Текст книги "Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

XVII

Конвери вылез из автомобиля медленнее, чем Кэт Бретон.

Теперь уже не было смысла спешить. Ответы, которые он искал в течение девяти лет, находились в нескольких шагах от него, и он не боялся, что они сбегут от него. Он сознательно двигался медленно, широко распахивая все ящички своего разума и упиваясь этим моментом свершения.

Холодный свет, разлившийся по небу, был настолько ярок, что Конвери без труда мог рассмотреть каждый маленький камешек. Он заметил «турбо-линкольн», припаркованный возле лодочного сарая, а когда он, наконец, направился к домику, то увидел лежащую на берегу озера туфлю. Это была та черная туфля, которую он видел вчера в руке Бретона. Но откуда она взялась здесь? Конвери пожал плечами. Еще один элемент головоломки, который следовало пристроить на надлежащее место, прежде чем будет найдено окончательное решение.

Сжимая в руке туфлю, он рысцой побежал за Кэт. Едва он успел сделать несколько шагов, как кто-то отодвинул занавеску окна подвального помещения, бросив на землю поток белого света флюоресцентной лампы. Одновременно в окне показалось мужское лицо. Он предположил, что это Джон Бретон, но уверенности в этом у него не было. К тому же за мужчиной в окне мог стоять еще кто-нибудь. Однако в этот миг взорвался особенно ослепительный фонтан метеоритов, и его отблески в стекле превратили оконце в плиту из кованого серебра. И сразу же после этого занавески опустились.

Конвери видел, как Кэт Бретон вошла в домик. Он взбежал по ступенькам и ворвался внутрь. Было темно, поэтому он прежде всего должен был нащупать выключатель.

Когда вспыхнул свет, он бросился к двери, ведущей в подвал, дернул ее на себя и вдруг замер на первой ступеньке деревянной лестницы как вкопанный.

Посреди подвала стояли, обнявшись, Джон и Кэт, а кроме них там не было никого. Конвери ощутил скверное предчувствие: он узнал первые симптомы паники.

– Что это значит? – крикнул Конвери. – Где он?

– Кто он? – Джон Бретон удивленно посмотрел на него.

– Тот тип, который вас сюда привез. Похититель.

– Похититель?

– Только без глупых выходок. – Конвери спустился вниз. – Есть еще выход из этого дома?

– Нет.

– Но тогда где тот человек, который запер вашу жену в гардероб, а вас привез сюда?

– Простите, господин лейтенант, – сказала Кэт Бретон, отрывая голову от груди мужа. – Это какое-то недоразумение. Дело личного характера…

– Это не ответ. – Конвери с трудом владел собой.

– Но какой другой ответ может быть?

– Именно это я и хотел бы узнать. Вы смотрели на себя в зеркало, Джон? Кто вас так отделал? Что все это значит?

Бретон пожал плечами.

– На уик-энде я надрался, как последняя скотина. Главным образом тут, на озере.

– У вас плечи обвязаны рыбачьей леской. Откуда она взялась?

– Это случайность. Хотел отрезать нужный кусок и вот как-то запутался.

Конвери внимательно посмотрел на Джона. Его лицо было покрыто синяками – видимо, вчерашними, – но была в нем какая-то сила, которой он никогда до сих пор не замечал. И стояли сейчас Бретоны не так, как всегда, а образуя единое целое. В силу своей профессии Конвери нечасто бывал свидетелем проявления человеческой любви, но когда он увидел их, у него не осталось сомнений, что это не может быть чем-то иным. И эта перемена была связана с событиями последних дней. Еще один таинственный элемент.

– Я напрасно морочила вам голову, – виновато проговорила Кэт Бретон. – Может быть, вы останетесь выпить с нами?

Конвери затряс головой.

– Я вижу, что вы предпочли бы остаться одни. – Сознавая, что ирония, вложенная им в эту фразу, прозвучала не слишком удачно, он уже повернулся, чтобы уйти, но в последний момент вспомнил о туфле.

– Ваша туфля, Джон. Я нашел ее у самой воды. Вы хоть заметили, что на вас одна туфля?

– Да. – Джон Бретон обезоруживающе улыбнулся. – Надираться так уж надираться.

– Я ожидал такого ответа. Доброй ночи.

Конвери устало поднялся по деревянной лестнице, вышел в холодную ночь, морща лоб и силясь охватить лавину новых фактов, обрушившихся на него. Над ним огненные дуги метеоритов продолжали чертить купол неба, но это почти не доходило до него.

В картотеке его разума эти явления были классифицированы как «не имеющие связи с делом».

Когда Конвери медленно шел к автомобилю, кисть его правой руки начала внезапно изгибаться, скрючиваться и разгибаться – в ожидании магического голоса, который никогда не могла издать.

XVIII

Джеку Бретону просто показалось, что кто-то погасил в подвале свет.

Внезапно он оказался в темноте; в запястье левой руки он ощущал острую боль и внимательно прислушивался к звукам наверху. Спустя некоторое время он немного отошел, наступила разрядка. Во Времени А домик был холодным, пустым и не принадлежал Бретону. А если, – пронеслось у него в голове, – у дома вообще нет владельца, а дверь подвала заперта снаружи?

Он сделал шаг вперед и в момент нарушения равновесия почувствовал, что ноги под ним подгибаются. Он беспомощно упал, ударившись о какой-то большой сундук, и распластался на покрытом пылью полу. Когда он попытался подняться, он обнаружил, что его руки и ноги отчаянно дрожат, не выдерживая его тяжести, и что он снова падает лицом вниз.

В следующий раз он был осторожнее; ухватившись за сундук обеими руками, он понемногу, дюйм за дюймом, подтягивал свое тело. Когда, наконец, ему удалось встать на ноги, он, тяжело дыша, оперся о шероховатое дерево.

Кэт!

Он посмотрел вокруг невидящими глазами, мучимый кошмарной мыслью о том, что Кэт, вероятнее всего, где-то здесь, в подвале, отделенная от него неощутимыми барьерами. Наверное, здесь находится и Джон, и они стоят обнявшись.

Джек Бретон в напряжении ожидал очередного приступа боли, но – о, чудо! – боль не приходила. Вместо этого он ощутил чистый вкус истинного удовлетворения. Когда-то он совершил ошибку, но он ее и исправил. В конце концов, он все уладил, как надлежало.

Ощупью добрался он до лестницы и, шаркая ногами, как старик, поднялся наверх. Дверь поддалась, когда он взялся за ручку. Комнату заливал искристый, неспокойный свет, падающий через окна. Мир Времени А тоже навестил метеоритный дождь, но теперь, когда Джек уравнял космический баланс, все придет в равновесие.

Прежде чем закрыть за собой дверь, он еще раз обернулся и глянул в молчаливую темноту пустого подвала.

– Очень прошу вас извинить меня, – сказал он. Чувствуя, что это звучит глупо, он все же не мог удержаться. – Я вижу, что вы хотели бы остаться одни.

И ощутил совершенно иррациональное убеждение, что они его слышат.

Дворец вечности

Часть первая
Люди

Глава 1

Несмотря ни на что, Тевернеру не сиделось дома, когда для неба приходило время загораться.

Напряжение грызло его желудок большую часть вечера, и работа над ремонтом судовой турбины казалась все более трудной, хотя он знал, что ему просто не хватало сосредоточенности. В конце концов он отложил сварочный пистолет и выключил свет над верстаком.

И сразу же возникло нервное беспокойство в клетке кожистокрылых в противоположном конце длинной комнаты. Крепкие, похожие на летучих мышей создания не любили резкой смены интенсивности освещения. Тевернер подошел к клетке и, взявшись за нее, почувствовал, что прутья вибрируют под его пальцами, как струны арфы. Он наклонился, вдохнул холодный от биения крыльев воздух и послал мысль повизгивающим млекопитающим с серебряными глазами:

– Успокойтесь, маленькие друзья. Все хорошо. Все хорошо…

Шум в клетке сразу же утих, кожистокрылые вернулись к своим насестам, и в ртутных пятнышках их глаз сияло подобие разума.

– Так-то лучше, – прошептал Тевернер, зная, что телепатические способности животных уловили его собственное раздражение.

Он закрыл дверь мастерской, прошел через гостиную и вышел из одноэтажного дома в теплую октябрьскую ночь. Год на Мнемозине состоял почти из пятисот дней, и здесь не было сезонов, но люди принесли в космос свои календари. В северном полушарии Земли деревья в это время одевались в медь и золото, значит, на Мнемозине и на сотне других колонизированых миров тоже был октябрь.

Тевернер посмотрел на часы. Осталось пять минут. Он достал из кармана трубку и, успокаивая себя, набил ее табаком и закурил. Раскаленные кусочки полетели вверх, и он прижал их загрубевшим от работы пальцем. Он прислонился к стене темного дома, а дым растворялся в ночном воздухе. Тевернер представил себе, что запах проникает в гнезда и норы в окружающем лесу, и задумался, как относятся к этому их мохнатые обитатели. Уже сотню лет они вынуждены были привыкать к присутствию людей в их мире и, за исключением кожистокрылых, держались с мрачной, настороженной сдержанностью.

За две минуты до полуночи Тевернер сконцентрировал свое внимание на небе. Ни над одной планетой, которые посещал Тевернер, не было такого неба, как над Мнемозиной. Много геологических веков назад две большие луны ходили там, притягиваясь друг к другу, пока не столкнулись. Следы этого космического столкновения можно было обнаружить на всей планете в виде метеоритных кратеров, но основное свидетельство этого было в небе.

Остатки лунных фрагментов – некоторые достаточно большие, чтобы их неровные контуры можно было увидеть невооруженным глазом, – постоянно оставались в тени слабых звезд, образуя как бы занавес от одного полюса до другого. Рисунок блестящих черепков ни разу не повторялся, а экран был довольно плотен. Когда тень Мнемозины пересекала небо, группы лунных обломков проходили через все цвета спектра, исчезали в черноте и затем появлялись и проходили цветовую гамму в обратном порядке.

На таком небе трудно было различить даже звезду первой величины, но Тевернер знал точно, куда надо смотреть. Его глаза задержались на одном качающемся пятнышке света – Звезде Нильсона. Находясь на расстоянии почти семи световых лет, она терялась в калейдоскопе ночного неба Мнемозины, но ее незначительность скоро должна была смениться известностью.

В последние секунды напряжение внутри Тевернера усилилось до того, что он ощущал его в виде твердого шарика страха. «Я могу разрешить себе это», – подумал он. В конце концов, само событие произошло семь лет назад, когда земной Звездный инженерный корпус – эгоизм этого титула всегда пугал Тевернера – выбрал Звезду Нильсона, решив, что это классический тип для их цели. Почти двойная – установили рапорты. Главный компонент в гигантской последовательности диаграммы Герипринг-Расседа; второй компонент маленький и плотный; планет нет. Прогноз для модификации: великолепный.

Громадные баттерфляй-корабли Корпуса на своих магнитных крыльях окружили обреченного гиганта, бороздя его поверхность злобными жалами лазеров и вливая энергию гамма-лучевой частотности до тех пор, пока поток не дошел до невыносимой интенсивности, до тех пор…

Зубы Тевернера сжались на чубуке трубки, когда с внезапностью включенной в комнате лампы, окружающий его лес, горная цепь вдали, все небо залились резким белым светом. Его источником была Звезда Нильсона, которая стала теперь точкой опаляющего блеска, столь сильного, что Тевернер отвел глаза. Даже на расстоянии семи световых лет первоначальная ярость Новой могла ослепить. «Прости нас, – подумал он, – пожалуйста, прости нас!»

Лес стоял неподвижно, как бы ошеломленный непостижимым взрывом Новой, а затем выпрямился в протесте против этого совершенно неестественного события. Миллиарды крыльев били воздух в каком-то неистовстве. Поток света, лившийся с изменившегося неба, тут же потускнел, когда каждое существо, способное летать, бросилось в воздух, кружилось и металось, ища спасения. Их дружный вызов раздражению дал Тевернеру удивительное ощущение, что сам он ослабел. Затем до него донесся звук. Крики, визг, свист, стоны, рев, щелканье, шипение смешивались с хлопаньем крыльев, хрустом сухих листьев, топотом ног…

Полная тишина…

Лес следил и ждал.

Тевернер обнаружил, что его охватила неподвижность, низведшая его до уровня лесного создания Мнемозины, фактически безмозглого, однако он чувствовал в этот момент родственные связи жизни в пространственно-временном континууме, чего люди обычно не понимают. Обширные призрачные параметры вечной проблемы, казалось, проходили по поверхности мозга, частью которого он вдруг сделался. Жизнь. Смерть. Вечность. Божественность. Панспермизм. Тевернер почувствовал прилив необыкновенного энтузиазма. Панспермизм – концепция вездесущей жизни. Не оправдание ли это верящему, что всякий мозг связан с другими и что так было всегда? Если так, то Новая и Сверхновая слишком хорошо были поняты дрожащими обитателями темных нор и защищенных гнезд вокруг Тевернера. Много ли звезд в этой Галактике впадало в неистовство? Миллион? А в вечности галактик? Сколько цивилизаций, бесчисленных миллиардов жизней сгорело от существования звезды-смерти? И подавало ли каждое существо, разумное или неразумное, в эту последнюю секунду одно и тоже сообщение в панспермический всеобщий мозг, делающий это доступным для любого чувствующего существа, которое когда-либо будет жить в темной бесконечности континуума? Смотри, меньшой брат, ходишь ли ты, ползаешь, плаваешь или летаешь, когда небо внезапно заливается светом, будь спокоен, будь спокоен…

Энтузиазм Тевернера возрастал. Он был на краю понимания чего-то важного, но, затем, поскольку эмоции были продуктом его индивидуальности, неясный контакт потерялся в ускоряющемся желании соскользнуть в нормальное состояние. Был момент разочарования, но и это исчезло в чем-то меньшем, чем память. Он снова закурил трубку, стараясь привыкнуть к изменившемуся окружению.

В сообщениях Военного бюро говорилось, что через две недели Звезда Нильсона станет в миллион раз ярче, но все-таки будет в десять тысяч раз менее яркой, чем солнце Мнемозины. «Эффект лунного света на Земле», – подумал Тевернер. Пугала только внезапность вспышки и осведомленность Тевернера о страшной цели, стоящей за этой внезапностью.

Звук приближающейся машины вывел Тевернера из задумчивости. Прислушавшись, он узнал мягкое подвывание личной машины Лиссы Гренобль еще до того, как увидел фары, протягивающие топазовые пальцы сквозь деревья. Сердце его билось ровно и спокойно. Он стоял неподвижно до тех пор, пока машина не подъехала почти вплотную к дому, и только тогда осознал, что старается показаться ей таким, каким она больше всего восхищалась бы: солидным, независимым, физически сильным. «Нет дурака глупее старого дурака», – подумал он, отталкиваясь от стены.

Он взялся за ручку пассажирской дверцы и выровнял машину, когда она села на грунт. Лисса вышла через дальнюю дверцу. Как всегда, вид ее чуть излишнее полного тела и чуть излишне толстых губ вызвали извержение вулкана, находящегося в области поясницы Тевернера, и огонь поднялся прямо к его глазам.

– Машина стучит хорошо, – заметил он, чтобы сказать хоть что-то.

Лисса Гренобль была дочерью Говарда Гренобля, Планетного Администратора, но Тевернер встретился с ней так же, как обычно встречался с жителями Мнемозины: после ее просьбы отремонтировать машину. На планете не было металла, и ни один баттерфляй-корабль не мог пройти через пояс лунных фрагментов и привезти груз с Земли или из промышленных центров других планет. Так что даже первые семьи на Мнемозине, при всем их богатстве, предпочитали платить за неоднократный ремонт старых машин, чем идти на фантастические расходы ради новой, привезенной баттерфляем на орбитальную станцию, а оттуда реактивным почтовым кораблем на Мнемозину.

– Конечно, хорошо, – ответила Лисса. – Ведь вы сделали ее лучше новой, не так ли?

– Вы читали рекламу? – Тевернер был польщен, хотя старался не показать этого.

Лисса обошла машину, взяла Тевернера за руку и наклонилась к нему. Он поцеловал ее, упиваясь ее невероятной реальностью, как умирающий от жажды хватает первый глоток воды. Ее язык был более горячим, чем полагалось бы.

– Эй! – Тевернер оторвался от нее. – Вы сегодня рано начали.

– Что это значит, Мак? – спросила Лисса, очаровательно надувая губы.

– Спаркс. Вы пили спаркс.

– Не валяйте дурака. Разве от меня пахнет спарксом?

Тевернер недоверчиво фыркнул и откинул голову назад, когда Лисса шутя укусила его за кончик носа. Летучий аромат летних лугов – запах спаркса – отсутствовал, но Тевернер все-таки не верил. Сам он никогда не пил Грезовый ликер, предпочитая виски – еще одно напоминание, что Лиссе было девятнадцать, а ему ровно на тридцать лет больше. Правда, теперь возраст человека был мало заметен, так что между ними физический барьер не стоял, но Тевернер считал, что таким барьером были годы.

– Пошли в дом, – сказал он, – от этого ужасного света.

– Ужасного? А мне он кажется романтичным.

Тевернер нахмурился. Лисса преувеличивала.

– Романтичный! А вы знаете, что он означает? – Он взглянул на яркую точку света – теперь уже заметно рельефный объект, каким стала Звезда Нильсона.

– Ну, конечно, знаю. Это означает, что открылась новая скоростная коммерческая линия на Мнемозину.

– Нет. – Тевернер почувствовал, что напряженность снова охватила его. – Этим путем идет война.

– Чудак вы! – Лисса взяла его под руку, и они пошли в дом. Тевернер хотел включить свет, но она удержала его руку и снова прижалась к нему. Он инстинктивно сделал то же, но никогда не расслабляющаяся часть его мозга метнула смутную мысль. «Это, – подумал он, – самая неуклюжая попытка обольщения, какую он когда-либо видел».

Почувствовав что-то вроде обмана, Тевернер абстрагировался, чтобы пересмотреть свои отношения с Мелиссой Гренобль, начиная с их встречи три месяца назад и до настоящего времени. Хотя увлечение было мгновенным и взаимным, близкие отношения были бы нежелательны в основном из-за разницы их положения в строго регламентированной социальной структуре Мнемозины. Должность Говарда Гренобля была, вероятно, наименее политической в Федерации из-за многочисленных особенностей планеты, но тем не менее у него был ранг Администратора и его дочь не могла спутаться с…

– Подумайте, Мак, – прошептала Лисса, – целых десять дней на южном берегу. Только мы вдвоем.

Тевернер постарался сосредоточиться на ее словах.

– Ваш отец будет в восторге.

– Он не узнает. В это же самое время на юг едет экспедиция художников. Я сказала отцу, что поеду. Эту экскурсию организует Крис Шелби, и вы знаете, что он сама скромность…

– Вы хотите сказать, что его можно купить, как жевательную резинку?

– Причем тут резинка?

В голосе Лиссы слышалось слабое нетерпение.

– Зачем вы это делаете? – спросил он нарочито флегматично, чтобы разозлить ее. – Почему сейчас?

Она поколебалась, затем сказала прозаично, наполнив его странным беспокойством:

– Я хочу вас, Мак. Я хочу вас, сколько я могу ждать? Неужели это так трудно понять?

Стоя с ней в темноте, грудь к груди, Тевернер почувствовал, что его отчужденность крушится. «Почему бы и нет? – пронзила его мысль. – Почему нет?»

Почувствовав капитуляцию, Лисса обняла его за шею и вздохнула, когда он наклонил к ней лицо. На секунду он замер, потом резко оттолкнул ее, полный внезапно нахлынувшей злобы.

Только потому, что они были в полной темноте, он увидел между ее открытых губ крутящиеся золотые искорки.

– Вы не позволили мне включить свет, – начал он через несколько минут, когда они ехали к Центру по гладкой лесной дороге.

– Мак, скажите мне, в чем дело?

– Запах спаркса можно убить довольно легко, а люминесценцию – труднее.

– Я…

– Как насчет этого, Лисса?

– Я вам уже сказала.

– Да, конечно. Наши прекрасные отношения. Но сначала вы накачались спарксом.

– Не все ли равно, что я пила?

– Лисса, – сказал он нетерпеливо, – если мы не можем быть честными друг с другом, давайте не будем говорить вообще.

Они надолго замолчали, и он сосредоточился на том, чтобы удержать быстро несущуюся машину на середине дороги. Листья деревьев с каждой стороны сверху были залиты серебром от света Звезды Нильсона, а снизу – золотом от мощных фар машины. Тевернер нажал на газ, и хорошо отлаженная машина сразу же прибавила ход.

Двигаясь со скоростью около ста миль в час, машина пронеслась мимо океана, срезая верхушки волн и превращая их в перья из белых брызг, которые таяли далеко позади. Широкий черный океан лежал впереди, и Тевернер вдруг почувствовал потребность убежать от войны, что вот-вот придет, выжать газ до конца и держать путь прямо, прочертив светлую линию на темной воде, пока турбины не разрушат себя, их и громадную тяжесть его вины…

– Интересно, – сказала Лисса, – счетчик оборотов дошел до красного. А я никогда не могла добиться, чтобы он перешел хотя бы через оранжевый сектор.

– Это было до того, – ответил Тевернер с благодарностью, приходя в себя, – как я сделал ваш агрегат лучше, чем новый. Помните? – Он замедлил машину до более респектабельной скорости и повернул к Центру. – Спасибо, Лисса.

– За что?

– Может и не за что, но все равно, спасибо. Куда едем?

– Не знаю… – Пауза длилась довольно долго, а Тевернер напряженно ждал, удивляясь собственной подозрительности. – Ах, да, я ведь хотела к Жаме!

– Не знаю, милая, – Тевернер инстинктивно уклонялся. – Сомневаюсь, что могу выдержать сегодня эти проклятые вертящиеся зеркала!

– Ах, да не будьте вы старым троллем! Мне хочется поехать к Жаме!

Тевернер заметил чуть заметное подчеркивание в слове «старый» и понял, что его втягивают в темную дуэль на невидимых шпагах. Лисса пыталась – бесспорно, рассматривая это как великую хитрость, – оказать на него давление. Сначала это была любительская попытка обольщения, теперь она тащила его в известный бар.

– Ладно, поехали к Жаме.

Тевернер удивлялся, почему он так легко согласился. Из любопытства? Или в виде наказания за то, что он старше ее на тридцать лет, что он слишком стар и опытен для того, чтобы она вертела им, и поэтому в каком-то смысле обманул ее?

Он молчал, пока машина не свернула и остановилась на стоянке. Лисса взяла его под руку и прижалась к нему, стараясь укрыться от соленого ветра, провожавшего их до бульвара, огибавшего бухту. Витрины больших магазинов сияли, и Лисса тоскливо поглядывала на выставленные в них платья и драгоценности, по привычке притворяясь, что она не в состоянии купить все, что хочет.

Тевернер почти не слушал ее. Странное поведение Лиссы вызвало в нем недовольство, которое усилило его. Похоже, что сегодня на улицах было больше обычного военных. Мнемозина была далеко от мест сражений, насколько это было возможно для планеты Федерации, но конфликт с сиккенами начался почти полстолетия назад, и солдат можно было встретить во всех мирах. Кто отдыхал, кто лечился, кто занимался неопределенными делами в невоенных отраслях, которые так легко плодятся в технологической войне. «Но все-таки, – подумал Тевернер, – я не помню, чтобы ранее встретил так много военных. Не связано ли это со взрывом Звезды Нильсона? Так скоро?»

Когда они дошли до бара Жаме, Лисса вошла первой. Тевернер вошел за ней в большое красноватое помещение и огляделся, скрывая настороженность, в то время как Лисса приветствовала группу друзей, расположившихся у стойки. Они сверкали и звенели, как металлические, источая радостное самодовольство интеллектуалов, вышедших на ночь в город. Вокруг них появлялись и отступали зеркала.

– Дорогая! Как приятно вас видеть! – Крис Шелби отвернулся от стойки волнообразным движением крупного, безупречного тела, словно, подумал Тевернер, кто-то дернул шелковый шнурок.

– Хэлло, Крис, – улыбнулась Лисса и, все еще держа Тевернера под руку, повела его к месту, которое группа освободила для нее.

– Хэлло, Мак, – Шелби явно собирался уколоть Тевернера и слегка улыбался. – Как чувствует себя сегодня наш замечательный ремесленник?

– Не знаю. Я никогда не интересовался вашими партнерами.

Тевернер вежливо глядел в лицо высокого человека и с удовольствием увидел, что улыбка исчезла. Шелби был богат, обладал настоящим графическим талантом, считался светилом в артистической колонии, которая составляла большую часть постоянного населения Мнемозины. Все это, по его собственной оценке, давало ему естественные права на Лиссу, и он отнюдь не собирался скрывать свое раздражение, что она привела Тевернера в их кружок.

– На что вы намекаете, Мак? – величественно начал Шелби.

– Ни на что, – серьезно ответил Тевернер. – Вы спросили, как чувствует себя ваш замечательный ремесленник, и я ответил, что не знаю этого джентльмена. Я посоветовал бы вам спросить об этом его самого. Может, он отделывает вашу квартиру…

На лице Шелби появилось скучающее выражение.

– У вас тенденция к преувеличению.

– Простите. Я не знал, что коснулся чувствительного места, – упрямо сказал Тевернер, и девушка, стоявшая позади группы, хихикнула. Шелби холодно взглянул на нее.

– Я хотела бы выпить, – поспешно сказала Лисса.

– Позвольте мне… – Шелби сделал знак бармену. – Что будете пить, Лисса?

– Спаркс.

– Какой-нибудь особенный вариант?

– Нет, обычный, расслабляющий.

– Я возьму бурбон, – вступил Тевернер, не ожидая вопроса; он знал, что неприязнь к друзьям Лиссы может толкнуть его на грубость.

Получив бурбон, он отпил половину, поставил стакан на стойку и огородил его с обеих сторон локтями. Он смотрел на свое отражение, как оно расплывалось и искажалось в зеркалах, полностью закрывавших стены. Зеркала были гибкие и изменяли свою форму, когда соленоиды позади них оказывали давление в случайном порядке, под действием тепла, исходящего от тел клиентов, сигарет и выпивки. По ночам, когда дела в Жаме шли хорошо, стены безумствовали, конвульсивно дергались и стучали, как камеры гигантского сердца.

Тевернеру активно не нравилось это место. Он наклонился над стойкой и гадал, что общего у Лиссы с Шелби и его командой культурных надоед. «Для них война просто не существовала», – думал он и заинтересовался собственными эмоциями. Он приехал на Мнемозину, чтобы забыть о войне и о том, что она принесла ему, однако злился на людей, которым посчастливилось пребывать в неприкосновенности, когда громадный баттерфляй-корабль Федерации плыл в космосе на ионных крыльях…

Он так глубоко ушел в свои мысли, что не сразу обратил внимание на ссору.

Рыжеволосый гигант в светло-сером костюме Межзвездного передвижного дивизиона мрачно пил пиво в дальнем конце бара. Тевернер увидел его, как только вошел, но не заметил появления второго солдата, усевшегося в противоположном конце, у двери. Этот был в темно-серой форме Тактического резерва. Он был выше другого, но более худым, с белым лицом.

– Вшивый резервист, – пьяно рявкнул рыжий, когда Тевернер прислушался к ссоре. – Только и дела, что жрать, пить да прижимать жен настоящих солдат!

Резервист оторвался от своей выпивки.

– Опять ты, Молен? Как это ты оказываешься в каждом баре, куда я захожу?

Молен повторил свое замечание слово в слово.

– Не думаю, чтобы какая-нибудь женщина пошла за тебя, – кисло комментировал резервист.

– Ш-што ты сказал?

Низкий голос Молена прозвучал во внезапно затихшем баре.

У резервиста, видимо, были какие-то зачатки воображения.

– Я сказал, что если какая-нибудь баба и выйдет за тебя, то только та, что может остаться в безопасности в одной камере с бандой насильников.

– Ш-ш-што ты сказал?

– Я сказал… а, да пошел ты!

Резервист сделал пренебрежительный жест и вернулся к своему стакану.

– Ну-ка повтори.

Резервист поднял глаза к потолку, но не сказал ничего. Тевернер заметил, что бармен в белой куртке исчез в телефонной будке. Рыжий издал нечленораздельный рев и начал прокладывать себе путь через бар. Он протянул громадную, поросшую оранжевым пухом руку к ближайшему к нему человеку, отшвырнул его и двинулся к следующему. Пока он откинул четырех клиентов Жаме со своего пути, остальные бросились прочь от стойки. Никто и не подумал возражать против поведения гиганта.

Группа, собравшаяся вокруг Лиссы и Шелби, отхлынула от места действия в возбужденном волнении; сверкающие и звенящие девушки хихикали. «Нереально, – подумал Тевернер, – словно часть какого-то скверного фильма». Он взял свой стакан и приготовился подойти к Лиссе, когда заметил торжествующий взгляд Шелби.

– Правильно, Мак, – успокаивающе сказал Шелби, – идите сюда, здесь безопасно.

Пораженный Тевернер, ругаясь про себя, поставил стакан обратно.

– Не глупите, Мак, – сказала Лисса с чуть заметной тревогой, – не стоит.

– Правильно, Мак, не стоит, – передразнил Шелби.

– Заткнись! – крикнула Лисса.

Тевернер повернулся к ним спиной и наклонился над стойкой, яростно глядя в стакан. «Что происходит со мной? Почему я позволяю типам вроде Шелби…»

Рука, напоминающая экскаваторный ковш, сомкнулась на левом плече Тевернера и потащила его. Тевернер напряг мышцы, вцепившись в гладкое дерево стойки, и рука соскользнула с его плеча. Рыжий недоверчиво хрюкнул и снова схватил плечо Тевернера. При первом контакте Тевернер оглядел рыжего, определил, что тот умелый, но не особенно одаренный боец в рукопашной, и решил применить метод, которым можно быстро оттолкнуть нападающего, не нанося ему большого вреда. Он отклонился в сторону, а его правый кулак ударил в выпуклые мускулы как раз под ребрами. Рыжий был слишком высок и тяжел, чтобы упасть назад; он рухнул вертикально, словно ему подрубили ноги, но затем, придя в себя, вскочил и нацелился схватить Тевернера за горло. Тевернер нырнул под смыкающиеся руки и, быстро восстановив равновесие, хотел нанести удар, когда услышал за собой знакомый недовольный вой станнера. Он успел обернуться и увидеть, что в него стрелял белолицый резервист.

Затем бар Жаме накрыла тьма.

По всем правилам, Тевернер должен был потерять сознание немедленно, но он много раз в жизни получал заряды станнера, и его нервная система почти научилась противостоять жестокому шоку. Почти, но не совсем. Был период, когда свет не направлялся, а кружился над Тевернером, как звук; голоса, шум бара внезапно приобрели полярность и стали ничего не означающими радиальными струями вибрации.

Спустя вечность, пришло сознание. Он был на улице, где ночной ветер сеял соленую воду, и грубые руки поднимали Тевернера в машину. Внутри знакомо пахло инструментами, маслом, тросом. Армейская машина? На Мнемозине?

– Он в порядке? – спросил женский голос.

– В порядке. Как насчет монеты?

– Вот. Вы уверены, что не причинили ему вреда?

– Угу. Но я не уверен насчет Молена. Вы не сказали, что этот парень – гладиатор.

– Забудьте о Молене, – сказала женщина. – Вам обоим хорошо заплатили.

Тевернер тяжело вздохнул. Он узнал голос Лиссы, и боль от измены осталась с ним, когда он снова погрузился в темноту.