Текст книги "Операция «андраши»"

Автор книги: Бэзил Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 1 1

Свеча захлебнулась в стеарине. За стеклом незанавешенного окна разгорался новый день. Раздались болезненные вопли первых трамваев. Он представил себе их вагоны горчичного цвета, плакаты, рекламирующие товары, давно исчезнувшие из обихода, – кофе, сливочное масло, личное счастье, – нелепые въедливые плакаты, рождающие сосущую, злую тоску. За грязными оконными стеклами над крышами домов напротив занимающийся день высветлял погребальную пелену желтоватых облаков. Серый и желтый – цвета поражения. Страх вставал вокруг, как баррикада.

Они пришли сюда по длинным коридорам, темным, пахнущим гнилью, без ковров, – по коридорам мертвого дома: невозможно было поверить, что когда-то его строили, когда-то в нем жили. Однако тут, в комнатах, выходивших на улицу – во всяком случае, в этой комнате, – были заметны следы пребывания людей. Люди жили здесь или по крайней мере ночевали – по одному, по двое и редко, устраиваясь кое-как, ненадолго. Но следы их были здесь – успокаивая и в то же время внушая тревогу. У окна стояла продавленная тахта, на которой Марко провел первые часы ночи. На ней еще лежали его кожаный планшет и запасная синяя рубашка. Комната провоняла крысами и запахом давно не мытых мужских тел – прекрасное вступление к новому миру. Окна здесь уже много лет не только не протирались, но даже не открывались. На столе возле тахты лежала горбушка серого хлеба с куском колбасы – завтрак, который принесла ему Бранка. Сколько времени прошло?

Им следовало бы уже выбраться из города. А теперь надо было сидеть, затаившись, не меньше часа. Начало утра опаснее всего. Пожалуй, раньше полудня пойти к Андраши будет нельзя. А пока он сделал что мог: послал Тому с Костой записку. Хоть бы чашку кофе! Марко ушел куда-то с отцом Косты, и Бранка – высокая тоненькая девушка с печальными глазами и каштановыми волосами, закрученными на затылке в тугой узел, – убежала следом за ними. Тишина в комнате была гнетущей, еще более душной, чем смрадный запах пота и грязи.

С ним ничего не случится. Несомненно. И вероятно, хуже всего было именно это сознание. Ничего не случится. Все рискуют всем, – все, кроме него. Он всегда стоял в стороне. «Осторожней, не заплывай слишком далеко!» – как-то крикнула его мать на корнуэльском пляже. Впереди накатывались, изгибаясь, валы прибоя, и он не стал заплывать далеко. Он никогда не заплывал слишком далеко, всегда поворачивал назад в назначенное мгновение, еще безопасное, но волнующее, как рубеж, и благополучно возвращался на берег. В последние годы он испробовал нечто совсем иное, а в результате – ничего. Совсем ничего. Если бы только Андраши согласился! Но и тут он потерпел неудачу.

Он растянулся на тахте и попробовал вообразить катастрофу. В комнату врываются жандармы. Агенты гестапо – в перчатках, безликие. Он прыгнет им навстречу и обменяется с ними мужественными выстрелами. Он умрет… А, какая слащавая чепуха! Ничего он этого не сделает. Его глаза закрылись. Тихое течение куда-то уносило его. Он был здесь и не здесь. Перед ним замаячила гигантская женская фигура со свинцово-серой грудью. Она манила его к себе, обнажая чудовищные бедра. Он бросился к ней сквозь громовый топот шагающих ног и понял, что бессилен сделать хотя бы шаг, что он ни к чему не пригоден. Фигура злобно закричала на него. Его грубо трясли. Он дернулся и проснулся. Спина и плечи у него онемели. Он открыл глаза и замигал, ослепленный ярким светом дня. Нет, в комнату не ворвались жандармы и агенты гестапо, его разбудил Марко.

– Вставайте, на это надо поглядеть! – кричал Марко. – Идите сюда!

Он подошел к окну и понял, почему все еще слышит топот. По улице к рыночной площади, до которой не было и пятидесяти ярдов, гулко бухая сапогами, проходили солдаты.

Он еще ни разу не видел врага по-настоящему. Он видел вражеские самолеты и бомбы, вражеские трупы и далекие силуэты, которые служили мишенью или означали опасность, – и все. Ничего человеческого. Но тут они валили валом – сотни, тысячи. Они заполняли мощенную булыжником улицу и скрывались за углом, там, где она вливалась в рыночную площадь возле вейнберговского банка. Они окликали прилипших к окнам девушек, шли не строем, а почти вразвалку, небрежно закинув винтовки за спину, разбиваясь на кучки, – солдаты, которые переставали быть солдатами, которые были сыты войной по горло, потерпели поражение и возвращаются домой. Он следил за ними с возмущением – казалось, это после неудачного футбольного матча расходятся зрители, обманувшиеся в своих ожиданиях, сердитые, что вообще на него пошли. Нет, не таким следовало увидеть врага. Его мозг царапали слова Андраши: «Надо сохранять ощущение масштаба. Мы должны оставаться над схваткой. Иначе как человечество вновь научится жить само с собой?» Две лошади тащили машину с офицерами. Потом проехал еще один автомобиль – его везла гнедая лошадь, на спине которой сидел молоденький офицер.

– Нет бензина. Но теперь никакой бензин их не спас бы, – с торжеством сказал Марко.

Он слышал и не слышал. Офицер на гнедой лошади обвел улицу взглядом, и секунду они словно смотрели прямо друг другу в лицо. Человек, с которым он встретится когда-нибудь потом (ведь, с ними обоими ничего не случится!), его ровесник, бездумно разменивающий пятый десяток в цветущее, невообразимо мирное время, и они встретятся у Рейна, два дипломата или два преуспевающих коммерсанта, и он ему скажет: «А, да! Я же вас видел в то мартовское утро – вас и остатки вашей дивизии, когда вас вышвырнули из России и гнали через Паннонию… Так выпьем же и помянем эти добрые старые дни… Какие были времена! Подумать только, ведь мы могли бы даже убить друг друга…»

Он почувствовал, что Марко сжимает его локоть.

– Вам нехорошо?

– Нет, а что…

– Да вы же стонали! Или вы не заметили? Нет, он не заметил.

– Я думал… Как мы будем жить с этими людьми потом?

В глазах Марко мелькнула его обычная усмешка.

– Потом? Это ведь совсем другое дело. Тогда-то и начнется настоящий бой.

– Я вас не понимаю. Если мы выиграем войну?

– А что, собственно, мы выиграем, дорогой капитан? Право избежать полного истребления? Шанс остаться в живых?

Голос Марко хлестал его, V него было такое ощущение, словно он заперт в душном чулане. Еще немного, и его стошнит. А Марко все говорил:

– Нам ведь нужно будет кое-что побольше, как вам кажется? Для нас потом еще долго не будет отдыха. Еще очень долго. – Он указал на солдат, скрывающихся за углом рыночной площади. – По-вашему, они поймут? Вы правда так думаете? – Скрестив на груди руки, покачиваясь на каблуках, выставив тяжелый подбородок в сторону проходящих солдат, Марко сам ответил на свой вопрос: – Нет, нам придется снова драться с ними. С ними и с им подобными. С помощью идей. Еще и еще. И конца этому я не вижу.

– Но ведь должен быть конец! Марко сказал с неожиданной сухостью:

– Да, безусловно. Я говорил только, что я – лично я, понимаете? – не представляю, как это будет.

– И вы не хотите остановиться?

– А что это означает? Вот я вам сейчас скажу. – Марко опустил руки и начал щелкать суставами пальцев, сначала на правой, потом на левой. Казалось, он собирается произнести речь. Но он сказал только: – Поражение. Остановиться – значит потерпеть полное поражение.

– Но ведь поражение – это еще не самое худшее?

– Разве? Во всяком случае, не для нас здесь теперь, да и после – тоже. Ни для кого из нас, черт побери.

Он не находил, что сказать.

Марко отвернулся от окна со злокозненной улыбкой, словно человек, с удовольствием сообщающий неприятную новость.

– Скоро десять. Через полчаса мы пойдем к этому вашему…

– Вы тоже хотите пойти?

– А что? Все устроено. И ведь мы из-за него столько недель просидели сложа руки.

Он совсем не хотел присутствовать при подобной встрече, но сумел спрятать свою досаду.

– А Том?

– С Томом будет Коста.

Они вышли на улицу, окутанную туманом тревожного возбуждения. Их сопровождал кто-то из группы Косты, но они не думали об опасности. Война еще продолжалась, но у них было такое ощущение, что она окончена. Марко напевал партизанскую песню. Их подошвы четко стучали по тротуару.

Внутреннюю дверь им открыла Марта. Ее лицо как будто побледнело и осунулось. Он поспешно сказал:

– Все в порядке. Это друг.

Она словно не поняла. Ее рот глуповато приоткрылся, бледные губы разомкнулись, и верхняя, хорошенькая, чуть-чуть оттопырилась – нечаянно, без кокетства. Она их даже не накрасила. Он взял ее за руку, и тонкие холодные пальцы показались ему совсем детскими. Марко шагнул вперед с улыбкой, которая была почти сочувственной. Он сказал Корнуэллу:

– Не знаю, как мы будем объясняться. Вы будете переводчиком. Скажите ей, что бояться не нужно.

– Он говорит…

Но она не дослушала:

– Вам лучше пойти к папе.

Андраши сидел скорчившись в кресле перед приемником. Он оглянулся на них и махнул рукой, предлагая им сесть и подождать. Из динамика несся поток венгерских фраз – отрывистых и тревожных.

Андраши выключил радио и поднялся на ноги. Руперт сказал:

– Мы пришли проститься.

Но как и Марта у двери, Андраши словно не расслышал. Его лицо было непривычно напряженным. Он выпрямился и сказал:

– Вы, конечно, знали, что это должно произойти? И вываживали меня, как рыбу на крючке? Ловко сделано, господа.

Каким-то образом Андраши по обыкновению сумел перевести ситуацию в сугубо личный план.

– Вы говорите о прорыве на Восточном фронте? Но мы даже…

– Нет! – взвизгнул Андраши. – К этому мы были готовы. Наши эмиссары уже получили все инструкции. Мы были готовы предложить немедленный мир и всемерно способствовать переброске войск через страну при условии невмешательства в наши внутренние дела. Я говорю о… – Он осекся и уставился на них с крайним недоверием. – Неужели вы хотите убедить меня, что вы действительно ничего не знали? Господа, ваша шутка заходит слишком далеко!

Руперт ощутил привычное усталое раздражение. Почему-то Андраши был просто неспособен воспринимать факты, реальные факты. Он сказал резко:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Андраши с видимым усилием попытался взять себя в руки и продолжал уже спокойнее:

– Неужели же… – Он помолчал. – Вы даете слово? Слово джентльмена?

Руперт раздраженно пожал плечами, и Андраши снова опустился в кресло, молча скрестив руки на груди. Марко спросил:

– Он нездоров?

– Кажется, что-то произошло,

– О да, произошло, друзья мои. – Как ни удивительно, Андраши перешел на сербский язык, родной язык Марко, произнося слова с запинкой, но достаточно внятно, а его посеревшие щеки подергивались от терпеливой презрительной усмешки. Он протянул руку и постучал по приемнику, словно собираясь что-то сказать, передумал, подергал себя за лацканы пиджака и снова встал.

– Вот так, господа. Мы уходим сейчас? – Он засунул большие пальцы в карманы жилета и наклонился вперед с насмешливым смирением. – Это вас удивляет? Но скажите на милость, что мне остается делать теперь, если не идти с вами? – Точно монарх, отрекающийся от трона, он торжественно вскинул руку, как будто отбрасывая прочь прежнюю жизнь.

– Мы чего-то не знаем? – еле выговорил Руперт.

– Вы и ваша хваленая секретная служба! Как это странно, мой друг… но могу ли я еще называть вас моим другом? – Он снова постучал по приемнику. – Только что передавали последние известия из Будапешта… Ах, но я же забыл: вы не слушаете последние известия, у вас есть собственные источники информации, – Он пожал плечами. – Правительство пало. Власть захватили сумасшедшие. С этого дня в Венгрии правит Гитлер.

Он вновь опустился в кресло, храня достоинство в сумятице катастрофы, терпеливо-снисходительный с глупцами. Он продолжал свои объяснения обстоятельно, словно говорил с детьми, только перешел на английский, Теперь уже невозможно предотвратить окончательное и бесповоротное выступление Венгрии на стороне немцев. Это вопрос времени. Через час, если не раньше, из Будапешта придет распоряжение о его аресте.

– Если вы уходите сегодня, то я хотел бы сопровождать вас. Никаких условий я, разумеется, больше не ставлю, кроме одного: я хочу попасть в Лондон как можно скорее. – Он тускло улыбнулся и взял Марту за руку. – Я даже больше не прошу, чтобы меня отправили на аэроплане.

Корнуэлл торопливо сказал Марко:

– Он думает, что его арестуют. Здесь. Через час или раньше.

Они услышали, как Марко со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, увидели, как напряглись его лицо и тело, а потом постепенно расслабились. Они смотрели, как рука Марко медленно опустилась на кобуру у пояса и его пальцы начали дергать голубой ремешок. Они услышали, как Марко сказал спокойно, глядя на Андраши:

– В таком случае вы и я, товарищ, уходим отсюда. Немедленно.

– А я? – закричал на него по-сербски Андраши. На момент Корнуэллу, словно в бреду, почудилось, что его в этой комнате нет. Два человека перед ним мерили друг друга взглядом, как старые враги, которые внезапно стали новыми врагами. Марко спросил:

– А… ваша дочь?

– Это разумеется само собой.

Марко, казалось, ушел в далекую серую мглу. Потом он поднялся на ноги и сообщил свое решение. Они с Корнуэллом и Том уйдут сейчас же. Андраши и Марта выйдут с Костой через полчаса. Багаж, запасная одежда? Нет. Никаких вещей. Им придется пройти мимо часового у моста через канал. Чем раньше они сделают эту попытку, тем лучше.

– Попытку? – На мгновение Андраши словно приобщился к жизни, к обычной будничной жизни.

– Она не безнадежна. Раньше мы вывели бы вас. Под охраной. Но теперь, – Марко подергал себя за пояс, – теперь у нас нет на это времени. Вам придется рискнуть. Самим.

Мгновение оказалось кратким.

– Ну что ж, – нелепо сказал Андраши, – я, пожалуй, возьму с собой мою скрипку.

Глава 1 2

Перед ними через поля, устланные зеленым ковром апрельских всходов пшеницы, убегала вдаль ровная дорога. Они шли в спокойной тишине. Мост через канал остался позади.

Том объяснял с настойчивостью, которая граничила с грубостью:

– Она просила передать вам привет и наилучшие пожелания. Ее любовь, сказала она. Какого черта вы не попрощались с ней?

«Юнкерс-52» жужжал, набирая высоту, уходя к белым башням облаков над венгерской равниной. Они отступают повсюду, и самолет увозит штабных офицеров в Будапешт, а может быть, и прямо в Берлин.

– Марко и слышать об этом не хотел.

– Не понимаю почему. Выйти из города было легче легкого. Даже часового на мосту не оказалось.

– Ну, не знаю. Спорить с ним я не мог. – Он отбивался от обвинения, что поступил скверно. Ведь он даже и не пытался спорить. Наоборот, он ухватился за слова Марко, позволившие ему уйти, так больше и не увидев госпожи Надь. Но теперь, в ярком свете солнечного дня, – дня успеха, – этот факт был ему неприятен.

– а о ней вы и не подумали, – сердито возразил Том. – Я бы поспорил.

– Но ведь вы пролетарий, Том. – Руперту стало весело. – Это совсем другое дело. К вашим словам они бы прислушались. Глас народа, да благословит его бог. – С каждым шагом его радостное настроение росло. Почему он должен считать, что поступил с госпожой Надь хоть в чем-то непорядочно? Ведь, в конце концов, это она… Но эту мысль он отбросил, неприятно удивившись своей жестокости.

Том говорил с той неловкостью, которую порождает неколебимая уверенность:

– Черта с два! Но я вам другое скажу. Вам и в голову не пришло бы. Я начинаю ненавидеть немцев. По-настоящему, всеми печенками.

– Неужели?

Иногда фамильярность Тома переходила все границы. Он решил больше не думать о госпоже Надь.

– Да. Мне надоело играть в прятки. Ведь мы, собственно, никакого дела не делаем.

Они словно поменялись ролями.

– Еще немножечко, Том, и вы станете героем. Терпеть уже недолго. – И он вновь удивился собственной злости.

Они замолчали. Чуть впереди по проселку, убегающему вдаль под пронзительно голубым апрельским небом в белых облачных барашках, шагал отец Косты.

Часа через три в усадьбе (условленном месте встречи) появились Андраши с Мартой – успех был полный. Они пришли под охраной Косты, когда уже начало смеркаться. Корнуэллу понравилось, как они оделись в дорогу. На Андраши была твидовая куртка, короткие штаны, толстые чулки и башмаки на толстой подошве. Через плечо у него был перекинут легкий плащ, на голове красовалась охотничья шляпа с двумя-тремя запыленными перышками за лентой: почти убедительно, почти вылитый мелкий помещик – может быть, владелец мельницы или доли в каком-нибудь винодельческом хозяйстве. Единственной странностью был скрипичный футляр в его руке, но, с другой стороны, как раз странности нередко и придают убедительность маскировке. Марта была одета, как и положено дочери такого отца, разве что чуть-чуть слишком нарядно – темно-зеленый жакет и юбка, туфли на низком каблуке. Они очень хвалили Косту – он отлично их вел.

Все было прекрасно.

– Мы готовы идти сколько угодно.

– Этого не понадобится. Во всяком случае, пока. Марко раздобыл повозку.

– Ну, должен признать, – Андраши повесил макинтош на дверь лучшей комнаты в доме отца Косты, – вы были правы, говоря, что риск невелик. Я приятно удивлен, можете мне поверить.

Руперт сказал весело:

– В любом случае это самый опасный участок. Здесь, на северном берегу, нас маловато. Но зато там… – Он засмеялся просто от радости. Кошмары последних дней ожидания уже уходили в прошлое. А кроме того, он снова надел форму.

– Что означают эти три звездочки? – спросила Марта, оглядывая его плечи. Он с удовольствием объяснил.

Они поужинали белым хлебом с жирной грудинкой, запили еду липовым чаем, очень сладким и полезным, а потом удобно расположились в лучшей комнате отца Косты. Незадолго до рассвета Коста их разбудил. Они вышли под ясное звездное небо. Марко и отец Косты заводили двух лошадей в оглобли четырехколесной повозки. Бодро постукивали и позвякивали подковы: даже лошадям словно не терпелось отправиться в путь.

Он с гордостью объяснил:

– Возможно, мы несколько рискуем. Но так будет быстрее, а неразбериха и деморализация сейчас настолько велики, что, собственно, опасности почти нет. – Андраши и Марта слушали с подчеркнутым вниманием, словно ученики в школе горнолыжного спорта. – Но на всякий случай мы вас укроем соломой. Просто на всякий случай. Вам даже не нужно будет закрывать лицо.

Они были исполнены смиренной готовности выполнить любые указания.

– Но что, если солому вздумают проверить?

– Этого не будет.

Андраши и Марта забрались в ворох соломы, высоко поднимавшийся над крутыми бортами повозки. Лица их остались открытыми.

– Конспирация! – пошутил Марко.

Том сел сзади спиной к лошадям и свесил ноги.

Рассвет окрасил плоский горизонт в кремовые тона.

Они поплотнее закутались в крестьянские плащи (потому что было еще холодно, а кроме того, Том и Марко тоже надели форму), простились с Костой и его отцом, и Марко уверенно дернул вожжи. На крестьян они, пожалуй, не слишком похожи, размышлял Руперт, но и партизан в них так просто не узнаешь, а потому можно рассчитывать, что в пыльной сумятице отступления никто не станет ими особенно интересоваться. Марко, обычно такой осторожный, по-видимому, нисколько в этом не сомневался.

И вновь Марко оказался прав.

На протяжении всего этого теплого погожего дня они то и дело попадали в довольно опасные положения. Еще только-только рассвело, как впереди на дороге показался патруль – человек десять жандармов с винтовками за плечами катили им навстречу на велосипедах, низко наклонившись над рулями. Он поспешно укрыл лицо Марты соломой, а Марко, осыпая лошадей градом проклятий, свернул к самой обочине, но пустил их легкой рысью. Через несколько секунд мимо проехал первый жандарм – пожилой, с усталым выражением профессионального недоверия на лице. Под плащом Руперт вытащил из кобуры свой кольт, который снова был при нем. Пистолет лежал на его ладони, холодный и сухой, и он знал, что рука его тверда и не дрогнет. Первый жандарм притормозил, словно в нерешительности, оглядел их с тоскливой проницательностью и снова завертел педали. Марко по-прежнему покрикивал на лошадей.

Остальные жандармы промчались мимо – кто поглядывал на повозку, а кто тупо смотрел, в спину едущего впереди. Дорога повернула, колеса повозки запрыгали по обочине – казалось, она вот-вот рассыплется. Но через одну-две минуты Марко придержал лошадей, и они опять пошли неторопливым шагом. Сзади раздался возбужденный голос Тома:

– Я уже думал – все!

Он сдвинул солому. Марта и Андраши с тревогой; уставились на него. Их лица горели. Он сказал им про жандармов.

– Удивительно! – сказал Андраши. – Как вы это объясняете?

Ответил Марко:

– А вы видели первого жандарма? Он сразу понял, кто мы и что мы.

– Но почему же…

– А, черт, такая уж у полицейских натура. Они выдрессированы кусать, когда их хозяева тявкают. Но им нужно знать, кто их хозяева. А вот это им сегодня и не известно! – Марко торжествующе выругался, – Да к тому же не все венгры фашисты. Вовсе нет!

И это было правдой – здесь, в сердце Европы, где все внезапно пришло в бешеное движение.

Перед полуднем им встретилась колонна пехоты, двигавшаяся на север, в Сегед или даже в Будапешт. Марко лихо щелкнул кнутом, и колонна осталась позади. Андраши продолжал твердить свое «удивительно!». Если бы ему рассказали, он не поверил бы. Руперт был на седьмом небе.

– В подобное время еще и не то случается. Даже Марко разговорился.

Он управлял лошадьми умело и с удовольствием,

– Э, да вы забыли, кто я родом. Вы забыли, что отец у меня был крестьянин, и дед тоже, и прадед, и так испокон веку. Это у нас в крови, черт побери!

Вот так, упиваясь торжеством, они целый день ехали по извилистой дороге, которая все дальше уводила их через неогороженные луга и поля в густых всходах кукурузы и изумрудной зелени озимой пшеницы. Высоко в небе гнались друг за другом курчавые облачка. Овсянки и коньки щебетали в кустах и рощицах, пронизанных стрелами серебряных лучей. Ласково грело солнце. И даже жалобная песня-причитание, которой Марко научился у горных партизан и весь день напевал себе под нос, казалась не саркастической насмешкой над этим спасением и бегством, а только оттеняла героичность их подвига. «А в гламочской степи ничего не растет, ничего не стоит, мать с отцом, сыновей схоронив…» Руперт испытывал прилив любви и уважения к. Марко. Нет, он объяснит Андраши, заставит Андраши понять, как непохожи на самом деле две стороны, раз на одной из них сражается Марко, в то время как Другие… да, другие упиваются своим позором. И Андраши спросит с рассчитанной любезностью: так, значит, вы – революционер? Не желаете ли вы прыгнуть со сковородки да в огонь? А он объяснит, терпеливо объяснит – нет, политика тут ни при чем. Это вопрос морали, как вы сами говорили. Вопрос морали. А как же Маргит и Найди, которые ждут в своем поместье за Веспремом, ждут, и ничего больше? Что вы скажете на это теперь? Нет-нет, должно быть достаточно и того, что они ждут. Пусть будет достаточно того (да и можно ли надеяться на большее?), что Нанди вернется в свой клуб, в свой банк, сообщая благородное достоинство и престиж всему, что он делает, и всем, с кем он соприкасается; пусть будет достаточно того, что Маргит прогуливается в лучах летнего солнца по набережной Дуная, оправдывая собой все сущее, пусть будет достаточно того, что мир в Европе постепенно подвяжет и срастит свои разорванные нити и пристойно похоронит своих мертвецов. И тогда ничто не будет утрачено, сохранится все, что необходимо, чтобы гарантировать будущее человечества. А пока его долг был так же чист и ясен, как прозрачная влага, которая собиралась в хрустальные шарики на прутьях кустов и ветках деревьев, отражая небо, вбирая небо в себя: его долг – держать светильник истины высоко над грязью и болью войны, немеркнущим, неприкосновенным. Он видел теперь свой долг еще более ясно, чем прежде.

Под вечер они добрались до перекрестка – тут в старой ивовой роще расходились две дороги, окаймленные рядами серебристых берез. Дорога в Паланку вела прямо вперед между стройными стволами, но Марко остановил повозку, и через несколько минут они увидели, что между ивами к ним неторопливо идут четыре человека. Все так же неторопливо эти четверо пересекли полосу травы у обочины, здороваясь на ходу. У них был скучающий вид, словно им давно надоело ждать, но Корнуэлл глядел на них, гордясь точностью, с какой все было рассчитано: эти люди были здесь, как требовали правила предосторожности, в назначенный день и час, в нужном числе – Юрица, Митя и два Митиных казаха. Хотя до места переправы еще далеко, они здесь – первое звено в цепи, которая приведет их на южный берег, на Плаву Гору (откуда враг, конечно, уже ушел), и дальше, к связным отряда, с которыми они отправятся в долгий, но безопасный путь к подножью голубых гор, где будут ждать Шарп-Карсуэлл и самолет. Он даже задохнулся от радостного облегчения, глядя, как эти четверо идут к ним, каждым своим шагом скрепляя бесценные звенья цепи: улыбающийся во весь рот Юрица, в шапке со звездой, лихо нахлобученной на крутую волну кудрей, шагающий широко, по-крестьянски, так что полы его куртки подпрыгивают и хлопают, Митя, серьезный и сдержанный, Митины казахи – храня обычное молчание.

Андраши приподнялся и сел на соломе. Руперт объяснил:

– Это наш командир… здесь, на северном берегу. И Дмитрий Малиновский с двумя своими солдатами.

– Как? Русский?

– Вот именно! – Он отвечал небрежно, согретый удивительным ощущением счастья. Ему хотелось спрыгнуть с повозки и перецеловать их всех. Он не спускал с них радостных глаз.

– Но каким образом? Ведь они же сюда еще не пришли?

Он ответил, не думая:

– Нет, конечно. Он сбежал из нацистской рабочей команды.

– Значит, русский белый эмигрант?

– Да нет же. Настоящий русский. Военнопленный. Из нацистского лагеря смерти.

Он встретил недоуменный взгляд Андраши, увидел, как позади Андраши худые щеки Тома дергаются в насмешливой улыбке, и сердито соскочил на землю.

Они переночевали в крестьянской усадьбе на теплом сеновале, сытно поужинав копченой свининой, а утром отправились дальше пешком. Юрица вел их по узеньким тропкам напрямик через бесконечные кукурузные поля, все в молодых побегах, и к вечеру они вышли еще к одной укромной усадьбе.

– Нет, я, право, не поверил бы, – заметил Андраши, – что эти люди способны все организовать.

– Погодите, вы еще не то увидите, – не удержался Корнуэлл, упиваясь восхищением в глазах Марты. – На том берегу, когда встретите боевые группы. Вот там вы узнаете, на что они действительно способны.

Андраши даже с Митей установил вполне дружеские отношения и болтал с ним «на крайне ломаном русском языке», как объяснил он Корнуэллу, добавив, что Митя – «очень приятный человек, очень-очень приятный».

– Это замечательный человек.

– Да-да, я не сомневаюсь, что вы правы. Следующий день тоже был ясным и солнечным.

Казалось, ничего уже случиться не могло. До Дуная оставалось всего пятнадцать миль. Там их будут ждать Бора и Кара, чтобы перевезти на тот берег и проводить на Плаву Гору. А дальше все будет просто, дальше им, собственно говоря, опасаться нечего.

– А далеко от Плавы Горы до того места, где мы сядем в самолет? – Марта шла бодро, ее нежные ноги как будто нисколько не уставали.

– Если идти пешком, три-четыре дня, а может быть, и больше. Все зависит от обстоятельств.

– А потом? – Ее миндалевидные глаза смотрели нашего прямо и внимательно.

– Потом все будет уже позади. Во всяком случае, для вас! – Он радостно усмехнулся.

– А вы разве с нами не полетите? Он почувствовал, что краснеет.

– Нет, конечно. Моя задача заключается в том, чтобы доставить вас туда целыми и невредимыми. Но когда все это кончится…

– Да-да! – оживленно перебила она. – Мы с вами встретимся. В Нью-Йорке, верно?

От ее смеха ему стало совсем весело.

– Пожалуй. А может быть, в Риме или в Париже. Или даже в Будапеште. Я ведь собираюсь снова побывать в Венгрии.

Но она сказала, что вот этого уж никогда не будет. Андраши сухо пояснил:

– Она собирается обворожить американского миллионера. Или стать голливудской кинозвездой.

– И то и другое, папочка. Это же неразделимо, как ты не понимаешь?

Руперта охватила смутная тревога, но он сказал только:

– А я как-то не представляю, что мог бы жить где-нибудь, кроме Европы.

– После этого – жить в Европе? – презрительно бросила она. – Нет, вы сумасшедший.

Да, конечно, она очень молода. Но беда была в том, что рядом с ней он чувствовал себя еще моложе.

Вечером после ужина он взялся за Андраши. Он заговорил о партизанах.

– Ну конечно, вы сочтете, что я их романтизирую. Андраши снисходительным жестом протянул руки ладонями вниз, точно расстилая перед ним привычный церемониальный ковер. Иностранцы не знают, что такое хорошие манеры, любила повторять его мать. У них есть только правила поведения. И у Андраши этих правил было неисчислимое множество. Но на этот раз он против обыкновения перешел прямо к теме.

– А теперь позвольте спросить вас, дорогой капитан, как вы поступите? Я имею в виду, если вам придется прибегнуть к таким же… ну, скажем, методам, которыми пользуется другая сторона? Не будет ли это тем случаем, когда, согласно вашей пословице, котел называет горшок чумазым?

– Об этом и вопроса не встает.

– Погодите, погодите! Я ученый, а наука ставит любые вопросы. Любые! Так что же вы скажете, если ваша сторона будет поступать точно так же, как… как те, которых вы называете «другая сторона»? Как вы поступите, если… извините меня, если вы, капитан Корнуэлл, сами прибегнете к этим методам? Вы, вы сами? Что станется тогда с вашим нравственным превосходством?

– Я прибегну к нацистским методам? – сказал Руперт. – Да я скорее застрелюсь.

Андраши досадливо прищелкнул языком.

– Милый юноша, никто же не стреляется. Это не довод.

Руперт почувствовал странную сухость во рту и попробовал заговорить о другом:

– Вы дадите нам знать, когда благополучно доберетесь до Лондона? Вашу телеграмму мне обязательно передадут.

Андраши, казалось, пошел вперед по своему ковру, приветственно разводя руками.

– Милый юноша, я не премину это сделать. И более того: я поговорю о вас с вашим премьер-министром. Можете быть уверены.

– Нет-нет, я…

– Ну вот, вы на меня рассердились! Вы, молодежь, всегда мыслите так возвышенно! И все-таки, – Андраши потер свой крупный нос и иронически усмехнулся, – все-таки вы убедитесь, что всегда полезно, чтобы о вас поговорили с премьер-министром. А как вы мне воспрепятствуете?

– Вы могли бы позвонить моей матери, если хотите, – ответил он сдержанно.

– О, разумеется! – Ковер прямо-таки поднялся в воздух вместе с Андраши. – Я обязательно это сделаю. – В его левой руке появилась кожаная записная книжка, а в правой золотой карандашик. – Скажите же мне ее телефон, чтобы я его записал.