Лего

Текст добавлен: 17 июля 2025, 17:55

Текст книги "Лего"

Автор книги: Борис Акунин

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Назад к карточке книги

– Во что? – блаженно повторил Пушкер.

– В Ничто. Минус помножится на минус, и препона исчезнет. Тогда Русь спасется. Вернется в свой изначальный лес. Иван с Марьей соединятся и произведут на свет тридцать витязей прекрасных. Эта магическая трансмутация предсказана в тайной «Велесовой Книге». Древнеславянский оригинал утрачен, но сохранилось переложение Юницы Моревны, великой русской стихотворицы, современницы иуды Пушкина и бесенка Лермонтова. Превознеся до небес их франковонные вирши, русофобская культурная клака ошельмовала и вытоптала из памяти родниковую лирику Юницы, сокровенной печальницы за Землю Русскую. В «Велесовой Книге» содержится пророчество, над разгадкой которого двести лет бились истинно русские люди. И не только люди…

Со зрением Сандра творились интересные вещи. Лицо кандидата филнаук вдруг заколыхалось, пошло рябью. Сквозь него, быстро сменяясь, проступали какие-то другие лица, но зафиксировать их было невозможно, стоп-кадра не получалось.

– Круто, – пробормотал Пушкер, впечатленный качеством кокса. И отпил еще.

– Пророчество «Велесовой книги» такое:

На Калиновом мосту,

Что разделит берега,

Кинет Лихо в Пустоту

Баба-бабушка Яга.

Сгинет вырусь, сгинет грусть,

И державно, вовсегда,

Полетит Святая Русь

Ниоткуда в Никуда.

– Куда в Никуда? – спросил Сандр. Стихотворение ему ужасно понравилось. Ему всё сейчас ужасно нравилось.

– Туда! Где чудеса, где леший бродит! Русалка на ветвях сидит! Ведь знал, знал, кучерявый выродок, от чего отрекается! За то и будет проклят! – Выпроставшаяся из широкого халатного рукава обнаженная рука жестом боярыни Морозовой воздела два блеснувших кровавым шеллаком пальца к потолку. – Радетели Земли Русской, жившие прежде меня, не могли разгадать пророчество, ибо не пришло время. А ныне оно пришло! Вот он – Калинов мост! – Она ткнула за окно, во тьму, в сторону темного Керченского пролива. – Сакральный мост! Не из тех, что соединяют берега, а из тех, что навсегда их разделяют! Всего только и надо было, что сесть на русском берегу и дождаться, когда мост разделит берега и обе половинки Лиха прикатятся себе на погибель!

– Понятно, – наклонил гулкую голову Пушкер. Ему было супергуд.

Опустившись, голова больше не хотела подниматься. Веки тоже сомкнулись и уже не разлепились. Инвестор сполз с кресла на ковер, откинул руку с поблескивающим перстнем.

Тогда женщина поднялась и взялась за дело, напевая: «Да удалый ты дородный добрый молодец, да премладый ты Чурило сын Плёнкович, да пожалуй ко мне во высок терём».

Быстро и ловко ворочая бесчувственное тело, будто распеленывая младенца, она стащила с Пушкера всю одежду, ухватила его за щиколотки и поволокла в соседнюю комнату. Там, безо всякого усилия, взяла под мышки, затащила на широкую кровать и аккуратно уложила на спину, приговаривая «Да ложились спати во ложни теплые, да на мягку перину на пуховую».

На второй половине кингсайз-беда, так же навзничь, лежала девушка с закрытыми глазами, тоже в чем мать родила – если не считать серебряного кулона на цепочке.

КАКОКРЫМИЯ

Больше всего на свете Соня любила чистый разум. Больше всего не любила грязное тело. Всякое тело грязное, даже если чисто вымытое. Соня знала это по собственному телу и его тоже не любила. Изнутри оно всё состояло из слизи, пахучей жижи, фекалий, требухи, менструальной крови и просто крови.

Родоса она полюбила за то, что он весь был – разум, тело у него не то чтоб отсутствовало, но не имело значения. В том числе и Сонино тело.

Родос был асексуал и proud of it. Однажды, еще на первом курсе, он даже затеял парад Asexual Pride, но приняла участие только Соня. Они прошли по центральной лестнице вдвоем, держась за руки, оба во всем белом, в том числе, конечно, и в белых перчатках. Они никогда не касались друг друга, в этом состояла особенная, острая притягательность Родоса – он притягивал, но в то же время был неприкасаем и недосягаем. Как светящаяся в небе звезда.

На «Родион», «Родя», тем более «Родька» он не откликался. Приучил всех звать его только «Родос».

Ее он называл «София», что было лестно, но неправда. Мудрости в Соне не было, никаких иллюзий на этот счет она не строила. Разум она так страстно любила, потому что, как открыл еще Платон, филос манит человека к тому, чего в нем самом недостает. В Родосе субстанции, которую древние называли «рацио», было с переизбытком, из-за этого даже происходили сбои – так машина захлебывается бензином, когда в топливной системе совсем нет вакуума. Родос и был человек-машина, под завязку заправленная теорией. Иногда, очень редко, в нем вдруг проскальзывало что-то немашинное, и в такие мгновения Сонино сердце сжималось от острого, пронзительного чувства.

Например, сегодня утром, когда проехали указатель с надписью «КРЫМ», лицо Родоса слегка дрогнуло, углы рта опустились, как на античной маске «Трагедия», и он пробормотал:

– Эврика! Я понял, что с нами происходит. Это какокрымическая цепочка.

– Что? – спросила Соня. Ей немедленно царапнуло душу кошачьими когтями.

– Какокрымия. Это слово я изобрел сам. Кακός плюс κρίμα. «Какос» – плохой, «крыма» – решение. Когда плохие решения цепляются одно к другому, возникает дурная цепочка, и пока она не разорвется, хрень, она же хтонь, так и будет продолжаться. Ну вот давай отмотаем назад, звено за звеном, и ты увидишь, как одна какокрыма логически вела к другой.

– Давай отмотаем, – кивнула Соня. Она ужасно любила, когда Родос выстраивал логические цепочки.

– Каждое отдельное решение теоретически было абсолютно правильным, хорошим, но внешний Хаос, не поддающийся прогнозированию, превращал хорошее, агафос, в свою противоположность – какос. Вся наша одиссея – это обкакавшаяся Агафья.

Родос обожал каламбуры, но у него получалось так себе, и это тоже трогало Сонино сердце. Она засмеялась, хоть и не любила копроюмора.

– Правильным ли было мое решение уйти из универа? Год назад казалось, что да. Гораздо эффективнее и быстрее пройти весь курс античности самостоятельно, не тратя время на факультетскую чепуху. Вот ты осталась, и всё еще копаешься в Афинах, а я уже дошел до позднего Рима. Так?

Соня кивнула. Без Родоса в университете лично ей стало намного хуже, теперь они виделись максимум раз в неделю, приходилось придумывать для этого какие-то специальные поводы. Но год назад он объяснил, что так будет лучше для него, и Соня не стала отговаривать, да Родоса и не переубедишь.

– Кто мог предугадать, что начнется война? Что объявят мобилизацию? Что мне, раз я больше не студент, пришлют повестку?

– Никто, – согласилась Соня.

Позавчера он позвонил, сказал: «Меня тоже включили в проскрипцию. Эфеб из военкомата вручил повестку, заставил расписаться. Приезжай, попрощаемся».

Соня сразу примчалась.

Родос расхаживал по комнате, увешанной греческими и латинскими изречениями, и тоном Сократа, обращающегося к суду гелиастов, излагал Соне аргументацию.

– Могу ли я фаталистски довериться Паркам и принять их жребий? Нет, ибо человек, обладающий достоинством, не станет уподобляться овце, которую гонят на бойню. Я не дрожащая тварь, которая безропотно умирает и бестрепетно убивает. Ergo?

– Что «эрго»? – пролепетала охваченная ужасом Соня.

– Я отправляюсь в добровольное изгнание. – Он посмотрел на ее непонимающее лицо и, сжалившись, объяснил попросту. – В Грузию валю. На машине. Как все. Оттуда дуну в Европу. Попрошу где-нибудь политубежище. Повестка поможет. Короче, прощай, София.

– Я поеду с тобой, – не задумываясь сказала она.

Эмоциональными доводами не пользовалась, только рациональными. Надо торопиться, пока не закрыли границу, а вдвоем они смогут вести машину по очереди, без остановок. Молодая пара выглядит менее подозрительно, чем парень-одиночка призывного возраста. Меньше шансов, что тормознут по дороге. А еще он совершенно прав насчет универа: она тоже решила, что нечего тратить время на слушание лекций, когда ту же сумму знаний (прямо так и сказала «сумму знаний») можно получить самой. И в Мордоре ей оставаться тоже незачем.

– Логично, – признал Родос.

И уже через пару часов они пилили по М4 в его старой, но аккуратной «астре».

– …Решение эвакуироваться через Грузию тоже представлялось абсолютно рациональным, – загнул второй палец Родос. – Во-первых, безвиз. Во-вторых, массовый исход. В-третьих, на день раньше выехали Аяксы и мониторили в онлайн-режиме что впереди на трассе.

Аяксы были его приятели, два гей-активиста. В дороге Родос перезванивался с ними каждый час. На подъезде к Ростову сказал: «Они уже там, у Верхнего Ларса. Тысячи машин стоят. Очередь минимум на сутки. План такой. Доезжаем. Тачку бросаем. Пересаживаемся к Аяксам. Сэкономим десять часов».

–..И топорик я купил правильно.

Загнулся третий палец. Соня нервно поежилась.

Через пару часов после того, как проехали Ростов, Аяксы сообщили что перед контрольно-пропускным жопа: менты поставили блок-пост, шмонают всех подряд и тут же наряд из военкомата. Народ валит пешедралом, через горы. В горах холодрыга, но не поворачивать же обратно.

«Вот как правильно было отправить вперед разведку, – сказал ей Родос. – Экипируемся».

В хоррор-тауне Кущевская сделали короткую остановку. Купили для перехода через горы палатку, плед, компас и туристический топорик.

Родос нагуглил, что машину надо будет оставить в селе Эзми и оттуда двинуть пешком до грузинского Джейраха берегом речки Армхи. Конечно, в темноте.

Соня представила, как они будут лежать ночью вдвоем в тесной палатке, под пледом, на берегу журчащей горной реки, вспомнила пословицу про рай в шалаше и ощутила прилив счастья.

– …Кто же знал, что нас тормознут за 600 километров?

Их остановили у поста ДПС, сразу за маленьким городком или большим поселком, название которого Соня проглядела.

Подошли двое ментов. Родос шепнул: «Спокойно. Документы норм». Вынул из бардачка кожаный органайзер. У Родоса всегда и во всем был идеальный порядок. Он и сам был ходячий органайзер. Потянул за уголок пластиковую карточку, она застряла, и мент – он был дерганый, злющий – вдруг сунул руку в окно, цапнул всю сумочку. «Давай, давай. Всё проверю: техталон, страховку». И пошел в свою стеклянную избушку на курьих ногах. А второй, сонно-флегматичный, остался.

– …На посту у меня тоже выбора не было. Сделал то, что нельзя было не сделать. – Родос согнул четвертый палец. Соня от жуткого воспоминания зажмурилась.

Тогда она не поняла, отчего Родос внезапно будто окоченел. Посидел несколько секунд, весь каменный. Говорит: «Вылезу, ноги разомну». И вышел из машины, сам что-то за спиной прячет. Вдруг как стукнет гаишника по голове. Топорик с хрустом вошел в кость и остался торчать в прорубленной фуражке. У мента глаза изумленно поднялись кверху, уставились на каучуковую рукоятку. Потом закатились, остались только страшные слепые белки. Он еще не рухнул, а Родос уже кинулся обратно в машину, рванул рычаг, вывернул руль и дал по газам.

«Ты что?!» – закричала Соня.

«У меня там повестка. 338-ая статья. Семь лет за дезертирство» – сквозь белые, трясущиеся губы процедил он.

«Астра», набирая скорость, неслась обратно к поселку.

«Ты его убил» – пролепетала Соня.

«Иначе они убили бы меня. Ты знаешь, я в тюрьме недели не выживу».

Родос и теперь повторил, словно сам себя убеждая:

– В той ситуации это было единственно возможное решение. Плохое. Но единственное. И потом мы всё тоже сделали правильно.

Что было потом, Соня запомнила неотчетливо. В городке Родос свернул в первый же переулок. Подождал, пока по трассе с отчаянной сиреной промчатся один за другим два полицейских автомобиля. «Идем, – сказал. – Я видел автобусную станцию».

Они уехали первым же отходящим межгородом. Рейс был до Краснодара.

«Спокойно, спокойно, – шептал Родос. – Ты видела его харю? Без такого упыря мир стал только лучше. Надо собраться с мыслями. Выработать план». Он сейчас был не похож на человека-машину, и в Соне жалость вытеснила ужас. «Ты всё придумаешь, когда мы доедем, – сказала она. – А сейчас положи мне голову на плечо и поспи. Это самое разумное. Мозг должен отойти от шока». Он послушно склонил к ней голову и тут же уснул. Соня запретила себе думать о прошлом и будущем, жила только настоящим, и оно было прекрасно.

В Краснодаре на автовокзале, стоя перед билетной кассой и глядя на табло, Родос, опять хладнокровный, рассуждал вслух: «Грузия отменяется. Москва тоже. У них по всей трассе план „Перехват“. Действует максимум 48 часов, потом пойдет обычный розыск. Нужно место, чтоб пересидеть, затеряться. И откуда потом можно хоть как-то свинтить. Задача трудная, но решаемая. Разум всё превозмогает».

– …И разум всё превозмог. – Родос поднял пятый палец, единственный еще не согнутый – большой, так что жест получился гиперпозитивный. – Правильное решение разорвало цепочку какокрымии. И неслучайно этим решением стал Крым.

В результате они сели на автобус «Краснодар-Керчь». Логика у Родоса была такая. Первое: в Крыму искать не станут, потому что это в стороне от трассы. Второе: в Крыму полно приезжих, потому что курорт и беженцы. Третье: крымским ментам не до уголовки, они с утра до вечера ловят украинских диверсантов. Четвертое: единственная возможность для человека в розыске выбраться из Эрэфии – перейти линию фронта. Это риск, но всяко лучше, чем быть забитым до смерти в ментуре.

«Я с тобой, – сказала Соня. – Мне оставаться тоже нельзя. Я же соучастница».

* * *

Три часа прошло с тех пор, как Родос поднял большой палец и объявил, что цепочка плохих решений прорвана.

Автобус подъезжал к Тамани, когда дорога вдруг встала вмертвую. С той стороны было пусто, неслись только полицейские машины с сиренами. Наверху затарахтели вертолеты. Прямо по обочине, подпрыгивая, прогромыхал бронетранспортер, за ним другой, третий.

– Это не может быть из-за меня, – сказал Родос. – Уж бэтээры-то… Из-за гаишника вряд ли.

Но голос немножко дрогнул, и вопросительная интонация проскользнула.

– Не может. Я выйду, узнаю.

Соня бодро кивнула ему, хотя внутри вся съежилась от ужаса, и сильно захотелось по-большому.

Шофер автобуса стоял в кучке других водил, они размахивали руками, что-то обсуждали.

– Что случилось? – спросила Соня.

– Мост грохнули. Не то прилет, не то фура какая-то рванула, – возбужденно ответил шофер и заторопился, стал толкать Соню назад к автобусу. – Садись, садись, а то эти бешеные.

Она увидела, что вдоль шоссе бегут полицейские, густо. Один остановится возле автомобиля, другие гонят дальше. И орут:

– Всем сесть в машины! Приготовить документы!

Кто замешкался, получал удар резиновой дубинкой.

Задыхаясь, Соня бухнулась на сиденье, шепотом объяснила Родосу.

– Опять какос, – скрипнул он зубами. – Не надо было в Крым ехать. Блин, надо паспорт куда-то… Найдут – кранты.

Он схватил красную корочку, запалил зажигалкой, кинул в приоткрытое окно с той стороны, куда никто не смотрел – все глядели влево. Там в небо поднимался столб черного дыма.

Но когда в салон поднялись проверяющие, стало ясно, что решение опять было ошибочным. Менты просто требовали показать паспорт и смотрели прописку. У кого крымская – велели выходить. Фамилии их вообще не интересовали. Но когда Родос сказал, что паспорта нет, потерял, прапор заорал:

– Есть один! Без документов!

Подскочил другой, здоровенный, заломил Родосу руку, поволок его, полусогнутого, к выходу. Поганая цепочка всё тянулась.

Соня кинулась следом, просила не делать больно, лепетала, что может поручиться.

Но Родоса поставили в сторонке от крымских, надели наручники. Офицер, три звездочки на погонах – лейтенант, капитан? – вызвал по рации конвойного.

Соне сказал:

– Покажи документ… Маринадова Софья Семеновна, Москва. Знаешь его?

– Знаю. Это мой жених! Его зовут…

Она запнулась, чуть было не назвав настоящее имя. Но лейтенант-капитан не обратил внимания. Как зовут задержанного ему было все равно.

– В следственную часть приходи. Таманское РУВД. Установят личность – заберешь. Но раньше чем завтра даже не думай. Сама видишь, чего тут. Давай-давай, топай. В контакт не вступать!

Родос стоял бледный. Скованные руки за спиной, ворот рубашки распахнут, потому что оторвалась пуговица, в ложбинке под шеей пульсирует кожа.

– Прощай, София, – сказал он по-древнегречески, чтоб мент не понял.

– В контакт не вступать! – заорал лейтенант-капитан. – Щас носом на асфальт уложу! – И Соне: – А ты брысь отсюда!

И Соня пошла вдоль машин, ничего не видя от слез.

Она знала, что Родос погиб. Завтра его «установят» – и конец. За своего зарубленного топором товарища мусора убьют прямо в КПЗ, замордуют до смерти, безо всякого суда.

Сама себя не помня, ничего вокруг не видя, Соня брела сначала через поле, потом мимо каких-то домов и остановилась только, когда идти стало некуда. Под ногами шелестел прибой. Она уперлась в море. Посмотрела на часы и увидела, что шла целых три часа.

Огляделась.

Набережная с отелями и забегаловками. Там прогуливаются люди. Но на берегу почти никого – дует холодный ветер, забрызгивает гальку мелкой капелью.

«Цепочка, грёбаная цепочка», – прошептала Соня, так и не научившаяся произносить обсценные слова. У нее было слишком живое воображение, всякий эпитет немедленно становился зримым.

И стоило ей это произнести, как она увидела высовывавшийся из-под влажных камешков конец металлической цепочки. Удивилась. Присела на корточки. Вытянула.

Цепочка была вся какая-то ссохшаяся, будто пролежала здесь много лет. Кажется, серебряная. Висевшее на ней украшение, половинка не то монетки, не то медальки, во всяком случае точно было серебряное. Серебро не почернело, потому что его, наверное, всё время омывало соленой морской водой.

Всякий, кто изучает античность, относится к знакам судьбы серьезно, и Соня верила в приметы. Серебряная цепочка, нашедшаяся в тот самый миг, когда была помянута и обругана какокрымическая секвенция роковых событий, что-то означала. Хорошее или плохое? Хорошее, сказала себе Соня. Потому что хуже уже некуда.

Она вытерла находку о рукав, торжественно надела на шею. Мысленно попросила: «Цепочка, сделай чудо. Спаси его!».

В животе, будто в ответ, забурчало. Обычно у Сони портилось настроение, когда ее физис своевольничал, но сейчас она восприняла неаппетитный звук как голос самой жизни. «Dum spiro spero», – подбодрила себя Соня. И почувствовала, что жутко голодна. Со вчерашнего вечера ничего не ела.

Пошла в сторону набережной.

Половинка монеты (все-таки это была монета, что-то испанское) покачивалась в такт шагам, щекотала голую кожу, которая немедленно начала зудеть. Не подцепить бы какую-нибудь паршу, подумала Соня и выпустила цепочку поверх рубашки, но, странное дело, зуд не прекратился. Наоборот, стал сильнее. Морщась, Соня почесалась. Решила, что перекусит не на улице, а в каком-нибудь сидячем заведении, где есть приличный туалет, с мылом.

Зашла в пиццерию «Венеция», с гондолой на вывеске. Пока готовили «дьяволу», как следует умылась: и лицо, и руки, и с особенной тщательностью между грудями. Даже лифчик сняла.

Вошла фифа в сиреневом лайковом пиджаке и дорогих темных очках со стразами. Одобрительно сказала:

– Классные сисюндры.

Вспыхнув, Соня поскорее застегнулась. Не выносила похабщины. Лифчик сунула в карман.

Женщина рассмеялась, подошла близко, подняла очки на лоб. Брови у нее были густые, сросшиеся, глаза черные, странно неподвижные. Они смотрели не в лицо Соне, а на грудь, где покачивалась цепочка.

– Интере-есно, – протянула незнакомка.

– Что вам интересно? – неприязненно буркнула Соня, нажав кнопку сушилки.

Теперь стразовая фифа посмотрела ей в глаза, криповые брови слегка приподнялись.

– Интересно, – повторила она. – Московская девочка. Шоковое состояние. Но самое интересное, что девочка.

– В каком смысле? – рассердилась Соня. – Мальчики в женский туалет не ходят. Вы вообще кто? Что вам от меня нужно?

– Я вот кто.

Женщина вынула из кармана карточку.

«БАБА-ЯГА. Ясновидение, чары, заговоры», – прочитала Соня.

– Отстаньте, а? – сказала она. – Денег у меня нет. Поживиться нечем.

– Великий день. Долгожданный день. День, когда мост перестал соединять берега и половинки сойдутся, – едва слышно прошептала чокнутая тетка, а потом, уже громко, сказала: – Девочка, с тобой случилось что-то очень плохое. В твоих глазах хаос. Тебе срочно нужна помощь. Я знаю здесь всё и всех. Считай, что я царица этих мест. Расскажи, что с тобой случилось.

И Соня затрепетала. Вдруг это оно – чудо?

– У меня друг в ментовке. На дороге был шмон, из-за взрыва. Его взяли, потому что нет документов.

– М-м-м, – задумчиво промычала ясновидящая, сверля Соню своими черными глазами. – И твоему другу есть, что скрывать, да? Первое, что они сделают – пробьют фото по розыскной базе, и кое-что обнаружат. Так?

Соня кивнула.

– Велика беда, не спорю, но могу помочь я горю, – улыбнулась Баба-Яга одними алыми губами, взгляд остался пристальным. – Есть у меня в РУВД один конек-горбунок. Вытащит твоего бойфренда. Или он тебе не бойфренд?

– Он мне всё! – не очень складно воскликнула Соня и захлебнулась. От волнения ее заколотило.

– Нет, он тебе не бойфренд. Ты девочка-целочка, тут и ясновидения не нужно, – засмеялась женщина, и опять странно: лицо смеется, а глаза нет. – И это, деточка, твой актив. Тот самый, который отворит темницу.

– Я не понимаю, – пролепетала Соня.

– Ну смотри, – перешла на деловой тон Баба-Яга. – Я тебя знать не знаю, ты мне никто. С какой стати я буду тратить свой ресурс на Конька-Горбунка, хапугу ментовского? Окажу тебе я службу, но, красавица, не в дружбу. А по бартеру.

– По какому бартеру? У меня нет ничего…

– Да как же нет? У тебя товар, у меня купец.

– Какой товар? Какой купец?

– Один местный барыга, у которого встает только на целочек. А они по нынешним временам большой дефицит. Короче оферта такая. Ночь отработаешь – утром вытаскиваю твоего импотента из ментовки. Но предупреждаю, клиент с причудами. Придется потерпеть. Согласна – звоню ему. Нет – иди жри свою пиццу, пока не остыла.

– Я согласна, – сразу ответила Соня. – Что угодно. Только спасите его… А вы меня не обманете?

Улыбнувшись, Баба-Яга вынула из сумочки золоченый «сяоми», открыла «контакты», показала номер обозначенный как «К-Горбунок. Служебн.». Нажала. Включила громкую связь.

– Подполковник Курбанахмедов, – раздался сиплый голос.

– Привет, сахарный, это я, – проворковала чародейка. – А кто бабуленьке-Ягуленьке задолжал? Сделай мне, кисуля, один ма-аленький подарочек, и мы в расчете.

– Зависит, – ответила трубка. – Чего надо?

– Завтра утречком подскочу. Отдашь мне одного человечка, которого сегодня твои джигиты свинтили.

– А чего он натворил?

– Ничего. Просто документов не было. Брат моей знакомой, нормальный парень.

– И всё? Я его выпускаю, а ты мне за это…

– Да-да, – быстро перебила Баба-Яга. – Отдам. И мы квиты. Ну, до завтра. Чмоки.

Разъединилась.

– Так я звоню моему барыге? – спросила.

– Звоните, – без колебаний сказала Соня. – Куда идти?

– В «Лермонтов-палас». Пять минут отсюда.

* * *

Они шли молча. Чародейка впереди, Соня на два шага сзади, словно прикованная невидимой цепью. Была она вся одеревенелая. Ни о чем не думала. Гостиничный вестибюль едва заметила: что-то сверкающее, зеркально-мраморное.

В лифте Баба-Яга сказала:

– Прикольный кулончик. Давно он у тебя?

– Нет. Сегодня нашла. На пляже.

– Это он тебя нашел. Долго наверное искал. «Чистая дева двадцати лет и одного года» – это как розовый фламинго в Антарктиде.

Про чистую деву Соня не поняла и откуда сводня знает, что ей двадцать один год, тоже не спросила, а Баба-Яга ничего объяснять не стала.

Номер был шикарный, пентхаус с видом на бухту.

– Твое рабочее место – там.

Баба-Яга показала на дверь.

Внутри была широченная кровать, на стене и даже на потолке зеркала.

– Что теперь? – спросила Соня мертвым голосом.

– Я уже послала смс-ку. Мчится. Раздевайся, укладывайся.

Всю жизнь Соня стеснялась наготы, даже перед девчонками никогда догола не раздевалась, а сейчас ей было всё равно. Быстро скинула всё, закрыла глаза, чтобы не видеть себя в потолочном зеркале.

«Будет, как у гинеколога. Противно и больно, но необходимо», – сказала она себе.

Холодные пальцы тронули ее за плечо.

– На, выпей. Это настой поебень-травы. Всё тебе станет похеру. И время пролетит быстрее.

Соня приподнялась, выпила пахучего, сладковатого напитка, и всё стало лучше, чем похеру. Вообще ничего не стало.

* * *

Хозяйка пентхауса уложила бесчувственное тело поровнее. Наклонившись, долго рассматривала кулон, но не прикоснулась к нему.

Вышла, прикрыв за собою дверь.

Соня находилась нигде. Она была, но ее не было. Что-то проносилось в черноте, какие-то видения. Крутилась снежная метель, кто-то брел через туман, звучали стройные, но нечленораздельные речи, от которых сладко замирало сердце, грезила о чем-то скрипка, перламутрово журчала гитара, и всё это заканчивалось, навсегда заканчивалось, а почему Соня твердо знала, что всё навсегда заканчивается, она объяснить не смогла бы – ее ведь не было.

Послышались голоса, женский и мужской. Они мешали, царапали, как ноготь о стекло, они были знаком того, что конец уже совсем близко.

Потом стало тихо. Раздался шорох, будто по ковру тянут что-то тяжелое.

Баба-Яга втащила в спальню голого мужчину, его безвольно откинутые руки волочились по полу.

Подхватила и легко, будто набитый пухом тюфяк, швырнула на кровать, рядом с одурманенной девушкой.

Он и она лежали бок о бок, касаясь друг друга плечами.

Баба-Яга сходила в соседнюю комнату. Вернулась с молотком и кривым ножом.

Скинула с себя одежду, пробормотала длинное заклинание, фыркающее и плюющееся. Сняла у мужчины с пальца перстень, представлявший собой согнутую серебряную монету, вернее пол-монеты. Положила кольцо на тумбочку и несколькими точными ударами молотка распрямила его.

Сняла у девушки с шеи цепочку, оторвала, швырнула на пол. Кулон оставила.

Теперь положила правую ладонь девушки на левую ладонь мужчины. Шевеля губами, очень осторожно поместила между ладонями сначала одну половинку монеты, затем другую.

Раздался звон. Монета срослась и залучилась сиянием, от которого Баба-Яга зажмурилась.

Схватив нож, она рассекла мужчине грудь, сунула руку в рану и рывком выдрала содрогающееся сердце. Бросила пульсирующий ком на кровать. Проделала то же самое с девушкой. Ее сердце было меньше, но билось чаще.

Отбросив нож, ведьма подобрала и мужское сердце. Подняла над головой обе руки и начала выжимать из сердец кровь, как воду из губки.

Багровая влага полилась убийце на волосы – и они мгновенно поседели. Брызнула на лицо – и оно вдруг стало меняться. В шесть секунд промелькнуло несколько женских ликов, один прекрасней другого, но финальное, окончательное лицо было ужасным: сморщенным, крючконосым, с волосатой бородавкой на щеке и свирепо сияющими глазами. Струи дотекли до плеч – и они покрылись морщинами; до грудей – и они обвисли; до живота – и он сделался землист; до паха – и там зашевелились пиявки.

– У-ха-ха-ха-ха! – торжествующе захохотала ведьма, любуясь на себя в зеркало. – На Калиновом мосту кинет Лихо в Пустоту! Гойда! Гойда! Любо!

И хлопнула в ладоши.

Распахнулась дверь санузла. Оттуда сам собой, стуча подставкой, припрыгал туалетный ершик. Вытянулся в длину, заколотил силиконом об пол, как застоявшийся конь копытом.

Баба-Яга запрыгнула на чудо-щетку, пронеслась по спальне, вышибла окно и взмыла из облака стеклянных осколков вверх, в черное беззвездное небо.

Пронеслась над освещенной набережной, над темной бухтой и, рассекая ночной воздух, устремилась туда, где над морем протянулся пунктир огней. Это был Крымский мост. В одном месте огни сливались в большое ярко освещенное пятно. Там кипели ремонтные работы.

– Любо! Любо! – услышали рабочие донесшийся сверху вой и те, которые были поумнее, перекрестились, но ничего не увидели.

Ведьма была уже далеко. Она спланировала на самую середину предсказанного в старинном пророчестве моста. Там, на заблокированном постами пространстве, было безлюдно.

Вскарабкавшись на перила, Баба-Яга высоко подняла лучащуюся монету, загоготала и швырнула ее в черную бездну.

Что-то там внизу булькнуло, ойкнуло, пискнуло.

И всё вернулось туда, где было – Никуда. Стало на Руси вовсегда ладно да лепо.

И Слава Богу.

notes

Примечания

мук любви (фр.)

удовольствиям (фр.)

мысленно (фр.)

Великой Армии (фр.)

мавританскую повозку (исп.)

мое помешательство на Вере (фр.)