Текст книги "Пьесы: Профессия миссис Уоррен, Кандида, Ученик Дьявола, Цезарь и Клеопатра, Пигмалион, Дом, где разбиваются сердца, Святая Иоанна, Тележка с яблоками, Шэкс против Шэва "

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Марчбэнкс. Счастье? Ваше супружество! Вы так думаете? Вы верите этому?

Морелл (беспечно). Я знаю, мой мальчик. Ларошфуко утверждает, что браки бывают удобные, но счастливых браков не бывает^{16}. Вы представить себе не можете, какое это удовлетворение – уличить в обмане бесстыдного лгуна и гнусного циника. Ха-ха-ха! Ну вот, а теперь отправляйтесь в парк сочинять стихи. До половины второго, точно. Мы никого не ждем.

Марчбэнкс (вне себя). Нет, подождите, вы напрасно… Я вам открою глаза.

Морелл (в недоумении). Как? Откроете что?

Марчбэнкс. Я должен поговорить с вами. Нам с вами необходимо объясниться.

Морелл (бросая выразительный взгляд на часы). Сейчас?

Марчбэнкс (с жаром). Сейчас. Прежде чем вы выйдете из этой комнаты. (Он отступает на несколько шагов и останавливается, как бы готовясь загородить Мореллу дорогу к двери.)

Морелл (внушительным тоном, почувствовав, что это действительно что-то серьезное). Я не собираюсь уходить отсюда, я думал, вы собираетесь.

Юджин, ошеломленный его решительным тоном, отворачивается, сдерживая гнев. Морелл подходит к нему и ласково, но твердо кладет ему руку на плечо, невзирая на его попытки стряхнуть ее.

Так вот, сядьте спокойно и расскажите, в чем дело. И помните – мы с вами друзья; и нам нечего бояться, что у кого-нибудь из нас не хватит терпения и участия выслушать другого, о чем бы ни шла речь.

Марчбэнкс (круто повернувшись к нему всем телом). Не думайте, я ничуть не забываюсь. Я просто (в отчаянии закрывает лицо руками) в ужасе. (Отнимает руки от лица и, яростно наступая на Морелла, продолжает угрожающе.) Вы увидите, захочется ли вам сейчас проявить терпение и участие.

Морелл, твердый, как скала, смотрит на него снисходительно.

Не смотрите на меня с таким самодовольным видом. Вы думаете, вы сильнее меня, но я могу сразить вас, если только у вас есть сердце в груди.

Морелл (несокрушимо уверенный). Разите меня, мой мальчик. Ну, выкладывайте.

Марчбэнкс. Прежде всего…

Морелл. Прежде всего?

Марчбэнкс. Я люблю вашу жену.

Морелл, отпрянув, с минуту глядит на него в полном недоумении и внезапно разражается неудержимым хохотом. Юджин озадачен, но нимало не смущен; он мгновенно преисполняется негодованием и презрением.

Морелл (садится, чтобы перевести дух.) Ну, разумеется, дитя мое! Конечно, вы ее любите. Ее все любят и ничего не могут с этим поделать; и я только радуюсь этому. Но (глядя на него с комическим изумлением) послушайте, Юджин, неужели вы считаете, что нам с вами нужно объясняться по этому поводу? Ведь вам еще и двадцати нет, а ей уже за тридцать. Не кажется ли вам, что это просто ребяческая блажь?

Марчбэнкс (в исступлении). Вы осмеливаетесь говорить так о ней! Вот как вы понимаете любовь, которую она внушает! Вы ее оскорбляете.

Морелл (быстро поднимается и говорит совсем другим тоном). Эй, Юджин, будьте осторожней. Я терпелив. Я надеюсь не потерять терпения. Но есть вещи, которых я не могу позволить. Не требуйте от меня снисходительности, какую я проявил бы к ребенку. Будьте мужчиной.

Марчбэнкс (делает жест, точно отмахиваясь от чего-то). Ах, оставим весь этот ханжеский жаргон. Просто ужас берет, когда подумаешь, в каких дозах вы пичкали ее им все эти унылые годы, когда вы так эгоистично и слепо приносили ее в жертву своему чванству,– вы, у которого (наступая на него)… у которого нет ни одной мысли, ни одного чувства, общего с ней.

Морелл (философически). Она как будто отлично мирится с этим. (Глядя на него в упор.) Юджин, дорогой мой, вы спятили, вы просто спятили! Вот вам мое совершенно откровенное, искреннее мнение. (Отчитывая его, он впадает в привычный наставительный топ и, став на ковер у камина, греет за спиной руки.)

Марчбэнкс. А вы думаете, я не знаю? Неужели вы считаете, что то, из-за чего люди способны сходить с ума, менее реально или менее истинно, чем все то, к чему они подходят в полном разуме?

В глазах Морелла впервые мелькает сомнение. Он забывает о том, что он хотел погреть руки, и стоит, слушая, потрясенный и поглощенный какой-то мыслью.

Это-то и есть самое настоящее; если в жизни есть что-нибудь настоящее, так только это. Вы очень спокойны, и рассудительны, и сдержанны со мной, потому что вы видите, что я схожу с ума по вашей жене; так же вот и этот старик, который только что был здесь: он нисколько не беспокоится насчет вашего социализма, потому что он видит, что вы на нем помешаны.

Замешательство Морелла заметно растет. Юджин пользуется этим, донимая его жестокими вопросами.

Разве это доказывает, что вы не правы? Разве ваше самодовольное превосходство доказывает мне, что я не прав?

Морелл. Марчбэнкс, какой дьявол вложил эти слова в ваши уста? Легко, ах, как легко поколебать веру человека в самого себя. Воспользоваться этим, сокрушить дух человека – это призвание дьявола. Подумайте о том, что вы делаете. Подумайте.

Марчбэнкс (безжалостно). Я знаю. Я делаю это умышленно. Я сказал, что я могу сразить вас.

Они секунду смотрят друг на друга угрожающе. Затем к Мореллу возвращается чувство собственного достоинства.

Морелл (с благородной мягкостью). Юджин, послушайте. Когда-нибудь, я надеюсь и верю, вы будете таким же счастливым человеком, как я.

Юджин презрительно фыркает, явно давая попять, что он ни во что не ставит его счастье. Морелл, глубоко оскорбленный, сдерживает себя, проявляя изумительное терпение, и продолжает спокойно, с великолепным ораторским мастерством.

Вы женитесь, и вы будете стремиться употребить все ваши силы и таланты на то, чтобы сделать каждый уголок на земле таким же счастливым, как ваш собственный дом, вы будете одним из созидателей царства божьего на земле. И – кто знает? – может быть, вам предстоит стать мастером и строителем там, где я всего-навсего только скромный ремесленник,– ибо не думайте, мой мальчик, что я не способен видеть в вас, несмотря на ваш юный возраст, задатки высоких дарований, на которые я никогда не осмеливался притязать. Я хорошо знаю, что именно в поэте божественный дух человека, бог, который обитает в нем,– наиболее богоподобен. И вы должны содрогаться при мысли об этом – при мысли о том тяжком бремени, о великом! даре поэта, который вы, может быть, несете в себе.

Марчбэнкс (запальчиво и нераскаянно; мальчишеская откровенность его суждений резко восстает против красноречия Морелла). Нисколько я от этого не содрогаюсь. Наоборот, я содрогаюсь от отсутствия этого в других.

Морелл (удваивая силу своего красноречия, воодушевляемого искренним чувством и подстегиваемого упрямством Марчбэнкса). Тогда помогите зажечь это в них, во мне, а не гасите. В будущем, когда вы будете так же счастливы, как я, я пребуду вашим истинным братом в вере. Я помогу вам сохранить веру в то, что бог создал для нас мир, которому только наше собственное безрассудство препятствует стать раем. Я помогу вам сохранить веру в то, что ваш труд, каждая кроха ваших усилий сеет счастье для великой жатвы, которую все мы – даже самые ничтожные из нас – некогда пожнем. И, наконец,– и поверьте мне, это не самое малое,– я помогу вам сохранить веру в то, что ваша жена любит вас и счастлива в своем доме. Мы нуждаемся в такой помощи, Марчбэнкс, мы постоянно испытываем в ней великую нужду. Так много вещей способно заставить нас усомниться,– достаточно только позволить чему-нибудь поколебать наш душевный мир. Даже у себя дома мы живем словно в лагере, осажденном со всех сторон вражеской ратью сомнений. Неужели вы способны стать предателем и позволить им завладеть мной?

Марчбэнкс (с отвращением оглядывает комнату). И это так всегда для нее в этом доме? Женщина с большой душой, жаждущая реальности, правды, свободы! А ее пичкают метафорами, проповедями, пошлыми разглагольствованиями, жалкой риторикой. Вы думаете, женская душа может существовать вашим проповедническим талантом?

Морелл (уязвленный). Марчбэнкс, с вами трудно не потерять терпения. Мой талант подобен вашему, поскольку он вообще имеет какую-нибудь цену: это дар находить слова для божественной истины.

Марчбэнкс (запальчиво). Дар пустословия, и ничего больше! А при чем тут истина, какое отношение к ней имеет ваше искусство ловко трепать языком? Не больше, чем игра на шарманке. Я никогда не был в вашей церкви, но мне случалось бывать на ваших политических митингах, и я видел, как вы вызывали у собрания так называемый энтузиазм: вы просто-напросто приводили их в такое возбужденное состояние, что они вели себя совершенно как пьяные. А их жены смотрели на них и дивились: что за дураки! О, это старая история, о ней говорится еще в Библии. Я думаю, царь Давид в припадках исступления был очень похож на вас. (Добивая его цитатой.) «Но его жена презирала его в сердце своем…»^{17}.

Морелл (яростно). Убирайтесь вон из моего дома! Вы слышите? (Наступает на него угрожающе.)

Марчбэнкс (пятясь к кушетке). Оставьте меня! Не трогайте меня!

Морелл с силой хватает его за воротник. Марчбэнкс съеживается, падает на кушетку и неистово вопит.

Перестаньте, Морелл, если вы ударите меня, я покончу с собой! Я не перенесу этого! (Почти в истерике.) Пустите меня! Уберите вашу руку!

Морелл (медленно, с подчеркнутым презрением). Вы жалкий, трусливый щенок. (Отпускает его.) Убирайтесь, пока вы со страха не закатили истерику.

Марчбэнкс (на кушетке, задыхаясь, но испытывая облегчение после того, как Морелл убрал руку). Я не боюсь вас! Это вы боитесь меня.

Морелл (спокойно, глядя на него сверху вниз). Похоже на это, не правда ли?

Марчбэнкс (с яростным упрямством). Да, похоже.

Морелл презрительно отворачивается и отходит. Юджин вскакивает и идет за ним.

Вы думаете, если я не могу выносить, когда меня грубо хватают, если (со слезами в голосе) я способен только плакать от бешенства, когда я встречаюсь с насилием, если я не могу снять тяжелый чемодан с кеба, как это делаете вы, не могу подраться за вашу жену, как какой-нибудь пьяный матрос,– так это значит, что я вас боюсь? Ошибаетесь! Если я не обладаю тем, что называется британским мужеством, то у меня нет и британской трусости: я не боюсь поповских идей. Я буду бороться с вашими идеями. Я вырву ее из рабства, в котором они ее держат. Я сокрушу их своими собственными идеями. Вы выгоняете меня вон из дома, потому что вы не осмеливаетесь предоставить ей выбор между вашими и моими идеями. Вы боитесь позволить мне еще раз увидать ее.

Морелл, разозленный, внезапно поворачивается к нему. Юджин в невольном ужасе отскакивает и бросается к двери.

Оставьте меня, я вам говорю. Я ухожу.

Морелл (с холодным презрением). Подождите минутку, я не трону вас, не бойтесь. Когда моя жена вернется, она заинтересуется, почему вы ушли. А когда она узнает, что вы больше не переступите нашего порога, она будет допытываться, почему это так. Так вот, я не хочу огорчать ее рассказом о том, что вы вели себя как подлец.

Марчбэнкс (возвращаясь, со вновь вспыхнувшей злобой). Вы расскажете, вы должны это сделать. Если вы скажете ей что-нибудь другое, кроме того, что было на самом деле,– вы лжец и трус. Скажите ей то, что я сказал: и как вы были мужественны и решительны и трясли меня, как терьер трясет крысу, и как я ежился и испугался, и как вы обозвали меня жалким, трусливым щенком и выгнали вон из дома. Если вы не расскажете ей, я расскажу. Я напишу ей.

Морелл (сбитый с толку). Зачем вам нужно, чтобы она это знала?

Марчбэнкс (в лирическом экстазе). Потому что она поймет меня и узнает, что я понимаю ее. Если вы утаите от нее хоть одно слово из того, что было сказано здесь, если вы не готовы сложить правду к ее ногам, как готов я,– тогда вы будете знать до конца ваших дней, что она по-настоящему принадлежит мне, а не вам. Прощайте. (Уходит.)

Морелл (страшно встревоженный). Постойте, я не хочу ей рассказывать.

Марчбэнкс (оборачиваясь, около двери). Правду или ложь, но вы должны будете сказать ей, если я уйду.

Морелл (мнется). Марчбэнкс, иногда бывает простительно…

Марчбэнкс (резко обрывает его). Знаю – простительно солгать. Это будет бесполезно. Прощайте, господин поп!

Когда Марчбэнкс поворачивается, чтобы уйти, дверь открывается и входит Кандида, одетая по-домашнему.

Кандида. Вы уходите, Юджин? (Приглядываясь к нему внимательнее.) Ах, дорогой мой, как это похоже на вас – идти на улицу в таком виде! Ну, ясное дело, поэт. Посмотрите на него, Джемс! (Она берет его за куртку и тащит вперед, показать Мореллу.) Посмотри на его воротник, на его галстук, посмотри на его волосы. Можно подумать, что вас кто-то оттаскал.

Юджин невольно оборачивается и взглядывает на Морелла.

Ну-ка, стойте смирно. (Она застегивает его воротник, завязывает бантом шейный платок и приглаживает ему волосы.) Ну вот. Теперь вы выглядите так мило, что, я думаю, вам лучше в конце концов остаться позавтракать, хотя я вам и говорила, что вы не должны оставаться. Завтрак будет готов через полчаса. (Она еще раз поправляет его бант. Он целует ей руку.) Не дурите.

Марчбэнкс. Мне, конечно, хотелось бы остаться, если только досточтимый джентльмен, ваш супруг, не имеет ничего против.

Кандида. Оставить его, Джемс, если он обещает быть хорошим мальчиком и поможет мне накрыть на стол?

Морелл. О да, конечно. Разумеется, ему лучше остаться. (Он подходит к столу и делает вид, что разбирает какие-то бумаги.)

Марчбэнкс (предлагает руку Кандиде). Идемте накрывать на стол.

Она берет его под руку. Они вместе идут к двери.

Я счастливейший из смертных!

Морелл. Таким был я – час тому назад.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тот же день. Та же комната. Под вечер. Стул для посетителей придвинут к столу. Марчбэнкс один; от нечего делать пытается выяснить, как это пишут на машинке. Услышав чьи-то шаги у двери, он потихоньку, виновато отходит к окну и делает вид, что рассматривает окрестности. Входит мисс Гарнетт с блокнотом, в котором она стенографирует письма Морелла, подходит к машинке и садится расшифровывать. Ей очень некогда, и она не замечает Юджина; но, когда она ударяет по клавишам, каретка не двигается.

Прозерпина. Ах, мученье! Вы трогали мою машинку, мистер Марчбэнкс! И вы напрасно делаете вид, будто вы ее не трогали.

Марчбэнкс (робко). Я очень извиняюсь, мисс Гарнетт, я только попробовал писать… а она не пишет.

Прозерпина. Ну вот, а каретку застопорило, и клавиши застряли.

Марчбэнкс (горячо). Уверяю вас, я не трогал клавишей. Я только нажал на это маленькое колесико. И оно щелкнуло.

Прозерпина. А, теперь понятно. (Она отпускает стопор и тараторит без передышки.) Вы, должно быть, думали, что это нечто вроде шарманки: стоит только повернуть ручку, и она сама собой напишет вам чудесное любовное письмо, а?

Марчбэнкс (серьезно). Я думаю, машинку можно заставить писать любовные письма. Они же все пишутся на один лад, не правда ли?

Прозерпина (готова возмутиться: вести дискуссию такого рода – если только это не делается в шутку – против ее правил). Откуда я знаю? Почему вы меня об этом спрашиваете?

Марчбэнкс. Прошу прощения. Мне казалось, что у умных людей, у людей, которые занимаются делами, ведут корреспонденцию и все такое,– что у них есть всегда любовные дела, а иначе они бы с ума сошли.

Прозерпина (вскакивает оскорбленная). Мистер Марчбэнкс! (Строго смотрит на него и с величественным видом направляется к книжному шкафу.)

Марчбэнкс (смиренно приближаясь к ней). Надеюсь, я не обидел вас? Вероятно, мне не следовало касаться ваших любовных дел.

Прозерпина (выдергивает синюю книжку с полки и круто поворачивается, к нему). У меня нет никаких любовных дел. Как вы смеете говорить мне подобные вещи? (Берет книгу под мышку и возвращается к машинке.)

Марчбэнкс (с внезапно пробудившимся сочувствием и интересом). Ах, вот что? Вы, верно, застенчивы, вроде меня.

Прозерпина. Нисколько я не застенчива. Что вы хотите сказать?

Марчбэнкс (задушевно). Нет, наверно, вы застенчивы; вот поэтому-то на свете так мало взаимной любви. Мы все тоскуем о любви, это первая потребность нашей природы, первая мольба нашего сердца, но мы не смеем высказать наших желаний, мы слишком застенчивы. (С большим жаром.) О мисс Гарнетт, чего бы вы не дали за то, чтобы не испытывать страха, стыда!..

Прозерпина (шокированная). Нет, честное слово!

Марчбэнкс (стремительно-нетерпеливо). Ах, не говорите вы мне всяких этих глупых слов, они меня не обманут, какой в них смысл? Почему вы боитесь быть со мной такой, какая вы па самом деле? Я совершенно такой же, как вы.

Прозерпина. Как я? Скажите, пожалуйста, кому это вы думаете польстить – мне или себе? Я что-то не могу понять, кому именно. (Она снова направляется к машинке.)

Марчбэнкс (останавливает ее с таинственным видом). Ш-шш… Я всюду ищу любви – и нахожу несметное количество ее в сердцах людей. Но когда я пытаюсь вымолить ее, эта ужасная застенчивость сковывает меня, и я стою немой… или хуже, чем немой, говорю бессмысленные вещи, глупую ложь. И я вижу, как нежность, о которой я тоскую, расточают собакам, кошкам, потому что они просто подходят и просят. (Почти шепотом.) Ее нужно просить; она подобна призраку – не может заговорить, пока не заговорят с ней. (Обычным голосом, но с глубокой меланхолией.) Вся любовь в мире жаждет заговорить, только она не смеет, потому что она стыдится, стыдится, стыдится! В этом трагедия мира. (С глубоким вздохом садится на стул для посетителей и закрывает лицо руками.)

Прозерпина (изумлена, старается не выдать себя: первое ее правило при встрече с незнакомыми молодыми людьми). Люди испорченные превозмогают время от времени эту стыдливость, не правда ли?

Марчбэнкс (вскакивает, чуть ли не в ярости). Испорченные люди – это те, у которых нет любви. Поэтому у них нет и стыда. Они способны просить любви, потому что они не нуждаются в ней, они способны предлагать ее, потому что им нечего дать. (Опускается на стул и добавляет грустным тоном.) Но мы, которые обладаем любовью и жаждем соединить ее с любовью других, мы не смеем вымолвить ни слова. (Робко.) Вы согласны с этим, не правда ли?

Прозерпина. Послушайте, если вы не перестанете говорить подобные вещи, я уйду из комнаты, мистер Марчбэнкс. Честное слово, я уйду. Это непорядочно. (Усаживается за машинку, открывает синюю книжку и собирается переписывать из нее.)

Марчбэнкс (безнадежным тоном). Все то, о чем стоит говорить, все считается непорядочным. (Поднимается и бродит по комнате с растерянным видом.) Я не могу понять вас, мисс Гарнетт. О чем же мне разговаривать?

Прозерпина (поучительно). Говорите о безразличных вещах, говорите о погоде.

Марчбэнкс. Могли бы вы стоять и разговаривать о безразличных вещах, если бы рядом с вами ребенок горько плакал от голода?

Прозерпина. Полагаю, что нет.

Марчбэнкс. Так вот. Я не могу разговаривать о безразличных вещах, когда мое сердце горько плачет от голода.

Прозерпина. Тогда придержите язык.

Марчбэнкс. Да. Вот к этому мы всегда и приходим. Придерживаем язык. А разве от этого перестанет плакать ваше сердце? Ведь оно плачет, разве не правда? Оно должно плакать, если только оно у вас есть.

Прозерпина (внезапно вскакивает, хватаясь рукой за сердце). Ах, нет смысла пытаться работать, когда вы ведете такие разговоры. (Она выходит из-за своего маленького столика и садится на кушетку, Чувства ее явно затронуты.) Вас совершенно не касается, плачет мое сердце или нет, но я все-таки хочу вам сказать…

Марчбэнкс. Вы можете не говорить. Я и так знал, что оно должно плакать.

Прозерпина. Но помните, если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам сказала, я отрекусь.

Марчбэнкс (участливо). Да, я понимаю. Итак, значит, у вас не хватает смелости признаться ему?

Прозерпина (вскакивая). Ему! Кому это?

Марчбэнкс. Ну, кто бы это ни был – человеку, которого вы любите. Это может быть кто угодно. Может быть, мистер Милл, помощник священника…

Прозерпина (с презрением). Мистер Милл!!! Вот уж поистине достойный объект, чтобы я стала по нем убиваться! Скорей бы уж я выбрала вас, чем мистера Милла.

Марчбэнкс (ежится). Нет, что вы! Мне очень жаль, но вы не должны думать об этом. Я…

Прозерпина (с раздражением идет к камину и останавливается, повернувшись к Марчбэнксу спиной). О, не пугайтесь! Это не вы! Речь идет не о каком-то определенном человеке.

Марчбэнкс. Я понимаю, вы чувствуете, что могли бы любить кого угодно, кто предложил бы…

Прозерпина (в бешенстве). Кого угодно… кто предложил бы… нет, на это я не способна. За кого вы меня принимаете?

Марчбэнкс (обескураженный). Все не так. Вы не хотите мне по-настоящему ответить, а только повторяете слова, которые все говорят. (Он подходит к кушетке и опускается на нее в полном унынии.)

Прозерпина (уязвленная тем, что она принимает за презрение аристократа к ее особе). О, пожалуйста, если вы жаждете оригинальных разговоров, можете разговаривать сами с собой.

Марчбэнкс. Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но так ужасно одиноко, когда не слышишь речей другого.

Прозерпина. Подождите, вот придет мистер Морелл. Он с вами поговорит.

Марчбэнкса передергивает.

О, вам совершенно незачем так гримасничать. Он разговаривает получше вас. (Запальчиво.) Он с вами так поговорит, что вы прикусите язычок. (Она сердито идет к своему столику, как вдруг Марчбэнкс, внезапно осененный, вскакивает и останавливает ее.)

Марчбэнкс. А, понимаю.

Прозерпина (покраснев). Что вы понимаете?

Марчбэнкс. Вашу тайну. Но скажите, может ли это действительно быть, чтобы его любила женщина?

Прозерпина (словно это уже переходит всякие границы). Ну, знаете!

Марчбэнкс (с жаром). Нет, ответьте мне! Я хочу это знать. Мне нужно знать. Я не понимаю этого. Я ничего не вижу в нем, кроме слов, благочестивых сентенций и того, что называется благодушием. Это нельзя любить.

Прозерпина (тоном холодной назидательности). Я просто не знаю, о чем вы говорите. Я не понимаю вас.

Марчбэнкс (с раздражением). Нет, понимаете. Вы лжете.

Прозерпина. О-о!

Марчбэнкс. Вы понимаете и вы знаете. (Решившись во что бы то ни стало добиться от нее ответа.) Может его любить женщина?

Прозерпина (глядя ему прямо в лицо). Может.

Он закрывает лицо руками.

Что с вами?

Он отнимает руки, и ей открывается его лицо: трагическая маска. Испуганная, она поспешно отступает в дальний угол, не сводя глаз с его лица, пока он, повернувшись к ней спиной, не направляется к детскому стульчику у камина, где садится в полном отчаянии. Когда она подходит к двери, дверь открывается и входит Берджесс. (Увидев его, она вскрикивает.)

Слава тебе господи, наконец кто-то пришел. (Садится, успокоившись, за свой столик и вставляет в машинку чистый лист бумаги.)

Берджесс направляется к Юджину.

Берджесс (почтительно наклоняясь к титулованному гостю). Так вот как, они оставляют вас скучать одного, мистер Марчбэнкс. Я пришел составить вам компанию.

Марчбэнкс смотрит на него в ужасе, чего Берджесс совершенно не замечает.

Джемс принимает какую-то депутацию в столовой, а Канди наверху занимается с девочкой-швеей, которую она опекает. (Соболезнующе.) Вам, должно быть, скучно здесь одному, и поговорить-то не с кем, кроме машинистки. (Он подвигает себе кресло и усаэюивается.)

Прозерпина (совершенно разъяренная). Теперь ему, наверно, будет очень весело, раз он сможет наслаждаться вашим изысканным разговором. Можно его поздравить. (Яростно стучит на машинке.)

Берджесс (пораженный ее дерзостью). Насколько мне известно, я к вам не обращался, молодая особа.

Прозерпина (ехидно, Марчбэнксу). Видели ли вы когда-нибудь такие прекрасные манеры, мистер Марчбэнкс?

Берджесс (напыщенно). Мистер Марчбэнкс – джентльмен и знает свое место, чего нельзя сказать о некоторых других.

Прозерпина (колко). Во всяком случае, мы с вами не леди и не джентльмены. Уж я бы с вами поговорила начистоту, если бы здесь не было мистера Марчбэнкса. (Она так резко выдергивает письмо из машинки, что бумага рвется.) Ну вот, теперь я испортила письмо, придется все снова переписывать. Ах, это выше моих сил! Толстый старый болван!

Берджесс (подымается, задыхаясь от негодования). Что-о? Это я – старый болван? Я? Нет, это уж слишком. (Вне себя от ярости.) Хорошо, барышня, хорошо. Подождите, вот я поговорю с вашим хозяином, вы у меня увидите, я проучу вас. Не я буду, если не проучу.

Прозерпина (чувствуя, что перешла границы). Я…

Берджесс (обрывая ее). Нет, довольно. Нам с вами больше не о чем говорить. Я вам покажу, кто я.

Прозерпина с вызывающим треском переводит каретку и продолжает писать.

Не обращайте на нее внимания, мистер Марчбэнкс, она недостойна этого. (Он снова величественно усаживается в кресло.)

Марчбэнкс (расстроенный, с жалким видом). Не лучше ли нам переменить тему разговора? Я… я не думаю, чтобы мисс Гарнетт хотела сказать что-нибудь…

Прозерпина (настойчиво и убежденно). Хотела сказать!.. Да, вот как раз то самое, что сказала.

Берджесс. Стану я унижать себя, обращая на нее внимание.

Раздается два звонка.

Прозерпина (берет свой блокнот и бумаги). Это меня. (Поспешно уходит.)

Берджесс (кричит ей вдогонку.) Обойдемся и без вас. (Несколько утешенный сознанием, что за ним осталось последнее слово, однако не совсем отказавшись от мысли придумать что-нибудь покрепче, он некоторое время смотрит ей вслед, затем опускается в кресло рядом с Юджином и говорит конфиденциальным тоном.) Ну вот, теперь, когда мы с вами остались одни, мистер Марчбэнкс, разрешите мне сказать вам по-дружески то, о чем я не заикался никому. Вы давно знакомы с моим зятем Джемсом?

Марчбэнкс. Не знаю. Я никогда не помню чисел. Вероятно, несколько месяцев.

Берджесс. И вы никогда ничего такого за ним не замечали… странного?

Марчбэнкс. Да нет, кажется.

Берджесс (внушительно). Вот то-то и дело, что нет. Это-то и опасно. Так вот, знаете – он не в своем уме.

Марчбэнкс. Не в своем уме?

Берджесс. Спятил вконец! Вы понаблюдайте за ним. Сами увидите.

Марчбэнкс (смущенно). Но, быть может, это просто кажется, потому что его убеждения…

Берджесс (тыча его указательным пальцем в колено, чтобы заставить себя слушать). Это вот как раз то, что я всегда думал, мистер Марчбэнкс. Я долгое время считал, что это только убеждения, но вы все-таки попомните мои слова: убеждения, знаете, это нечто весьма, весьма серьезное, когда люди начинают из-за них вести себя так, как он. Но я не об этом хотел. (Он оглядывается, желая удостовериться, что они одни, и, наклонившись к Юджину, говорит ему на ухо.) Как вы думаете, что он сказал мне здесь, вот в этой самой комнате, нынче утром?

Марчбэнкс. Что?

Берджесс. Он мне сказал,-и это так же верно, как то, что мы вот здесь с вами сейчас сидим,– он мне сказал: «Я – болван,– вот что он сказал,– а вы, говорит, вы – мошенник». И так это, знаете, спокойно. Это я-то мошенник, подумайте! И тут же пожал мне руку, точно это что-то очень лестное! Так что же после этого можно сказать – этот человек в здравом уме?

Морелл (кричит Прозерпине, открывая дверь). Запишите их имена и адреса, мисс Гарнетт.

Прозерпина (за сценой). Да, мистер Морелл.

Морелл входит с бумагами, которые ему принесла депутация.

Берджесс (Марчбэнксу). Вот и он. Вы только последите за ним, и вы увидите. (Поднимаясь, величественно.) Я очень сожалею, Джемс, но я должен обратиться к вам с жалобой. Я не хотел делать этого, но чувствую, что обязан. Этого требуют долг и справедливость.

Морелл. А что случилось?

Берджесс. Мистер Марчбэнкс не откажется подтвердить, он был свидетелем. (Весьма торжественно.) Эта ваша юная особа забылась настолько, что обозвала меня толстым старым болваном.

Морелл (с величайшим благодушием). Ах, но до чего же это похоже на Просси! Вот чистая душа! Не умеет сдержать себя. Бедняжка Просси! Ха-ха-ха!

Берджесс (трясясь от ярости). И вы думаете, что я могу стерпеть такую штуку от подобной особы?

Морелл. Какая чепуха! Не станете же вы придавать этому значение! Не обращайте внимания. (Идет к шкафу и прячет бумаги.)

Берджесс. Я не обращаю внимания. Я выше этого. Но разве это справедливо – вот что я хочу знать. Справедливо это?

Морелл. Ну, это уж вопрос, касающийся церкви, а не мирян. Причинила она вам какое-нибудь зло? Вот о чем вы можете спрашивать. Ясное дело, нет. И не думайте больше об этом. (Дав таким образом понять, что вопрос исчерпан, направляется к своему столу и начинает разбирать почту.)

Берджесс (тихо, Марчбэнксу). Ну, что я вам говорил? Совершенно не в своем уме. (Он подходит к столу и с кислой учтивостью проголодавшегося человека спрашивает Морелла.) Когда обед, Джемс?

Морелл. Да не раньше, чем часа через два.

Берджесс (с жалобной покорностью). Дайте мне какую-нибудь хорошую книжку, Джемс, почитать у камина. Будьте добрым малым.

Морелл. Какую же вам дать книжку? Что-нибудь действительно хорошее?

Берджесс (чуть не с воплем протеста). Да нет же, что-нибудь позанятнее, чтобы провести время.

Морелл берет со стола иллюстрированный журнал и подает ему. (Он смиренно принимает.)

Спасибо, Джеме. (Возвращается к своему креслу у камина, усаживается поудобнее и погружается в чтение.)

Морелл (пишет за столом). Кандида сейчас освободится и придет к вам. Она уже проводила свою ученицу. Наливает лампы.

Марчбэнкс (вскакивает в ужасе). Но ведь она испортит себе руки! Я не могу перенести это, Морелл, это позор. Я лучше пойду и налью сам. (Направляется к двери.)

Морелл. Не советую.

Марчбэнкс нерешительно останавливается.

А то она, пожалуй, заставит вас вычистить мои ботинки, чтобы избавить меня от этого.

Берджесс (строго, с неодобрением). Разве у вас больше нет прислуги, Джемс?

Морелл. Есть. Но ведь она же не рабыня. А у нас в доме так все поставлено, будто у нас, по крайней мере, трое слуг. Вот каждому и приходится брать что-нибудь на себя. В общем, это не страшно. Просси и я, мы можем разговаривать о делах после завтрака, в то время как мы моем посуду. Мыть посуду не так уж неприятно, если это делать вдвоем.

Марчбэнкс (удрученно). И вы думаете, все женщины такие толстокожие, как мисс Гарнетт?

Берджесс (с воодушевлением). Сущая правда, мистер Марчбэнкс. Что правда, то правда. Вот именно – толстокожая!

Морелл (спокойно и многозначительно). Марчбэнкс!

Марчбэнкс. Да?

Морелл. Сколько слуг у вашего отца?

Марчбэнкс (недовольно). О, я не знаю. (Он возвращается к кушетке, словно стараясь уйти подальше от этого допроса, и садится, снедаемый мыслью о керосине.)

Морелл (весьма внушительно). Так много, что вы даже и не знаете сколько? (Уже тоном выговора.) И вот, когда нужно сделать что-нибудь этакое толстокожее, вы звоните и отдаете приказание, чтобы это сделал кто-нибудь другой, да?

Марчбэнкс. Ах, не мучайте меня! Ведь вы-то даже не даете себе труда позвонить. И вот сейчас прекрасные пальчики вашей жены пачкаются в керосине, а вы расположились здесь со всеми удобствами и проповедуете, проповедуете, проповедуете. Слова, слова, слова!