Текст книги "Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

VIII

Почти целый день Джек Бретон не мог освободиться от впечатления, которое произвело на него обнаруженное им стихотворение.

Он расспрашивал Кэт с такой обстоятельностью, на какую только осмелился, о том, каким образом эта строфа была написана, и проявил живейший интерес к вопросу об автоматическом письме. Кэт это было приятно, она чувствовала себя польщенной его интересом и рассказала ему все относительно способностей Мириам Пэлфри.

Чувствуя, что ему становится все более не по себе, Джек Бретон исследовал результаты сотни опытов с автоматическим письмом и пришел к выводу, что та строфа была единственным подобного рода произведением, вышедшим из-под пера Мириам. Более того, это произошло уже после внедрения Бретона во Время В, и это ни в коей мере нельзя было считать случайностью. Единственным объяснением этого явления, пришедшим ему в голову, без учета того, как он располагал факты, была телепатия. А он не имел ни малейшего желания, чтобы кто-нибудь читал его мысли.

На следующее утро эта идея, казавшаяся совершенно безумной, подтвердилась совершенно неожиданным образом. И так уже натянутые отношения между Джоном Бретоном и Кэт заметно ухудшились после появления Джека. Джон стал еще более сухим и язвительным, если вообще говорил с ней. И все время, как если бы хотел подчеркнуть собственные права на независимое существование в своей Вселенной, непрестанно ходил по дому с приемником под мышкой, запуская его во время передачи последних новостей на полную мощность.

А новости, которые Джек случайно услышал и усвоил частью своего сознания, говорили о необычайных событиях, но Джек был слишком занят своими личными делами и размышлениями над собственным будущим, чтобы обращать внимание на сообщения о делах научных. Если бы он не сделал открытие, что Мириам Пэлфри буквально выкрала что-то прямо из его разума, известие, что телепатические эксперименты сразу в нескольких университетах начали давать сенсационные результаты, вообще не дошло бы него. В свете этого сообщения, однако, Мириам перестала представлять собой необъяснимую угрозу, став просто одним из второстепенных явлений.

С удивлением он убедился, что его отношения с Джоном не испортились. Большой дом был наполнен почти осязаемым эмоциональным напряжением, так как Джон и Кэт все время лавировали, стараясь выбраться из тупика, в котором они находились. Но время от времени случались спокойные минуты, и тогда они с Джоном начинали разговаривать как близнецы, которые давно не видели друг друга. Не без удивления Джек открывал, что Джон значительно лучше и более детально помнит факты их общего детства. Сколько раз он спорил с ним, подвергая сомнению подлинность отдельных деталей, но каждый раз в конце концов соответствующая перегородка в его памяти рушилась, картина приобретала краски, и Джек убеждался, что Джон прав.

Он объяснил себе все это в порядке рабочей гипотезы частым возвращением к воспоминаниям, которые хранила их память: ведь в течение последних девяти лет Джон Бретон жил прошлым. Отсутствие удовлетворения жизнью во Времени В склоняло его ко все более частым проникновениям в хранилище старого опыта.

За короткое время с момента своего прибытия Джек заметил, что Джон безудержно интересуется старыми журналами и сравнивает всех с актерами и актрисами былых времен. Вся его мастерская в подвале была увешана фотографиями автомобилей тридцатых годов с их большими защитными стеклами спереди. («Хотел бы я поездить на такой старой близорукой колымаге, – сказал как-то Джон. В этих больших, крытых тканью сиденьях ты не чувствуешь запах пыли?») А если Джеку удавалось оторвать его от прошлого, он избегал дел сегодняшнего дня, стараясь перевести разговор на темы, касающиеся кинофильмов.

Джек Бретон впитывал все сведения, связанные с Джоном: они могли пригодиться ему, когда он перехватит фирму. А кроме того, это привело к установлению определенного факта, имеющего принципиальное значение для его планов.

– Гравиметрические замеры стали, разумеется, невозможными, – говорил Джон после ленча. – Международное бюро мер и весов вполне определенно объявило сегодня, что сила тяжести уменьшается. Вообще-то она всегда была переменной, но бьюсь об заклад, что на этот раз мы имеем дело со значительно более серьезным отклонением, чем обычно, что мы летим вниз, а между тем в сообщениях, передаваемых по радио, дело трактуется легкомысленно. Ведь нет ничего более важного, чем сила тяжести. Разве что давление.

– Сомневаюсь, – сказал Джек равнодушно, думая о Кэт, которая там, наверху, может быть, как раз занимается в спальне своим туалетом.

– По крайней мере, гравиметры в порядке. А то уж мы с Карлом были готовы рвать на себе волосы. Он был в твоей действительности? Карл Тоуджер?

– Да. Он и Хетти вместе приняли мою фирму. – «Может, теперь Кэт расхаживает нагая в интимном полумраке комнаты с опущенными жалюзи?»

– Гравиметры, к счастью, не так уж важны. Было время, когда все мое оборудование составляли гравиметр, теодолит и еще кое-какое старье, списанное военными. Это было прежде, чем я начал заключать контракты на бурение и использовать при выполнении важнейших работ буровую установку.

Интерес Джека внезапно пробудился.

– А как обстоит дело с этими новыми бурильными установками? С этими новыми аппаратами, основанными на процессе пульверизации материи? Ты их используешь?

– У меня их три, – ответил Джон с увлечением. – Я их использую для бурения всех скважин большого диаметра. Карл их не любит, потому что они не дают колонок грунта, но работают они быстро и чисто. Можно высверлить дыру диаметром в два фута в каком угодно грунте и получить буквально микропыль.

– Никогда не видел такое устройство в действии, – сказал Джек с притворным сожалением. – У тебя проводятся такие работы где-нибудь поблизости от города?

– Самое близкое – около двадцати миль к северу отсюда, по дороге к Силверстриму. – Голос Джона зазвучал неуверенно. – Но я не представляю, как бы ты мог там показаться. Что сказали бы люди, если бы увидели нас вдвоем?

– Но ситуация вскоре прояснится.

– Прояснится? – Джон Бретон сразу же стал подозрительным.

«Догадывается ли он хоть в какой-то мере о том, какая судьба его ожидает?»– подумал Джек.

– Разумеется, – ответил он быстро. – Мы должны в ближайшее время прийти к какому-то соглашению с Кэт. Я понять не могу, почему ты с этим так тянешь. Почему не хочешь признать, что вы смертельно устали друг от друга? И почему вы не покончите со всем этим?

– Кэт тебе что-нибудь говорила?

– Нет, – ответил Джек осторожно, не желая заострять вопрос, пока Джон не будет подготовлен к этому окончательно.

– Как только Кэт решится сказать, что она обо всем этом думает, я готов ее выслушать. – Выражение щенячьей свирепости промелькнуло на широком лице Джона, и Джек убедился, что он не ошибся в своих чувствах. Ни один мужчина не отказался бы добровольно от такого сокровища, как Кэт. Единственное решение проблемы этого треугольника он усматривал только в пистолете, спрятанном в комнате наверху, и в пульверизирующей буровой установке, находившейся где-то по автостраде на Силверстрим.

– Это для тебя так важно, чтобы именно Кэт сделала первый шаг?

– Если ты перестанешь раскладывать меня на сомножители, то и я не буду тебя анализировать, – сказал Джон многозначительно.

Джек мягко улыбнулся ему. Это упоминание о разложении на сомножители вызвало в его мозгу мысль о теле Джона, превращенном в микропыль, совершенно анонимное, недоступное какому-либо опознанию.

Наконец Джон уехал в бюро, а Джек стал нетерпеливо ждать Кэт, но та появилась в твидовом костюме с вязаным пояском и высоким меховым воротником.

– Уходишь? – Он старался скрыть разочарование.

– За покупками, – ответила она официальным тоном, который почему-то задел его.

– Не уходи.

– Но ведь мы должны что-то есть. – Он ощутил в ее голосе враждебность и вдруг осознал, что со времени их близости Кэт его избегает. Мысль, что из-за него у Кэт могло возникнуть чувство вины, привела его в состояние бессмысленной паники.

– Джон говорил что-то насчет того, что собирается убраться. – Как влюбленный сопляк, он не мог удержаться от лжи, а ведь он отдавал себе отчет в том, что должен как можно осторожнее подготовить ее к исчезновению Джона. Кэт приостановилась у двери. Пушок на ее щеках блеснул в солнечном свете инеем, и Джек глазами памяти увидел Кэт, лежащую в морге, в том отлично придуманном ящике. Он испугался.

– Джон имеет право убраться, если захочет, – сказала она наконец и вышла.

Минутой позже он услышал урчание двигателя ее машины в гараже. Он ждал у окна, чтобы увидеть, как она будет проезжать, но верх был опущен, и лицо Кэт выглядело безличным пятном за поднятыми стеклами.

Бретон, взбешенный, отвернулся. Оба его творения, люди, которых он одарил жизнью способом столь же несомненным, как если бы он, бродя по Земле среди библейских молний, вдохнул жизнь в мертвую глину, жили совершенно независимо от него девять лет. И теперь, вопреки всему, что узнали, они игнорируют его, когда им это на руку, оставляют его в доме, в котором он ненавидит быть в одиночестве. Он метался со стиснутыми кулаками по пустым комнатам. Он был готов к тому, что это продлится с неделю, но ситуация подверглась изменению, она будет изменяться и дальше, а потому он решил действовать более решительно.

Из окна тыльной стороны дома он увидел серебристый купол обсерватории, укрытый за буками, и ощутил ревнивый интерес. С момента его появления они инстинктивно, словно по молчаливому согласию, принимали, что никто из чужих не должен даже подумать о существовании двух Бретонов, а потому его выход из дома ни в какой мере не был разумным. Но задняя часть сада была хорошо прикрыта со стороны соседних домов, а до обсерватории он доберется за несколько минут.

Он спустился в кухню, выглянул через завешанную портьерой дверь и вышел во внутренний дворик. Лимонное послеполуденное солнце позднего октября просвечивало сквозь ветви деревьев, еще сохранивших желтую листву; издалека доносился неустанный, мерный шум машинки для стрижки газонов.

– Эй, вы сегодня не работаете?

Бретон обернулся, поскольку голос прозвучал позади него. Он увидел высокого мужчину лет сорока, который только что вышел из-за угла дома. На мужчине был красивый спортивный костюм, который он носил так, как будто это была рабочая одежда, а его вьющиеся волосы уже начали седеть на висках. На широком загорелом лице удивлял маленький нос, который был едва заметен между широко расставленными голубыми глазами.

Бретона охватил почти суеверный страх, когда он узнал в нем лейтенанта Конвери, того самого, который в другом потоке времени приходил уведомить его о смерти Кэт, однако постарался не выдать себя.

– Сегодня нет, – ответил он с улыбкой. – Нужно время от времени устраивать себе разрядку.

– С этой стороны я как-то не знал вас, Джон.

– Наверное, потому, что это случается со мной редко.

Бретон заметил, что мужчина обращается к нему по имени, и безуспешно силился вспомнить имя Конвери. Это невероятно, подумал он. Надо же, чтобы так не повезло!

Конвери усмехнулся, показав очень белые зубы.

– Мне приятно слышать, что вы не надрываетесь на работе, Джон. Я сам не чувствую себя тогда таким лентяем.

«Снова „Джон“, – подумал Бретон. – Ведь не могу же я обращаться к нему „лейтенант“, коль скоро мы зовем друг друга по имени».

– Откуда вы здесь взялись?

– А, просто шел мимо. Мне здесь нужно побывать в нескольких местах, – Конвери сунул руку в карман. – На всякий случай прихватил с собой это…

Он вынул бурый, напоминающий камень предмет и вручил его Бретону.

– О! – Бретон осмотрел предмет; он имел форму спирали и состоял вроде бы из сегментов. – Откуда это?

– Мой парнишка достал у кого-то из школьных приятелей. Я обещал ему, что покажу вам и спрошу… – Он понизил голос и выжидающе посмотрел на Бретона.

Бретон смотрел на закрученный спиралью камень, отчаянно думая, что бы ему сказать. Он вспомнил, как Кэт говорила, что Конвери временами вторгается к Джону на кофе и что они часто болтают об окаменелостях. Вероятно, потому, что Джон в силу своей профессии кое-что знал о геологии. Но охватывали ли его знания окаменелости? Он силился вспомнить те времена, когда, больше чем девять лет назад, он интересовался этими обращенными заклятием в камень путешественниками во времени.

– Это вполне приличный экземпляр аммонита, – сказал он, молясь в душе, чтобы Конвери было достаточно столь поверхностной идентификации образца.

Конвери кивнул головой.

– Возраст?

– Что-то около двухсот пятидесяти миллионов лет. Трудно сказать точно: я не знаю, где был найден этот экземпляр.

– Благодарю. – Конвери взял у него окаменелость и спрятал в карман. Его умные голубые глаза замигали, и Бретон внезапно понял, что взаимоотношения Конвери с тем другим Джоном сложные и нелегкие. – Знаете что, Джон?

– Мм?.. – «Интересно, – размышлял Бретон, – почему он с таким упорством пользуется моим именем?»

– Сдается мне, что вы худеете.

– Это очень мило с вашей стороны, что заметили. Здорово отбивает охоту, когда человек неделями голодает без каких-либо видимых эффектов.

– На глаз вы потеряли семь-восемь фунтов.

– Действительно, почти столько, и чувствую себя значительно лучше.

– А мне кажется, что вы лучше выглядели прежде, – задумчиво сказал Конвери. – Теперь у вас такое усталое лицо.

– Потому что я устал. Вот и устроил себе свободный день, – засмеялся Бретон, и Конвери засмеялся тоже.

Внезапно Джек вспомнил о кофе.

– А может, вы рискнете выпить чашку кофе моего приготовления? Кэт пошла за покупками.

– А где миссис Фиц?

Бретон ощутил пустоту в голове, но сразу же понял, что миссис Фиц ведет в доме хозяйство.

– Мы дали ей несколько дней отпуска, – сказал он небрежно. – Она тоже имеет право иногда отдохнуть.

– А из этого следует, что я должен буду рискнуть!

Конвери толкнул дверь, ведущую в кухню, и пропустил Бретона вперед. Готовя кофе, Джек думал о том, что если они в приятельских отношениях, то должны взаимно знать свое отношение к сливкам и сахару, поэтому он схитрил, поставив на стол и то и другое. Обычные домашние дела подействовали на него успокаивающе. Может, он напрасно так испугался этого визита? Даже если бы в эту минуту вернулась Кэт, не произошло бы ничего, что могло бы показаться Конвери странным, а Джон Бретон должен был отсутствовать еще минимум три часа.

Бретон пил черный кофе, такой горячий, что его поверхность покрывала серая дымка пара. Конвери добавил в чашку сливок, а сахар не положил; отхлебывая кофе с выражением видимого удовольствия, он говорил о метеоритном дожде, который превратил ночное небо в парад фейерверков. Удовлетворенный тем, что предмет дискуссии дает ему равные шансы со всеми другими жителями Времени В, Бретон активно поддерживал эту тему.

– Ну, к делу, – сказал наконец Конвери, покончив со второй чашкой кофе. – Мы, слуги закона, не можем болтаться без дела. – Он встал и положил свою чашку в раковину.

– Такова жизнь, – не стишком оригинально заметил Бретон.

Он попрощался с Конвери в патио и вернулся в дом с окрыляющим чувством удовлетворения. Теперь не было ничего, что удерживало бы его от реализации плана вживания в роль Джона Бретона. Единственное, что его беспокоило, это перспектива встречи с людьми, которые знали Джона, и пребывание в их обществе без возбуждения подозрений, даже излишнего интереса к нему. Но ведь свидание с лейтенантом Конвери прошло вполне прилично, и Бретон убедился, что оттяжки не принесут ему пользы, особенно в отношении эмоциональных реакций Кэт, которые, казалось, чем дольше, тем все более усложнялись.

Он поднялся наверх, в комнату для гостей, вынул пистолет, спрятанный глубоко в шкафу, и прижал к губам холодный, блестящий металл.

IX

Когда лейтенанту Блейзу Конвери было четыре года, мать как-то сказала ему, что глухонемые обычно «говорят с помощью рук». Он решил тогда, что такая способность может быть полезна и интересна даже для тех, кто ничем не обделен. В течение трех лет маленький Блейз изо дня в день закрывался в своей комнате и вглядывался в кисть правой руки, которую выворачивал самым странным образом в надежде, что в конце концов наткнется на соответствующую комбинацию движений, которая пробудит в ней голос. Когда, наконец, он открыл – тоже благодаря какому-то случайному упоминанию, – что мать имела в виду язык знаков, он сразу же прекратил свои опыты, и без сожаления. Он узнал истину, и этого ему было достаточно.

Когда лейтенанту Блейзу Конвери было семь лет, отец показал ему диаграмму, представляющую вписанный в круг квадрат, противоположные вершины которого были накрест соединены прямыми. Можно, сказал отец, нарисовать такую штуку, не отрывая карандаша от бумаги и не повторяя ни одну из линий. Конвери работал над решением этой задачи почти шесть лет.

По прошествии первого месяца он был, собственно говоря, уверен, что это невозможно, но отец, который успел к тому времени умереть, утверждал, что видел, как кто-то это сделал, и Блейз продолжал ломать над этим голову. Как-то он наткнулся в одном из журналов на биографию швейцарского математика восемнадцатого века Леонарда Эйлера, основоположника ряда математических теорий. В статье упоминалось о решении Эйлером задачи о семи мостах Парижа: ученый доказал, что невозможно пройти по ним всем, не пересекая хотя бы один из них дважды. Автор мимоходом упоминал, что то же самое доказательство справедливо и для всяческих головоломок – следует лишь сосчитать линии, проходящие через каждую точку пересечения диаграммы: если при этом более чем для двух точек будут найдены нечетные числа, то такую диаграмму невозможно нарисовать, не отрывая карандаша, без повторения какой-нибудь из линий.

Снова захлопнулась какая-то перегородка в разуме Конвери. Удовлетворенный тем, что он пришел к конкретному выводу, Конвери обосновал свой способ мышления, в результате чего стал полицейским особого рода.

Он поступил в полицию почти автоматически, но, несмотря на университетскую подготовку, не продвигался по службе так, как этого можно было бы ожидать. Хороший сотрудник полиции опирается на статистику своей профессии. Он соглашается с фактом, что раскрываются только некоторые преступления, большинство же остаются нераскрытыми, и соответственно этому так распределяет свою энергию, чтобы обеспечить максимальную эффективность при минимальных затратах.

Но Блейз Конвери был известен в полиции как «пила»– человек, который никогда не отступает, если из-за чего-то заупрямится. Сотрудники, которые были старше его, и коллеги-агенты того же возраста уважали его за успехи, однако местные остряки утверждали, что шеф архива часто совершает тайные налеты на письменный стол Конвери, чтобы отыскать отсутствующие дела.

Конвери понимал свои странности и то, что они мешают ему делать карьеру. Часто он принимал решение изменить свое отношение к профессиональным делам, но обычно в моменты, когда казалось, что он уже одержал над собой победу, его подсознание бросало новый свет на какое-нибудь дело трехлетней давности, и в желудке Конвери начинала подниматься холодная, эгоистичная радость. Он знал, что эта минута экстаза – его частный вариант переживаний, которые из других людей делают великих религиозных вождей, бессмертных артистов или гибнущих в молодости героев. Он никогда не пренебрегал мистическими результатами этой минуты, никогда не чувствовал себя разочарованным успехами или их отсутствием.

Когда, покинув Бретона, он ехал по обсаженной деревьями аллее, он чувствовал, как холодное волнение распространяется по его телу, проникая в каждый мельчайший нерв.

Он вел свой старый, но ухоженный «плимут» среди зелени газонов и все время ревизовал в мыслях дело Бретона – Спидола, возвращаясь в памяти к событиям девятилетней давности. Дело было записано в его сознании как единственное в своем роде, но не потому, что он не сумел раскрыть его – в конце концов он имел на своем счету немало неудач, – но потому, что он так здорово ошибся, расследуя его. Конвери как раз был в комиссариате, когда туда внесли Кэт Бретон, и почти всю историю он узнал из ее собственных уст в тот первый момент ошеломления, когда женщина, работавшая в полиции, смывала с ее волос частицы человеческого мозга.

Ее рассказ можно было свести к нескольким основным взаимосвязанным фактам: она поссорилась с мужем, собираясь с ним на вечеринку, самым идиотским образом пошла пешком одна через парк, желая сократить путь, и там подверглась нападению. И в этот момент как из-под земли вырос какой-то мужчина, выстрелил бандиту в лоб и исчез в темноте. Кэт Бретон как сумасшедшая бросилась бежать и бежала, пока не свалилась, выбившись из сил.

Основываясь на этих голых фактах, Конвери допустил два правдоподобных объяснения. Прежде всего он исключил случайность появления таинственного незнакомца именно в ту минуту в том месте и к тому же еще со штуцером. Однако все могло быть иначе: убийца знал бандита, подозревал, что он – психопат со склонностями к убийству, и с какого-то времени следил за ним, а убедившись в справедливости своих подозрений, расправился с ним. Эту гипотезу Конвери, однако, отбросил инстинктивно, хотя для порядка решил ее проверить.

Его мысли неустанно кружили вокруг мужа Кэт. А если он сам испортил автомобиль, а ссора была запланирована? Если муж хотел избавиться от нее и имел в багажнике ружье? Ведь он мог идти за ней через парк, намереваясь убить ее, но когда она оказалась в опасности, он рефлекторно выстрелил в нападающего.

Эта вторая гипотеза имела пробелы, но Конвери набил руку в ликвидации пробелов. Прежде всего он спросил Кэт, не подозревает ли она, кто бы мог выстрелить. Пребывая еще в состоянии шока, она затрясла головой, но Конвери заметил, как изогнулась ее нижняя губа: Кэт беззвучно произнесла какое-то имя, начинающееся на букву «Джи».

А когда в доме Бретонов он повторил описание мужчины, составленное по словам молодых людей, бывших свидетелями этой сцены, и прочел в глазах Джона ощущение вины… он знал, что нашел убийцу.

Открытие того, что у Бретона есть железное алиби, задело Конвери особым, непонятным образом. Он потратил много недель, пытаясь разрушить алиби, обеспеченное соседями Бретона, видевшими его, когда он стоял у окна своего дома. Конвери даже советовался со специалистами в области судебной медицины относительно того, что штуцер Бретона не сохранил следов использования. Он экспериментировал со старыми охотничьими ружьями; сперва из такого ружья стреляли, потом промывали различными растворами, а затем посыпали пылью. В конце концов он, однако, должен был признать, что Бретон, вина которого лежала прямо на ладони, не виновен.

Для любого другого полицейского это было бы сигналом, что дело следует закрыть и взяться за что-нибудь другое, более обещающее, но злой дух Конвери не отпускал его ни на минуту, нашептывая ему в ухо обещания успеха. И вот теперь, когда он ехал домой, голос этот заговорил в нем с прежней силой. В течение этих девяти лет случалось, что его визиты к Бретонам казались единственно бесплодным проявлением какой-то мании, но сегодня он явно почуял страх и вину.

Он въехал на своем «плимуте» на узкий бетонный тротуар перед домом, едва не задев трехколесный велосипед, оставленный его младшим сыном. Выйдя из автомобиля, он, закрывая дверцу, услышал легкий скрип. Несколько раз подвигав дверцами, чтобы установить происхождение этого звука, он пошел в гараж за масленкой, после чего смазал все дверцы. Положив масленку на место, он через внутренний проход, соединяющий гараж с домом, вошел в кухню.

–  Что так поздно, дорогой? – Его жена Джина стояла перед столом, заваленным кухонной утварью. Руки ее были в тесте, а теплый воздух кухни был насыщен пробуждающим давние воспоминания запахом песочного торта с цукатами.

– Прости, – сказал он, – но меня задержали. – Он машинально похлопал жену по ягодицам, поднес ко рту засахаренную апельсиновую корку и начал ее жевать.

– Блейз?

– Что, дорогая?

– Ты снова был у Бретонов?

Конвери перестал грызть цукат.

– А почему ты спрашиваешь?

– Тим сказал, что ты снова копался в его коллекции окаменелостей. И что в ней недостает одного аммонита.

– Да? А я-то думал, что являюсь единственным детективом в этом доме.

– Так скажи, ты был там?

– Зашел буквально на минутку.

– Ах, Блейз, что о тебе подумают эти люди?

На лице Конвери отразилось беспокойство.

– А почему они должны что-то думать? Я зашел просто так, по-дружески.

– Не может быть и речи о дружбе с детективом, который допрашивал их по делу об убийстве. Особенно если речь идет о людях с такими деньгами.

– Ты зря так нервничаешь, дорогая. С Джоном Бретоном у меня очень хорошие отношения.

– Представляю себе, – сказала Джина, а Конвери тем временем прошел в гостиную, взял иллюстрированный журнал и начал рассеянно его просматривать. Девять лет назад что-то странное произошло в доме Бретонов, а сегодняшний день явился как бы путешествием в прошлое, вернувшим его к тому ключевому моменту. Бретон был не только значительно более худым, но и выглядел старше; однако в то же время он каким-то неопределенным образом казался моложе, менее опытным, менее уверенным в себе – словом, казалось, что его окутывает какая-то другая атмосфера. «Я словно чокнутый, – подумал Конвери. – Атмосфера – это не доказательство, разве что телепатия, о которой пишут в газете, начнет захлестывать все более широкие круги». Он перелистал журнал, потянулся за следующим, но тут же отшвырнул его с неудовольствием.

– Джина! – крикнул он. – В котором часу мы сядем за стол?

– Около пяти. Это для тебя не поздно?

– Нет, все в порядке. Понимаешь, мне снова придется уйти.

Минутой позже Конвери уже находился в центре белого мучного тайфуна: жена ворвалась в комнату и начала размахивать кулаками под самым его носом.

– Блейз Конвери, – шипела она ядовито, – ты выйдешь из этого дома только через мой труп.

Конвери взглянул в ее розовое, полное решимости лицо с мягким удивлением.

– Я тебя совершенно не понимаю.

– У Тима сегодня день рождения. Как ты думаешь, почему я пеку эти пирожные?

– Но ведь его день рождения будет только на следующей неделе, – попытался обороняться Конвери.

– Конечно, но день рождения Кеннета был неделю назад, а они всегда празднуют их на полпути. – Джина взглянула на него обвиняюще. – За эти годы ты должен был кое-чему научиться.

– Да, я об этом знаю, дорогая, только просто забыл. Я убежден, что никто и не заметит, если на этот раз меня здесь не будет…

– На этот раз! Тебя не было и в прошлом году, и в позапрошлом. Исключено! Ты отсюда не выйдешь!

– Но у меня есть дело, которое нужно уладить.

– Не сегодня.

Конвери глянул в глаза своей жены и капитулировал с усмешкой, которая позволила ему сохранить остатки достоинства. Когда Джина вышла из комнаты, он театрально пожал плечами и взял в руки брошенный журнал. Джон Бретон ждал девять лет, подождет еще немного.