Текст книги "Человек и сверхчеловек"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Здесь только и говорят что о любви: какое это прекрасное, святое,

возвышенное чувство, черт его... Простите, но если б вы знали, как это

мне надоело. Ведь те, кто это говорит, понятия не имеют о предмете – в

отличие от меня. Оттого что они бестелесны, они воображают, что

достигли совершенства в любви. Разврат воображения и ничего больше!

Тьфу! Донна Анна. Даже смерть не очистила вашу душу, Жуан. Даже страшный суд,

вестником которого явилась статуя моего отца, не научил вас почтению. Дон Жуан. Кстати, как поживает эта отменно любезная статуя? Что, она все еще

приходит ужинать с нечестивцами и утаскивает их в преисподню? Донна Анна. Она меня ввела в огромные расходы. Мальчишки из монастырской

школы просто покою ей не давали: шалуны увечили ее, примерные ученики

писали на ней свои имена. За два года три новых носа, а уж пальцев

без счету. В конце концов мне пришлось махнуть на нее рукой; и

воображаю, на что она теперь стала похожа! Бедный мой отец! Дон Жуан. Шш! Слушайте!

На волнах синкоп гремят два мощных аккорда ре-минор и

его доминанта; звучание, в каждого музыканта вселяющее

священный трепет.

Ага! Моцартовская сцена появления статуи. Это ваш отец. Вы лучше

спрячьтесь, пока я его подготовлю.

Донна Анна исчезает,

В пустоте появляется живая статуя из белого мрамора,

изображающая величавого старика; впрочем, он с изящной

непринужденностью пренебрегает своей величавой осанкой,

шагает легчайшей поступью, и каждая морщинка его

огрубевшего в боях лица дышит праздничной веселостью.

Своему ваятелю он обязан стройной фигурой и превосходной

военной выправкой, концы его усов упруго, как пружины,

загибаются кверху, придавая ему выражение, которое можно

было бы назвать игривым, если бы не чисто испанская

гордость взгляда. С Дон Жуаном он в наилучших

отношениях. Его голос, несмотря на значительно более

изысканные интонации, живо напоминает голос... Роубэка

Рэмсдена, и под этим впечатлением невольно замечаешь,

что и в наружности обоих стариков есть некоторое

сходство, хотя один носит эспаньолку, а другой

бакенбарды.

Дон Жуан. Ах, вот и вы, мой друг! Что это вы никак не выучите превосходную

партию, которую для вас написал Моцарт? Статуя. К сожалению, он ее написал для баса. А у меня тенор-альтино. Ну, как

вы? Раскаялись? Дон Жуан. Мое хорошее отношение к вам, дон Гонсало, мешает мне раскаяться.

Ведь если б я это сделал, вы лишились бы повода спускаться с неба и

спорить со мной. Статуя. Верно. Продолжайте упорствовать, мой мальчик. Жаль, что из-за

пустяковой случайности вы убили меня, а не я вас. Тогда я попал бы

сюда, а вам в удел досталась бы статуя и репутация праведника, которая

обязывает. Что новенького? Дон Жуан. Дочь ваша умерла. Статуя (в недоумении). Моя дочь? (Припоминая.) Ах да! Та самая, за которой

вы волочились?! Постойте, как бишь ее звали? Дон Жуан. Анна. Статуя. Вот-вот – Анна. Хорошенькая, помнится, была девочка. А вы известили

этого, как его? Ну, мужа ее. Дон Жуан. Моего друга Оттавио? Нет, я еще его не видел после прибытия Анны.

Донна Анна, вне себя от возмущения, вступает в

освещенный круг.

Донна Анна. Что я слышу? Оттавио здесь и в дружбе с вами! А вы, отец,

позабыли мое имя! Должно быть, вы действительно обратились в камень. Статуя. Дорогая моя, в этом мраморном воплощении я пользуюсь настолько

большим успехом, чем в прежнем своем виде, что предпочел сохранить

облик, данный мне скульптором. Это был один из величайших мастеров

своего времени, не правда ли? Донна Анна. Тщеславие! Отец! Вы – и тщеславие! Статуя. Ах, дочь моя, ты успела изжить эту слабость; ведь тебе сейчас лет

восемьдесят. Моя жизнь благодаря пустой случайности оборвалась в

шестьдесят четыре года, и, следовательно, я гораздо моложе тебя. К тому

же, дитя мое, здесь неуместно то, что наш беспутный приятель назвал бы

комедией родительской мудрости. Прошу тебя видеть во мне не отца, а

собрата по человечеству. Донна Анна. Ваши речи похожи на речи этого злодея. Статуя. Жуан здраво рассуждает, Анна. Плохо фехтует, но рассуждает здраво. Анна (объятая ужасом). Я начинаю понимать. Это дьяволы искушают меня. Стану

молиться. Статуя (утешая ее). Что ты, что ты, дитя мое! Только не молись. Ты сама

хочешь отказаться от главного преимущества этих мест. Здесь над входом

начертаны слова: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Подумай только,

какое это облегчение! Ведь что такое надежда? Одна из форм моральной

ответственности. Здесь нет надежды – и, следовательно, нет долга, нет

труда; здесь ничего не приобретаешь молитвой и ничего не теряешь,

поступая так, как хочется. Короче говоря, ад – это место, где можно

только и делать, что развлекаться.

Дон Жуан издает глубокий вздох.

Вы вздыхаете, друг Жуан; но, сиди вы на небесах, как я, вы оценили бы

преимущества своего нынешнего положения. Дон Жуан. Вы сегодня хорошо настроены, командор. Ваше остроумие так и

сверкает. Что случилось? Статуя. Я принял одно очень важное решение, мой мальчик. Но где же наш

приятель Дьявол? Мне нужно посоветоваться с ним об этом деле. К тому же

Анне, вероятно, интересно будет с ним познакомиться. Донна Анна. Вы мне готовите какую-то пытку? Дон Жуан. Это все только суеверие, Анна. Успокойтесь. Вспомните сами: не так

страшен черт, как его малюют Статуя. Давайте вызовем его.

По мановению руки статуи снова гремят торжественные

аккорды; но на этот раз моцартовскую музыку портит

примешивающаяся к ней музыка Гуно. Разгорается пурпурный

ореол, и в нем возникает Дьявол в традиционном облике

Мефистофеля. Он немного похож на Мендосу, но не так

эффектен. Он выглядит старше, преждевременно облысел и,

несмотря на избыток добродушия и приветливости, легко

впадает в обидчивый и сварливый тон, когда его

заигрывания остаются без ответа. Судя по виду, он не из

тех, кто способен усердно трудиться или сносить лишения,

и, должно быть, охотно дает себе любые поблажки – черта

не слишком приятная; но он умен и умеет внушить доверие,

хоть явно уступает своим собеседникам в изысканности

манер и собеседнице – в живости.

Дьявол (приветливо). Итак, я снова имею удовольствие видеть у себя в гостях

славного командора Калатравы? (Холодно.) Дон Жуан, здравствуйте.

(Вежливо.) И незнакомая дама? Мое почтение, сеньора! Донна Анна. Вы... Дьявол (с поклоном). Люцифер, к вашим услугам. Донна Анна. Я сойду с ума. Дьявол (галантно). Ах, сеньора, не стоит волноваться. Вы к нам явились с

земли и еще не свободны от ее предрассудков и страхов, навеянных

клерикальным засильем. Вы привыкли слышать обо мне дурное; но поверьте,

у меня на земле немало и друзей. Донна Анна. Это верно; еще есть сердца, в которых вы царите. Дьявол (качая головой). Вы мне льстите, сеньора; но это ошибка. Правда, мир

не может обойтись без меня; однако я все же не пользуюсь там

заслуженным уважением. В глубине души меня побаиваются и ненавидят.

Сочувствие мира на стороне нищеты, скорби, немощи телесной и духовной.

Я же призываю к веселью, к любви, к красоте, к счастью... Дон Жуан (чувствуя приступ тошноты). Простите, я ухожу. Вы знаете, что я

совершенно не переношу этого. Дьявол (сердито). Да, я знаю, что вы не принадлежите к числу моих друзей. Статуя. Чем вы недовольны, Жуан? По-моему, то, что он говорил, когда вы его

перебили, было исполнено самого здравого смысла. Дьявол (горячо пожимая руку статуи). Благодарю, друг мой, благодарю. Вы

всегда меня понимали; он же всегда сторонился меня и выказывал мне

пренебрежение. Дон Жуан. Я всегда относился к вам вполне корректно. Дьявол. Корректно! Что такое "корректно"? Мне мало одной корректности. Мне

подавайте сердечную теплоту, неподдельную искренность, нежные узы

радости и любви... Дон Жуан. Перестаньте, меня тошнит. Дьявол. Вот! (Взывая к статуе.) Вы слышите, сэр? Какая ирония судьбы: этот

холодный, самоуверенный себялюбец попал в мое царство, а вы взяты в

ледяные чертоги неба. Статуя. Я не смею жаловаться. Я был лицемером; и если попал на небеса, то и

поделом мне. Дьявол. Ах, сударь, почему бы вам не перейти к нам, покинув сферы, для

которых ваш темперамент чересчур непосредствен, ваше сердце чересчур

пылко, а ваша способность к наслаждениям чересчур велика, Статуя. Не далее как сегодня я решился на это. Отныне, любезнейший Сын Зари,

я ваш. Я навсегда покинул рай. Дьявол (снова прикасаясь к мраморной руке). О, какая честь! Какое торжество

для нас! Спасибо, спасибо. А теперь, мой друг, – наконец-то я по праву

могу вас назвать так, – может быть, вы уговорите Дон Жуана занять

пустующее место, наверху? Статуя (качая головой). Совесть не позволяет мне советовать человеку, с

которым я в дружбе, сознательно обречь себя на неудобства и скуку. Дьявол. Конечно, конечно. Но уверены ли вы, что ему там будет скучно?

Разумеется, зам лучше знать; он попал сюда благодаря вам, и первое

время мы возлагали на него большие надежды. Все его чувства были вполне

во вкусе наших лучших сторонников. Помните, как он пел? (Затягивает

гнусавым оперным баритоном, дрожащим от неизжитой за целую вечность

привычки форсировать звук на французский манер.) Vivan le femine! Vivan

il buon vino! [Да здравствуют женщины! Да здравствует доброе вино!

(итал.)] Статуя (подхватывает октавой выше). Sostegno e gloria D'umanita! [Опора и

слава человечества! (итал.)] Дьявол. Вот-вот, это самое. Но теперь он нам никогда не поет. Дон Жуан. Вы недовольны? Ад кишит музыкантами-любителями; музыка – это

алкоголь осужденных грешников. Так неужели одна заблудшая душа не имеет

права на воздержание? Дьявол. Вы осмеливаетесь кощунствовать против величайшего из искусств! Дон Жуан (с холодным отвращением). Вы похожи на истеричку, млеющую перед

знаменитым скрипачом. Дьявол. Я не сержусь. Мне только жаль вас. В вас нет души, и вы сами не

понимаете, чего вы лишились. Зато вы, сеньор командор, – прирожденный

музыкант. Как вы прекрасно поете! Будь Моцарт еще здесь, он пришел бы в

восторг; к сожалению, он захандрил и был взят на небо. Удивительное

дело, почему это самые умные люди, казалось бы, рожденные блистать в

здешних местах, оказываются на поверку непригодными для светского

общества – вот как Дон Жуан. Дон Жуан. Мне, право, очень жаль, что я непригоден для светского общества. Дьявол. Не подумайте, будто мы не отдаем должное вашему уму. Ни в коем

случае. Но я исхожу из ваших же интересов. Вы с нами не ладите, вам

здесь не по себе. Все дело в том, что у вас нет – я не скажу "сердца",

вес мы знаем, что под вашим напускным цинизмом скрывается очень

пылкое... Дон Жуан (содрогнувшись). Не надо, умоляю вас, не надо! Дьявол (обиженно). Хорошо, скажем так: у вас нет способности наслаждаться.

Устраивает это вас? Дон Жуан. Что ж, формулировка столь же ханжеская, но несколько менее

нестерпимая. Только лучше уж позвольте мне, как всегда, искать спасения

в одиночестве. Дьявол. А почему же не в раю? Ведь это самое для вас подходящее место.

(Донне Анне.) Послушайте, сеньора, может быть, вы его уговорите

попробовать переменить климат – ведь это для его же пользы. Донна Анна. Но разве он может отправиться в рай, если захочет? Дьявол. А что же ему мешает? Донна Анна. Значит, каждый... значит, и я могу? Дьявол (с оттенком презрения). Безусловно, если это соответствует вашим

склонностям. Донна Анна. Так почему же тогда все не уходят в рай? Статуя (хихикнув). Об этом ты меня спроси, дорогая моя. Причина в том, что

рай – самое ангельски-скучное место во всей вселенной. Дьявол. Его превосходительство сеньор командор выразился с прямолинейностью

воина; но жить в раю действительно невыносимо тяжко. Молва гласит, что

я был оттуда изгнан; на самом же деле я ни за какие блага не остался бы

там. Я попросту ушел и основал вот это заведение. Статуя. И не удивительно! Кому ж под силу выдержать вечность на небесах! Дьявол. Не скажите, некоторых это устраивает. Будем справедливы, командор:

это дело темперамента. Мне лично райский темперамент не по вкусу, я его

не понимаю, пожалуй, я вовсе и не стремлюсь его понимать; но во

вселенной всему найдется место. О вкусах не спорят; есть люди, которым

там нравится. Мне кажется, что Дон Жуану понравилось бы. Дон Жуан. Но – простите за откровенность – вы действительно могли бы по

желанию вернуться туда или же – зелен виноград? Дьявол. Вернуться туда! Да я не раз возвращался туда. Разве вы не читали

книгу Иова? На какой церковный авторитет вы можете сослаться,

утверждая, что между нашим кругом и небесным существует непроходимая

граница? Донна Анна. Как же так? А бездна? Дьявол. Уважаемая сеньора! Притчу никогда не следует понимать буквально.

Бездна в данном случае означает лишь различие между ангельским

темпераментом и дьявольским. Можно ли себе представить бездну более

глубокую! Вспомните, как обстоит дело на земле. Между аудиторией

философа и ареной для боя быков не зияет видимая глазу пропасть,

однако на лекции философа вы никогда не встретите матадора. Случалось

ли вам бывать в стране, где у меня больше всего последователей, в

Англии? Там находятся знаменитые ипподромы, и там же есть концертные

залы, где исполняются классические творения друга его

превосходительства – Моцарта. Завсегдатаи скачек, если им

заблагорассудится, могут посещать и концерты классической музыки, закон

не запрещает им этого; никогда англичанин не будет рабом, он волен

делать все то, что ему разрешает правительство и общественное мнение. А

концерт классической музыки считается более возвышенным, поэтическим,

интеллектуальным и облагораживающим душу развлечением, нежели скачки.

Что ж, разве любители скачек спешат покинуть ипподром ради концертного

зала? Ничего подобного Они томились бы там так же мучительно, как

командор томился на небе. Вот это и есть бездна, о которой говорит

притча. Через настоящую бездну они могли бы перекинуть мост, или в

крайнем случае я бы сделал это для них (на земле полно чертовых

мостов), – но бездна отвращения непреодолима и вечна. И это

единственная бездна, отделяющая моих друзей от тех, кого так

неосмотрительно называют блаженными. Донна Анна. Сейчас же ухожу в рай! Статуя. Дитя мое! Одно слово предостережения. Позволь мне дополнить

аналогию, проведенную моим другом Люцифером. В любом из концертных

залов Англии можно встретить жестоко скучающих людей, которые пришли

туда не потому, что действительно любят классическую музыку, а потому,

что считают своим долгом любить ее. То же самое и в раю. Многие

пребывают там во славе не потому, что им это приятно, а потому, что

пребывание на небесах они считают приличествующим своему положению. Это

чаще всего англичане. Дьявол. Вы правы. Уроженцам юга там скоро надоедает, и они переходят к нам,

как вы. Но англичане как будто сами не замечают, когда им скверно.

Англичанин убежден, что он исполняет нравственный долг, когда он всего

лишь терпит неудобства. Статуя. Короче говоря, дочь моя, если ты отправишься в рай, не будучи к тому

предназначена от природы, тебе там едва ли понравится. Донна Анна. А кто смеет утверждать, будто я не предназначена к этому от

природы? Самые выдающиеся князья церкви никогда в этом не сомневались.

Из уважения к себе я должна немедленно отсюда удалиться. Дьявол (обиженно). Как вам будет угодно, сеньора. Я, признаться, думал, что

у вас более утонченный вкус. Донна Анна. Отец! Вы, конечно, идете со мной? Вы не можете здесь оставаться.

Что скажут люди? Статуя. Люди! Да ведь все лучшие люди здесь – и князья церкви и прочие. На

небо идут немногие, большая часть попадает сюда; то, что прежде

называлось небесным сонмом, составляет теперь незначительное

меньшинство. Когда-то это были святые, отцы церкви, избранники; сейчас

– это чудаки, сумасброды, отщепенцы. Дьявол. Совершенно правильно. Я с самого начала знал, что в конечном счете,

несмотря на поднятую против меня кампанию лжи и клеветы, общественное

мнение окажется на моей стороне. Вселенная, в сущности, организована на

конституционных началах; и при том большинстве, которым я располагаю,

меня не удастся постоянно оттирать от командных постов. Дон Жуан. Мне кажется, Анна, что и вам лучше остаться здесь. Донна Анна (ревниво). Вы не хотите, чтоб я шла вместе с вами? Дон Жуан. Неужели вы согласились бы явиться в рай в обществе такого

закоснелого грешника? Донна Анна. Все души одинаково драгоценны. Ведь вы же раскаялись, правда? Дон Жуан. Дорогая Анна, вы просто глупы. Вы думаете, небо – это все равно

что земля, где люди убедили себя, что содеянное можно уничтожить

раскаянием; что сказанное можно вернуть, отказавшись от своих слов; что

истину можно опровергнуть, постановив считать ее ложью. Нет! Небо

обитель властелинов действительности, вот почему я и отправляюсь туда. Донна Анна. Благодарю покорно! А я так иду туда ради блаженства.

Действительность мне достаточно надоела на земле. Дон Жуан. Тогда оставайтесь здесь, ибо ад – обитель тех, кто бежит от

действительности и ищет блаженства. Только здесь они могут укрыться,

потому что небо, как я уже говорил, есть обитель властелинов

действительности, а земля – обитель ее рабов. Земля – это детская, где

люди играют в героев и героинь, святых и грешников; но из этого

бутафорского рая их изгоняет плоть, которой они наделены. Голод, холод

и жажда, болезни, старость и одряхление, а главное смерть – все это

делает их рабами действительности: трижды в день должно поглощать и

переваривать пищу, трижды в столетие должно зачинать новое поколение;

вековой опыт веры, науки, поэзии свелся в конце концов к одной лишь

молитве: "Сделай из меня здоровое животное". Но здесь, в аду, вы

свободны от тирании плоти, ибо здесь в вас нет ничего от животного; вы

– тень, призрак, иллюзия, условность, безвозрастная, бессмертная,

одним словом бесплотная. Здесь нет ни социальных проблем, ни

религиозных, ни политических, и – что, пожалуй, ценней всего, – нет

проблемы здоровья. Здесь вы точно так же как и на земле, называете свою

наружность красотой свои эмоции – любовью, свои побуждения – героизмом,

свои желания – добродетелью; но здесь вам не противоречат беспощадные

факты, здесь нет иронического контраста между природными потребностями

и выдуманными идеалами; вместо человеческой комедии здесь разыгрывается

нескончаемая всесветная мелодрама в романтическом вкусе. Как сказал наш

немецкий друг: "Поэтическая бессмыслица здесь здравый смысл, и Вечно

Женственное влечет нас ввысь", ни на шаг не сдвигая нас с места. И этот

рай вы хотите покинуть! Донна Анна. Но если ад так прекрасен, как великолепны должны быть небеса!

Дьявол, статуя и Дон Жуан, все разом, пытаются с жаром

протестовать, потом в замешательстве останавливаются.

Дон Жуан. Простите! Дьявол. Нет, нет, пожалуйста. Это я вас перебил. Статуя. Вы, кажется, хотели что-то сказать? Дон Жуан. Прошу вас, господа. Я потом. Дьявол (Дон Жуану). Вы так красноречиво описывали преимущества моих

владений, что я предоставлю вам столь же беспристрастно изобразить все

недостатки конкурирующего предприятия. Дон Жуан. В раю, как я себе представляю, дорогая сеньора, не играют и не

притворяются, но живут и работают. Там вы смотрите правде в лицо; вы

свободны от наваждения, ваша твердость и бесстрашие – вот в чем ваша

слава. Если здесь, как и на земле, разыгрывается комедия, если весь мир

– театр, то рай хотя бы находится за кулисами. Впрочем, рай трудно

описать с помощью метафор. И вот туда я теперь направляюсь, в надежде

уйти наконец от лжи и от вульгарной, скучной погони за счастьем и

предаться вечному созерцанию... Статуя. Брр! Дон Жуан. Сеньор командор, ваше отвращение мне понятно: картинная галерея не

место для слепца. Но как вы наслаждаетесь созерцанием романтических

миражей вроде красоты и радости, точно гак же я наслаждался бы

созерцанием того, что для меня самое интересное, – Жизни – силы,

которая постоянно стремится совершенствовать свою способность к

самосозерцанию. Чему, как вы думаете, я обязан своим развитым мозгом?

Потребности двигаться, перемещать свое тело? Ничуть! Крыса, у которой

мозг развит вдвое меньше моего, двигается так же, как и я. Главное

здесь не потребность что-то делать, но потребность знать, что делаешь,

чтобы не уничтожить самого себя в слепом стремлении жить. Статуя. Друг мой, не поскользнись я в тот день, вы бы наверняка уничтожили

самого себя в слепом стремлении фехтовать. Дон Жуан. Дерзкий балагур! Прежде чем забрезжит утро, ваше веселье сменится

чудовищной скукой. Статуя. Ха-ха-ха! А помните, как вы испугались, когда я вам сказал что-то в

этом роде со своего пьедестала в Севилье? Без моих тромбонов это звучит

довольно жидко. Дон Жуан. Говорят, и с ними это довольно жидко звучит, командор. Донна Анна. Ах, отец, вы своими легкомысленными шутками только мешаете ему

говорить. Скажите, Жуан, но разве в раю нет ничего, кроме созерцания? Дон Жуан. В том раю, куда я хотел бы попасть, иных радостей нет. Но зато там

есть цель: помогать Жизни в ее извечном стремлении ввысь. Подумайте

только о том, как она тратит и распыляет свои силы, как сама себе

создает препятствия и в своей слепоте и неведении губит самое себя.

Чтобы помешать этому самосокрушению, нужна сила мозга. "Что за

мастерское творение – человек!" – сказал поэт. Да, но в то же время что

за путаник! Вот вам величайшее чудо, созданное жизнью, самое живое из

всех живых существ, самый сознательный из всех организмов – и все же

как жалок его мозг! Глупость, которая под влиянием действительности,

познанной в труде и лишениях, становится отвратительной и жестокой!

Воображение, которое скорей иссякнет, чем решится взглянуть этой

действительности в лицо, и, нагромождая иллюзии, чтобы от нее

заслониться, именует себя талантом, гением! А при этом они еще

приписывают друг другу собственные пороки: Глупость обвиняет

Воображение в безрассудстве, а Воображение обвиняет Глупость в

невежестве, тогда как на самом деле, увы, все знание – удел Глупости, а

рассудительность – удел Воображения. Дьявол. Да, а в результате получается невесть что. Ведь еще при заключении

сделки с Фаустом я сказал: единственное, что разум сумел дать человеку,

это сделать его еще большим скотом, чем любая скотина. Одно прекрасное

тело стоит мозгов сотни философов, страдающих газами и несварением

желудка. Дон Жуан. Вы забываете, что идея о великолепии безмозглого тела тоже не

нова. Уже существовали и погибли создания, во много раз превосходившие

человека всем, кроме размеров мозга. Мегатерий и ихтиозавр мерили землю

семимильными шагами и своими тучеподобными крыльями заслоняли дневной

свет. Что осталось от них? Музейные окаменелости, и то такие мелкие и

редкие, что одна какая-нибудь косточка или зуб ценится дороже жизни

тысячи солдат. Эти существа жили и хотели жить, но, не обладая мозгом,

они не знали, как достигнуть цели, и сами истребили себя. Дьявол. А разве человек, несмотря на свой хваленый мозг, не занимается

самоистреблением? Бывали вы за последнее время на земле? Я вот бывал и

видел удивительные изобретения человека. И могу вам сказать – в

искусстве жизни человек не изобрел ничего нового, зато в искусстве

смерти он превзошел даже природу. Его химия и техника смертоноснее

чумы, моровой язвы и голода Крестьянин, которого мне приходится

искушать сегодня, ест и пьет то же, что ели и пили крестьяне десять

тысяч лет тому назад; и дом, в котором он живет, за тысячу веков

претерпел меньше изменений, чем мода на дамские шляпки за какие-нибудь

полгода. Но когда он идет убивать, в руках у него хитроумная машинка,

которая при одном прикосновении пальца выпускает на свободу всю скрытою

энергию молекул и рядом с которой смешны и беспомощны копье, стрела и

праща его предков. В мирном производстве человек – бездарный пачкун. Я

видел его текстильные фабрики: собака, если б голод влек ее не к мясу,

а к деньгам, сумела бы изобрести станки не хуже этих. Я знаю его

неуклюжие пишущие машинки, неповоротливые локомотивы и скучные

велосипеды – все это игрушки в сравнении с пулеметом "максим", с

подводной лодкой. В промышленное оборудование человек вкладывает только

свою жадность и лень; всю душу он отдает оружию. Ваша хваленая Сила

Жизни – не что иное, как Сила Смерти. Могущество человека измеряется

его способностью к разрушению. Что такое его религия? Предлог

ненавидеть меня. Что такое его правосудие? Предлог повесить вас. Что

такое его мораль? Жеманство! Предлог потреблять, не производя. Что

такое его искусство? Предлог упиваться изображениями бойни. Что такое

его политика? Либо поклонение деспоту, потому что деспот властен в

жизни и смерти, либо парламентские свары. Недавно я провел вечер в

одном прославленном законодательном учреждении, где слушал ответы

министров на запросы и любовался на то, как хромой учил безногого

прыгать. Уходя, я начертал на двери старую поговорку: "Не задавай

вопросов, и ты не услышишь лжи". Я купил иллюстрированный журнал для

семейного чтения; почти на каждой картинке кто-то в кого-то стрелял или

закалывал кого-то кинжалом. Я видел, как умер один лондонский рабочий,

каменщик, у которого было семеро детей. Он оставил семнадцать фунтов

стерлингов сбережений; жена все истратила на похороны, а назавтра

вместе с детьми отправилась в работный дом. Она не потратила бы и семи

пенсов на обучение своих детей, – понадобилась власть закона, чтобы

заставить ее отдать их в бесплатную школу; но ради смерти она не

пожалела последнего. Таковы люди: одна лишь мысль о смерти подстегивает

их воображение, удесятеряет энергию; они любят смерть, и чем она

ужаснее, тем больше нравится им. Сущность ада выше их понимания; они

знают о нем только то, что слышали от двух величайших дураков, каких

когда-либо носила земля, – одного итальянца и одного англичанина.

Итальянец уверял, что у нас тут грязь, стужа, вонь, языки пламени,

ядовитые змеи, – одним словом, сплошные пытки. Вперемежку с клеветой на

меня этот осел нес всякую чушь о женщине, которую он как-то раз

повстречал на улице. Англичанин утверждал, что меня пушками и порохом

изгнали из небесных сфер, и его соотечественники по сей день верят, что

эти глупые россказни взяты из библии. Что он там дальше писал, я не

знаю, так как все это изложено в длиннейшей поэме, которую еще никто

и я в том числе – не мог дочитать до конца. И так у них во всем. Самым

возвышенным литературным жанром считается трагедия – пьеса,

оканчивающаяся убийством всех действующих лиц. Старинные хроники

повествуют о землетрясениях и эпидемиях чумы, усматривая в них знак

могущества и величия бога и ничтожества человека. В современных

хрониках описываются бои. В бою два скопища людей осыпают друг друга

пулями и снарядами до тех пор, покуда одни не побегут; а тогда другие

на лошадях мчатся в погоню за ними и, настигнув, изрубают в куски. И

это, говорится в заключении хроники, доказывает мощь и величие

победивших держав и ничтожество побежденных. А после таких боев народ с

криками ликования толпится на улицах и требует, чтобы правительство

ассигновало новые сотни миллионов на бойню,– в то время как даже

влиятельнейшие министры не могут истратить лишний пенни на борьбу с

болезнями и нищетой, от которых страдает этот самый народ. Я мог бы

привести еще тысячу примеров, но смысл тут везде один: сила, которая

правит миром, – Сила Смерти, а не Жизни; и движущим импульсом, который

привел Жизнь к созданию человека, явилось стремление не к высшей форме

бытия, а к более совершенному орудию разрушения. Действие чумы, голода,

землетрясений, ураганов было чересчур непостоянным; тигр и крокодил

были недостаточно жестоки и слишком легко утоляли свой голод, нужно

было найти более устойчивое, более безжалостное, более хитроумное

воплощение разрушительной силы. И таким воплощением явился Человек,

изобретатель дыбы, виселицы, гильотины и электрического стула, меча,

пушки и ядовитых газов, а самое главное – справедливости, долга,

патриотизма и всех прочих измов, посредством которых даже того, кто

достаточно разумен, чтоб быть человечным, убеждают в необходимости

стать неутомимейшим из всех разрушителей. Дон Жуан. А, старые песни! Вы всегда были простаком, мой адский друг, в этом

ваша беда. Вы смотрите на человека его же глазами Ваше мнение о нем

несказанно бы ему польстило. Он очень любит мнить себя существом злым и

дерзким. На самом деле он не зол и не дерзок, – он просто трус.

Назовите его тираном, убийцей, разбойником – он станет обожать вас и

гордо задерет нос, воображая, что в жилах его течет кровь древних

завоевателей. Назовите его обманщиком и вором – он в крайнем случае

возбудит против вас преследование за клевету. Но попробуйте назвать его

трусом – и он взбесится от ярости, он пойдет навстречу смерти, лишь бы

уйти от этой жалящей истины. Человек находит любое объяснение своим

поступкам, кроме одного; любое оправдание своим преступлениям, кроме

одного; любой аргумент в свою защиту, кроме одного и это одно – его

трусость. А между тем вся цивилизация основана на его трусости, на его

жалком малодушии, которое он прикрывает названием респектабельности.

Есть граница покорности осла и мула, но человек готов терпеть унижения

до тех пор, пока самим угнетателям не сделается настолько противно, что

они почувствуют себя вынужденными положить этому конец. Дьявол. Совершенно правильно. И в этой жалкой твари вы умудрились обнаружить

то, что вы называете Силой Жизни? Дон Жуан. Да. Потому что здесь-то и начинается самое замечательное. Статуя. Что же? Дон Жуан. А то, что любого из этих трусов можно превратить в храбреца,

внушив ему некоторую идею. Статуя. Вздор! Я как старый солдат допускаю трусость: это такое же

распространенное зло, как морская болезнь, – и такое же несущественное.

Но насчет того, чтобы внушать людям идеи,– это все чистейший вздор.

Чтобы солдат пошел в бой, ему нужно только иметь немного горячей крови

в жилах и твердо знать, что поражение опаснее победы. Дон Жуан. Вероятно, потому-то бои столь бесполезны. Человек только тогда

способен действительно превозмочь страх, когда он воображает, что

дерется ради какой-то всеобъемлющей цели, – борется за идею, как

говорят в таких случаях. Почему Крестоносцы были отважнее пиратов?

Потому что они сражались не за себя, а за христианство. В чем была сила

противника, не уступавшего им в доблести? В том, что воины его

сражались не за себя, а за ислам. Они отняли у нас Испанию, хотя там мы

сражались за свой кров и дом; зато когда мы в свою очередь пошли в бой,

окрыленные мощной идеей всесветной религии, мы разбили их и прогнали

назад в Африку. Дьявол (иронически). Так вы, оказывается, религиозны, Дон Жуан? Святоша?

Поздравляю! Статуя (серьезным тоном). Полно, полно! Мне, как солдату, не подобает