355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бернард Джордж Шоу » Пьесы: Профессия миссис Уоррен, Кандида, Ученик Дьявола, Цезарь и Клеопатра, Пигмалион, Дом, где разбиваются сердца, Святая Иоанна, Тележка с яблоками, Шэкс против Шэва » Текст книги (страница 2)
Пьесы: Профессия миссис Уоррен, Кандида, Ученик Дьявола, Цезарь и Клеопатра, Пигмалион, Дом, где разбиваются сердца, Святая Иоанна, Тележка с яблоками, Шэкс против Шэва
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:29

Текст книги "Пьесы: Профессия миссис Уоррен, Кандида, Ученик Дьявола, Цезарь и Клеопатра, Пигмалион, Дом, где разбиваются сердца, Святая Иоанна, Тележка с яблоками, Шэкс против Шэва "


Автор книги: Бернард Джордж Шоу


Жанр:

   

Драматургия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Причудливый дом, построенный в форме корабля и оглашаемый свистками и криками хозяина, старого капитана Шотовера, мудреца и безумца, споры о любви и смысле жизни, который ведут обитатели дома, и внезапно завершающий их налет германской авиации, неожиданное включение темы войны – все это так непохоже на ранние пьесы Шоу, написанные в классических традициях критического реализма.

Октябрьскую революцию в России Шоу воспринял и приветствовал как спасение человечества. Он боялся, что она будет подавлена полицией и войсками, но каждый день приносил все новые и новые вести о полном ее торжестве. Фабианская теория, по которой вооруженное народное восстание обречено на провал, потерпела крах на глазах старого фабианца, и это приводило его в восторг. Видимо, прав был Палм Датт, написавший позднее о Шоу: «Если он и отвергал концепцию социалистической революции, как иллюзию, пока 1917 год не открыл ему глаза, он отвергал ее не с самодовольством ренегата, а с отчаяньем лишенного наследства… Теперь Шоу приветствовал большевистскую революцию».

С первых лет существования Советского государства Шоу стал его другом и остался им до конца своей жизни. Он присоединился к движению «Руки прочь от России!», он горячо защищал Октябрьскую революцию в печати. Здесь особенно следует отметить его статью «Диктатура пролетариата» (1921). С искренней любовью и восхищением он говорил о В. И. Ленине. В 1921 году он послал Владимиру Ильичу свою книгу – пенталогию «Назад, к Мафусаилу», которой сам он придавал очень большое значение. Шоу называл В. И. Ленина величайшим государственным деятелем Европы.

В июле 1931 года Шоу посетил Советский Союз и отпраздновал здесь свое семидесятипятилетие. 26 июля этот знаменательный день был торжественно отмечен в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. На вечере присутствовали писатели, журналисты, актеры, представители общественных организаций, главы иностранных миссий. С приветственной речью и докладом о творчестве Шоу выступил А. В. Луначарский. Ответная речь Шоу блистала остроумием и в то же время была серьезной и пылкой.

В дни пребывания в Советском Союзе Шоу поражал своих собеседников энергией и неутомимостью. Осматривая города и их окрестности, колхозы и детские коммуны, заводы и музеи, семидесяти пятилетний писатель доводил своих спутников до изнеможения. При этом знавшие его люди отмечали, что он держался необычно: очень мягко и серьезно, без свойственной ему колкости. «Маска арлекина слетела с него в России»,– скажут о нем потом зарубежные биографы.

Вернувшись в Англию, Шоу открыл кампанию в защиту СССР, и это имело громадное значение для международного авторитета пашей страны. В дальнейшем, во время кругосветного путешествия, предпринятого супругами Шоу, публичные выступления писателя всегда содержали положительные высказывания о Советском Союзе.

Но не только биографические факты и публицистика Шоу говорят о его постоянном сочувственном интересе к советской стране. И для его драматургии события Октябрьской революции имели переломное, решающее значение. Им он обязан своей «второй жизнью».

Эта вторая эпоха в творчестве Шоу непохожа на первую. Она отмочена новым резким ростом критических, сатирических тенденций. Шоу одним из первых вступил на путь причудливого и откровенного гротеска и тем самым еще раз стал у истоков сатирической традиции в драматургии XX века. Парадоксальность, ранее проявлявшаяся более зашифрованно и тонко, в построении и раскрытии характеров, в речах персонажей, теперь была вынесена на поверхность его пьес, стала их ведущим принципом. Все в поздних драмах Шоу стало кривозеркальным, карикатурным, граничащим с фантастикой.

Это усиление парадоксальности и пренебрежение к правдоподобию были вызваны у Шоу (как и у многих более поздних драматургов) обострением социально-политических противоречий, столь характерным для XX века. Шоу считал, что только в кривозеркальной, обнаженно гротескной форме можно передать вопиющие противоречия и уродство империалистической эпохи.

Новаторские искания Шоу этого периода совпали с общим процессом разрушения классической реалистической драмы, с поисками новых драматургических приемов и средств. Империалистическая действительность с ее чудовищными преступлениями, с бешено возросшими жизненными темпами, с массовыми истреблениями людей вызвала у прогрессивных писателей острую реакцию, стремление осмеять, заклеймить, призвать к суду. Так развивается драматургия Маяковского, Брехта, позднего Шоу.

Произведения Шоу послеоктябрьского периода часто приобретают теперь политический аспект, его излюбленным жанром становится «политическая экстраваганца». Шоу ищет новых, все более разящих средств, клеймящих парадоксов. Его сатира переплетается с фантастикой и утопией. Все чаще в его экстраваганцах начинает звучать тема «Страшного суда». Но и этот «Страшный суд» обычно протекает в неожиданных, гротескных формах. Так, в пьесе «Женева» (1938) тридцатитрехлетний неподкупный судья судит политических преступников и поджигателей войн, среди которых выделяются колоритные фигуры фашистских диктаторов; читатель без труда узнает в них Гитлера и Муссолини.

В пьесе «Простак с Неожиданных островов» (1936) «Страшный суд», разразившийся над капиталистическими странами, выражается в том, что с лица земли исчезают преступные и ничтожные люди. Только Шоу сумел соединять апокалипсическую тему с блестящей карикатурой. Его Судный день, конец мира – это всегда гигантская, мировых масштабов комедия, позволяющая выявить жестокость «боссов», ничтожество буржуазных деятелей и авантюристов.

Влияние Октябрьской революции и интерес к советской действительности проявляются не только в осмеянии буржуазной демократии, но и в часто возникающих у Шоу образах и упоминаниях нового, социалистического мира. Его герои говорят и действуют с постоянной мыслью (дружеской или враждебной) о Советском Союзе.

Шоу всегда стремился к новаторству, был иконоборцем. Во имя проблемной интеллектуальной драмы он когда-то обрушился на Шекспира. Тогда его союзником был Ибсен, позднее – Чехов. Теперь он уходит от Ибсена, Чехова, Толстого, уходит потому, что они уже превратились для него в классику. Порывая с привычными и устоявшимися формами критического реализма, Шоу вступал на очень трудный и опасный путь. По вместе с ним вступала на этот путь и вся зарубежная драматургия, давшая наряду с шедеврами Брехта или Дюрренматта и нелепейшие образцы драмы абсурда. У Шоу мы также видим очень неравноценные в художественном отношении пьесы. Лучшей из «экстраваганц» остается, безусловно, «Тележка с яблоками» (1929).

Драматургия Шоу последних десятилетий развивается по трем основным направлениям – политическому, историческому и философскому. Его волнуют проблемы смысла жизни и управления государством. Философский характер носит его громадная и очень противоречивая пенталогия «Назад, к Мафусаилу», где знакомая уже нам теория «Жизненной силы» и биологической эволюции причудливо переплетается с политической сатирой, с поэтическими сценами библейских времен и фантастическими картинами далекого будущего. И над всем царит ирония Шоу, его мудрая насмешка. Объектом этой насмешки становятся не только политические авантюристы и жестокие завоеватели, но и собственные идеалистические теории драматурга.

В своих исторических пьесах Шоу ближе к классическим традициям критического реализма. Среди них подлинным шедевром оказалась «Святая Иоанна» (1923), пьеса, носящая скромный подзаголовок «Историческая хроника», но озаренная светом истинной трагедии.

Последние годы жизни Шоу были омрачены второй мировой войной. На долю престарелого писателя выпало много горьких испытаний, но он вынес их, не сломившись. Последние шесть лет своей жизни он (уже одинокий, так как Шарлотта умерла во время войны) провел в Эйотт-Сент-Лоренс, в загородном доме, купленном еще в начале века. Он работал до конца своей почти столетней жизни, и но только пером, но и физически – возделывая свой сад. Голова его оставалась ясной. В 1946 году Англия и все человечество отметили его девяностолетие, а после этого он написал еще несколько пьес, и во всех этих пьесах мы узнаем прежнего Шоу, в них разбросаны блестки его изумительного таланта. Это «Миллиарды Бойанта» (1947), «Замысловатые басни» (1948) и кукольная пьеса «Шэкс против Шэва» (1949), о боксерском поединке Шоу с Шекспиром. Незаконченной осталась своеобразная и поэтическая пьеса «Почему она отказывалась». Шоу умер девяноста четырех лет. По его желанию тело его было сожжено без всяких обрядов, а прах смешан с прахом жены и рассыпан в его любимом саду. «Я предпочитаю сад монастырю!» – говорил Шоу, имея в виду Вестминстерское аббатство, усыпальницу великих людей Англии.

Но истинный памятник Шоу воздвигнут в сердцах людей, его бесчисленных зрителей и читателей на всем земном шаре, – тех, что смеются его остротам, задумываются над его парадоксами, жадно спешат в театр, если там идет пьеса Шоу или о Шоу. Теперь, спустя много лет после его смерти, человечеству становится ясно, кого оно имело и потеряло в лице Шоу, становится ясно, что таких, как он, вообще нельзя потерять – они остаются с нами.

3. ГРАЖДАНСКАЯ

Профессия миссис Уоррен

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Летний день в Суррее. Садик перед коттеджем на восточном склоне холма к югу от Хэслмира. Налево и несколько выше сам коттедж: под соломенной кровлей, с крыльцом и большим решетчатым окном слева от крыльца. Сад обнесен сплошным забором, направо калитка. За заборомлуг, поднимающийся по косогору до самого горизонта. На крыльце, рядом со скамейкой, сложены садовые стулья. Под окном прислонен к стене дамский велосипед. Направо от крыльца между двумя столбиками висит гамак. Большой полотняный зонт, воткнутый в землю, защищает от солнца молодую девушку, лежащую в гамаке, головой к коттеджу и ногами к калитке. Она читает, делая пометки. Перед гамаком, так, чтобы можно было достать рукой, стоит простой кухонный стул с грудой увесистых книг и солидным запасом бумаги. За коттеджем показывается джентльмен, идущий по лугу. Он уже немолод, похож на художника, одет не по моде, но очень тщательно, чисто выбрит, с живым, впечатлительным лицом, держится вежливо и просто. Шелковые черные волосы с сильной проседью. Брови седые, усы черные. Он, по-видимому, не вполне уверен, туда ли идет; подойдя к забору, заглядывает в сад и видит молодую девушку.

Джентльмен (снимая шляпу). Простите. Не можете ли вы сказать мне, где здесь Хайндхед-Вью, дом миссис Элисон? Молодая девушка (отрываясь от книги). Это и есть дом миссис

Элисон. (Опять углубляется в чтение.)

Джентльмен. Ах, вот как! Быть может… позвольте узнать, не вы ли мисс Виви Уоррен?

Молодая девушка (резким тоном, приподнявшись на локте, чтоб разглядеть его как следует). Да, я.

Джентльмен (робко и миролюбиво). Я, кажется, помешал вам. Моя фамилия Прейд.

Виви с размаху швыряет книги на стул и соскакивает с гамака. О, пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня. Виви (идет к калитке и распахивает ее перед гостем). Входите, мистер Прейд.

Прейд входит.

Рада вас видеть. (Решительно и приветливо пожимает ему руку.) Это очень привлекательный образец здравомыслящей, дельной, образованной молодой англичанки средних классов. Ей двадцать два года. Живая, решительная, уверена в себе, хладнокровна. Платье простое, удобное для работы и в то же время изящное. На поясе среди брелоков висят на цепочке вечное перо и разрезальный нож. Прейд. Вы очень любезны, мисс Уоррен.

Виви с шумом захлопывает калитку. Прейд идет в глубину сада, пошевеливая пальцами, слегка онемевшими от ее пожатия.

Ваша матушка уже приехала?

Виви (быстро, настораживаясь). А она должна приехать?

Прейд (в изумлении). Разве вы нас не ждали?

Виви. Нет.

Прейд. Боже мой, надеюсь, что я не ошибся днем. Я на это способен, знаете ли. Ваша матушка условилась со мной, что она приедет из Лондона, а я приеду из Хоршэма, для того чтобы познакомиться с вами.

Виви (отнюдь не радостно). Вот как? Гм! Моя матушка любит делать мне сюрпризы; должно быть, проверяет, как я веду себя без нее. Что ж, как-нибудь я ей тоже устрою сюрприз: впредь пускай ставит меня в известность, если речь идет обо мне. Она не приехала.

Прейд (в смущении). Мне, право, очень жаль.

Виви (сменив гнев на милость). Ведь это же не ваша вина, мистер Прейд! Я очень рада, что вы приехали, поверьте мне. Из всех знакомых моей матери вы единственный, кого я просила привезти ко мне.

Прейд (успокоенный и обрадованный). Вот это действительно мило с вашей стороны, мисс Уоррен!

Виви. Хотите войти в дом? Или лучше посидим и поговорим здесь, на воздухе?

Прейд. На воздухе будет гораздо приятнее, как вы думаете?

Виви. Ну, так я пойду принесу вам стул. (Идет к крыльцу за садовым стулом.)

Прейд (следует за ней). Ради бога! Позвольте мне. (Завладевает стулом.)

Виви (выпуская стул из рук). Берегите пальцы; они довольно-таки каверзные, эти стулья. (Идет к стулу, на котором лежат книги, сбрасывает их в гамак и одним движением руки переставляет стул вперед.)

Прейд (кое-как справившись с раскладным стадом). Позвольте мне взять этот жесткий стул. Я люблю жесткие стулья.

Виви. Я тоже люблю. Садитесь, мистер Прейд. (Приглашение звучит добродушно-повелительно – очевидно, его старание угодить кажется ей просто слабостью характера.)

Прейд медлит.

Прейд. А не лучше ли нам пойти на станцию встречать вашу матушку?

Виви (равнодушно). Зачем? Дорогу она знает.

Прейд (огорченно). Да, да, надо полагать. (Садится.)

Виви. А знаете ли, вы именно такой, как я думала. Надеюсь, мы с вами подружимся.

Прейд (снова просияв). Благодарю вас, милая мисс Уоррен, благодарю вас. Боже мой! Как я рад, что ваша матушка не испортила вас!

Виви. Чем это?

Прейд. Ну, вас могли вырастить очень чопорной. Знаете, милая мисс Уоррен, я прирожденный анархист. Ненавижу всякий авторитет. Это портит отношения между родителями и детьми, даже между матерью и дочерью. Я всегда опасался, что ваша матушка злоупотребит своим авторитетом и воспитает вас в самых строгих приличиях. Как хорошо, что она этого не сделала.

Виви. А разве я вела себя неприлично?

Прейд. О нет, боже мой, нет! То есть это не то, что принято считать неприличным, вы же понимаете.

Виви кивает и садится.

(Прейд воодушевленно продолжает.) Но как вы это прелестно сказали, что хотите дружить со мной. Вы, современные девушки, замечательный народ, просто замечательный.

Виви. Да? (Смотрит на него с сомнением, начиная разочаровываться в его уме и характере.)

Прейд. Когда я был в вашем возрасте, юноши и девушки боялись друг друга; не было товарищеских отношений, ничего настоящего, одна галантность, взятая напрокат из романов, да и то фальшивая и вульгарная до последней степени. Девическая скромность! Рыцарская галантность! Вечно говорили «нет», когда хотелось сказать «да», – сущий ад для чувствительных и робких натур!

Виви. Да, могу себе представить. Должно быть, много времени тратилось попусту, особенно у женщин.

Прейд. Да, тратилась попусту жизнь, время, все решительно. Но теперь все идет к лучшему. Знаете, после ваших блестящих успехов в Кембридже я был в таком волнении от предстоящего знакомства с вами, – в мое время это была неслыханная вещь. Как это хорошо, что вы заняли третье место на экзамене по математике. Именно третье. Первое место всегда занимает какой-нибудь рассеянный, чахлый юнец, который заучился чуть ли не до смерти.

Виви. Это себе дороже стоит. В другой раз я бы не взялась держать экзамен за такие деньги.

Прейд (в ужасе). За какие деньги?

Виви. Я выдержала экзамен за пятьдесят фунтов.

Прейд. За пятьдесят фунтов?

Виви. Да, за пятьдесят фунтов. Вы, может быть, не знаете, как это было? Миссис Лейтем, моя преподавательница в Ньюнеме, сказала маме, что я могу отличиться на экзамене по математике, если возьмусь за это дело всерьез. А тогда газеты наперебой кричали о Филиппе Саммерс, которая отвоевала первое место по математике – да вы, верно, помните, – вот мама и вбила себе в голову, что я должна сделать то же самое. Я сказала ей напрямик, что не стоит тратить время на зубрежку, раз я не собираюсь идти в учительницы, но что за пятьдесят фунтов попробую занять четвертое или пятое место. На этом мы с ней и порешили, хотя без воркотни не обошлось. Я сделала больше, чем обещала, но в другой раз за такие деньги не возьмусь. За двести фунтов – еще куда ни шло.

Прейд (значительно остыв). Боже правый! Какой практический взгляд на вещи!

Виви. А вы разве думали, что я непрактичная?

Прейд. Нет, нет, что вы. Но ведь практический человек должен принять в соображение, что эта высокая честь не только стоит труда, но и духовно обогащает человека!

Виви. Обогащает! Дорогой мистер Прейд, да знаете ли вы, что такое экзамен по математике? Надо зубрить, зубрить и зубрить по шести, по восьми часов в день математику, и только математику. Предполагается, что я что-то смыслю в точных науках; но я не знаю ровно ничего, кроме того, что относится к математике. Я умею делать расчеты для инженеров, электриков, страховых обществ и так далее; но я почти ничего не смыслю ни в технике, ни в электричестве, ни в страховании. Я даже арифметики не знаю как следует. Во всем остальном, кроме математики, тенниса, еды, спанья, езды на велосипеде и ходьбы пешком, я круглая невежда, не лучше других девушек, которые не сдавали математики.

Прейд (в возмущении). Какая дикая, гнусная, подлая система! Я так и знал! Я всегда чувствовал, что она должна губить в женщине все прекрасное…

Виви. Ну, против этого я ничуть не возражаю. Мне это только на пользу, уверяю вас.

Прейд. Ну! Каким это образом?

Виви. Я хочу снять контору в Сити и заняться страховыми расчетами и делами по передаче имущества. Это будет для меня предлогом изучить юриспруденцию и между делом приглядеться к бирже. Я приехала сюда, чтобы на свободе позаниматься правом, а не отдыхать, как воображает моя мамаша. Терпеть не могу отдыхать.

Прейд. Вас послушать – волосы становятся дыбом! Неужели в вашей жизни совсем нет места ни романтике, ни красоте?

Виви. Мне до них никакого дела нет, уверяю вас.

Прейд. Не может быть.

Виви. Нет, почему же. Я люблю работать, люблю получать деньги за свою работу. Когда устану, люблю удобное кресло, хорошую сигару, стаканчик виски и детективный роман с занимательной интригой.

Прейд (вскакивает вне себя от возмущения). Не верю! Я художник, и я не могу этому поверить, отказываюсь верить. Вы, я вижу, еще не знаете, какой чудесный мир открывает перед нами искусство.

Виви. Да нет, знаю. Весной я прожила полтора месяца в Лондоне у Онории Фрейзер. Мама думала, что мы вдвоем бегаем по театрам и музеям, а на самом деле я целыми днями работала у Онории на Чансери-лейн, делала для нее расчеты, помогала ей, насколько это возможно для новичка. По вечерам мы курили и разговаривали и даже не думали никуда выходить, разве только на прогулку. Я замечательно провела время, просто как никогда. Оправдала все свои расходы, да еще познакомилась с делом, не платя за обучение.

Прейд. Но, боже правый, при чем же тут искусство, мисс Уоррен?

Виви. Постойте! Я не так начала. Я приехала в город по приглашению одного артистического семейства на Фиц-джонз-авеню; с одной из дочерей я училась в Ньюнеме. Они водили меня в Национальную галерею…

Прейд (одобрительно). Ага! (Успокоившись, садится на место.)

Виви (продолжает). …в оперу…

Прейд (еще более довольный). Отлично!

Виви …и на концерт; там оркестр целый вечер играл Бетховена, Вагнера и тому подобное. Во второй раз я ни за какие коврижки не пошла бы. Из вежливости я терпела три дня, а потом сказала напрямик, что больше не в состоянии выдержать, и уехала на Чансери-лейн. Теперь вы видите, какая перед вами замечательная современная девица. Как вы думаете, полажу я с матерью?

Прейд (растерявшись). Ну, я надеюсь, э… э…

Виви. Нет, мне не так уж важно, на что вы надеетесь, а вот что вы думаете, это я хотела бы знать.

Прейд. Откровенно говоря, боюсь, что ваша матушка будет разочарована. Не то чтобы у вас были какие-нибудь недостатки, я вовсе не то хочу сказать… Но вы так не похожи на ее идеал.

Виви. На… что?

Прейд. На ее идеал.

Виви. То есть на тот идеал, каким она меня вообразила?

Прейд. Да.

Виви. Какой же у нее идеал?

Прейд. Вы, наверное, заметили, мисс Уоррен, что люди, недовольные собственным воспитанием, обычно думают, что жизнь станет лучше, если воспитывать молодежь по-другому. А жизнь вашей матушки была… э-э… как вы, вероятно, знаете…

Виви. Ничего я не знаю. С самого детства я живу в Англии, в школе, или в колледже, или у людей, которым платят за то, чтобы они обо мне заботились. Я всю свою жизнь провела среди чужих; моя мать жила то в Брюсселе, то в Вене и ни разу не позволила мне приехать к ней. Я вижу ее только тогда, когда она приезжает на несколько дней в Англию. Я не жалуюсь. Ко мне относились хорошо, все это было очень приятно, и денег было всегда много, а с ними легче живется. Но не воображайте, будто я что-нибудь знаю о моей матери. Я знаю гораздо меньше вашего.

Прейд (чувствуя себя очень неловко). В таком случае… (Умолкает, совершенно растерявшись, затем делает отчаянную попытку перейти на веселый тон.) К чему, однако, мы все это говорим! Разумеется, вы отлично поладите с вашей матушкой. (Встает и любуется видом.) У вас тут очаровательно!

Виви (непреклонно). Вы сильно уклонились от темы, мистер Прейд. Почему же нам нельзя говорить о моей матери?

Прейд. Подумайте сами, мисс Виви. Ведь так естественно, что я считаю неудобным говорить о моей старой приятельнице с ее дочерью. У вас будет много случаев побеседовать об этом с ней самой, когда она приедет.

Виви. Нет, она тоже не захочет. (Вставая.) Что ж, вам виднее. Только вот что, мистер Прейд. Нам не обойтись без генерального сражения, когда мать узнает о моем плане основаться на Чансери-лейн.

Прейд (сокрушенно). Боюсь, что не обойтись.

Виви. Я это сражение выиграю, потому что мне ничего не нужно, разве только на дорогу до Лондона, а там я начну зарабатывать на жизнь, помогая Онории. Кроме того, у меня нет никаких тайн, а у матери, кажется, есть. Я и это пущу в ход, если понадобится.

Прейд (глубоко возмущенный). Нет, нет, ради бога! Этого никак нельзя.

Виви. Тогда скажите, почему нельзя.

Прейд. Право, ну как же это можно. Я обращаюсь к вашим лучшим чувствам.

Виви улыбается его сентиментальности.

Кроме того, вы, может быть, слишком много берете на себя. С вашей матушкой шутки плохи, если она рассердится.

Виви. Вы меня не запугаете, мистер Прейд. На Чэнсери-лейн{1} я имела случай изучить двух-трех дам, очень похожих на мою матушку; они приходили за советом к Онории. Можете держать пари, я непременно выиграю. Но если я, по неведению, задену больнее, чем рассчитывала, не забудьте, что вы сами отказались просветить меня. А теперь переменим тему. (Берет стул и переставляет его обратно к гамаку, так же как и раньше, одним взмахом руки.)

Прейд (в отчаянии идет напролом). Одно слово, мисс Уоррен. Пожалуй, лучше сказать вам. Это очень нелегко, но…

К калитке подходят миссис Уоррен и сэр Джордж Крофтс. Миссис Уоррен – женщина лет сорока пяти, видная собой, одета очень крикливо – в яркой шляпке и пестрой, в обтяжку кофточке с модными рукавами. Порядком избалованная и властная; пожалуй, слишком вульгарная, но, в общем, весьма представительная и добродушная старая мошенница. Крофтс – высокий, плотный мужчина лет пятидесяти; одет модно. Голос гнусавый, гораздо тоньше, чем можно ожидать, судя по его мощной фигуре. Гладко выбрит, бульдожьи челюсти, большие плоские уши, толстая шея – замечательное сочетание самых низкопробных разновидностей дельца, спортсмена и светского человека.

Виви. Вот они. (Встречает их у калитки.) Здравствуй, мама. Мистер Прейд уже полчаса тебя дожидается.

Миссис Уоррен. Ну, если вам пришлось ждать, Предди, вы сами виноваты: я думала, у вас хватит догадки сообразить, что я поеду с поездом в три десять. Виви, надень шляпу, деточка, ты загоришь. Ах, я забыла познакомить вас. Сэр Джордж Крофтс; моя маленькая Виви.

Крофтс подходит к Виви с самым галантным видом, на какой способен. Она кланяется, не подавая ему руки.

Крофтс. Могу ли пожать руку молодой особе, с которой я очень давно знаком понаслышке, как с дочерью одной из самых моих старинных приятельниц?

Виви (недружелюбно меряя его взглядом). Если хотите. (Берет галантно протянутую ей руку и жмет с такой силой, что у Крофтса глаза лезут на лоб; потом отворачивается и говорит матери.) Хотите войти в дом или принести вам еще пару стульев? (Идет к крыльцу за стульями.)

Миссис Уоррен. Ну, Джордж, что вы о ней думаете?

Крофтс (жалобно). Хватка у нее крепкая. Вы с ней за руку здоровались, Прейд?

Прейд. Ничего, это скоро пройдет.

Крофтс. Надеюсь.

Виви несет еще два стула.

(Спешит ей помочь.) Разрешите мне.

Миссис Уоррен (покровительственно). Пускай сэр Джордж тебе поможет, милочка.

Виви (сует ему оба стула). Вот вам. (Вытирает руки и обращается к миссис Уоррен.) Будете пить чай?

Миссис Уоррен (садится на стул Прейда и обмахивается веером). Просто умираю, до того хочется пить.

Виви. Сейчас я все устрою. (Входит в коттедж.)

Тем временем сэр Джордж: раскладывает один из стульев и ставит его возле миссис Уоррен, слева. Второй стул он бросает на траву, садится и сосет набалдашник. Вид у него удрученный и довольно глупый. Прейд, все еще чувствуя себя очень неловко, топчется справа от них.

Миссис Уоррен (Прейду, глядя на Крофтса). Поглядите-ка на него, Предди, просто сердце радуется, верно? Он приставал ко мне целых три года, всю жизнь мне отравил, чтобы я ему показала мою девочку; а теперь, когда его познакомили, он и нос на квинту. (С живостью.) Ну же! Сядьте прямо, Джордж, и выньте палку изо рта.

Крофтс неохотно подчиняется.

Прейд. Вот что я хочу сказать, если мне будет дозволено: нам пора уже бросить эту. привычку считать ее маленькой девочкой. Она выдержала экзамен с отличием; да и, насколько я убедился, она, пожалуй, взрослее нас с вами.

Миссис Уоррен (весело смеется). Послушайте-ка его, Джордж! Взрослее нас с вами! Ну, я вижу, Виви успела вам внушить, какая она важная особа.

Прейд. Молодежь очень ценит, когда к ней относятся с уважением.

Миссис Уоррен. Да, но из молодежи следует выбивать эту дурь и еще кое-что в придачу. Не вмешивайтесь, Предди. Я не хуже вашего знаю, как мне обращаться с моей дочерью.

Прейд, грустно качая головой, уходит в глубь сада, заложив руки за спину.

(Притворно смеется, однако глядит ему вслед с заметной тревогой. Крофтсу, шепотом.) Что с ним такое? Чего это он расстроился?

Крофтс (угрюмо). Вы боитесь Прейда?

Миссис Уоррен. Что? Я? Боюсь нашего милейшего Предди? Да его ни одна муха не боится.

Крофтс. А вот вы его боитесь.

Миссис Уоррен (сердито). Я попрошу вас не соваться куда не следует и не срывать зло на мне, когда вы не в духе. Вас-то я ни в коем случае не боюсь. Если вы не желаете быть любезным, отправляйтесь лучше домой. (Встает и, повернувшись к нему спиной, оказывается лицом к лицу с Прейдом.) Ну, Предди, я же знаю, что всему виной ваше доброе сердце. Вы боитесь, что я с ней буду резка.

Прейд. Милая Китти, вам кажется, что я обиделся. Напрасно вы так думаете, право, напрасно. Ведь вы знаете, я подчас замечаю много такого, что ускользает от вас; и хотя вы никогда не слушаете моих советов, все же сознаетесь иногда, что следовало бы послушать.

Миссис Уоррен. Так что же вы заметили теперь?

Прейд. Только то, что Виви взрослая женщина. Пожалуйста, Китти, отнеситесь к ней со всем возможным уважением.

Миссис Уоррен (искренне изумлена). С уважением! Относиться с уважением к моей собственной дочери? Еще чего не угодно ли?

Виви (показывается в дверях коттеджа и зовет миссис Уоррен).

Мама, не хотите ли до чая пройти в мою комнату? Миссис Уоррен. Да, милая. (Снисходительно улыбается Прейду и, проходя мимо него к крыльцу, треплет его по щеке.) Не сердитесь, Предди. (Входит в дом вслед за Виви.)

Крофтс (торопливо). Послушайте, Прейд!

Прейд. Да?

Крофтс. Я хочу задать вам довольно щекотливый вопрос.

Прейд. Пожалуйста. (Берет стул миссис Уоррен и подсаживается вплотную к Крофтсу.)

Крофтс. Правильно: они могут услышать нас из окна. Послушайте, Китти никогда не говорила вам, кто отец этой девушки?

Прейд. Никогда.

Крофтс. У вас нет подозрений, кто бы это мог быть?

Прейд. Ни малейших.

Крофтс (не веря ни единому слову). Я, разумеется, понимаю, вы, быть может, считаете своей обязанностью молчать, если она вам даже что-нибудь и сказала. Но такое неопределенное положение очень неудобно, когда мы будем видеться с мисс Уоррен каждый день. Почем мы знаем, как нам следует к ней относиться?

Прейд. Не все ли это равно? Будем относиться к ней так, как она того заслуживает. Какое нам дело, кто был ее отец?

Крофтс (подозрительно). Так, значит, вы знаете, кто он был?

Прейд (с прорывающимся раздражением). Я же только что сказал, что не знаю. Разве вы не слышали?

Крофтс. Послушайте, Прейд… Ну, прошу вас, сделайте мне такое одолжение. Если вы знаете…

Протестующее движение со стороны Прейда.

Я только говорю, если вы знаете, вы могли бы хоть успокоить меня на ее счет. Дело в том, что меня влечет к ней.

Прейд (сурово). Что вы этим хотите сказать?

Крофтс. О, не пугайтесь: это вполне невинное чувство. Вот это-то меня и удивляет. Потому что, насколько мне известно, я и сам мог бы быть ее отцом.

Прейд. Вы? Не может быть!

Крофтс (ловит его на слове). Вы наверное знаете, что это не я?

Прейд. Я ничего на этот счет не знаю, во всяком случае, не больше вашего. В самом деле, Крофтс… да нет, это просто немыслимо. Ни малейшего сходства. Крофтс. Ну, что до этого, так между ней и ее матерью тоже ни малейшего сходства, сколько я вижу. А может быть, вы ее отец, а?

Прейд (возмущенно поднимаясь). Ну, знаете, Крофтс!

Крофтс. Почему же вы обижаетесь, Прейд! Ведь мы с вами люди светские.

Прейд (сделав над собой усилие, говорит мягко и серьезно). Выслушайте меня, дорогой Крофтс. (Снова садится.) Я не имею никакого отношения к этой стороне жизни миссис Уоррен и никогда не имел. Она не говорила со мной на эту тему, а я, разумеется, ее не расспрашивал. Ваше чутье подскажет вам, что красивая женщина нуждается в таких друзьях, которые… ну, скажем, дружили бы с ней на иных основаниях. Красота стала бы для нее проклятием, если б всегда действовала без промаха. А вы, вероятно, с Китти в более коротких отношениях: вы бы лучше сами ее спросили.

Крофтс. Я ее спрашивал, и не раз. Но она твердо решила ни с кем не делить свою дочь, и если бы это было можно, говорила бы, что у нее совсем нет отца. (Вставая.) Меня это очень беспокоит, Прейд.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю