Текст книги "В поисках заклятия"

Автор книги: Бернард Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Это ее мать уговорила его пойти с Ивлин – сама Энида не столь рьяно относилась к посещению церкви, считая, что два раза в неделю вполне достаточно для благополучия ее души. И еще у Эниды был скрытый мотив для того, чтобы послать гостя с дочерью: обе женщины понимали, что Джон многого не договаривал о де Ридфоре. Хотя и не вступив в открытый заговор, они хотели выманить из Жильбера побольше сведений о себе, и степенная прогулка в церковь, находившуюся в четверти мили от дома, и назад могла бы предоставить хорошую возможность для этого. Как ни странно, де Ридфор довольно неохотно отнесся к идее посещения церковной службы. Так как Ивлин чувствовала, что ему нравилось ее приятное общество, то пришла к заключению, что непривлекательными для Жильбера были сами религиозные обряды. Это казалось странным для тамплиера, пусть даже и бывшего, так как он должен был бы привыкнуть ежедневно проводить много часов в церкви.

Но убедительные аргументы Эниды победили нежелание де Ридфора, и в сопровождении плетущейся сзади совсем еще юной служанки они неторопливо зашагали в церковь св. Андрея, отстроенную незадолго до смерти Симоном де Вулфом. По пути говорили о многом, и Ивлин, слушавшая рассказы о путешествиях по Франции и Святой Земле, невольно оказалась очарованной де Ридфором.

Однако к тому времени, когда они достигли церкви, ей так и не удалось узнать ничего нового о целях посещения Жильбером Девоншира, и Ивлин решила спросить его об этом на обратном пути. Во время службы они стояли у ступеней алтаря, а полудюжина жителей деревни, свободных от работ, столпились на почтительном расстоянии за спиной дочери своего покойного господина.

Дородный и довольно веселый приходской священник протараторил молитвы и псалмы несколько медленнее обычного, так как почувствовал, что гость Ивлин был кем-то особенным. Хотя он и представления не имел о том, что это бывший монах из Храма. На протяжении всей непродолжительной службы Ивлин тайком наблюдала заде Ридфором и заметила, что хотя тот и повторял все требовавшиеся от него в храме действия, но делал это почти механически, явно без всякого воодушевления. Лицо его напоминало застывшую каменную маску, а губы не шевелились, когда по ходу службы требовались ответы. Ивлин чувствовала, что, хотя телом Жильбер находился здесь, его сознание было умышленно закрыто для религиозного содержания службы. У дверей церкви, когда священник подобострастно выводил даму, чьей семье он был обязан той легкой жизнью, которую вел, Ивлин представила своего гостя как сэра Жильбера де Ридфора, но поспешила увести его до того, как понадобились дальнейшие объяснения.

На обратном пути Жильбер поначалу казался поникшим, но вскоре Ивлин его снова разговорила.

– Похоже, на вас не произвели впечатления способности нашего священника, сэр?

В ответ де Ридфор довольно грустно улыбнулся.

– Ваш приятный священнослужитель сделал все, что от него требовалось. Все дело в том, что у меня появилось много сомнений в вере, которую он исповедует.

Сестра Джона вдруг почувствовала, что затронула тему, развивая которую, могла бы удовлетворить свое любопытство.

– Я слышала, что большинство людей, посвятивших себя Богу, рано или поздно испытывают кризис веры, – сказала она, когда они проходили по церковному двору между тисами.

Жильбер нежно положил ей на плечо руку.

– Это кризис не моей веры, а самой веры, – загадочно проговорил он.

– Не понимаю, – искренне призналась его собеседница.

– Ваш брат рассказал вам, что я рыцарь Храма, или, точнее, был им?

Ивлин озадачил этот туманный ответ.

– Да, но их вера наверняка сильнее, чем у большинства людей? Вы ведь солдаты Христа?

Де Ридфор улыбнулся, словно посмеиваясь над детской верой в сказки.

– Тамплиеры – это странный орден. Это верно, что мы стойкие защитники веры, но, возможно, мы существуем главным образом для того, чтобы защищать ее от критики и анализа.

Ивлин подняла голову и заглянула ему в лицо.

– Вы намекаете на то, что нашей вере нужна подобная защита от сомнений?

У ворот француз повернулся и посмотрел назад. Те немногие прихожане из деревенских жителей, присутствовавших на службе, беседовали со священником у дверей церкви, и никто не мог слышать разговора Ивлин с Жильбером.

– Да, и ее так защищали многие годы. Рим – это ревнивый и могущественный блюститель, не терпящий соперничества. Тысячу лет назад святой Павел оторвал христианство от его корней и пересадил в этот город. Но существовали другие ветви христианства – в Палестине, Египте и других местах. А также гностики, не принимавшие застывших доктрин Рима.

Это смутило Ивлин, не знавшую ничего другого, кроме подчинения непреклонному деспотизму церкви, и почти не представлявшую себе, что могли существовать другие взгляды.

– Вы говорите о еретиках? – почти шепотом спросила она.

Жильбер взял ее под руку, и они медленно пошли дальше, а юная служанка поплелась за ними, больше интересуясь весенними цветами на обочине, чем непонятным разговором.

– Еретиках? Это широкое и варьирующееся определение. Здесь, на этих островах, у вас была собственная ересь, когда Пелагей провозгласил свободу воли и свободу мысли для всех людей. А сейчас, особенно в южной Франции, есть катары и альбигойцы, желающие исповедывать свою веру собственным способом – что, боюсь, скоро навлечет на них гнев Рима, последствия которого будут губительны.

Ивлин ощутила трепет в груди и, подобно Томасу де Пейну, необъяснимое желание перекреститься. Неужели человек, держащий ее под руку, опасный еретик, антихрист?

Но у девушки была сильная воля, и она решила взять быка за рога.

– Какое отношение это имеет к тамплиерам – и к тому, что вы заехали так далеко, до самого Девоншира, после того как оставили орден? Я думала, что звание тамплиера – это на всю жизнь.

– Так и должно было быть, Ивлин. Но я и несколько других узрели другую истину, о которой даже мы не должны были и подозревать. Когда в начале этого века был основан наш орден, в Иерусалиме нашли нечто такое, что необходимо было скрыть любой ценой. Я не посвящен во все подробности, известные лишь Великому Магистру и нескольким кардиналам в Риме. Неизвестно, то ли именно

тамплиеры первыми обнаружили эту тайну, то ли они были поспешно организованы Сионским орденом, с тем, чтобы выяснить все подробности и затем скрыть их.

Ивлин пришла в замешательство.

– Вы утверждаете, что стали беглецом, потому что приобщились к запретному знанию?

– Именно так. И они боятся, что я и кое-кто еще поделимся своим знанием с миром.

В его глазах вспыхнул огонек, а голос слегка задрожал. На мгновение Ивлин подумала, что ее собеседник, возможно, немного не в себе.

– И как первые тамплиеры обнаружили эту тайну? И в чем она, собственно, состоит? – спросила она, обмирая от ужаса ожидания, что в ответ грянет гром небесный.

Лицо француза скривилось в гримасу боли. Его явно терзали противоречивые чувства.

– Я разрываюсь между взятым обетом повиновения и правом всех людей на свободу совести, не ограниченную слепой верой. Одна часть меня зажата в тисках строгих повелений, которые мне вбивали в голову с самого детства, и все же я вижу все больше достоинств в гностическом способе мышления – как и многие другие тамплиеры во Франции, сочувствующие катарам. Мне следовало бы набраться мужества и поведать правду всему миру. И все же я боюсь.

Ивлин начало казаться, что своими ответами Жильбер намеренно уводит ее все дальше от понимания.

– Но что же они нашли, эти первые тамплиеры? – настаивала она.

– Им отвели часть дворца, построенного на руинах храма Соломона, разрушенного римлянами во время разгрома иудеев. Несколько тамплиеров многие годы занимались раскопками в подземных коридорах. Там, по поверью, находились конюшни Ирода – и то, что они там нашли, было перевезено в условиях величайшей секретности в южную Францию. Через девять лет после основания ордена первые девять тамплиеров навсегда вернулись во Францию.

И снова ему удалось ответить ей, не сказав ничего существенного. Ивлин попробовала зайти с другой стороны:

– Похоже, южная Франция занимает очень важное место во всем этом, сударь, – заметила она. – И именно там живут эти катары, о которых вы говорите. Там находятся поместья этого друга-тамплиера, которого вы ожидаете. Я однажды слышала от неосторожного монаха, что была даже теория о том, что Иосиф Ариматейский и Мария Магдалина побывали в этих местах после смерти нашего Спасителя, так как именно там было пристанище для многих евреев, бежавших из Святой Земли. Де Ридфор сухо рассмеялся.

– Побывали? Разве только это? Она переехала туда жить, взяв с собой Грааль! Лангедок – это новая Святая Земля, что придает еще больше трагизма тому, что очень скоро возмездие падет на тысячи ее обитателей.

Ивлин ничего не могла понять в перескакивающих с одного на другое туманных ответах де Ридфора. Когда они уже входили во двор поместья, девушка сделала последнюю попытку.

– Но как могло что-то, найденное в том фундаменте, пошатнуть устои нашей святой церкви? – промолвила она, охваченная внутренней дрожью.

Де Ридфор отпустил ее руку и указал на оставшуюся у них за спиной церквушку.

– Что мы только что делали во время мессы? – угрюмо спросил он. – Мы причащались к плоти и крови воскресшего Христа, совершали обряд, являющийся ядром, самой сутью святой римско-католической церкви. Если подорвать эту самую святую веру, тогда тысяча лет, прошедшие после того как Павел сделал Рим центром христианской вселенной, обратятся в прах.

Они свернули в ворота, и Ивлин, которой стало не по себе настолько, что она уже начинала бояться этого странного, загадочного человека, убежала, чтобы рассказать обо всем матери.

Глава восьмая,
в которой коронер Джон узнает ужасную новость

Утро четверга, семнадцатого дня марта, было холодным и ветреным. Нежное дыхание весны оказалось лишь обманом, как это обычно бывало в западной части Британских островов.

Перекусив миской горячего бульона и ломтем хлеба, де Вулф пешком отправился в замок. Одина пришлось оставить у кузнецов, где ему меняли подковы. Коронер двигался размашистым шагом, борясь с порывами ветра, который старался сорвать с него поношенный плащ, время от времени бросая в лицо пригоршни дождя. Тарахтели под ливнем крыши палаток уличных торговцев, а сами торговцы, завернувшись в плащи и накидки, ждали, когда покупатели отважатся бросить вызов стихии.

Де Вулф с удовлетворением отметил, что нога уже почти не беспокоит, исчезла ноющая боль, мучавшая его на протяжении многих недель. Он вспомнил вчерашний вечер, который скучно, но, к счастью, спокойно провел в обществе Матильды у домашнего очага. Вчера ей не нужно было идти на службу в храм, и супруги поужинали относительно спокойно. У коронера не было желания отправляться в «Ветку плюща», поскольку он знал, что Неста пошла на собрание хозяев постоялых дворов, чтобы обсудить повышение цен на ячмень и то, как это должно отразиться на цене продаваемого ими эля.

Из-за скудного прошлогоднего урожая и огромного спроса на зерно, которое нужно было королю для его армии во Франции, стали расти цены на многие продукты. Это еще более усилило недовольство населения, которое и так уже было не в силах выносить непомерные подати. Де Вулф опасался даже, что подобные настроения смогут подвигнуть принца Джона на новый заговор против своего отсутствующего брата-короля.

Дороговизна и явилась одной из тем довольно скованной беседы между де Вулфом и Матильдой, когда они сидели после ужина перед камином. Джон распечатал флягу с вином, и под влиянием спиртного супругам удалось немного расслабиться – в последнее время Матильда, похоже, все чаще и чаще была не прочь выпить пару стаканчиков. Как и следовало ожидать, разговор зашел о Жильбере де Ридфоре, и Джон рассказал жене о том, что Томасу удалось узнать об аббате Козимо и о приезде трех тамплиеров. Судя по всему, Матильду искренне заботила судьба рыцаря, и она даже согласилась, пусть и не очень охотно, с тем, что де Вулф поступил правильно, спрятав де Ридфора в Стоуке. Более того, она поведала и еще кое-какие сплетни, почерпнутые ею из разговоров с любопытными прихожанами церкви св. Олафа, которая находилась в нескольких сотнях шагов от монастыря св. Николая.

– Ты говоришь, что одним из этих рыцарей был Бриан де Фалэз, – сказала Матильда, – а мне говорили, что двоих, приехавших вместе с ним, зовут Годфри Капра и Роланд де Вер.

О последнем Джон никогда не слышал, но Годфри Каиру смутно помнил – тот присутствовал на известной встрече в Жизоре. Эта встреча получила название «рубка вяза» и, похоже, оказала существенное влияние на организацию тамплиеров. Там же присутствовал и Жильбер де Ридфор, и Джон сомневался, что это могло быть простым совпадением.

Подходя к сторожке у ворот Ружмона, де Вулф вздохнул, осознав, что ему так и не удалось объединить эти разрозненные обрывки информации. Становилось очевидным, что единственный способ узнать истинную причину, заставившую тамплиеров приехать в Эксетер, – это задать им вопрос в лоб. Джон повернул в помещение для стражи, но вместо того, чтобы испытывать судьбу и подниматься по крутой лестнице, сунул голову в проем и крикнул, привлекая внимание Гвина. Раздался ответный крик, и его помощник сбежал вниз, сопровождаемый Томасом де Пейном.

– В восемь часов мы должны присутствовать при наказании преступников, – сообщил де Вулф. – Томас, секретарь шерифа отдал тебе список?

Маленький сутулый писарь порылся в своей бесформенной сумке и выудил обрывок пергамента.

– Их будет трое, коронер, – объявил он, сверившись с записями, – и у одного из них вы должны получить признание.

– Признание, – нахмурившись, переспросил де Вулф. – С чего это вдруг?

– Похоже, что он тоже хочет стать аппрувером, чтобы спасти хоть и не правую руку, но хотя бы свою шею. – Аппруверами называли преступников, которые, чтобы спасти свою жизнь, выдавали сообщников. Взамен их избавляли от казни, но они должны были покинуть пределы страны. Иногда их вообще освобождали из-под стражи.

Коронер недовольно хмыкнул и направился во главе маленькой процессии через внутренний двор в направлении главной башни. Ее темные сырые подвалы служили и тюрьмой, и складом, и камерой пыток, а заправлял всем этим хозяйством Стиганд, чудовищной толщины тюремщик с мозгами мокрицы. Подвал был разделен пополам каменной стеной с ржавой решеткой посредине, за которой начинался коридор с рядом грязных камер. Остальная часть была освещена тусклым светом, просачивающимся сквозь небольшой дверной проем, и несколькими прикрепленными на стенах свечами с фитилем из сердцевины ситника. В одном из углов находился альков, где жил Стиганд. Соломенный тюфяк, служивший ему постелью, валялся прямо на сыром земляном полу. Рядом с альковом была выкопана яма с угольями, где Стиганд стряпал свою нехитрую еду и раскалял клейма и другие пыточные орудия.

Спустившись по нескольким ступенькам, коронер и его спутники услышали зловещее бульканье древесного дегтя, варившегося в железном горшке. Впрочем, этот звук тут же заглушили шаги мрачной процессии, появившейся из-за железной двери тюрьмы. Впереди шествовал Габриэль, сопровождаемый стражником, за ними, спотыкаясь на неровном полу, плелись трое заключенных, одетых в лохмотья, с кандалами на руках и ногах. Замыкали процессию еще два солдата, которые подталкивали пленников в спину. Стиганд запер на ключ тяжелую металлическую дверь и, грузно ступая, направился к очагу, рядом с которым, на низкой скамейке, были разложены орудия пытки. В центре помещения уже собралась небольшая группа наблюдателей, включавшая священника из гарнизонной часовни св. Марии – на случай, если кто-нибудь из заключенных умрет во время судебного процесса. Остальными были Ральф Морин, комендант замка, Генри Риффорд, один из двух эксетерских приставов, и шериф Ричард де Ревелль с одним из своих писарей из суда графства. Шурин Джона и должен был чинить суд над злодеями.

Солдаты, щедро рассыпая удары, заставили троих заключенных выстроиться перед чиновниками в шеренгу, чтобы писарь, дородный мужчина с раздутыми представлениями о собственной важности, мог зачитать подробности приговоров.

– Во-первых, Роберт Тебод, мясник из этого города, ты осужден за постоянный и злонамеренный обвес и явные мошеннические манипуляции с весами, совершаемые в собственную пользу. – Он перевернул лист пергамента и сверился с одной из предыдущих записей. – Восьмого дня июня прошлого года ты уже был подвергнут штрафу в десять марок судом этого города. И ты был предупрежден, что следующее такое преступление приведет к повешению или отсечению конечности.

Шериф, облаченный в короткий плащ его любимого зеленого цвета, небрежно наброшенный на плечо, нетерпеливо помахал перчаткой, перебивая писаря.

– Известно ли что-нибудь еще об этом злодее?

Риффорд, короткошеий мужчина средних лет с брюшком и выпуклыми глазами, был приставом, представляющим свободных граждан города и гильдии. Он ткнул пальцем в несчастного Роберта, плотного человека с обычно цветущим лицом, которое в этот момент было бледным от страха.

– В прошлом году гильдия мясников предупреждала его, что если он снова преступит закон, то будет изгнан из гильдии и не сможет более торговать в этом городе. Так тому и быть, хотя, в любом случае, он все равно не сможет бить скот и рубить мясо одной рукой!

Тебод рухнул на колени и начал умолять о снисхождении, но никто не обращал внимания на его полубессвязное бормотание: присутствующим не раз приходилось слышать от осужденных подобные просьбы.

Писарь перешел к изложению следующего дела. На этот раз обвиняемым оказался молодой угрюмый сакс с длинными желтыми волосами, свисающими до лопаток.

– Бритрик из Тотнеса, тебя задержали на Саржевом рынке, когда ты пытался сбыть обрезанные пенсы с коротким крестом. Городской бейлиф обнаружил в твоем жилище мешок с обрезками и железные ножницы для обрезки монет.

Серебряные пенсы отличались большим разнообразием форм, некоторые из них были в ходу на протяжении столетия и больше, кроме того, монеты чеканились на разных монетных дворах, разбросанных по всей стране. Преступники обрезали края монет и отливали из обрезков слитки. На большинстве монет с одной стороны имелось изображение креста, и через какое-то время, для того, чтобы обрезанная монета легче распознавалась, концы креста стали делать длиннее, так, что они касались краев монеты. Подобные преступления были очень распространены, и хотя не карались смертью через повешенье, как изготовление фальшивых денег, тем не менее считались почти таким же ужасным деянием.

Судя по всему, услышанное не произвело на Бритрика особого впечатления, и писарь перешел к последнему обвиняемому, жуликоватого вида молодчику с кривыми торчащими зубами.

– Уильям Пагнелл, тебя обвинили в связях с известными ворами, которые две недели назад промышляли на ярмарке святого Иуды. Трое твоих сообщников унесли из различных палаток товаров не меньше чем на пять марок, но поймать удалось только тебя. Поскольку украденный товар, а именно, найденный при тебе подсвечник стоил лишь девять пенсов, тебе удалось избежать повешения по этому обвинению.

Де Вулф прервал монотонную речь писаря.

– Это он хочет стать аппрувером?

– Да, коронер. Если остальные будут пойманы и подтвердят, что Пагнелл был одним из них, тогда могут повесить всех четверых, независимо от того, отрубят ему сейчас руку или нет.

Пагнелл опустился на колени рядом со своим собратом по несчастью и, гремя цепями, поднял скованные руки, обращаясь с мольбой к де Вулфу.

– Сэр коронер, я желаю признать свою вину и заслужить вашей пощады, выдав имена тех людей, которые сбили меня с пути истинного, – взмолился он ноющим голосом.

Где-то вдалеке раздался едва слышный звон колокола кафедрального собора, и Ричард де Ревелль нетерпеливо хлопнул перчатками по ладони.

– Ладно, писарь, продолжим. У меня есть дела и поважнее.

Напыщенный чиновник повернулся к коронеру и вопросительно поднял бровь.

– Вы признаете его в качестве аппрувера, коронер?

– Если его признание поможет нам поймать еще более гнусных воров, тогда да, – неохотно пробурчал де Вулф.

Пагнелл быстро пробормотал слова благодарности, после чего попытался добиться еще большего снисхождения.

– А если я расскажу все, что я знаю, до последнего слова, и поклянусь именем Богоматери и именами всех святых никогда больше не совершать преступления, то, может быть, вы не будете трогать мою руку? Без нее мы с моей семьей умрем от голода, ведь я зарабатываю резьбой по дереву, У меня уже два месяца не было работы, и я взял эту безделицу только лишь для того, чтобы купить детям немного хлеба.

Ричард де Ревелль возмущенно фыркнул.

– Каждый попадающий сюда негодяй поет одну и ту же старую песню и обещает исправиться, а стоит его отпустить, тут же принимается воровать или убивать честных людей.

Побуждаемый не только чувством сострадания, но и желанием досадить шурину, де Вулф махнул рукой стражникам и тюремщику.

– Отведите его назад в камеру. Я выслушаю его признание, а потом решу, что с ним делать.

– Какое вы имеете право вмешиваться в решение суда моего графства? – возмутился шериф.

– В прошлом году решением выездной сессии суда на меня возложена обязанность принимать признание у аппруверов, – парировал де Вулф, глядя прямо в глаза де Ревеллю. – А вы, возможно, помните, что это решение было принято королевскими судьями – судьями нашего повелителя короля!

С трудом скрывая довольную усмешку по поводу того, что его хозяин потерял лицо, Габриэль велел одному из стражников увести заключенного. Стиганд вернулся к очагу, и зловещая процедура продолжилась. Последующие действия были быстрыми, без тех церемоний, которые обычно сопровождают публичную казнь. Двое стражников схватили белокурого сакса, один из них достал железный ключ и разомкнул кандалы на его руках. Жирный тюремщик подкатил обрубок толстого, около двух футов в длину, бревна, испачканного зловещими коричневыми пятнами, и поставил его на торец. Жертву заставили опуститься на колени. Стиганд схватил правую руку осужденного и положил ее на колоду. Затем он ухватился за рукоятку топора, плюнул на лезвие и одним молниеносным ударом отсек кисть.

Несмотря на все выказанное им ранее безразличие, Бритрик издал дикий вопль и потерял сознание. Кисть мягко свалилась на земляной пол, из обрубка, заливая колоду, била алая кровь. Тяжело, со свистом дыша, тюремщик вытащил из широкого кармана засаленного кожаного фартука кусок тряпки и прижал ее к обрубку руки, временно останавливая кровь. Сакс бездыханно валялся на земле, но один из стражников приподнял его руку, в то время как Стиганд повернулся к горшку с дегтем, стоявшему на огне. Он помешал в нем длинной щепкой, затем подцепил огромную каплю липкого коричневого варева. Сняв тряпку с обрубка руки, он шлепнул на кровоточащую плоть и осколки костей деготь и быстро размазал его по поверхности. Деготь схватился почти мгновенно. Затем Стиганд спокойно подцепил за большой палец валявшуюся на полу кисть и швырнул ее в огонь. Пальцы на обрубке с шипением, чернея на глазах, начали сжиматься в кулак.

Чиновники созерцали этот процесс с совершенным безразличием, единственное – исключение составил Томас де Пейн, который, хотя и наблюдал подобные сцены множество раз с тех пор, как поступил на коронерскую службу, тем не менее испытывал тошноту при виде крови и такого небрежного обращения с человеческой плотью.

Двое солдат отволокли Бритрика в его камеру, после чего вернулись за скулящим от страха мясником. Роберт Теболд начал издавать дикие вопли, как только с него сняли цепи, и продолжал визжать до тех пор, пока его не оттащили в камеру.

Ричард де Ревелль, которому уже пора было возвращаться в свои покои, уже направился было к выходу, но затем, словно что-то вспомнив, повернулся к де Вулфу.

– Джон, экспедиция на остров Ланди назначена на понедельник. Мы должны отправиться утром, и, если повезет, вечером того же дня будем в Барнстейпле.

Небрежно взмахнув на прощание перчатками, шериф отправился по своим делам, сопровождаемый неохотно плетущимся за ним констеблем. Коронер прошел в помещение тюрьмы, где выслушал признания вора, заглушаемые воплями двух его изувеченных собратьев.

Часом позже де Вулф вернулся в помещение стражи и поднялся в свои покои, где присоединился к трапезе Гвина и Томаса, состоявшей, как обычно, из хлеба, сыра и кувшина сидра.

Томас, ходивший в кафедральный собор в надежде услышать какие-нибудь новости об итальянском аббате, не узнал ничего нового. Козимо больше не приходил к епископу, а выведать, вернулся ли итальянец в аббатство св. Иакова, писарю так и не удалось.

– Ну, а ты, Гвин? – проворчал де Вулф. – Может, тебе больше повезло в тавернах, чем Томасу в соборе?

Прежде чем ответить, его помощник провел кинжалом по куску сыра, срезая с него полоску твердой зеленой корки.

– Немногим больше, коронер, – наконец ответил он. – Вы сказали, что ваша жена уже сообщила вам имена двух других тамплиеров. Вчера вечером я побывал в паре пивных для простолюдинов в Бретайне и поговорил с одним конюхом, да еще с привратником из церкви св. Николая. Похоже, что главный из этой троицы – Роланд де Вер, который принадлежит к Новому Храму в Лондоне, хотя раньше обретался в Париже. Привратник сказал, что у него рыжеватые волосы и борода, но больше о нем ничего не известно.

– А что насчет остальных? Один – это тот самый Годфри Капра, которого мы видели в Жизоре, когда произошла великая ссора между принцем Ричардом и этим ублюдком, французским королем!

– Да, я его вспоминаю. Это такой худой смуглый парень с кислой физиономией. Я слышал, что он родом из Кента. Но этот Годфри никогда не был с нами в Палестине. – Гвин откусил кусок каменного сыра и принялся сосредоточенно его жевать. – Второго мы тоже оба знаем, это Бриан де Фалэз. Конюх сказал, что он тоже прибыл из резиденции Храма в Лондоне, хотя сам он из Нормандии.

Томас спокойно слушал их разговор. Сидя за столом, он составлял краткое изложение признания аппрувера, выслушанного Джоном в грязном подземелье тюрьмы.

– Когда я был в Винчестере, в свите епископа Руэнского прислуживал один священник, – вмешался в разговор писарь, – который присутствовал на той встрече в Жизоре, о которой вы постоянно упоминаете. Он рассказал мне, что хотя стычка между королем Генрихом и Филиппом Французским в основном касалась дел политических, там произошло и некое событие, сильно повлиявшее на тамплиеров.

– А тебе известно, что там произошло, карлик? – буркнул корнуоллец.

Томас лениво перевел взгляд на Гвина.

– Похоже, что когда был основан орден тамплиеров, за этим стояла некая таинственная религиозная организация в Иерусалиме, называемая Орденом Сиона. Ее, якобы, основал Годфри Бульонский – за несколько лет до того, как он отвоевал Святой город у сарацинов. Затем он сделал резиденцией этого ордена аббатство Богоматери горы Сионской, что находится за городской стеной.

– Ну и какое, черт возьми, отношение это имеет к тому, что случилось в Жизоре? – довольно невежливым тоном поинтересовался Гвин.

– На встрече в восемьдесят восьмом году, где присутствовали и вы, Орден Сиона рассорился с великими магистрами тамплиеров, и после этого оба ордена пошли каждый своим путем, и Орден Сиона стал называться Аббатством Сиона.

Коротышка-писарь помолчал, словно подчеркивая важность того, что намеревался сказать дальше.

– А разгадка в том, что так называемая «рубка вяза» – это на самом деле замаскированный намек на окончательный раскол между орденом и тамплиерами, и не имеет никакого отношения к глупой ссоре по поводу того, кому сидеть в тени этого вяза – англичанам или французам. И, возможно, к вашей теперешней проблеме с Жильбером де Ридфором имеет отношение то, что встреча в Жизоре произошла всего через каких-нибудь несколько месяцев после того, как дядя Жильбера, Жерар де Ридфор, снова уступил Иерусалим магометанам, проявив, как полагают некоторые, предательскую некомпетентность!

Это заявление было выше понимания Гвина из Полруана, который лишь скорчил презрительную гримасу и снова занялся своей трапезой. Однако де Вулфа слова Томаса заставили задуматься.

– Значит, сейчас в Эксетере у нас находятся священник из Парижа, имеющий связи с инквизицией, один из старших тамплиеров из их парижской резиденции и тамплиер, который присутствовал на встрече в Жизоре. Все они прибыли почти одновременно с племянником опозоренного Великого магистра– с разницей в пару дней!

Писарь приподнял сгорбленные плечи и ухмыльнулся, давая понять, что, по его личному убеждению, эти события несомненно связаны.

– Чем скорее мы избавимся от этого заблудшего рыцаря, тем лучше! – продолжал коронер. – Но он не уедет до тех пор, пока не встретится со вторым, с Бланшфором.

Гвин прожевал последний кусок и запил его огромным глотком сидра. После чего, громогласно отрыгнув, он вытер усы и промолвил:

– По крайней мере, это уже не забота коронера.

Вскоре ему довелось убедиться, что он ошибался.

Когда де Вулф вернулся в родной переулок, чтобы проверить, как идут дела у кузнеца, соборный колокол уже созывал прихожан на вечернюю службу. Войдя в конюшню, Джон обнаружил Одина, привязанного веревкой к вбитому в стену кольцу. Огромный жеребец поедал овес из кожаной торбы; его копыта уже были должным образом обработаны, а в подковы забиты несколько вылезших гвоздей.

Коронер вступил в беседу с Эндрю, молодым кузнецом. Разговор о различных видах боевой сбруи принял оживленный характер, поскольку обоим было что сказать по данному вопросу, когда в дверь вбежала Мэри. Служанка явно спешила – пряди светлых волос выбились из-под шапочки, тесемки которой она второпях забыла завязать.

– Сэр Джон, пойдемте быстрее! Хозяйка в ужасном состоянии – здесь Элси, управляющий из Стоука.

Пока они шли по узкой улочке к дому, Мэри сообщила, что не знала о том, что коронер на конюшне, и послала Саймона искать его в Ружмоне.

Войдя в дом, де Вулф увидел Матильду, сидевшую в одном из кресел. Она уткнулась лицом в ладони и горько рыдала. Рядом с беспомощным видом стоял Элси, явно не знавший, как ее утешить.

– Бог мой, что тут стряслось? – встревожено спросил Джон, подойдя к жене, и осторожно положив руку на ее вздрагивающее плечо. – Что-то случилось с моей матерью?

Матильда тут же прекратила рыдать и, резко повернув голову, бросила на него рассерженный взгляд.

– Это все ты виноват, бессердечный ты человек! – воскликнула она, вставая на короткие полные ноги, и тут же принялась колотить мужа кулаками в грудь.