355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Боб Шоу » Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра » Текст книги (страница 24)
Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра
  • Текст добавлен: 2 мая 2017, 08:30

Текст книги "Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра"


Автор книги: Боб Шоу



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Афина насмешливо улыбнулась.

– Отличное представление, Вилл, – сказала она, – но словесное насилие не заменит настоящего.

Карев посмотрел на свои руки. Каждый палец в отдельности, независимо от остальных, совершал маленькие движения.

– Кто это был? – спросил он.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я хочу знать, кто является отцом.

– Хочешь заставить повернуть вспять то, что он сделал?

– Скажи мне это сейчас же. – Карев громко проглотил слюну. – Советую тебе сказать мне.

– Ты мне надоел, Вилл, – ответила Афина и закрыла глаза. – Прошу тебя, уйди.

– Хорошо, – сказал он после паузы, которая тянулась, казалось, бесконечно долго. – Я уйду, ибо, оставшись, я убью тебя. – Даже в его ушах слова эти прозвучали бессильно.

Блаженно улыбающаяся Афина продолжала лежать на софе, когда он вышел из дома, вернулся к своему болиду и уехал.

Глава 5

– Моя жена беременна, – объявил Карев, старательно выговаривая слова, и выпил кофе, ожидая реакции, которая последует.

За красно-голубым столом Баренбойм и Плит образовывали как бы маленькую живую картину, в точности такую же, как в тот день, когда Карев впервые посетил кабинет председателя. Руки у Баренбойма были сложены как для молитвы, и он смотрел поверх них глубоко посаженными глазами, а Плит с довольным лицом подскакивал на своем невидимом викторианском стуле, его покрасневшие глаза блестели, а губы образовывали остро выгнутую вверх дугу.

– Ты уверен в этом, Вилли? – спросил Баренбойм голосом, который не выражал никаких чувств.

– Полностью. Она проверила это два раза.

– Когда это произошло?

– На прошлой неделе, – ответил Карев, любой ценой желая скрыть то, что чувствовал под двухсотлетним взглядом Баренбойма. Хотел он утаить и тот факт, что его личные супружеские обязанности подчеркивают результаты эксперимента за миллиард долларов.

– Итак, уже нет ни малейших сомнений. Это последнее доказательство, что Е.80 оправдал свое назначение. Что скажешь, Мэнни?

Плит коснулся пальцами висящей у него на груди золотой безделушки в форме сигары, и его губы выгнулись в еще более острую дугу.

– Полностью с тобой согласен, – сказал он. – Именно этого мы и ждали.

Оба удовлетворенно переглянулись, понимая друг друга без слов способом, доступным только остывшим, живущим много десятков лет.

– А что дальше? – вставил Карев. – Вы сообщите это общественности?

– Нет! – воскликнул Баренбойм, наклоняясь над столом. – Еще не сейчас. Соблюдение тайны в эту минуту важнее, чем когда бы то ни было, до тех пор, пока химический состав субстанции Е.80 не будет защищен патентом.

– Понимаю.

– Кроме того, надеюсь, Вилли, ты не обидишься на меня за эти слова, хорошо было бы подождать конца беременности, чтобы убедиться, будет ли она доношена, а ребенок родится нормальным.

– Нет, я не обижусь.

– Отличный ты парень! – Баренбойм откинулся на стуле. – Мэнни! Ну и дурни же мы! Сидим тут и говорим только о делах, и совсем забыли поздравить нашего молодого коллегу.

Плит расцвел так, что его красное, как будто начищенное щеткой лицо покрыл еще более сильный румянец, но ничего не сказал.

Карев глубоко вздохнул.

– Не нужно меня поздравлять, – сказал он. – Честно говоря, мы с Афиной расстались. На какое-то время, конечно, на пробу.

– Да? – Баренбойм нахмурил брови, изображая беспокойство. – Немного странное время для разлуки.

– Это длится у нас уже около года, – солгал Карев, вспоминая, как выскочил из куполодома через несколько секунд после оскорбления Афины. – А поскольку мы ждем ребенка, для нас это может быть лучшим, последним шансом, чтобы сориентироваться, что собственно нас соединяет. Надеюсь, это не перечеркнет ваших планов.

– Конечно, нет, Вилли. Но что ты собираешься делать сейчас?

– Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Я знаю, что моя особа важна для изучения Е.80 – мистер Плит назвал меня подопытным кроликом за миллиард долларов, – но я хочу на какое-то время уехать за границу.

Баренбойм остался невозмутим.

– Это можно устроить без труда, – сказал он. – У нас есть филиалы в разных городах всего мира, впрочем, тебе об этом говорить не надо. Куда ты хотел бы отправиться?

– Я думал не о должности в городе, – ответил Карев, беспокойно вертясь на стуле. – «Фарма» по-прежнему заключает контракты с бригадами антинатуристов?

Баренбойм сначала взглянул на Плита и только потом ответил.

– Да. У нас меньше контрактов, чем прежде, но мы по-прежнему поставляем и применяем биостаты во многих оперативных районах.

– Именно этим я и хотел бы заняться, – сказал Карев, торопившийся высказать свое мнение прежде чем его прервут. – Я знаю, что в такой ситуации не имею права рисковать, но мне хочется на некоторое время бросить все. Я хотел бы пойти добровольцем в бригаду антинатуристов.

Он замолчал, ожидая отказа Баренбойма, но, к его удивлению, председатель кивнул головой, а на лице его появилась улыбка.

– Значит, хочешь остудить парочку натуристов? – поинтересовался он. – Знаешь, иногда они выбирают смерть… Это тебя не пугает?

– Пожалуй, нет.

– Как ты сам сказал, Вилли, с точки зрения нашей фирмы в игре появляется некоторый риск, – говоря это, Баренбойм снова взглянул на Плита. – Однако, с другой стороны, благодаря этому ты на несколько месяцев исчезнешь из поля зрения, что было бы совсем неплохо. С момента подачи патента вопрос обеспечения безопасности станет еще более трудным. Как ты считаешь, Мэнни?

Плит улыбался своим мыслям.

– В этом много правды, но я не уверен, понимает ли наш молодой коллега, во что хочет влезть. Навязывание кому-то бессмертия против его воли является худшим видом насилия над человеком.

– Вздор! – резко запротестовал Баренбойм. – Я убежден, что Вилли продержится в бригаде антинатуристов несколько месяцев. Правда, сынок?

В первый момент Карев не знал, что ответить, но потом вспомнил Афину и понял, что должен немедленно отправиться в далекое путешествие, на случай если бы простил ее, охваченный слабостью или безумием.

– Я справлюсь, – с горечью ответил он.

Часом позже он спускался на скоростном лифте вниз, имея в саквояже официальный перевод в группу «Фармы» в бригаде антинатуристов. Поскольку несколько минут назад кончился рабочий день, внизу было еще полно людей. Он с интересом смотрел на проходящих мимо техников и служащих, задумываясь, почему факт, что он отправляется в Африку, делает всех какими-то странными. Я, наверное, сплю, подумал он. Слишком легко все это получилось…

– Привет, Вилли, – раздался за его спиной чей-то голос. – Я не ослышался? Говорят, ты вырываешься в мир из-под опекунских крыльев «Фармы». Не могу в это поверить. Скажи, что это не так.

Повернувшись, Карев заметил заросшее лицо Рона Ритчи, высокого блондина, исправного двадцатидвухлетнего парня, работавшего в отделе биопоэзы на должности младшего координатора продажи.

– Все это правда, – ответил он. – Я не мог больше выдержать на одном месте.

Ритчи сморщил нос и улыбнулся.

– Я горжусь тобой, парень. Другие в твоем возрасте, те, что только что закрепились, начинают изучать философию, а ты, прыгая от радости, едешь в Бразилию.

– В Африку.

– Во всяком случае куда-то далеко. Пойдем отметим это, выпьем, покурим.

– Но… – Карев умолк, поскольку только сейчас до него дошло, что он потерял жену и дом, в котором мог бы провести вечер. – Последнее время я много пил и теперь хочу ограничиться.

– Да брось ты! – Ритчи обнял Карева за плечи. – А ты подумал, что, может, я уже никогда тебя не увижу? Для одного из нас это стоит нескольких тостов.

– Пожалуй, да.

Карев всегда считал, что его ничто не связывает с Ритчи, но выбирать приходилось либо его общество, либо вечер в одиночку. Еще недавно он ждал, что Баренбойм пригласит его на ужин или потратит несколько часов, чтобы обговорить уход из конторы, однако формальности уладили с фантастической быстротой, после чего Баренбойм и Плит покинули его, отправляясь на какую-то встречу. И хотя выезд в Африку был исключительно его мыслью, он, непонятно почему, чувствовал себя так, будто от него избавляются.

– Вообще-то я охотно бы выпил, – сказал он.

– Это я понимаю. – Ритчи потер руки, открыв в улыбке узкий ряд зубов. – Куда отправимся?

– К Бемонту, – ответил Карев, мысленно видя перед собой стены цвета табака, глубокие кресла и десятилетнее виски.

– В рай такие идеи. Пойдем, я отвезу тебя в местечко получше. – Ритчи открыл дверь и торопливо зашагал, как будто его тянула вперед какая-то невидимая сила. На своих худых мускулистых ногах он в несколько шагов пересек холл под аккомпанемент смеха группы девушек, которые только что вынырнули из бокового коридора. Среди них была Марианна.

– Марианна, у меня еще не было случая сказать тебе, – заговорил с ней Карев. – Я здесь сегодня последний день…

– Я тоже, – оборвала она его, глядя на удаляющегося Ритчи. – Прощай, Вилли.

Она равнодушно повернулась, а Карев машинально коснулся рукой лишенного щетины лица. Разозленный, он некоторое время провожал ее взглядом, а потом быстро двинулся к двери, чтобы догнать Ритчи. Его молодой коллега жил недалеко, а потому ездил на автомобиле с низкой подвеской, который казался странным в сравнении с комфортабельным, более стабильным болидом. Карев плюхнулся на пассажирское кресло возле Ритчи и стал мрачно смотреть в боковое окно. Он был потрясен реакцией Марианны, которая вдруг перестала видеть в нем человека. В душе он задавал себе вопрос, задело бы это его так сильно, если бы он действительно остыл? Афина была его женой, и он скорее от нее ждал именно такой перемены, зато Марианна была простой женщиной, которая когда-то регулярно давала ему понять, что пойдет за ним, если он позовет, и по каким-то необъяснимым причинам был уверен, что его мнимое закрепление не повлияет на их дружбу.

– Вот мы и прибыли, – сказал Ритчи, въезжая на стоянку.

– Прибыли? А куда?

– В «Святыню Астарты».

– Езжай дальше, – буркнул Карев. – Даже когда я был исправен, меня никогда не тянуло в бордели, а…

– Не волнуйся, Вилл, – прервал его Ритчи и выключил двигатель. – Никто не заставляет тебя подниматься наверх, и, надеюсь, ты не против, чтобы я немного заработал.

Кареву снова показалось, что им манипулируют, что его водят за нос, но он вышел из машины и пошел ко входу в «Святыню». К ним подошла стройная девушка, одетая блеском, испускаемым голубовато-фиолетовым световым ожерельем, и протянула кассету для денег. Окинув взглядом гладко выбритый подбородок Карева, она тут же перестала интересоваться им и повернулась к Ритчи, который вынул из сумки стодолларовую банкноту и бросил ее в кассету.

– Астарта приглашает вас в свое жилище, – прошептала девушка и провела их в большой бар, занимавший весь первый этаж здания.

– Не понимаю, – сказал Карев. – Мне казалось, что деятельность этих заведений заключается в том, что девушки платят вам, а не наоборот.

Ритчи тяжело вздохнул.

– Неужели все бухгалтеры такие непрактичные? Конечно, они нам платят, но и заведение должно иметь с этого какой-то доход. Эти сто долларов за вход обеспечивают ему избранность и покрывают расходы на содержание, а люди вроде меня все равно зарабатывают, получая плату от девушек.

– О! И сколько же составляет эта плата?

Ритчи пожал плечами, проталкиваясь сквозь толпу к бару.

– Двадцать новых долларов за успокоение.

– Теперь я понимаю, почему это заведение приносит доход, – насмешливо сказал Карев.

– Что это за намеки, ты, яйцо из холодильника? – резко спросил Ритчи. – Думаешь, что я не верну этой сотни? Подожди – и увидишь сам. Что ты пьешь?

– Виски.

Ритчи добрался до зеркальной стойки и приложил к глазу автобармена свой кредиск.

– Одно шотландское и одно заправленное, – сказал он в зарешеченное отверстие.

Из другого отверстия показались два запотевших стакана. Край одного из них светился нежным розовым светом, показывая, что он содержит что-то еще, кроме алкоголя. Карев взял ничем не выделяющийся стакан и, хлебнув слегка успокаивающий напиток, критически осмотрелся. Большинство присутствующих были исправными разного возраста. Девушки, одетые в световые ожерелья, кружили между столиками и кабинами как колонны застывшего огня. В зале находились и несколько остывших, одетых, как он с облегчением заметил, совершенно обычно и разговаривающих с приятелями самым обычным образом.

– Будь спокоен, Вилли, – сказал Ритчи, как будто читая в мыслях Карева. – Это нормальное заведение, и никто не будет на тебя наговаривать.

Сомнения, охватившие Карева при мысли о проведении всего вечера в обществе Ритчи, вдруг усилились.

– Я не особый любитель запретов, – равнодушно сказал он, – но разве ты не знаешь, что остывшие мужчины не любят, когда их причисляют к потенциальным гомосексуалистам?

– Прошу прощения, профессор. А что я такого сказал?

– Почему кто-то должен на меня наговаривать?

– Я уже сказал, что прошу прощения. – Ритчи одним глотком выпил содержимое стакана и улыбнулся. – Не горячись так, парень. Я считаю, что все запреты нужно нарушать. Это единственный интеллигентный образ жизни.

– Все запреты?

– Точно.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно. – Ритчи отставил стакан. – Выпьем еще по одной, – предложил он.

– На, попробуй это, я едва пригубил.

Сказав это, Карев оттянул в поясе брюки Ритча и вылил туда содержимое своего стакана, после чего отпустил эластичный материал, который с треском вернулся на место.

– Что ты… – выдавил Ритчи, у которого слова застряли в горле. – Что ты делаешь?

– Нарушаю запрет, касающийся вливания алкоголя кому-нибудь в брюки. Я тоже хочу жить интеллигентно.

– Ты что, спятил? – Ритчи посмотрел на мокрое пятно, спускающееся вниз по его брюкам, потом с растущим гневом, сжимая кулаки, поднял взгляд на Карева. – За то, что ты сделал, я тебя в отбивную превращу.

– Попробуй, – серьезно ответил Карев. – Но помни, что тогда ты потеряешь сто долларов, которые заплатил за вход сюда.

– Значит, ребята не ошибались относительно тебя.

– В каком смысле?

– В таком. Что ты такой же подозрительный, как часы за два доллара. – Ритчи резко придвинул свое лицо к лицу Карева. – Мы все знаем, почему Баренбойм так тащит тебя вверх. Куда это вы пропали, когда уехали якобы в Пуэбло?

Карев, который за всю сознательную жизнь никого не избил, ударил Ритчи кулаком по шее. Правда, нанес он удар не профессионально, но более высокий Ритчи свалился на колени, хрипя и с трудом хватая воздух. Откуда ни возьмись, из полумрака выскочила группа крепких женщин в кожаных шлемах на головах. Они схватили Карева за руки и вывели из бара. В холле его некоторое время подержали неподвижно перед теледетектором, чтобы компьютер запомнил его лицо и внес в список нежелательных посетителей, потом свели по лестнице вниз и отпустили. Входящие в «Святыню» мужчины высказывали шутливые предположения, по какой это причине выбрасывают из борделя остывшего, но ему было все равно. Долгое время в нем нарастало желание ударить кого-нибудь, и он был благодарен Ритчи за то, что тот дал повод для этого. В правой руке, как воспоминание нанесенного удара, осталось покалывание, похожее на электрические импульсы, и мысленно он почти согласился с Афиной.

Только гораздо позднее, когда он выпил множество виски, его стала мучить мысль о том, что Ритчи – вовсе не близкий его знакомый – выражался так, будто знал о его «тайных» связях с Баренбоймом. А ведь Баренбойм, и Плит делали все, чтобы не допустить утечки информации, указывающей на связь Карева с Е.80. Неужели совершена ошибка?

Погружаясь в сон, он думал об опасностях, а потом ему снова снилось, что у него тело из стекла.

Глава 6

Утреннее небо над аэропортом, ясное, чистое и безоблачное, если не считать огромного столба тумана, окружающего туннель тихих стартов, слепило глаза. Относительно теплый воздух сразу над землей попадал в него из-за несовершенства создающего его магнитного поля и быстро поднимался вверх, превращая туннель в невидимый реактивный двигатель, выбрасывающий газы в верхние слои атмосферы. Карев, прибывший в аэропорт заранее, посмотрел старт нескольких самолетов, которые подъезжали к основанию столба из туч, поднимались вертикально вверх и исчезали. Он напрягал глаза, пытаясь увидеть, как вверху они выскакивают из столба и ложатся на курс, но от напряжения глаза разболелись, и он бросил это занятие.

Вскоре он понял, что ошибся, приехав в аэропорт так рано. Кратковременное действие выпитого вчера алкоголя прошло, оставив ему взамен плохое самочувствие, к тому же у него было слишком много времени для обдумывания своего ближайшего будущего. Вполне возможно, что еще сегодня он примет участие в боевой акции бригады антинатуристов. Каждый раз эта мысль одинаково потрясала его, и он вглядывался в далекие вершины Скалистых Гор со смешанным чувством ностальгии и горечи. Я не хочу ехать в Африку, думал он. И уже совсем не хочу иметь дело ни с какими натуристами. Что я здесь делаю? В нем вдруг вновь проснулся гнев на Афину.

Ругаясь про себя, он двинулся в сторону ряда телефонных будок, но вспомнил, что говорить ей нечего. Конечно, он мог сообщить ей, что уезжает за границу, но ведь было известно, что когда компьютер «Фармы» введет вызванные его отъездом изменения в кредитную систему, то автоматически уведомит ее об этом. Что же касается чувств, то он хотел сказать ей: «Смотри, что ты наделала. Из-за тебя я еду в Африку, где могу погибнуть от рук какого-нибудь натуриста». Но ему не было дано пережить даже такого детского удовлетворения, отчасти из-за гордости, отчасти потому, что человек, которому он хотел это сказать, – прежняя Афина, перестал существовать. Что он мог получить от разговора с враждебно смотрящей на него незнакомкой, которая жила теперь в теле Афины? Он понял, что гордился когда-то своим старомодным, моногамным супружеством – связью, пережившей его мнимую импотенцию всего на несколько часов. Даже то, как она сообщила ему эту новость, говорило о многом. По ней не было видно никаких признаков сожаления или других чувств, за исключением презрения к тому бесполому предмету, который когда-то был ее мужем. И это спустя несколько часов! Спустя несколько паршивых…

Он вдруг заметил, что люди в зале ожидания для отлетающих внимательно смотрят на него, перестал сжимать руки на саквояже и вымучено улыбнулся одетой в розовое женщине, сидевшей рядом, держа на коленях грудного младенца. Она не отреагировала, только вглядывалась в него, пока он не отвернулся и пошел к автомату с чаекофе. Повернув диск, он заказал порцию горячей жидкости, рассеянно выпил ее, а когда объявили его рейс, встал на движущуюся ленту рядом с другими летящими на Восток пассажирами. Первое содрогание ленты, напомнившее о начале путешествия, наполнило его паническим страхом. Заставив себя расслабиться, он стал дышать равномерно и делал это до входа на борт самолета, где его внимание поглотило беспокойство о собственной безопасности во время полета.

За сорок лет своей жизни он совершил не менее тысячи путешествий на самолетах и не мог вспомнить ни одного, во время которого не заметил бы какого-нибудь маленького, но потенциально смертельного дефекта в самой машине или в ее оборудовании. Это мог быть едва ощутимый запах горящей изоляции, влажный след на швах баков на крыле или какой-то необычный тон в шуме двигателя – мелочи, на которые не обратит внимания профессионал, но которые слишком бросаются в глаза интеллигентному дилетанту. На этот раз ему не понравилась бутылка со сжатым газом, которая в случае катастрофы должна была заставить выскочить из обшивки кресла перед ним большой пластиковый мешок, который предохранял от сотрясения. Бутылка показалась ему слегка искривленной относительно шейки баллона, и у него появилось подозрение, что крышка отошла, а газ улетучился.

Он хотел спросить стюарда, как часто проверяют бутылки с газом, но тут рядом с ним заняла место какая-то пассажирка. Она была одета в розовое и безуспешно пыталась отцепить ремни сумки, в которой находился ребенок. Это была та самая женщина, которая сидела возле него в зале ожидания.

– Вы позволите? – обратился он к ней, а затем освободил край одного из пластиковых покрывал сумки от пружинного замка на ремне, и тот без труда расстегнулся.

– Спасибо, – сказала пассажирка.

Она вынула молчащего ребенка и посадила его себе на колени. Карев сложил сумку и сунул ее под сиденье, а потом откинулся в кресле, думая, сказать ли соседке, что застежка на ремне выглядит опасно слабо. В конце концов он решил этого не делать – пассажирка относилась к нему с явным недоверием, даже враждебностью, – но все же не перестал думать, какой странной показалась ему на ощупь стальная обшивка. В одном месте металл был тонким, как бумага, как будто – откуда-то из глубины сознания всплыла беспокоящая мысль – им пользовались слишком долго. Современные виды стали служили много десятков лет прежде чем…

Он откинул со лба волосы и под защитой этого жеста искоса взглянул на незнакомку. Ее бледное лицо с правильными чертами казалось нормальным и сдержанным, и он немного успокоился, почти стыдясь того, что только что подумал. Когда двести лет назад стали доступны усовершенствованные биостаты, власти быстро установили, где кроется основная возможность злоупотребления ими. Нелегальное введение биостатов особам несовершеннолетним каралось так сурово, что подобные случаи были почти неизвестны, хотя в самом начале отметили ряд странных и неприятных эпизодов. Самыми частыми и наиболее трудными для искоренения оказались злоупотребления биостатами, которые совершали родители в отношении собственных детей. Влюбленные в своих чад матери, часто такие, которые не подлежали продолжению жизни в бесконечность, пробовали остановить время, обессмертив своих детей, когда те были еще маленькими. Вместе с введением фактора неизменности в механизм воспроизведения клеток, физическое развитие ребенка прекращалось. То же самое происходило и с умственным развитием, поскольку складкообразование мозга, необходимое для увеличения площади коры, становилось невозможным. Ребенок, навсегда «замороженный» в возрасте трех лет, со временем мог стать очень развитым, даже ученым, но имея закрытую дорогу к высшим функциям разума, оставался в сущности вечным ребенком.

Бывали случаи злоупотребления биостатами по чисто деловым причинам. К самым громким принадлежало дело Джона Сирла, мальчика с удивительным сопрано, которого родители «заморозили», когда ему было одиннадцать лет, только по той причине, что он был единственным кормильцем семьи. Этот случай, как и большое количество молоденьких актеров, которые долго оставались подозрительно инфантильными, заставил ввести суровые законы и точный контроль за производством и распределением биостатов. Легальное введение средства несовершеннолетним случалось теперь только в случае неизлечимой болезни. Обеспечивая организму больного ребенка неизменность, его спасали от преждевременной смерти, что, однако, не решало моральной проблемы, заключающейся в том, что болезнь сохранялась и укреплялась. Даже тогда, когда дальнейшее развитие медицины обеспечивало смертным соответствующие лекарства, страдающий той же болезнью бессмертный ребенок оставался неизлечимо больным, поскольку образ его тела был закодирован в клетках раз и навсегда.

Еще одной из проблем было использование биостатов в неуместных целях. В период горячего соперничества между фирмами-производителями, когда каждый день расходовались целые состояния, чтобы спасти всех больных, стоящих на пороге смерти, оказалось, что некоторые люди одаряют бессмертием своих собак и кошек. Введенные со временем инструкции ограничивали употребление биостатов ветеринарами, но конные скачки и другие развлечения, в которых настоящий возраст животных играл важную роль, пережили землетрясение. Благодаря тому, что биостаты приводят каждый нормальный здоровый организм в отличную форму, родилась мода на мясо бессмертных коров, овец и свиней, которая так никогда и не исчезла, даже к концу двадцать второго века…

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Карев повернул голову. Ребенок, сидевший на коленях матери, откинул одеяло, и его розовое, кукольное личико освещал теперь яркий свет, льющийся в окна самолета. Два голубых глаза – мудрых, хотя и запертых в состояние непрерывного психоза из-за детской неспособности отличать свое «я» от внешнего мира, – смотрели на Карева. Он инстинктивно отпрянул, когда младенец вытянул к нему пухлую ручку. Заметив его реакцию, мать прижала ребенка к груди. Некоторое время она вызывающе смотрела Кареву в глаза, затем взгляд ее скользнул в сторону и остановился где-то на горизонте личной вселенной, в которую не имел доступа ни один мужчина.

Шестимесячный ребенок, со страхом подумал он. Младенец выглядел шестимесячным, но вполне возможно, что ему было столько же лет, сколько и Кареву. Еще какое-то время он вслушивался в нарастающий стон двигателей самолета, затем встал с кресла и прошел назад в поисках свободного места. Единственное незанятое находилось возле бортового стюарда. Карев тяжело опустился в свободное кресло и сидел, постукивая пальцем по зубам.

– Она действовала вам на нервы? – сочувственно спросил стюард.

– Кто?

Стюард кивнул в начало салона.

– Миссис Дениер, Летучая Голландка, – объяснил он. – Иногда мне кажется, что она должна платить за два билета.

– Вы ее знаете?

– Все, летающие по трассе до Лиссабона, знают миссис Дениер.

– Она часто путешествует? – спросил Карев, стараясь выказать только легкий интерес.

– Не так часто, как регулярно. Каждый год, весной. Кажется тридцать лет назад на этой трассе разбился самолет, в котором летела она, ее муж и ребенок. Муж погиб.

– О! – сказал Карев и подумал, что не хочет больше ничего знать. Он глубоко вдохнул воздух, пахнущий пластиком, и выглянул в окно. Самолет как раз двинулся с места.

– Она отсидела десять лет за введение биостата ребенку и с тех пор нет весны, чтобы она не появилась.

– Неслыханная история.

– Похоже, таким образом она хочет воскресить прошлое или ищет такой же смерти, но я в это не верю. Наверное, у нее дела по ту сторону океана. Женщины так долго не отчаиваются.

Самолет доехал до центра стартового туннеля, и рев двигателей достиг предела. Этой фазы полета Карев больше всего не выносил: когда машина начинала подниматься, у нее не было достаточной скорости, а у пилота времени для реакции, чтобы ее спасти, если бы отказали двигатели. Кареву захотелось отвлечься мыслями от полета.

– Простите, – сказал он. – Это все двигатели.

– Я сказал, что женщины не ходят в трауре так долго.

– Как долго?

– Из того, что я знаю, не менее тридцати лет. Трудно поверить, правда?

Карев покачал головой, думая о перетертом замке сумки. Невозможно, чтобы он износился до такой степени за тридцать лет. Входя в атмосферу, самолет подозрительно закачался, и Карев, держась за подлокотники кресла, задал себе вопрос, не исполнится ли сегодня желание миссис Дениер.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю