Текст книги "Небо моей молодости"

Автор книги: Борис Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Можно сказать, что в этот период авиация нашей 17-й воздушной армии, независимо от сложной обстановки, самостоятельно блокировала две основные магистрали – железнодорожную и шоссейную, – идущие от Никополя на Кривой Рог. Кроме того, все это время и переправы противника в районе днепровской дельты подвергались налетам. Именно здесь, в низовьях Днепра, наша дивизия и летчики 9-го смешанного авиакорпуса под командованием генерал-майора авиации А. В. Толстикова уничтожили огромное количество техники, транспорта, живой силы и боезапасов противника.

Приведу лишь один пример. На прикрытие штурмовиков в район Никополя вылетела восьмерка, ведомая командиром 659-го истребительного авиаполка майором В. М. Смешковым. Южнее Никополя, в десяти километрах от города, летчики обнаружили две понтонные переправы, забитые фашистской техникой и солдатами. Погода стояла плохая. Сплошная облачность ползла на высоте не более двухсот метров. Видимо надеясь на это, полагая, что наши самолеты не появятся, противник средь бела дня и начал переправу. Но вот что получилось. Смешков разделил штурмовики и свои самолеты на две группы, и они одновременно ударили по понтонным переправам. Понтонные ленты оказались настолько уязвимы и непрочны, что через несколько минут после бомбежки и пушечно-пулеметного огня стали уходить под воду на глазах у летчиков. После четвертой атаки на поверхности воды остались одни только барахтающиеся солдаты. Вся техника противника ушла на дно...

В эти дни летчикам нашей дивизии нередко приходилось выполнять задания по воздушной разведке тактического плана в интересах наземных войск. Генерал Судец хорошо знал особенности и возможности своих дивизий. Мало того, он знал всех лучших летчиков почти поименно. Владимир Александрович особенно ценил истребителей, которые умели вести разведку в любых погодных условиях, и часто давал им задания лично, минуя штабы дивизий. Кто, как не истребитель, умеющий отлично ориентироваться на местности, маневрировать на малых высотах, мог решить задачу детальной разведки, да еще в условиях плохой погоды! Бомбардировщики обычно занимались аэрофотосъемкой, которая не всегда вскрывала то, что требовалось для наземного командования. Штурмовики умели хорошо "читать" землю, но подвергались большой опасности в полетах без прикрытия. Вот и ложилась на плечи истребителей разведка не только поля боя, но и подходов к линии фронта.

Могу не хвастаясь сказать, что в нашей дивизии было достаточно таких разведчиков, от которых противник, бывало, не мог укрыться никакой маскировкой. Такие летчики, как Новиков, Колдунов, Батаров, Чурилин, Фролов и другие, успешно выполняли задачи воздушной разведки, имевшей решающее значение в сражениях армий.

А в первых числах февраля 1944 года произошло событие, навсегда вписавшее в боевую летопись воздушной армии имена бесстрашных ее бойцов. Летчики-штурмовики капитаны К. Н. Шакурский и В. Г. Яцын, оказавшись в безвыходном положении, совершили огненный таран. У многих пилотов возникал тогда вопрос: почему Шакурский и Яцын не воспользовались парашютом, когда их самолеты загорелись? На этот вопрос никто не смог бы дать точного ответа. Предполагали всякое: недостаток высоты, чтобы воспользоваться парашютом, возможность оказаться во вражеском плену.

...2 февраля в районе Никополя капитан Шакурский расчетливо и хладнокровно направил горящий самолет в паровоз. Удар был настолько мощным, что весь эшелон пошел под откос. 6 февраля капитан Яцын избрал своей последней целью большое скопление вражеских войск в траншеях. Летчики нашей дивизии были свидетелями этих огненных таранов. Прикрывая штурмовики, они видели горящие, но еще управляемые машины, на которых Шакурский и Яцын выбирали цели для последних атак. Никто не хотел отдавать свою жизнь легко и просто.

Вечером 6 февраля пилоты начали разбор прошедших днем боевых вылетов. Под впечатлением гибели капитана Яцына кто-то затронул вопрос о таране в воздухе. Мне хотелось услышать, как понимают летчики этот вопрос, в чем скрыта необходимость применения тарана в процессе воздушного боя, да и существует ли вообще эта необходимость.

Разговор больше сводился к тому, какой маневр для тарана выгоднее применять, какой деталью самолета лучше осуществить удар по противнику – так, чтобы его уничтожить, а самому остаться живым.

Пришлось включиться в обсуждение. Я говорил о целесообразности тарана вообще. На мой взгляд, хорошо подготовленный летчик, израсходовав боеприпасы, сумеет применить маневр, имитирующий атаку, чтобы хотя морально воздействовать на противника, чем оказать помощь своим товарищам.

Говоря о таранах фашистских бомбардировщиков в начале войны, в небе на подступах к Москве, я напомнил о том, что тот период боевых действий являлся самым критическим для нас. В те решающие дни красноармейцы шли на лавину фашистских танков с ручными гранатами. Многие летчики следовали их примеру, но далеко не у всех тараны заканчивались благополучно. Бывали случаи, когда, атакуя самолет противника (особенно ночью), молодые летчики, не умеющие точно соразмерить скорость сближения с противником, врезались в него и гибли, не успев выпустить ни одной пулеметной очереди. Многие корреспонденты армейских да и центральных газет освещали те столкновения, как тараны. По-своему они были, конечно, правы. Откуда неспециалистам знать все тонкости сложной динамики воздушных боев?..

Наш разговор в тот вечер, думается мне, закончился с пользой. Во всяком случае, летчики поняли мое отношение к воздушным таранам.

Памятным месяцем для дивизии был февраль сорок четвертого года. За образцовое выполнение боевых заданий в низовьях Днепра, за освобождение городов Никополя и Апостолова 13 февраля наша 288-я Павлоградская истребительная авиадивизия была награждена орденом Красного Знамени. Награду надлежало получить в Москве. Эту почетную миссию и поручили выполнить мне и двум молодым летчикам. Один из них – Александр Колдунов, другой – Николай Сурнев.

В день получения ордена летчики зашли ко мне домой, и мы пешком направились в Кремль. Для моих спутников первое посещение Кремля было большим событием в жизни. Они расспрашивали меня обо всем, что касалось места и церемонии награждения. Когда мы подходили уже к бюро пропусков у Спасских ворот, Александр Колдунов заметил:

– Вы, товарищ командир, все тут знаете и идете как домой.

Доля правды в его словах была. Начиная с 1934 года по 1938 год мне приходилось участвовать в воздушных парадах над Красной площадью, и нас, участников парада, всегда приглашали на правительственный прием, который устраивался в Георгиевском зале Кремлевского дворца. Последний раз я был там после возвращения с Халхин-Гола.

Счастливые и гордые, мы возвращались в свою дивизию с первой боевой наградой.

А зима на юге Украины в сорок четвертом году выдалась короткой и мягкой. Не успела она закончиться, как начался бурный весенний паводок. Жирная украинская земля на глазах превращалась в топи. Раскисли грунтовые аэродромы. Только на окраине Кривого Рога находилась одна бетонная взлетно-посадочная полоса – и та оказалась недостроенной. Ее ограниченные размеры не могли удовлетворить в полной мере боевую деятельность авиационного соединения. Шестьсот тридцать метров в длину и сорок в ширину, без рулежных дорожек и самолетных стоянок – такая площадь обеспечивала от силы работу двух полков. И вот на эту полосу 28 февраля перебазировалась вся наша дивизия да еще полк штурмовиков. Выкраивали каждый квадратный метр. Самолеты пришлось поставить крыло к крылу вдоль обеих сторон полосы, а колеса – на самую кромку, чтобы как-то сохранить ее ширину.

Глядя на такую картину, становилось тяжко на душе, и в памяти невольно возникали горящие самолеты на аэродромах Испании, Монголии, нашей земли, так внезапно оккупированной немцами.

Вспомнился первый день войны, когда на аэродромах западной границы немцы уничтожили почти все наши самолеты. Мой друг, известный летчик-истребитель Михаил Нестерович Якушин, был тогда в составе инспекционной группы Генерального штаба Красной Армии. Он прилетел на один из пограничных аэродромов в канун войны и был очевидцем событий, когда на рассвете все аэродромы, в том числе в районе местечка Старый Двор, где размещался истребительный авиаполк Николаева, подверглись массированным ударам фашистской авиации. На аэродромах всюду горели наши невзлетевшие самолеты. А командиры частей всех родов войск все еще находились под гипнозом сурового предупреждения – не поддаваться ни на какие пограничные провокации со стороны немцев!..

По совету Якушина, командир полка Николаев успел перебазировать лишь менее половины самолетов на аэродром в районе города Лида. Из-под Белостока мой однокашник по летному училищу Герой Советского Союза Сергей Черных успел вывести из-под удара гитлеровских самолетов и танков только летно-технический состав. Все его самолеты были уничтожены. То же самое происходило и на других пограничных аэродромах. До последней минуты над всеми командирами давлело необъяснимое распоряжение: "Не поддаваться провокациям!" Проявление личной командирской инициативы было равносильно тому, что добровольно предстаешь перед военным трибуналом...

Но все это прошлое. Вернусь на криворожскую полосу. К тОхму времени многое изменилось, однако война-то продолжалась. И вот смотрел я на две сплошные линии самолетов и думал, как бы не повторить 22 июня сорок первого. Вывернется откуда-нибудь хотя бы пара "мессеров" – и достаточно будет одного захода, чтобы зажечь несколько самолетов, а там и остальные начнут рваться... Промахнуться-то по такой цели невозможно.

Мои мысли прервал подъехавший "виллис". Из машины вышли командарм Судец и член Военного совета Фронта генерал-лейтенант Желтов. Командарм появился здесь первый раз, и то, что предстало перед его взором, заставило насторожиться. На полосе все походило на подготовку к праздничному параду.

– Какие меры приняты на случай появления противника? – спросил Судец.

Аэродромные зенитные точки, наблюдательные пункты, в торцах взлетно-посадочной полосы по две пары самолетов, готовые к взлету, – вот все, что стояло на аэродроме на случай налета немцев. Судец решил проверить, как отражение противника будет выглядеть в действительности, и приказал поднять в воздух одно дежурное звено. Взвилась ракета. На взлет пилоты затратили сорок восемь секунд. Не так и плохо. Труднее было с посадкой. Стоило какому-нибудь самолету на пробеге после приземления уклониться хотя бы на один градус – он начал бы сшибать другие машины, как кегли.

Член Военного совета фронта Желтов, разумеется, не мог во всех деталях оценить возникшие трудности. Для этого надо быть летчиком, однако и он обратил внимание на главное – невозможность рассредоточить самолеты – и коротко высказал свое мнение:

– Рискуете многим...

Эти слова можно было принять и как добрый совет, и как предупреждение. В знак согласия я заметил:

– Нам с вами приходится рисковать чуть ли не каждый день.

Слова "нам с вами", похоже, не понравились Желтову. Он многозначительно посмотрел на меня и ничего не ответил. Больше нам не довелось встречаться на фронте. И, когда спустя тридцать четыре года после войны я прочитал в "Правде" Указ о присвоении генерал-полковнику Желтову звания Героя Советского Союза, в памяти невольно всплыли те бесконечно тревожные дни и короткая встреча на криворожском аэродроме...

А тогда весенняя распутица основательно связала руки не только нам, авиаторам. С огромным трудом продвигались вперед, не давая врагу пауз для отдыха, и наземные войска фронта. Чего только не приходилось видеть в ту весеннюю распутицу! Однажды по самые оси застрял в пути мой "виллис". Как ни старался шофер Владимир Станишевский, с места его так и не сдвинул. Пришлось ждать оказии. Минут через двадцать на дороге показалась группа красноармейцев, они-то и помогли. Я заметил, что некоторые бойцы шли босые: шаровары засучены до колен, кирзовые сапоги перевязаны за ушки и висят на плечах. А ведь недавно снег мокрый шел и не успел еще растаять.

– Почему идете босые? – спрашиваю одного.

Бойцы переглянулись, и вот один, у которого еще и гармонь висела через плечо, ответил так, что и возразить было трудно:

– Товарищ полковник! Грязь жирная, липучая – подметки оторвать может, а сапоги жалко, только что выдали. – И, словно желая окончательно оправдаться, добавил: – Вот до сухого бугорка дойдем, переобуемся, заодно и отдохнем...

А мы буквально колдовали на своих полевых аэродромах, борясь с распутицей. Устилали размокшие места соломой, камышом, засыпали песком – лишь бы взлететь. Нам помогало местное население из ближайших сел, из Кривого Рога. Помогали не только нам, летчикам, но и наземным войскам, у которых была своя забота: как доставлять к линии фронта боеприпасы, бензин, продукты питания, как эвакуировать раненых. Автомашины и даже транспорт на гусеничном ходу не могли справиться с этой задачей. Не раз приходилось наблюдать, как красноармейцы и селяне выстраивались в цепочку длиной до двух-трех километров и с рук на руки – живым конвейером – передавали артиллерийские снаряды и патроны.

Все транспортные самолеты 17-й воздушной армии, само собой, были мобилизованы на обеспечение фронта. Обычно такие полеты транспортников обеспечивались сопровождением истребителей, но в ту весну эта роскошь была не по плечу.

В один из дней четыре самолета Ли-2, полностью загруженные, оснащенные грузовыми парашютами, стояли на старте, готовые к взлету. Ждали, когда развеется туман. А мы решали вопрос – кого все-таки послать на сопровождение самолетов Ли-2. Решили, что лучше всего группу во главе со старшим лейтенантом Колдуновым. С ним пойдут летчики Сурнев, Фисенко, Шамонов.

Бывает же так: на всем маршруте видимость не более одного километра, а на переднем крае погода – лучше не придумать. И вот в тот самый момент, когда Ли-2 вышли к цели, шестнадцать самолетов Ю-87 штурмовали наши войска. Заметив транспортники, немцы ринулись на них, но не тут-то было – рядом оказались наши истребители.

Когда летчики вернулись с задания, с передовой сообщили, что четверка "яков" сбила пять фашистских самолетов, что боеприпасы сброшены точно и все бойцы восхищены действиями авиации.

Из пяти сбитых "юнкерсов" два самолета пополнили боевой счет Колдунова. Но победа досталась ему дорого. Он едва дотянул до аэродрома. На правом крыле его самолета от прямого попадания снаряда зияла сквозная дыра внушительных размеров. Когда эту пробоину разглядывали, кто-то удивленно произнес:

– И как он долетел?..

Стоявший рядом инженер нашей дивизии Николай Иванович Алимов не без гордости заметил:

– Колдун все может! Он, если надо, на одном крыле прилетит.

Кличка Колдун закрепилась за молодым летчиком еще с первых дней его пребывания в полку, понятно, не в связи с каким-то случаем – просто как производное от его фамилии, для удобства в обращении. Летчики, распаленные боем, иногда вместо определенных радиопозывных называли друг друга по именам или таким вот "шифрам". Даже немецкие радионаводчики частенько предупреждали своих: "Ахтунг, ахтунг, Колдун! Ахтунг, Колдун!.." Колдунов привык к своему "рабочему" позывному и не обижался на товарищей.

А весна с каждым днем вступала в свои права. Подсыхали аэродромы, постепенно налаживалась погода. Нам удалось освоить уже две грунтовые площадки с плотным дерновым покровом. Туда перелетели и бомбардировщики, с которыми пришлось работать несколько дней. Помню, в одном из полетов на сопровождение в районе цели две большие группы истребителей противника пытались атаковать наши бомбардировщики, но сопровождение их оказалось надежным. Истребители из полков майора Маркова и майора Кузина не только отбили несколько яростных атак "мессершмиттов", но и уничтожили четыре машины противника.

Через два дня после этого вылета начальник штаба нашей дивизии подполковник Колошин вручил мне на аэродроме лист бумаги. Это был приказ, оформленный как полагается: за номером, с печатью, подписанный командиром и начальником штаба 262-й бомбардировочной дивизии. В нем объявлялась благодарность летчикам нашей 288-й, которые сопровождали бомбардировщики. С подобным случаем мне не приходилось встречаться. Обычно приказы такого содержания исходили из штабов вышестоящих соединений.

– Как понимать твой приказ? – спросил я полковника Тищенко, когда встретились на аэродроме.

– Как хочешь, так и понимай. Все мои экипажи, летавшие с твоими бойцами, в один голос заявили: просим объявить благодарность. – И, улыбнувшись, Тищенко добавил: – Можешь приказ к делу не пришивать, а объявить летчикам нашу благодарность надо.

Я заверил Тищенко, что приказ комдива бомбардировщиков зачитаю перед строем полков непременно.

Кривой Рог остался позади. Войска фронта двигались в направлении на Новый Буг. И на этом участке, так же как и на пройденном пути, враг цеплялся за каждый водный рубеж, пытаясь остановить продвижение наших войск. Во второй половине марта бои на земле и в воздухе разворачивались главным образом в районе рек Ингулец и Ингул. Весенний паводок даже притоки этих рек превратил в сложные препятствия, в силу чего ожесточенные бои возобновились в районе между населенными пунктами Снигиревка – Новый Буг.

Мой командный пункт с радиостанцией наведения располагался в пяти километрах от поселка Баштанка. Дивизия прикрывала с воздуха действия подвижной конно-механизированной группы генерал-лейтенанта И. А. Плиева и 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова. Эта задача требовала от нас максимального напряжения.

8 марта перед рассветом на командный пункт дивизии позвонил генерал Плиев. Наступление началось. Нужна была поддержка с воздуха. А спустя два часа после разговора с Плиевым командир 897-го истребительного авиаполка майор Марков, вернувшись из первого боевого вылета, доложил, что в районе Христофоровки и Новоселовки истребители вели воздушный бой и сбили два Ю-87 и один "хейнкель". Еще Марков доложил, что наземная обстановка очень сложная: трудно разобраться, где свои, а где немцы. Только в одном месте дали сигнал красными ракетами "Мы свои!".

Майор Марков был прав. В том районе уже 9 марта противник был почти окружен. Его атаки в целях прорыва возникали в разных местах, гитлеровцы пытались найти слабые места, чтобы вырваться из окружения. С воздуха, да еще в плохую погоду, было действительно трудно разобраться, что творится на земле, где проходил передний край фронта, есть ли он вообще...

В эти же дни успешно работали авиаполки майора Смешкова и майора Кузина. Как только в небе появлялись просветы, летчики этих полков вылетали группами, а если ползли низкие облака, в полет уходили парами, четверками – на свободную охоту.

Подвижные силы 28-й армии, и особенно соединения генерала Плиева, двигаясь вперед, больше всех нуждались в горючем и боеприпасах. Наземные части тылового обеспечения не могли справиться с этой задачей, имея перед собой одни лишь размытые дороги, взорванные мосты да разрушенные речные переправы. Как всегда в таких случаях, наземным войскам помогала транспортная авиация 17-й воздушной армии. Охрану их обеспечивали истребители нашей дивизии в полном контакте о истребителями генерал-майора авиации Олега Викторовича Толстикова.

А конно-механизированная группа генерала Плиева на редкость стремительно двигалась вдоль железной дороги Новый Буг – Николаев. Пытаясь оторваться от наших войск, немцы использовали подвижные железнодорожные составы. В один из тех дней три группы наших истребителей, возглавляемые летчиками Барченковым, Акининым и Меренковым, штурмовыми действиями полностью разгромили два железнодорожных эшелона противника, загруженных техникой и живой силой, а в воздушных боях над Владимировкой летчики, ведомые командирами звеньев Павловским и Тайч, в тот же день сбили три вражеских самолета.

В 17-й воздушной армии с начала ее существования сложилась хорошая традиция: почти все командиры дивизий, как рядовые пилоты, летали на боевые задания. А на войне, известно, любой полет связан с теми или иными неожиданностями. Были случаи, когда два командира дивизий вылетали на одно задание. Например, мне случалось летать с командирами бомбардировочных дивизий полковниками Недосекиным и Тищенко. Они летали бомбить заданные цели, а мы истребители – сопровождали их, прикрывая от атак самолетов противника. В таких случаях я еще до вылета договаривался с Недосекиным или Тищенко о всех деталях предстоящей боевой работы.

Говоря о традициях, я имею в виду личный пример командира, который особенно необходим в бою. В то же время у меня сложилось несколько отличное от принятого мнение по этому поводу. Я заметил, а точнее, каким-то внутренним чувством ощущал некоторую скованность в действиях моих ведомых летчиков, когда мы вылетали группой. Казалось, что в тех полетах противник для них дело второстепенное, главное – это уберечь меня, своего комдива. Несколько раз я пытался говорить по этому поводу, напоминал летчикам, что в любом боевом вылете за его исход отвечает в основном ведущий группы, но всякий раз мои бойцы отмалчивались, и только однажды командир эскадрильи капитан Петр Мошин откровенно признался:

– Товарищ командир дивизии, мы и так хорошо вас знаем, зачем нам нервы щекотать!

Мошин был прав. Все мои наблюдения сводились к тому, что летчики гораздо спокойнее летали со своими командирами звеньев и эскадрилий. Да что говорить! Вспомнил себя в должности командира эскадрильи – как однажды пришлось лететь вместе с главным советником по авиации республиканской армии в Испании сеньором Монте Негро. Ему вздумалось лететь на разведку, а я в тот раз думал только об одном – как бы его не сбили!..

И все-таки отказаться от боевой работы в небе, от схваток с врагом один на один я не мог.

Войска нашего фронта с боями продвигались к берегам Южного Буга. Так же, как и на Днепре, противник предпринимал все возможное, чтобы перебросить свои войска и закрепиться на противоположном берегу. Бомбардировочная и штурмовая авиация нашей воздушной армии громила скопища отступающих. Железнодорожные станции, шоссейные дороги, мосты и речные переправы, занятые фашистами, находились под контролем с воздуха. А в дополнение к наземным коммуникациям фашистское командование пыталось организовать и "воздушные мосты". Многие десятки транспортных самолетов были задействованы, но и это не помогло противнику. Двенадцать Ю-52 были сбиты в районе Южного Буга нашими летчиками Меренковым, Твердохлебовым, Посуйко, Гура, Барченковым.

В те дни особую активность проявляли немецкие разведчики ФВ-189. Эти двухфюзеляжные самолеты – их попросту называли "рамы" – обладали хорошей скоростью, а главное маневренностью, которая дозволяла им довольно легко уходить от преследования. Однако и "рамам" доставалось! Датируя свою очередную победу пятнадцатым марта, летчик Твердохлебов заметил такой разведчик, искусно маскирующийся в разрывах облаков. Как немец ни маневрировал, Твердохлебов поймал его и сбил. Еще одну такую "раму" в тот же день уничтожили Колдунов с Шамоновым.

Немало над Южным Бугом потрудились летчики полка майора Маркова. В районе Березнеговатое и Снигиревка наши опытные бойцы Лазовский, Сидоренко, Бень, Каравай, Костецкий и другие в очень сложных погодных условиях переключались на боевую работу парами, находили и уничтожали цели.

Штурмовики действовали вместе с нами. Очень ценили они помощь истребителей. Помню, часто бывали случаи, когда, выполняя полеты по оперативному плану 17-й воздушной армии, в нашу дивизию звонили с других аэродромов с просьбой о прикрытии, а то бывало и еще проще: приземлится штурмовик-делегат, объяснит свою задачу командиру полка, уточнит все – и вот в условленное время над аэродромом встречаются обе группы и летят на задание.

Понятно, истребители гордились таким доверием и старались высоко держать свою марку.

Как-то я заметил пилота с синяком под глазом. Спрашиваю:

– Где это вы споткнулись?

Летчик бойко отрапортовал, что так-де и было:

– Вчера, товарищ командир дивизии, после вылета вылезал из кабины, поскользнулся и упал.

– Вчера ваша эскадрилья не летала, – уточнил я.

Потерпевший растерялся, долго молчал, но пришлось сознаться:

– Простите, товарищ командир. Это меня воспитывал мой ведущий...

Оказалось все просто. Накануне в одном из воздушных боев, вместо того чтобы атаковать бомбардировщик, ведомый вильнул в сторону. После полета состоялся принципиальный разговор с "конкретной оценкой" его действий.

Узнав об этом происшествии, мой заместитель по политчасти подполковник Вьюгин схватился за голову: "Подумать только! В дивизии мордобой!" Пришлось успокаивать:

– Так уж и мордобой. Не коллективный же. Ну поговорили между собой мужики – пришли к правильному выводу.

Однако для того чтобы Вьюгин окончательно успокоился, того младшего лейтенанта пришлось перевести в другое звено. В дальнейшем молодой летчик действовал в боях по старому принципу: один за всех, все за одного.

Словно разлаженная механическая система, рассыпаясь, разваливаясь на ходу, фашистская армия переползала Южный Буг в надежде перевести дух на противоположном берегу. Передовые части 3-го Украинского фронта под ночным покровом одновременно с противником форсировали реку и укрепились севернее железнодорожной Станции Воскресенск. Эта большая районная станция с многими запасными путями была забита десятками эшелонов, которые немецкое командование пыталось растащить в разные стороны от ударов с воздуха. Но все их попытки оказались бесполезными. Наши бомбардировщики и штурмовики работали, словно хорошо отлаженный конвейер. И мы, истребители, им помогали.

В одном из боевых вылетов лейтенант Гура, возглавляя четверку "яков", заметил, что какому-то эшелону удалось выйти с запасного пути на открытую магистраль. Этот эшелон вырвался из огня и, набирая скорость, уходил из опасной зоны. Лейтенант Гура с первой атаки вывел из строя паровоз. Эшелон остановился. Тогда наши летчики перестроились в "цепочку" и с бреющего полета, один за другим, прострочили пулеметными очередями весь эшелон. Начали рваться боеприпасы, поднялась паника – задание было выполнено.

Лейтенант Гура привел своих ведомых на свой аэродром, но, приземляясь на подбитом самолете, лишился глаза. Через две недели летчик вернулся из полевого госпиталя с черной повязкой на лице – ни о каких тыловых частях и слушать не хотел.

Не менее важными целями в те дни были переправы противника через Южный Буг. Мне не раз доводилось видеть, как наши штурмовики обрабатывали переправу в районе Новой Одессы. Бомбы порой сбрасывали с вы-, соты не более тридцати метров, и случалось, что штурмовики возвращались на базы с пробоинами от осколков собственных бомб.. Можно представить, как точно ложились те бомбы по переправам противника!

Мы старались не отставать от своих товарищей по оружию. Полки дивизии первыми заняли одесский аэродромный узел. На свой риск сначала мы решили произвести посадку на одесском аэродроме тремя самолетами.

Это удалось. А затем с помощью минеров осмотрели весь аэродром. На нем стояли два транспортных немецких самолета и один грузоподъемный планер. Фашисты не успели перебросить их на свои запасные базы и даже уничтожить.

На аэродроме оказалось много воронок от бомбежек. Нужна была помощь, чтобы летное поле привести в порядок, и с начальником штаба дивизии мы отправились в Одессу.

В этом городе я никогда не был, но слышал об Одессе немало. И вот в поисках горисполкома мы с Колошиным едем по улицам города. Впечатление очень тяжелое. Немцы уничтожили все памятники старины, сожгли парки, скверы. Жители города прятались в катакомбах.

С большим трудом отыскали помещение на улице Льва Толстого, где временно расположился горисполком. Председатель его товарищ Б. П. Довиденко встретил нас радостно. Когда же Довиденко узнал, по какому вопросу мы приехали, он заверил нас, что это будет первая работа, за которую возьмутся жители города. Председатель горисполкома рассказал, в каком состоянии находится город, два с половиной года бывший в оккупации. Отступая, немцы готовились взорвать дамбу Куяльницкого лимана, чтобы затопить Одессу, но партизаны спасли город. Сильно разрушены были многие дома, гранитный парапет, порт. Проезжая по завалам улиц, людей мы почти не видели, и вдруг на рассвете утром у аэродрома появились сотни жителей города. Как мы были благодарны одесситам! Женщины, старики, дети – все трудились в меру своих сил, помогли нам восстановить аэродром, и дивизия приступила к боевой работе.

В первых числах мая генерал Судец сообщил, что нас посетит высокий гость бывший министр авиации Франции, представитель французского движения Сопротивления господин Пьер Кот. Признаться, нас это несколько удивило. Тогда генерал Судец объяснил, что Пьер Кот просил командование 3-го Украинского фронта ознакомить его с боевой деятельностью какого-либо авиационного соединения. Вот ему и предложили побывать в нашей дивизии.

К встрече гостя готовились как подобает. Техники надраили самолеты, и те сверкали, будто заново отполированные, летчики привели свой внешний вид в приличное состояние. Ну, понятно, стол сервировали со вкусом: было хорошее крымское вино, даже бутылка шампанского, лежавшая в ведерке со льдом. Словом, все с душой, по-русски.

И вот первый день визита. Пьер Кот знакомится с самолетами, живо интересуется вооружением машин, подолгу беседует с летчиками, возвращающимися после боевых заданий. На следующий день гость приехал рано утром. Именно тогда состоялись полеты с целью ознакомить молодых летчиков 897-го авиаполка с районом боевых действий. "Старики" надежно прикрывали в воздухе своих питомцев, да так, что при встрече с четырьмя Ме-109 опытные бойцы В. Меренков и Р. Сидоренко сбили два "мессера", а спустя время командир звена Д. Барченков с молодым пилотом В. Колягиным срезали еще один вражеский самолет.

Все эти наши боевые дела, полеты происходили в присутствии Пьера Кота. Мы ничего не скрывали от него. Но было похоже, что гость чуточку сомневался в том, что ему пришлось видеть, полагая, будто командование фронта направило его в какую-то особую дивизию, укомплектованную одними асами. И неспроста к концу второго дня Кот обратился ко мне с просьбой показать ему, как летает кто-либо из молодых пилотов.

– Дело в том, – пришлось объяснить мне французскому гостю, – что у летчиков нашей дивизии, за исключением руководящего состава, средний возраст не более двадцати трех лет.

Кот смутился, а мы внесли предложение: