Текст книги "Полюс капитана Скотта"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

24

Этот день обещал быть воистину божественным: багрово-золотистый круг солнца полыхал между вершинами гор, словно величественный костер, зажженный на ледовом жертвеннике континента; температура удерживалась во вполне приемлемых пределах восемнадцати градусов ниже нуля, а порывы ветра нацелены были строго на юг, предлагая полярным скитальцам превратить свои сани в антарктические парусники.

Словно бы проникшись вещим предназначением этого полярного восхода, как «метки бытия», Скотт, стоя к нему лицом, объявил о начале похода на юг, который должен завершиться взятием полюса. При этом первой ступить на Великий южный тракт выпало механизированной группе лейтенанта Эванса, в которую, в виде обслуги двух основательно нагруженных мотосаней, вошли полярники Лешли, Дэй и Хупер. Однако торжественные проводы не удались из-за банальных поломок обеих машин, которых, казалось бы, механики готовили к странствию самым тщательным образом. Конфуз завершился тем, что Лешли и Дэй вынуждены были провозиться с моторами до позднего вечера.

На следующее утро, то есть двадцать четвертого октября, торжественных проводов капитан не устраивал только потому, что опасался, как бы они не оказались плохой приметой. Тем не менее все, кто находился в это время на базе, стали свидетелями того, что мотосани то и дело останавливались, а если и двигались, то с такой медлительностью, что ничего, кроме раздражения, их ход вызывать не мог. Едва моторы прошли милю в сторону Южной бухты, как механики вынуждены были доложить командиру обо всех тех недостатках, о которых он и сам давно знал: мотосани оказались слишком тяжелыми, чтобы их мог выдерживать снежный наст, и в то же время на ледовой поверхности гусеницы попросту скользили, не захватывая поверхности.

К тому же выяснилось, что трансмиссия саней совершенно не приспособлена к суровым антарктическим условиям, а двигатели воздушного охлаждения постоянно перегреваются. Как вскоре оказалось, ни механики, ни все остальные полярники изначально не верили в то, что эти моторы способны выполнить свою главную функцию – доставить три тонны грузов на склад, расположенный на 80°30′ южной широты.

Вечером сам капитан, склонившись над дневником, буквально шаманствовал по поводу того, чтобы мотосани хоть в какой-то степени оправдали большие надежды и еще большие средства, потраченные на их строительство. «Мне очень хочется, чтобы эта попытка удалась, даже если моторам и не суждено было сыграть большую роль в нашей экспедиции. Незначительного успеха оказалось бы достаточно, чтобы показать, чего от них можно ждать, и способны ли они в конечном итоге совершить переворот в полярной системе перевозок. Сегодня, присматриваясь к работе машин и вспоминая, что все доселе выявленные ошибки оказывались сугубо механическими, не могу не верить в их преимущество. Но эти ошибки, пусть и незначительные, а также недостаточный опыт, показывают, как опасно скупиться при испытаниях. Во всяком случае, прежде чем выступить в поход, мы наверняка узнаем, чем завершилась попытка – катастрофой или хотя бы каким-то успехом».

Почти двое суток спустя капитан довольно далеко прошел на лыжах вдоль побережья Южной бухты и в подзорную трубу сумел рассмотреть моторы, которые пока еще не достигли Старого Дома, а находились всего лишь в районе Ледового Языка. Когда же он вернулся на базу, метеоролог Симпсон, который прибыл в Старый Дом вместе с каюром-норвежцем Йенсом Граном, позвонил ему по телефону, чтобы доложить:

– Убежден, сэр, что с той поверхностью, которая виднеется в районе мыса Хат-Пойнт, моторам не справиться. Механики жалуются, что цепи скользят по очень легкому снегу, который укрывает глетчер. Решать, конечно, вам, сэр, но, по-моему, следует готовить аварийные бригады собачьих и конных упряжек.

– Пожалуй, прислушаюсь к вашему совету, Симпсон, – озабоченно ответил Скотт. – Формирую группу, к которой вам с Граном следует присоединиться.

Однако Симпсон с норвежцем сразу на лыжах бросились догонять мотогруппу. Когда же аварийная группа Скотта прошла мимо аварийной хижины, эти двое разведчиков уже возвращались на мыс. Ничего утешительного сообщить начальнику экспедиции они не могли. Да, моторы продолжают движение в сторону ледника Бирдмора, вот только скорость их не достигает даже километра в час, притом, что механикам приходится часто останавливать их из-за перегрева цилиндров, особенно задних.

Скотт со своими спутниками вскоре обогнал «мотористов» и дождался их прибытия уже в разбитом лагере. Однако помочь Дэю и Лешли, которым приходилось неустанно возиться с мотосанями, они ничем не могли. Дабы не терять времени, капитан повел всю аварийную группу назад, на базу, чтобы готовить к выступлению санную группу пони, которую решил повести сам. Отдохнув и перегруппировавшись в районе Старого Дома, капитан разбил свой отряд на три партии. Первой из них выступила партия Аткинсона, имевшая в своем распоряжении трех лошадей, затем партия Скотта, в которую вошли Уилсон и Черри-Гаррард, и, наконец, последней, с собачьей упряжкой, выступила партия лейтенанта Мирза.

Правда, появилась еще и небольшая творческая партия, которую составили фотограф Понтинг со своей аппаратурой и русский каюр Дмитрий Гирёв. Однако основная их задача состояла в том, чтобы запечатлеть для потомков начало «Великого южного похода». Но Понтинг, очевидно, был единственным, у кого во время этой экспедиции особых проблем не возникало: стояла солнечная безветренная погода, температура оставалась вполне европейской – в пределах минус пяти градусов; события были волнующими, а героев, пейзажей и сюжетов хватало. Зато вновь немало проблем возникло у моторной партии.

Уже четвертого ноября Скотт увидел на своем пути брошенные и теперь уже бесполезные мотосани Дэя. Из записки, оставленной механиком, стало ясно, что у его машины отломилась часть цилиндра, а единственный запасной цилиндр уже был использован его коллегой Лешли. Из этой же записки следовало, что еще первого ноября полярники вынуждены были перегрузить девять мешков корма из саней Дэя на сани Лешли, которые двигались теперь всего лишь в пределах семи миль в день.

Однако и это «торжество технического прогресса» длилось недолго: шестого ноября конная группа Скотта увидела на санной колее Южного тракта и вторую брошенную машину, с той же поломкой, что и в машине Дэя: лопнул цилиндр. Как и было условлено, «моторная» группа ждать «конников» не стала. Она погрузила на свои сани столько мешков, сколько способна была тащить, впрягаясь в них, и двинулась дальше, в сторону «Однотонного» лагеря.

Наверное, капитан воспринял бы это поражение спокойнее, если бы не вид его лошадок, которые постепенно выбивались из сил, становились привередливее к корму и неотвратимо превращались в шкап. Именно так, «шкапами», капитан и называл их теперь в своих дневниковых записях.

Пока Скотт молча осматривал брошенные мотосани, полярники напряженно ждали, что он скажет. Однако капитан молча отошел от них, поднялся по склону холма, верхушка которого напоминала разрытый курган, и уже оттуда, с кромки «кратера», вновь внимательно осмотрел машину. Это был взгляд полководца, который перед самой битвой потерял свою последнюю боевую машину, последнюю надежду.

– А ведь как все заманчиво, обнадеживающе начиналось, лейтенант! – с какой-то неадекватной веселостью произнес начальник экспедиции, обращаясь к поднявшемуся вслед за ним Бауэрсу, который в последние дни вел себя, как подобает адъютанту.

– Понимаю, теперь придется рассчитывать только на пони.

– Я не об Антарктиде, – покачал головой Роберт. – О том, как все это начиналось еще там, в Европе.

– На всякий случай я сфотографировал эти мотосани, а в отчете укажу, с какими трудностями в эксплуатации пришлось столкнуться нашим механикам.

– Заодно приложите отчет самих механиков с полным перечнем всех замеченных недостатков.

– Несомненно. Вот уж их конструктору Белтону Гамильтону[33]33
  Белтон Гамильтон возглавлял машиностроительную компанию в Лондоне. К моменту создания мотосаней, которые использовал в своей экспедиции Скотт, этот инженер-конструктор уже имел опыт строительства колесных автомобилей и экспериментировал с конструкциями машин на гусеничном ходу.


[Закрыть]будет что читать и над чем работать!

– Увы, лорду Говарду де Уолдену тоже будет что читать, – с грустью уточнил Скотт. – Хотя мне очень не хотелось бы ни огорчать, ни разочаровывать его.

Да, перед самым богатым пэром Британии, молодым двадцатисемилетним лордом Говардом де Уолденом, который финансировал строительство всех трех машин, ему будет особенно неудобно. Капитан прекрасно понимал это. Впрочем, как бы ни складывались их дальнейшие отношения, Скотт всегда будет признателен этому меценату, бывшему лейтенанту 10-го гусарского полка, проявившему себя во время Англо-бурской войны. Праведно или неправедно нажил он в свое время огромное состояние на земельной ренте, которую получал с лондонских землевладельцев, сие известно только Богу. Но даже перед ним Скотт мог засвидетельствовать, что частью этих прибылей лорд сумел распорядиться по-божески, во имя исследования Антарктики, а значит, во имя отчизны.

Обнаружить «Однотонный» склад оказалось делом нехитрым: помогали шесты и гурии, установленные и во время осенней экспедиции, и совершенно недавно, партией лейтенанта Эванса. Здесь же отыскалась и датированная еще девятым ноября записка самого лейтенанта, в которой сообщалось, что его группа достигла этого рубежа, имея в запасе всего четыре ящика сухарей. Поскольку читали они это послание уже пятнадцатого ноября, Скотту не составило труда представить себе, какой жестокий голод терпят в эти дни бывшие «мотористы». Да только помочь им ничем не мог. Когда шесть дней спустя группа Скотта наконец-то настигла партию Эванса, оказалось, что члены её все шесть дней ждали приближения основной группы в лагере № 17.

– Вы очень вовремя прибыли, господин капитан, – обрадовался Эванс, у которого еще хватило сил выйти навстречу «конникам». – Мы настолько изголодались, что если бы так пошло и дальше…

– Становится ясно, что количества пищи, которое вполне устраивает людей, выступающих в роли возниц, явно не хватает для тех, кто сам впрягается в сани, – похлопал его по предплечью Скотт.

– Особенно отчетливо это проявляется в моей фигуре, – отрекомендовал себя в роли экспоната механик Дэй, который и так особой упитанностью не отличался.

– Но праведный дух Антарктиды видит, что в своих продовольственных расчетах мы весь этот дисбаланс предусмотрели. Вы, механик, пройдете с нами еще трое суток, после чего вместе с Хупером отправитесь назад, – объявил Скотт. – А вот лейтенант и Лешли еще какое-то время будут сопровождать нас в составе вспомогательной партии.

– Как прикажете, сэр, – покорно согласился Дэй, но капитан почувствовал, что сообщение это механик воспринял с облегчением.

После этого Скотт вместе с Мирзом, Аткинсоном и ротмистром Отсом принялся оценивать шансы лошадей. Они тоже оказались безрадостными. Мирз призывал капитана уже сейчас застрелить пони Джию, чтобы вдоволь накормить его мясом собак. Следующим на очереди были Виктор и Японец, которые тоже долго идти в упряжке не могли.

Скотт воспринимал эти доводы спокойно, признавая их правомерность. Но уж очень ему хотелось, чтобы полярники продержались еще хотя бы трое суток, поскольку лишь через трое суток они достигнут местности, в которой забил своего первого коня Эрнест Шеклтон.

Услышав эту аргументацию, Мирз лишь снисходительно пожал плечами: она явно выглядела неубедительной. Начальник экспедиции и сам понимал, что такого рода принципиальность никому не нужна, и все же оттягивал забой животных, понимая, что после этого весь груз придется тащить на себе. Но, с другой стороны, в тот день, когда капитан разрешил застрелить Китайца, лошадиного корма у них оставалось всего четыре мешка, так что деваться было некуда. Тем более что добытого таким образом свежего мяса хватило не только для подкормки собак, но и для питания самих полярников. Из него получилось несколько порций прекрасного рагу.

25

Они шли и шли, проклиная мороз, пургу и проникающую во все щели одежд и палаток снежную крупу; шли, обливаясь потом, который тут же превращался в ледяную осыпь; проклиная свою полярную прихоть, которая, как известно, пуще неволи, а вместе с ней – и свою распроклятую судьбу.

Они обессиленно брели, теряя счет дням и милям, ежеминутно ощущая боль в обмороженных натертых конечностях и в любую минуту рискуя свалиться в прикрытую легким снежным настом ледовую трещину или в материковую бездну. И когда в этом снежно-ледовом бреду вдруг раздался крик лейтенанта Бауэрса: «Земля!», полярники встрепенулись так, словно голос этот прозвучал на палубе судна, давно лишившегося компаса и парусов и безнадежно заблудившегося посреди океана.

Это действительно была земля, восстававшая посреди ледового безбрежья треглавой вершиной горы Меркхема, рядом с которой в подзорную трубу хорошо просматривались окаймленные базальтовыми скалами мысы Литтлтон и Голди. Люди настолько устали от бесконечной снежно-ледовой пустыни, настолько истосковались по виду обычной земли, что интуитивно потянулись к ней взглядами, как-то сразу же почувствовав себя защищеннее и увереннее.

Однако взбудораживавшее людей «видение» это продолжалось недолго. Оно развеялось так же неожиданно, как и появилось, и вскоре полярные странники опять начали углубляться в ледовую пустыню, в свои ощущения и проблемы, в однотипность мыслей и движений.

«Мы стоим лагерем в „бездне тоски“, – доверялся своему дневнику капитан Скотт. – Метель сатанеет с неслабеющей лютостью. Температура дошла до плюс одного, в палатке все промокло. Кто выходит на улицу, возвращается, словно бы из-под ливня. Из них стекает вода и тут-таки у ног образуется лужа. Все больше снега навевает возле палаток, валов, лошадей; последние выглядят до крайности жалкими. О, это ужасно! А до глетчера только двенадцать миль. Охватывает полная безнадежность, бороться с которой бессмысленно. В таких условиях нужно какое-то особое терпение».

Коней они теперь отстреливали одного за другим: Христофора, Виктора, Михаила… Полярникам казалось, что свежая конина придает им сил, возрождает бодрость и возвращает утраченный вес, однако впечатление это было обманчивым и уж в любом случае временным, поскольку с каждым убитым конем все больше груза ложилось на сани, в которые приходилось впрягаться им самим.

Однако апофеоз этой трагедии наступил в субботу, девятого декабря, когда полярники разбили лагерь в местности, которую Шеклтон назвал «Воротами». Здесь Скотт приказал застрелить всех оставшихся лошадей, и часть мяса, которое может пригодиться им во время возвращения с полюса, поместить в склад. А, нанося лагерь на путевую карту, по суровой справедливости назвал его «Бойней».

Описание «Ворот» знакомо было капитану по воспоминаниям Шеклтона, но всякое красноречие меркло перед зрелищем, которое открывалось сейчас его взору. Посреди каменистой равнины перед путником восставали три огромных гранитных столба, которые представляли собой правое основание «Ворот», в то время как левым служил острый угол горы Надежды. И хотя «воротами» этот гористый проход можно было называть лишь условно, все равно создавалась иллюзия того, что стоит пройти их, как взору откроется то ли огромный внутренний двор крепости, то ли стены величественного замка. Иллюзия эта была настолько яркой и привлекательной, что капитану долго не хотелось расставаться с ней.

Когда десятого ноября полярная партия оставляла этот лагерь, основная масса грузов, порядка восьмисот фунтов, размещалась на санках, которые тащили собаки. Но в этот же день Скотт принимает решение: завтра после полудня перегрузить всю эту массу на санки с людскими упряжками, а собак, под опекой лейтенанта Мирза и каюра Дмитрия, отправить на базу.

– А стоит ли уже сейчас отправлять собак на базу? – воспротивился этому решению ротмистр Отс. – Мирз и Дмитрий могут возвращаться, но без упряжек. Мы могли бы еще несколько дней использовать тягловую силу собак, постепенно убивая их и скармливая сородичам, а также добавляя собачье мясо к своему рациону.

– Мы не станем убивать собак, они должны вернуться на базу, – резко ответил капитан.

– Тогда нам придется самим тянуть трое саней, причем на каждых из них будет по двести фунтов. Согласен, в этой местности довольно глубокий снег и движение нарт не столь эффективно, как хотелось бы. Но ведь так будет не всегда. Почему бы нам не поберечь себя еще хотя бы два-три дня, пусть даже мы слегка уменьшим нагрузку на собак.

– Решение уже принято, – спокойно, сухо напомнил начальник экспедиции Отсу, давая понять, что обсуждение неуместно.

– А я уверен, что Амундсен дойдет на своих упряжках до самого полюса, – проворчал ротмистр. – При этом значительную часть собак убьет ради пропитания, да и то на обратном пути.

Скотт оскорбленно взглянул на ротмистра, как бы укоряя его за напоминание о сопернике, но, так ничего и не ответив, вошел в палатку, чтобы приготовить записку, которую собирался передать в базовый лагерь через Мирза. «Глетчер Бирдмора, – писал он, обращаясь не столько к оставшимся на мысе Эванса полярникам, сколько к тем, кому выпадет читать его письма после завершения экспедиции. – Посылаю с собаками только маленькую записку. Дела не такие уж и розовые, как могли бы быть, однако мы не теряем надежды и уверяем себя, что должно же когда-то повернуться на лучшее. Хочу лишь сказать вам, что я, как и раньше, могу не отставать от других».

После прощания с Мирзом и Гирёвым партия пошла в глубь глетчера тремя санями, первые из которых тащили сам Скотт, доктор Уилсон, Отс и унтер-офицер Эванс. Над командой вторых саней, в составе Аткинсона, Райта и Лешли, старшим был назначен лейтенант Эванс. А в третьи, которые шли под командой Бауэрса, впряглись Черри-Гаррард, Крин и Кеохэйн. Причем к тяжести санок и бесконечному количеству трещин и снежных заструг, которые мешали движению экспедиции, добавилась еще и жестокая «снежная слепота», которой одновременно заболели Отс, Бауэрс, Кеохэйн, унтер-офицер Эванс и Лешли. Но их болезнь не могла что-либо изменить в требованиях капитана к этим полярникам. Нужно было идти вперед, и с каждым часом команда все выше и выше поднималась на высокогорный глетчер, где её ждали сильные морозы, метели, трещины и немыслимо тяжелый труд.

Дни тянулись медленно и изнуряюще. Скотту не хотелось расставаться со своими спутниками, но он вынужден был прибегать к этому. И вот двадцать первого декабря, то есть через десять дней после прощания с Мирзом и русским каюром Дмитрием, настал черед прощаться со «штурмовой» партией группе Аткинсона, в которую вошли Черри-Гаррард, Райт и Кеохэйн. Понятно, что все четверо прощались с уходящими в сторону полюса с тоской в душе, но особенно болезненно воспринимал это возвращение на базу канадский физик Чарльз Райт.

– Нельзя ли мне пойти с вами, сэр? – вполголоса, стараясь не привлекать внимания остальных полярников, спросил молодой ученый.

– Это уже невозможно, – покачал головой Скотт.

– Только потому, что я – канадец, а группу, исходя из патриотических соображений, вы формируете исключительно из англичан?

– Во время формирования штурмовой группы мне и в голову не приходило подбирать себе спутников по национальному или религиозному признакам. Иное дело – опыт, подготовленность к данной экспедиции, физическое состояние людей.

– Оказаться так близко от полюса и не дойти до него!

– Понимаю, что в Канаду вам хочется вернуться национальным героем, – мягко улыбнулся Скотт. – Однако вы еще молоды и впереди вас ждет немало всяческих экспедиций, исследований, открытий. Кстати, пусть вас утешает то, что лейтенанту Эвансу, Крину и Лешли возвращаться будет еще труднее, ведь им придется покинуть штурмовую партию в каких-нибудь ста пятидесяти милях от вожделенной цели. Так что вам, Чарльз, еще в какой-то степени повезло.

– А не допускаете, сэр, что кто-то из тех, кому выпало идти дальше, согласен будет поменяться со мной местами?

– Не допускаю, – решительно повел подбородком Скотт. – Вот этого я действительно не допускаю!

Экипаж первых саней после этого расставания не изменился, а в экипаже вторых место Райта занял неутомимый Лешли.

Расходясь в разны стороны, эти две группы полярных странников еще долго оглядывались друг на друга, словно бы надеялись, что кто-то один не выдержит и позовет остальных. Неважно, кто именно и в какую сторону, главное, что позовет. Слишком уж страшно это было для каждого из них – оставлять своих друзей посреди безжизненной ледовой пустыни.