно лежавшие на стерне, Егор Иванович тихо плакал, не вытирая слез...
На Бобосово поле Песцов пришел только пополудни. На стерне стоял грузовик; вокруг него орудовали с вилами бабы, навивали кукурузу. Егор Иванович безучастно сидел в стороне, курил. Увидев Песцова, он вроде бы очнулся, но продолжал недвижно с удивлением смотреть на него, как на неведомую диковину.
– Не узнаешь, что ли, Егор Иванович? – сказал Песцов, подходя.
– Матвей Ильич! Неужто вернулся?
– Как видишь.
– У нас остаетесь? Насовсем?
– Остаюсь...
– Матвей Ильич, дорогой! – Егор Иванович вскочил, засуетился. – Да вы садитесь. Вот хоть на камушек. Вернулись? Ну, спасибо! Обрадовали старика... Садитесь вот сюда...
– Да вы не хлопочите. – Песцов присел.
– А меня, видите, как обстригли, – кивнул Егор Иванович на скошенную кукурузу.
– Слыхал... Вижу...
– Грозятся и остальную срезать... И звенья разогнать.
– Это мы еще посмотрим, кто кого разгонит! – раздувая ноздри, сказал Песцов.
– Вот это по-нашему, Матвей Ильич. Правильно! С ними только так и надо, лоб в лоб. – Егор Иванович столкнул кулаки.
– Я слишком много говорил, но мало делал, – ответил Песцов. – А для них слова, что горох. Они прут напролом, как слоны. Нельзя им уступать ни вершка.
– Ведь что делается, что делается! Одни с прутиком ходят, контролируют тебя да распоряжаются... Другие, вроде Петьки Бутусова, не работают, а вперегонки играют. Ведь он не пашет, а словно на пожар чешет. И на меня же злится, что я из этой игры в перегонялки вышел.
– Ничего, Егор Иванович, скоро мы с этой игрой покончим. – Песцов встал и после некоторой заминки спросил: – А вы, случаем, не знаете, где агроном?
– Надя? На дальние отгоны поехала.
– Я, пожалуй, пойду, Егор Иванович, – заторопился Песцов. – Вы уж извините, что ненадолго. В следующий раз поговорим.
– Конечно! – с радостью подхватил Егор Иванович. – А то что ж? Разговор, он и есть разговор. А дела прежде всего.
Километров десять отмахал Песцов, не передохнув, – пришел на отгоны уже в сумерках. Доярки отправились в стадо, и на станах не было ни души. "В стане ей нечего делать, – подумал Песцов. – Может быть, возле речки где-нибудь бродит. Поискать надо..."
Надя решила заночевать у доярок на дальних отгонах. Более всего она боялась остаться теперь на ночь одна, да еще в своей пустой избе с этими голыми холодными стенами.
Пока девчата доили коров, она долго, до устали гоняла на велосипеде по вечереющим лугам. Потом отыскала то укромное озерцо, где Песцов сорвал для нее нелюмбию, села у самого берега в высокую траву да так и затихла, опершись подбородком на колени.
И, словно с ней за компанию, притихли камыши, и листья, и вода. Ничто не шелохнется, нигде не шумаркнет... Будто все живое повымерло, застыло. И когда на дальнем берегу от темного кустарника поплыли, потянулись над травой белесые жидкие пряди тумана, она зябко повела плечами и еще плотнее обхватила колени. Она упорно смотрела в воду, с каким-то мрачным отчаянием, словно все теперь зависело от этого озера: появится он оттуда или нет? И он появился: сначала выплыла откуда-то из-под берега его косматая голова, потом плечи, руки... Он был в клетчатой рубашке, через плечо перекинул вельветовую куртку. Она не испугалась, не вскрикнула... только зажмурила глаза и обернулась. Он стоял перед ней живой, настоящий и даже улыбался. Она поднялась медленно, не спуская с него глаз, точно боялась, что это видение и оно в любую секунду может исчезнуть. Так же молча обнялись они, крепко прижимаясь друг к другу, и растворились в этой высокой многоцветной траве.
Только на какое-то мгновение почувствовал Песцов ладонями жгучий холодок росы. Потом все погрузилось в густой и жаркий мрак, будто сама земля, напоенная за день горячим солнцем, раздалась перед ними, приняла их в себя и обдала этим восхитительным зноем...
На рассвете стало холодно. Песцов сбегал к ближнему стогу, надергал сена и расстелил его под низкорослыми дубками.
– Нет, милый! Я хочу смотреть на небо. Постели вот здесь, на бугре.
– А ты знаешь, как я впервые увидел небо?
– Нет, ты смотри на меня. Вот так! А теперь рассказывай.
Ее глаза были совсем близко, и ему показалось, что в самых уголках дрожат золотые искорки.
– Светлячки, – сказал он, целуя ее в глаза.
– Как ты увидел небо?
– Взглянул однажды на окно, оно горит. Заглянул в окно – ворота горят! И наверху все в огне. "Какой пожар!" – говорю. "Глупыш ты. Это закат. Небо". – "А что такое небо?" – "Ничего, пустота".
– Люди привыкли к небу и не замечают его.
– Умница моя... Тебе не холодно?
– Мне очень удобно. Я и не знала, что земля такая удобная постель.
– Умница моя!
– Еще что?
– Красавица!
– Не говори так, милый. Я конопатая, нескладная... Меня жердиной прозвали за мои ноги.
– У тебя прекрасные ноги! – Он стал целовать ее колени и выше колен. Кожа была прохладная и гладкая и пахла травой.
И она как-то робко вздрагивала от каждого прикосновения его губ, а он снова почувствовал, как жарко ударило в голову...
Он долго лежал рядом, обняв ее, тесно прижавшись, чувствуя ее сильное, упругое бедро. Его одолевала усталость, теплыми волнами накатывал сон. Но он крепился, сам не зная для чего. И все-таки задремал. Очнулся он на рассвете. Надя спала, все так же запрокинув лицо в небо, дышала ровно и тихо. Он накрыл ее курткой, привстал на локте.
Солнце еще не взошло, но восточный край неба уже заиграл пронзительно-светлой желтизной. Трава была седой, как в изморози. А озера совсем не было, вместо него лежала белая слоистая плитка тумана.
И рубашка, и брюки на нем были влажными. Песцов зябко передернулся, но вставать не стал, боялся разбудить Надю.
Закинув руки за голову, он прислушивался к тому, как доярки на станах погромыхивали ведрами, как призывно и жалобно мычали коровы. И где-то далеко-далеко высокими, короткими и сиплыми, словно сдавленными, звуками отзывался бугай: "Мм-ы-ы! Мм-ы-ы!" Потом хлестко и сухо ударил пастуший кнут, как будто сломали где-то рядом хворостину. И зычный, такой же сиплый как у бугая, прокуренный голос деда Якуши как-то округло-угрожающе застонал:
– О-о! О! Куда прешь? О!
И снова удар кнута и злобный собачий лай.
Потом поднялось багряное солнце. Песцов смотрел на него, не утомляясь, как тогда, на охоте. И ему стало казаться, что солнце как бы подпрыгивает от радости.
1963
