Текст книги "Зов"
Автор книги: Боб Рэндолл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
5
Покоя ей было отпущено еще на одну неделю. Потом это повторилось.
Лу только что ушел с Андреа, и Сьюзен деловито одевалась, когда зазвонил телефон. Она замерла, уставясь на него, не смея поднять трубку, не смея шевельнуться, руки застыли на пуговичке блузки. Она считала звонки. Когда прозвенел двадцатый, она подошла к телефону, взяла трубку, медленно поднесла – ближе, ближе… и услышала грязное ругательство. Сьюзен бросила трубку на аппарат и завизжала:
– Почему ты так поступаешь со мной? Чего ты добиваешься?!
Звонки оборвались, а на улице завыла полицейская сирена.
Предчувствие? Предостережение? Кадр – «забег вперед»? Предзнаменование?
Сьюзен отчаянно захотелось поговорить со своим бывшим психоаналитиком. Она вертела и крутила идею все утро, а за ланчем, сидя в переполненном кафе, решилась.
Уже давно Сьюзен не набирала этот номер, но палец быстро, почти автоматически, попадал в нужные отверстия.
Ей было стыдно. Обращаться к нему означало поражение. В ее последний приход он заботливо напомнил, что если опять потребуется ей, он тут, на месте. Рассмеявшись, она ответила, что наконец-то стала взрослой и теперь сама сумеет справиться со своими проблемами. Она понимала – это самонадеянно, высокомерно, но чтобы сломать растущую зависимость от него, и требовалась самонадеянность.
– Питер Штейман, – отозвался такой знакомый голос.
Замявшись на секунду, чувствуя, что предает себя, Сьюзен выговорила:
– Питер? Это Сьюзен Рид.
– Сьюзен! – тут же откликнулся он, вроде бы даже с искренней радостью. – Как чудесно слышать тебя снова!
– Не так уж чудесно, Питер. У меня – беда.
– Хочешь встретиться?
– Да, пожалуйста. Если у тебя найдется время.
– Хочешь, зайди прямо сейчас.
– Если не возражаешь…
– Ничуть. Но я переехал. Есть под рукой карандаш и бумага?
– Секундочку, Питер. – Зажав трубку между подбородком и плечом, Союзен стала рыться в сумочке, нашаривая ручку. – Минутку погоди, ладно? Сейчас раздобуду.
Положив трубку на полочку под телефоном, Сьюзен подошла к кассирше, та неохотно одолжила ей огрызок карандаша.
– Слушаю, – Сьюзен подняла трубку.
Онождало ее.
На этот раз, несмотря на неожиданность, Сьюзен не ударилась в панику. Опять тошнотворный страх, оцепенение, безысходное отчаяние навалились на нее, но она не запаниковала, а быстро повесила трубку.
Между ней и Питером встало Зло, не позволяя ей дотянуться до него и получить помощь. Она должна позвонить Питеру снова.
Сьюзен остановила приличного на вид молодого парня.
– Простите, не окажете ли вы мне услугу?
– Да-а?
– Пожалуйста, наберите для меня номер телефона и передайте кое-что. Очень вас прошу!
Парень взглянул на нее, не увидел ничего для себя угрожающего и, пожав плечами, согласился. Набрал номер, поговорил со справочной и записал для нее адрес Питера.
Приемная Питера на первом этаже недавно купленного особняка на 93-й стрит была точной копией его прежней, в квартире за углом. Даже мебель стояла та же самая. Те же безликие виниловые стулья, кушетка, дешевенькие столы, те же журналы – «Нью-Йорк», «Национальная География», «Природа». Словно она шагнула в прошлое – в то время, когда родилась Андреа, и Сьюзен душило чувство безнадежности и утраты. Тогда Питер быстро определил источник болезни: нормальное явление – послеродовая депрессия. А вот определит ли сейчас?
Питер вышел из кабинета, все такой же. Ему уже около пятидесяти, но он все такой же.
– Великолепно выглядишь. – Питер занял свое место, как делал сотни раз прежде.
– Наоборот, кошмарно! – возразила Сьюзен. – И причины на то основательные. – Она одним духом излила все свои тревоги, выложила про звонки, про реакцию Лу, Юрия, про свое предчувствие надвигающейся беды. Как ни удивительно, первая реакция Питера была отнюдь не врачебная. – А в полицию звонила?
Так просто, так логично. Сьюзен даже рассмеялась.
– А почему нет?
– Не знаю. Как-то в голову не пришло.
Короткая пауза. Лоб Питера собрался гармошкой.
– Сьюзен, почему ты пришла ко мне?
Она угадана подтекст вопроса: не скрывается ли тут еще что-то, в чем ей не хочется признаваться?
– Нет, Питер, – ответила она. – Мне ничего не мерещится!
– А я ничего такого и в мыслях не имел! – улыбнулся он.
И остальные 45 минут (по доллару за минуту) выдвигались различные версии. Питер рассказал ей о физических болезнях, которые влекут за собой слуховые галлюцинации: о злоупотреблениях наркотиками, о дисфункциях желез, даже о недомогании под названием «черепная реверберация».
– То есть, ты имеешь в виду – звук исходит из моей же головы, – уточнила Сьюзен.
– Вероятно и такое.
– Если б могла такому поверить, тут же закатила бы вечеринку.
– Не забудь пригласить и меня. – Питер покосился на настенные часы – его уже ждал следующий пациент.
Они встали, обменялись теплым рукопожатием.
– А в полицию все-таки стоит позвонить, – заметил он. – А затем, если желаешь, порекомендую тебя хорошему невропатологу. Так, на всякий случай. Звякни мне на следующей неделе.
– За всеми треволнениями даже не спросила, а как ты?
– Так, серединка на половинку.
– Как Элайн? – припомнила она имя его жены.
– Элайн уже почти год как пропала.
На работу Сьюзен возвращаться не стала, а решила пройтись домой пешком по Колумбус-авеню, с заходами в антикварные магазинчики, комиссионки – доказательство нормальной, жизнерадостной жизни, протекающей рядом.
И это подействовало. Она заглянула в магазинчик «Время и Время опять», поглазела на тарелки, чем-то напомнившие ей посуду матери, и перешла к драгоценностям рядом с кассой и худосочным юнцом за ней, Прилавок ломился от обычных безделушек нового искусства, репродукций, виднелось несколько подлинных вещиц, киноварь. Ее взгляд задержался на небольшой опаловой броши, с жемчужинками по краю, нежной, симпатичной.
– Можно взглянуть на эту брошку? – попросила она юнца.
– Миленькая, правда? – улыбнувшись, тот встал.
– Да, очень.
Сьюзен бережно держала брошку, рассматривая камень, красно-зеленый перелив огоньков, крошечные сероватые жемчужинки, а перевернув, чтобы проверить застежку, увидела: там что-то выгравировано.
– По-моему, на обороте имя, – сообщила она юнцу.
– Вот как? – Он протянул руку, и она вложила брошку ему в ладонь.
Через лупу он вслух прочитал:
– «Моей дорогой девочке». Мило, правда?
– Да. А сколько стоит?
– Двадцать пять, – ответил он, но, заметив кислое выражение Сьюзен, тут же добавил: – Но и вы ведь чья-то дорогая девочка, так что уступлю за 18. И даже гравировку менять не придется!
– Разве тут устоишь? – Сьюзен открыла сумочку.
На улице она почувствовала, что проголодалась, и решила зайти в небольшой ресторанчик, где уже бывала пару раз. Войдя, Сьюзен вдохнула одуряющий аромат домашнего майонеза и встала перед витриной, раздумывая, то ли «Майдеру» взять, то ли креветки в зеленом соусе.
– Сьюзен? Сьюзен Гудман?
За дальним столиком в углу женщина энергично махала ей. Лицо ее мгновенно вызвало в памяти другое место и время.
– Дженни? Дженни! – бросилась к ней Сьюзен.
Дженни Финкельштейн. Они вместе ходили в школу Хантер, были подружками, очень близкими, две забавные девчонки; а не виделись целых 12 лет! Но Дженни не было в Штатах. Она уезжала за границу и, насколько известно, пропадала не то в Кении, не то на Тибете, не то еще в какой-то столь же мифологической стране. Они обнялись.
– Боже, посмотри на себя!..
– На меня! Ты на себя взгляни! Больше 16-ти не дашь!
– Удвой число, и еще прибавь капельку!
Они уселись за столик и пустились рассказывать обо всем, что случилось за минувший десяток лет. Время пролетело незаметно. Они обменялись телефонами, и Сьюзен заторопилась по Колумбус-авеню, тщетно высматривая такси.
Дома она нашла Лу с Андреа на кухне, они ужинали омлетом и вареными бобами.
– Мамочка! – закричала Андреа. – Как ты поздно!
– Миленькая, прости! – Сьюзен поцеловала Андреа в лобик и взглянула, чуть вздрогнув, на Лу. – Правда, простите!
– И где, черт возьми, ты изволила пропадать?
– Пожалуйста, не злись. Тысяча извинений. Миллион услуг.
– Но где ты была? – К раздражению Лу примешивался страх.
Она рассказала про встречу с Дженни, но умолчала о визите к Питеру из опасения укрепить его страхи.
– А позвонить не могла? – На лице у него отразилась усталость. – Хотя, конечно! Разве можно!
Сьюзен ушла в спальню, встала там посредине комнаты, постояла, пробуя на вкус одиночество. Потом открыла сумочку, которую еще держала в руках, – наскок Лу был так стремителен, что она не успела положить ее, и вытащила брошку. Вернувшись на кухню, сказала Андреа:
– Маленькая, у меня для тебя подарочек!
6
Новая атака случилась той же ночью.
Сьюзен с Лу спали, когда Ласкунчик Уильям пришлепал в спальню. Обнюхал пол у кровати, ему хотелось на кровать, но, не получив сигнала, зашел со стороны Сьюзен и встал, постукивая хвостом, тихонько поскуливая. Сьюзен спала. Не в привычках Ласкунчика Уильяма прыгать на кровать без разрешения, но в эту ночь, взбудораженный силой, постичь которую был не в состоянии, заснуть он мог только рядом с хозяйкой. Он встал на задние лапы, стараясь дотянуться до нее, но во сне Сьюзен отодвинулась на середину кровати. Ласкунчик Уильям поскулил, опять не получил ответа… Прыгнул неуклюже, толкнул ночной столик и сшиб на пол сигареты. И телефонную трубку…
…Ей снился сон, прошлое с настоящим вперемежку. Тут был и Брайан Колеман, и ее отец. Во сне она была разных возрастов, входила в комнату ребенком, а выходила взрослой. И Лу тоже был там, но он все куда-то убегал от нее, и Ласкунчик Уильям, молодой, полный сил, поскуливавший, чтобы его отпустили на свободу (отец заставил посадить пса на поводок). Сон неприятный, полный горьких, позабытых обид. Потом сгустилась тьма.
Первым исчез из сновидения, как и из жизни, Брайан, за ним последовали другие: отец, Лу, Дженни, Андреа, Тара – исчезли все, Сьюзен осталась одна. И еще Ласкунчик Уильям, поскуливавший как всегда, рычащий и жующий что-то при этом.
В темноте присутствовало еще Нечто, прятавшееся в сумеречной тени. Нечто, поджидавшее ее в гуще черноты. Сьюзен не смела шелохнуться, ей хотелось приказать Ласкунчику Уильяму, чтобы он перестал есть, а то Существо в гуще черноты догадается, что они тут.
Сьюзен проснулась.
Онобыло тут. Источалось из трубки на полу. Сьюзен быстро перекатилась к краю кровати и положила трубку на рычаг.
Тут она услышала возню, – Ласкунчик Уильям скулил и рычал одновременно. Шум доносился с другого конца спальни. Она включила свет. Ласкунчик Уильям лежал в крови, вгрызаясь в лапу, поглядывая через комнату на хозяйку и моля ее заставить его остановиться.
На следующее утро, сводив Ласкунчика Уильяма к ветеринару, Сьюзен отправилась в полицию. Местный участок, располагавшийся в суровом кирпичном здании, по виду начала века, уже сам по себе, наверное, устрашающе действовал на преступников. Даже невинного, входящего по выщербленным каменным ступеням, пробирал холодок, а уж виноватый, наверняка, трясся от страха.
Внутри оказалось еще хуже. Невозмутимость полицейских (одни ходили в форме, другие в штатском) была неестественной; жесткость мебели пугала, даже стены (белые, но нуждающиеся в побелке) смотрелись холодно, отталкивающе. На скамейке в приемной сидел чернокожий мальчик с покрасневшими глазами, по обе стороны от него родители, втихую ругавшие его.
Сьюзен приблизилась к длинной стойке и попыталась объяснить, что привело ее сюда. Говорила она с дежурным полисменом, тот смотрел ей в лицо прямо, холодно, отчужденно. Ее попросили присесть на скамейку, а через десять минут провели в большую общую комнату, наводненную столами и полицейскими. Тут допрашивали людей, многие казались очень опасными. Сьюзен уже раскаивалась, что пришла сюда, в центр системы, ежедневно сталкивающейся с ужасами и злобой (кишечник города, как и его канализационные трубы, вонял). Полицейский, беседовавший с ней, назвался Кевином Мьюли. Никаких дополнительных титулов объявлено не было (сержант, капитан, детектив?). К счастью, говорил он вежливо, не буравил взглядом, а просто внимательно смотрел, стараясь разобраться, что она пытается сказать.
К чести Кевина, в открытую он никак не высказал убежденности, что явилась к нему ненормальная. Но это и так было очевидно. Он объяснил, что пока преступления не совершено, полиция предпринять ничего не может. Подобных жалоб, заверил он (к ее смущению), они не получали. А что касается членовредительства, нанесенного собакой самой себе, на это он только пожал плечами и, встав, протянул ей руку для прощального пожатия. На улице, снова в нормальном мире, Сьюзен почувствовала и облегчение, и безнадежность.
День она провела в офисе, перебраниваясь с Тарой («Господи, Сьюзен, слишком уж ты поддаешься. Юрий говорит…») и поправляя красками оттиск своей иллюстрации. Но на сей раз облегчения в работе она не нашла: видение Ласкунчика Уильяма, забившегося в темный угол спальни, напуганного и пугающего, не исчезло. С Лу они переговорили только наскоро ночью: она разбудила его, и он перевязал Ласкунчика Уильяма. Оба договорились, что следующим вечером, отправив Андреа к бабушке, обсудят все. Разговора этого Сьюзен ждала чуть ли не с таким же отчаянием, с каким отвечала на звонки (если отвечала). Безрадостный день клонился к неизбежному вечеру.
Когда Сьюзен приехала домой, Андреа сидела перед телевизором, с двух боков зажатая враждующими женщинами: одна, узурпированная, м-сс Даймонд, а другая – узурпатор – мать Сьюзен.
– Она, что, каждый день разрешает Андреа смотреть телевизор? – пожаловалась мать Сьюзен, не успела м-сс Даймонд сердито вылететь из квартиры.
– Ну, а что девочке еще делать, мама? Она устает после школы… – Слишком поздно Сьюзен спохватилась – ведь лучший способ угомонить мать – согласиться с ней.
– Лично я тебе никогда не позволяла. Есть занятия поинтереснее.
– Да, конечно, ты права.
– Ум ребенка необходимо стимулировать. Вот с тобой я сидела и рисовала. Зато теперь ты художница!
– Да, ты права.
– Это было наше с тобой время – после твоего возвращения из школы, до того, как приходил папа…
– Конечно, помню.
– А когда папа приходил, то смотрел твои картинки, хвалил… – Глаза старой женщины уставились в прошлое, и Сьюзен, заметив это, обняла мать и солгала:
– Верно, мама, хорошее было время.
– Да-а… А миссис Франклин помнишь?
– Нет.
– Ну как же? Конечно же, помнишь…
– Если ты так уверена, зачем спрашивать?
– Внизу еще жила, в 3 «Б». Дарила тебе старые пластинки…
– Ах да, помню…
– Всегда просила твои картины. Вешала их у себя на кухне. Вспомнила теперь?
– Я же сказала – да. – И Сьюзен ушла на кухню, надеясь, что мать поймет намек и наконец уйдет.
– Не разрешай больше смотреть девочке после школы телевизор! – не отставала старуха. – Купи ей набор акварельных красок, как я тебе покупала.
– Неплохая идея…
– Хорошей матери полагается думать о будущем детей загодя.
Сьюзен, прислонившись к раковине, взглянула на небо, моля о терпении.
– Андреа! Собирайся, бабушка ждет! – крикнула она.
Через пять минут Андреа с бабушкой ушли. Оставшись, наконец, одна, Сьюзен присела в гостиной и выкурила сигарету. Одна с плеч долой, сейчас явится другой.
Другой явился в половине седьмого. То, что ему скулы сводит от предстоящего разговора, заметно было невооруженным глазом. Сьюзен мудро решила не касаться темы до обеда. Готовя же еду (бифштекс – взятка Лу, чтобы покладистее стал), она старалась не замечать Ласкунчика Уильяма, крутящегося рядом, кусающего свою повязку.
После беспорядочного обеда, за которым настроение Сьюзен переменилось («С чего это я чувствую себя виноватой? Что я-то сделала?»), Лу приступил.
– Милая, я все думал… – Слова выскочили точно бы на цыпочках, словно семеня по хрупким яйцам. – Сейчас я могу отпроситься, побездельничаем недельку, если желаешь… Попросим твою мать побыть с Андреа…
Сьюзен быстро выскочила из-за стола, чуть не опрокинув стул.
– Лу! Я не сумасшедшая! Я ничего не придумываю! – И выбежала в гостиную, где снова закурила.
– Ничего такого я и не имел в виду, – поплелся он следом.
– Ой, правда? А что же тогда ты имел в виду? Зачем нам уезжать? Ты думаешь. Оно до меня не доберется? – Только теперь ей стало открываться, как она зла на мужа, как оскорблена его терпимостью, от которой чувствует себя виноватой.
– Милая, ну успокойся…
– Сам успокойся! С тобой-то ничего не происходит! – И она смяла сигарету в серебряной пепельнице, которой они никогда не пользовались. – Разве что нарушаю твою драгоценную безмятежность! Не могу я успокоиться, пойми ты! Я напугана! До печенок!
Лу попытался, было, обнять ее, но она не желала: хватит с нее снисходительности, довольно великодушия.
– Не знаю, Сьюзен, как и помочь тебе, – проговорил он, и его искренность ее тронула.
– Никак. – Она позволила ему взять ее руки. – Просто попереживай со мной заодно. Не превращай меня в идиотку, ладно?
– Прости, я просто никак не могу понять…
– Ага, присоединяйся, не стесняйся.
– Я и хочу, Сьюзен, поверь… – И она поверила. – Но это непросто. Ты снимаешь трубку, там – никого…
– Именно, что кто-то есть! Какой ты! Есть кто-то!
Отойдя от него, Сьюзен выглянула в окно. Увидела семью, обедавшую в квартире через улицу. Там весело хохотали. (Слава Богу, еще кто-то может смеяться!)
– Послушан… – Сьюзен оглянулась на Лу. – Дай мне объяснить, как все происходит…
Лу слушал, не прерывая, почти десять минут, исподтишка взяв Сьюзен за руку, неловко поглаживая ее. На этот раз она выложила все: про Юрия, про Питера и про полицию. По выражению лица мужа Сьюзен поняла – он боится за нее.
– Я и понятия не имел, что зашло так далеко.
– Зашло вот.
Они минутку помолчали, оценивая ситуацию, потом Лу ласково спросил:
– А к доктору этому пойдешь?
– Да. Можно бы и предугадать его реакцию: рассмотрел свидетельские показания и вынес вердикт: невиновна в силу помутнения рассудка.
Специалист, к которому направил ее Питер, был на удивление молод, едва в возрасте Сьюзен, но за несколько лет работы врачом уже приобрел вид непререкаемого превосходства. Она рассказывала ему о звонках, пристально следя, не промелькнет ли проблеск недоверия на самодовольном лике. Он просто слушал и кивал, точно ему сообщали симптомы обыкновенной простуды. А потом посыпались тесты. Устойчивость, глаза, слух, вкусовые ощущения (кислое или сладкое? горькое? приятное?), осязание (тепло, прохладно, шершаво, гладко?), чувство цвета (какой из голубых больше всего похож на этот?), обоняние (цветы, мыло, духи?). И вопросы (головные боли? боли в позвоночнике? усталость? цветовые вспышки? онемение в пальцах рук и ног? бессонница? ночные кошмары?). Десятки аппаратов щелкали перед ней, стопа бумаг росла.
А потом, когда обследование закончилось, он улыбнулся в первый раз (кто бы мог подумать? какая симпатичная улыбка!) и отпустил ее, вспомнив, чуть ли не случайно, что ей еще надо зайти к медсестре на анализы крови и мочи. Сьюзен вернулась домой и остаток дня провела в постели, пусто глядя в телевизор.
7
Грянули предупреждения.
Сьюзен провела на работе омерзительный день. Раза три, не меньше, забегала Моди, тревожно жалуясь на ее частые отлучки, и с рисунком не клеилось. Уже в полпятого Сьюзен сбежала, виновато оглянувшись, нет ли поблизости Моди, и отправилась на метро.
В Бродвейском поезде ненормальных как всегда хватает, пассажиры смотрят строго перед собой, стараясь не коситься на соседей из боязни – вдруг воспримут как оскорбление. Стоящие качаются взад-вперед, выбирая положение поустойчивее. И, конечно же, непременный сумасшедший тут как тут. Сидит в сторонке, ораторствует в пространство. Поезд остановился на 66-й, с закрытыми дверями. Сьюзен сидела лицом к платформе, наблюдая, как столпившиеся у дверей ждут, когда же откроют. У некоторых лица озадаченные, у других – раздосадованные, но большинство смотрят равнодушно. Сьюзен обежала взглядом платформу: реклама, афиша, киоск, где две пожилые темнокожие дамы раздают значки; дверь мужского туалета, телефоны на стене…
Трубка одного висит, раскачиваясь… Одна трубка из трех. Мотается… А позади по кафельной стенке сбегают ручейки… Красные. Как лапа Ласкунчика Уильяма.
Тут поезд тронулся. Двери так и не открылись, оставив тех, кто хотел выйти, внутри, а тех, кто жаждал войти, – снаружи. И увозя Сьюзен, которая просто сидела и смотрела.
Кровь. А потом – кузнечики-акриды. Саранча.
Случилось это наследующий день. Сьюзен, поспавшая ночью всего часа три, измученная, с мутной головой, решила не ходить на работу. Лу с Андреа ушли, она шаталась по комнатам, пила чай несчетными чашками. Но мысли не оставляли ее, кружились в голове, как коршуны.
Калеченье животных (Ласкунчик Уильям, белка).
Необъяснимое (таксист с именем Брайан Колемап, кровоточащий телефон). Само Безмолвие, которое отыскивает ее в театре, в ресторане, всюду.
– Ласкунчик Уильям, ты что делаешь? – Она услышала, как пес царапает пол в гостиной. – Прекрати! Да что с тобой? – Сьюзен выключила плиту и пошла в гостиную. Ласкунчик Уильям под столом скреб стенку.
– Прекрати, ненормальный! Ты что, косточку там припрятал?
Он взглянул на нее, поджал уши и умильно поднял морду, чтобы его поцеловали. Сьюзен уселась на пол, скрестила ноги, и обняла пса, опрокинув к себе на колени, так что передние лапы у того повисли в воздухе.
– Совсем ты у меня как ребеночек, – поцеловала она его. Ласкунчик Уильям повернул к ней морду и одним махом облизал щеку.
– Ф-фу! Ступай, почисти зубы. Убирайся, вонючка! – хохоча, отбивалась Сьюзен, а он тыкался к ней с мокрым хвостом и мокрым пахучим языком.
Немножко отвлекшись возней с собакой, Сьюзен оделась и отправилась за покупками. Цены в бакалее отвлекли ее еще больше, и когда она выходила из супермаркета, то чувствовала себя уже в полном порядке.
Ласкунчик Уильям встретил ее у порога в надежде, что в пакете найдется что-то и для него. Вместе они прошли на кухню, и Сьюзен принялась выкладывать покупки.
Уголком глаза она уловила движение. Под столом ползло насекомое. Даже не вздрогнув, Сьюзен оторвала полоску бумажного полотенца и наклонилась схватить таракана. Но оказалось, что это кузнечик. Она недоуменно смотрела на него. Кузнечик ранней весной на одиннадцатом этаже многоквартирного дома в Вэст-Энде? Накрыв бумажкой, Сьюзен раздавила его и выбросила в мусорную корзинку.
И тут увидела второго. Под раковиной.
– Что за напасть? – вслух удивилась она, заметив третьего, ползущего из холла. И четвертого. Будь то тараканы, ее передернуло бы в привычном отвращении, но кузнечики напоминали ей летний кемпинг в Риверсайд-парке. Из холла показался пятый. В полном недоумении Сьюзен переступила через него (все еще без страха) и вышла в холл. В холле их кишели десятки, они лавиной прыгали из гостиной. Вот тут Сьюзен испугалась и заглянула в гостиную. Кузнечики появлялись из-под стола, где скреб стенку Ласкунчик Уильям. Теперь она слышала их – шорох, потрескивание суставчатых лапок. Она торопливо бросилась на кухню и взяла метлу. Очистив путь к столу в гостиной, Сьюзен заглянула под него. Ласкунчик Уильям сорвал металлическую коробку, прикрепленную к стене. От коробки электрический провод тянулся к… телефону.
А из открывшейся дыры в стене лезли, давясь, кузнечики. Сьюзен не могла оторвать глаз: они продирались в дырку – все новые и новые – зеленые, стрекочущие, пощелкивающие челюстями.
– О, Господи! – завизжала она. – Господи!
Схватила часы со стола, прикрыла дыру коробкой и подперла часами. Несколько кузнечиков перерезало пополам – головы их торчали из-под коробки, а туловища остались внутри. Торопливо вскочив, в страхе, что насекомые запрыгнут на нее, Сьюзен стремглав вылетела из квартиры, метнулась к лифту и спустилась вниз. Тито, круглолицый добродушный кубинец-рабочий, как раз выносил мусор.
– Утро доброе, миссис, – поздоровался он, никогда не помня жильцов по именам. – Приятный сегодня денек, да?
– Тито, мне нужна ваша помощь!
Не впервой ему было видеть этих миссис в панической тревоге: то кран потек, то трубу прорвало, а ремонтники еще не приехали. Как-то одна пожилая миссис в слезах прибежала за ним, а дел-то: погасла газовая вспомогательная конфорка. Навидался Тито. Но такого – никогда.
Сьюзен привела его в квартиру и, отказавшись войти сама, ждала в коридоре, пока он выметал насекомых. Уходя с пластиковым ведерком, полным кузнечиков, он сказал:
– Теперь, миссис, можете входить. По-моему, все. – Он не стал допытываться, откуда кузнечики поналезли. Нехорошо задавать слишком много вопросов: жильцы не любят, когда вмешиваются в их личную жизнь.
Сьюзен с опаской вошла в квартиру. Ласкунчик Уильям, причина всему, спал.
– Довольно, Сьюзен, ну пожалуйста, – попросил Лу позже вечером, когда Сьюзен рассказала ему.
– Лу, прошу, не выступай против меня…
– Сьюзен, да послушай сама, что ты говоришь!
– Я знаю, что… – Она постаралась понизить голос, чтобы не услышала Андреа.
– Боже, – бормотал Лу, меряя шагами кухню, четко осознавая, что у жены – серьезный нервный срыв, который дорого обойдется всей семье.
– Все по Библии, – в сотый раз повторяла она.
– Что за чепуха! При чем тут Библия? Милая, ну ты ведь серьезно не веришь в это?
Уже столько дней Сьюзен тянуло поплакать, и сейчас, наконец, она дала волю слезам.
– Ох, милая, не…
– Лу, я – не сумасшедшая!
– Никто и не говорит, но…
– Так в Библии! – и она, рыдая, уткнулась ему в грудь.
Лу обнял ее, чувствуя прилив жалости и любви, но очень быстро на смену явилась мысль о врачах, лечении, заботах об Андреа, которые лягут на него одного.
– Но я могу доказать! – вдруг оторвалась от него Сьюзен и устремилась к черному ходу.
– Милая, не надо… – Но Сьюзен, не слушая, выбежала и вызвала служебный лифт. Лу выскочил следом.
– Пойдем, пойдем домой!
– Нет, я хочу доказать!
– Сьюзен, пожалуйста, разберемся сами… Без обслуги дома. Они же насплетничают другим жильцам.
– Нет.
– Ну, пожалуйста! Прошу тебя!
– Нет!
Заскрипел, поднимаясь, служебный лифт, и через минуту двери открыл седой человек.
– Эйб! – кинулась к нему Сьюзен. – Тито еще не ушел?
– Ушел, миссис Рид. Могу я вам помочь?
– А завтра будет?
– Тито? А разве вы не слышали?
– Про что? – И она мысленно увидела Тито, уничтоженного, избитого, покалеченного, чтобы он не мог помочь ей.
– Тито уволился. Сегодня он работал у нас последний день. Я думал, все знают.
Они вернулись в квартиру. Сьюзен с облегчением, что Тито не причинили вреда, Лу едва не больной от тревоги. Зазвонил телефон.
– Не подходи! – крикнула Сьюзен.
– Но, милая…
– Не отвечай!
Лу поднял трубку. Звонила мать Сьюзен. Он протянул трубку жене. Сначала она отнекивалась, но затем, сознавая, что должна победить себя, взяла.
– Алло? – Сьюзен старалась не слышать того, что могло быть на другом конце провода.
– Сьюзен? У меня дурные новости.
– Что случилось?
– Джимми, – заплакала мама. – Это с Джимми.
Застыв, Сьюзен слушала, а когда мать закончила, посоветовала:
– Прими что-нибудь, мама. Прими и ляг в постель. Я сейчас, я еду. – И она положила трубку. Видя ее лицо – пепельное, потрясенное, Лу спросил:
– Что?
– Мой двоюродный брат, – почти без выражения бросила она, – погиб в автокатастрофе.
– Господи, милая… – Лу направился к ней.
– Да умрут перворожденные…
– Что?!
Она оглянулась на него. Неужели он так еще не понял? Но – неважно. Неважно, пусть.
– Все в Библии, – повторила она. – Кары, которые Моисей насылал на Египет.
