Текст книги "Человек и сверхчеловек"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

принадлежат к числу интимных или дружеских отношений. Донна Анна. Не принадлежат к числу интимных или дружеских отношений? Да есть

ли отношения более глубоко интимные? более священные? более

возвышенные? Дон Жуан. Да, если хотите, священные и возвышенные, Анна, но не интимные и

не дружеские. Ваше отношение к богу священно и возвышенно, но

осмелитесь ли вы назвать его интимным и дружеским? В отношениях между

полами обе стороны являются безвольными проводниками всесветной

созидательной энергии, которая пересиливает и отметает прочь все личные

мотивы, уничтожая самую потребность в интимных отношениях. Он и она

могут быть совершенно чужими, говорить на различных языках,

принадлежать к разным расам, иметь разный цвет кожи, возраст и нрав, но

для их союза достаточно той возможности оплодотворения, ради которой

Сила Жизни заставляет их с одного взгляда броситься в объятия друг к

другу. Разве мы сами не доказываем справедливость этого, допуская

заключение браков по сговору между родителями, без предварительного

согласия женщины? Разве вам не случалось возмущаться безнравственностью

англичан, у которых женщины и мужчины благородного сословия знакомятся

и общаются между собой, точно простые крестьяне? А много ли даже

крестьянин знает о своей невесте – или она о нем – до обручения? Да вы

никогда не согласитесь выбрать себе адвоката или домашнего врача на

основании такого поверхностного знакомства, которое оказывается

достаточным, чтобы влюбиться и выйти замуж. Донна Анна. Да, да, Жуан! Всем известна философия распутника: не думай о

последствиях, грозящих женщине. Дон Жуан. Последствия – да, это верно: именно они оправдывают то упорство, с

которым женщина цепляется за мужчину. Но вряд ли вы решитесь

утверждать, что эта привязанность основана на чувстве. С таким же

успехом можно объяснить любовным влечением привязанность тюремщика к

арестанту. Донна Анна Вот видите, вы сами пришли к выводу, что брак необходим, хотя

любовь, по-вашему, самое незначительное из всех чувств. Дон Жуан Кто вам это сказал? Да она, быть может, величайшее из всех чувств!

Слишком великое, чтоб быть только личным, интимным делом каждого! Мог

ли ваш отец быть верным слугой родины, если б он отказывался убивать

тех врагов Испании, к которым не питал личной ненависти? Может ли

женщина быть верной слугой родины, если она отказывается выйти замуж за

человека, к которому не питает личного расположения? Женщина знатного

рода выходит замуж так же, как мужчина знатного рода идет в бой: не по

личным склонностям, а по семейным или политическим соображениям. Статуя (с удивлением). Очень остроумное замечание, Дон Жуан. Нужно будет

подумать об этом на досуге. У вас прямо непочатый край всяких мыслей.

Откуда вы почерпнули вот эту, последнюю? Дон Жуан. Из собственного опыта. Когда я был еще на земле и делал те самые

предложения дамам, которые всеми осуждались и в то же время стяжали мне

мою романтическую славу, – мне не раз случалось получать от дамы такой

ответ: она готова пойти навстречу моим намерениям, если только они

честны. Справившись о том, что означает эта оговорка, я узнавал, что

она означает следующее: дама желает знать, намерен ли я завладеть ее

имуществом, если у нее таковое имеется, или содержать ее всю жизнь,

если такового у нее нет; желаю ли до конца своих дней постоянно

наслаждаться ее обществом, советами и беседами и готов ли торжественно

поклясться, что буду вечно почитать это за величайшее счастье; главное

же – может ли она быть уверена, что ради нее я на веки вечные перестану

замечать всех других женщин. Я восставал против этих требований не

потому, что они непомерны и бесчеловечны, – они ошеломляли меня своей

необычайной нелепостью. И во всех таких случаях я с полной искренностью

отвечал, что мне и в голову не приходили подобные мысли; что если дама

по уму или характеру не равна мне и не выше меня, ее беседа может меня

только унизить, а совет – сбить с толку; что, по всей вероятности, ее

общество рано или поздно мне невыносимо надоест; что за свои чувства я

не могу поручиться даже на неделю вперед, а тем более на всю жизнь;

что, подчинившись ее желанию лишить меня естественного и

непринужденного общения с половиной человечества, я обрекаю себя на

уродливое и неполноценное существование, а в противном случае – на

вечную необходимость скрываться и прятаться; что, наконец, предложение,

которое я ей сделал, не имеет ничего общего со всем этим и обусловлено

лишь простейшим стремлением моего мужского естества к ее женскому. Донна Анна. Значит, это безнравственное стремление! Дон Жуан. Да, дорогая сеньора, природа, выражаясь вашим языком,

безнравственна. Я краснею от стыда за нее; но я не властен ее изменить.

Природа – сводня, Время – разрушитель, а Смерть – убийца. Я всегда

склонен был признавать эти истины и на них основывать свои жизненные

принципы. Вы предпочитаете умиротворять трех демонов, превознося их

целомудрие, заботливость и милосердие, и основывать свои принципы на

этой подобострастной лжи. Что ж удивительного, если ваши принципы не

всегда себя оправдывают? Статуя. А что вам отвечали дамы, Жуан? Дон Жуан. Э, нет! Доверие за доверие! Сначала скажите мне, что говорили

дамам вы. Статуя. Я? Ну, клялся, что буду верен до гроба, что умру, если получу отказ,

что ни одна женщина в мире мне не сможет заменить ее... Донна Анна. Ее! Кого? Статуя. Ту, которой это в данный момент говорилось, моя дорогая. Некоторые

вещи я повторял во всех подобных случаях. Вот, например: даже в

восемьдесят лет один седой волос любимой женщины сильнее заставит меня

трепетать, чем самые толстые золотые косы самой прекрасной юной

головки. Или вот еще: мысль, что другая может стать матерью моих детей,

для меня нестерпима. Дон Жуан (с негодованием). Ах, старый плут! Статуя (не смущаясь). Ничуть! В ту минуту я сам всей душой верил в то, что

говорил. Я был человек сердца, не то что вы. Залогом моего успеха

служила искренность. Дон Жуан. Искренность? Быть настолько глупым, чтобы верить явной, наглой,

грубой лжи, – вот что вы зовете искренностью! Так жадно желать женщину,

чтобы в своем стремлении обмануть ее, обманывать самого себя, – и это

искренность, по-вашему! Статуя. Да ну вас с вашими софизмами! Я был влюбленным, а не адвокатом. И

женщины – благослови их бог! – любили меня за это. Дон Жуан. Или внушали вам, что любят вас. А что, если я вам скажу, что даже

мне, несмотря на мое адвокатское хладнокровие, они внушали подобные же

мысли? Бывали и у меня минуты ослепления, когда я нес всякую чушь и сам

в нее верил. Иногда, в порыве страсти, мне так хотелось радовать

прекрасными словами, что я забывал обо всем и говорил эти слова. Порой

же я опровергал самого себя и делал это с дьявольским хладнокровием,

которое доводило до слез. Но и в тех и в других случаях мне было

одинаково трудно спастись. Если инстинкт женщины влек ее ко мне,

оставалось одно из двух: или пожизненная кабала, или бегство. Донна Анна. Вы смеете передо мной и моим отцом похваляться, что ни одна

женщина не могла против вас устоять? Дон Жуан. Разве я похваляюсь? Мне кажется, моя роль здесь довольно жалка. К

тому же ведь я сказал: "Если инстинкт женщины влек ее ко мне". А это не

всегда бывало так; и если нет – бог мой! что за взрывы благородного

негодования! что за уничтожающее презрение к подлому соблазнителю! что

за сцены, достойные Имогены и Иакимо! Донна Анна. Я не устраивала никаких сцен. Я просто позвала отца. Дон Жуан. И он явился с обнаженным мечом, чтобы моею жизнью заплатить за

оскорбление нравственности и чести. Статуя. Вашей жизнью? Что вы хотите сказать? Кто кого убил, я вас или вы

меня? Дон Жуан. Кто из нас более искусно владел шпагой? Статуя. Я. Дон Жуан. Конечно, вы. И тем не менее вы, герой тех скандальных похождений,

о которых вы нам только что рассказывали, вы имели бесстыдство

разыграть из себя защитника оскорбленной нравственности и осудить меня

на смерть! Ведь если бы не случай, вы бы убили меня. Статуя. Это был мой долг, Жуан. Так уж водилось тогда на земле. Я не

собирался переделывать общество, и я всегда поступал так, как

полагалось поступать дворянину. Дон Жуан. Это может служить оправданием тому, что вы на меня напали, но не

дальнейшему вашему возмутительно лицемерному поведению в качестве

статуи. Статуя. А это все вышло оттого, что я попал в рай. Дьявол. Мне все еще не ясно, сеньор Жуан, каким образом подобные случаи из

земной жизни сеньора командора и вашей могут опровергнуть мой взгляд на

вещи? Здесь, повторяю, вы встретите все, чего вы искали, и не увидите

того, что вас отпугивало. Дон Жуан. Напротив, я здесь встречаю все, в чем уже разочаровался, и не вижу

того, чего мне так и не удалось найти. Я ведь уже говорил вам: пока я

чувствую в себе способность создать нечто лучшее, чем я сам, мне нет

покоя; я все время буду стремиться создать это лучшее или расчищать ему

путь. Это закон моего бытия. Это сказывается во мне непрестанное

стремление Жизни к более высоким формам организации, более широкому,

глубокому и полному самосознанию, более ясному пониманию своих задач. И

это стремление настолько превыше всего остального, что любовь стала для

меня лишь мгновенным наслаждением, искусство – лишь тренировкой моих

способностей, религия – лишь оправданием моей лени, поскольку она

провозглашает бога, который смотрит на мир и находит, что все в нем

хорошо, в противовес моему внутреннему инстинкту, который смотрит на

мир моими глазами и находит, что многое в нем можно улучшить. Уверяю

вас, в своей погоне за наслаждением, богатством, здоровьем я никогда не

знал счастья. Не любовь отдавала меня в руки Женщины, но усталость,

изнеможение. Когда ребенком мне случалось расшибить голову о камень, я

бежал к какой-нибудь женщине, чтобы выплакать свою боль, уткнувшись в

ее передник. Когда позднее мне случалось расшибить свою душу о глупость

и грубость, с которыми я боролся, я поступал точно так же. Я радовался

наступлению передышки, периоду отдыха, восстановления сил, наконец

просто полной неподвижности после напряжения борьбы; но я бы охотнее

дал протащить себя через все круги Ада, выдуманного глупым итальянцем,

чем через то, что в Европе называется развлечениями. Потому-то я и

задыхаюсь в вашем царстве вечных удовольствий. Тот инстинкт, о котором

я говорил, у вас отсутствует; это-то и сделало из вас странное

чудовище, называемое Дьяволом. Та ловкость, с которой вы всегда умели

отвлекать людей от их истинной цели, более или менее совпадающей с

моей, создала вам имя Искусителя. Тот факт, что вместо своей воли они

творят вашу, или, вернее, отдаются вашему безволию, и делает их такими

лживыми, беспокойными, неестественными, сварливыми, жалкими созданиями. Дьявол (обиженно). Сеньор Дон Жуан! Вы довольно бесцеремонны по отношению к

моим друзьям. Жуан. А с какой стати мне церемониться с ними или с вами? В этом Чертоге Лжи

две-три истины никому не могут повредить. Ваши друзья – самые скучные и

несносные люди на свете. Они не красивы, они только разукрашены. Они не

чисты, они только выбриты и накрахмалены. Они не почтенны, они только

одеты по моде. Они не образованны, они только имеют диплом. Они не

религиозны, они только ходят в церковь. Они не нравственны, они только

считаются с условностями. Они не добродетельны, они только трусливы.

Они даже не порочны, они только подвержены слабостям. Они не

темпераментны, они только похотливы. Они не счастливы, они только

богаты. Они не преданны, они только льстивы; не почтительны, только

безропотны; не патриоты, только шовинисты; не оппозиционеры, только

склочники; не храбры, только сварливы; не решительны, только упрямы; не

настойчивы, только нахальны; не сдержанны, только тупы; не самолюбивы,

только тщеславны; не добры, только сентиментальны; не общительны,

только болтливы; не деликатны, только вежливы, не умны, только

самоуверенны; не романтичны, только суеверны; не справедливы, только

мстительны; не великодушны, только расчетливы; не дисциплинированы,

только вымуштрованы; и притом не правдивы – все как один лжецы до мозга

костей! Статуя. Ваше красноречие просто удивительно, Жуан. Вот если бы я умел так

разговаривать со своими солдатами. Дьявол. Да, но это одни разговоры. Все это мы уже слышали, – а что от этого

изменилось? Какое значение это имеет для мира? Дон Жуан. Да, верно, это одни разговоры. Но почему одни разговоры? А потому,

друг мой, что красота, чистота, добродетель, религия, нравственность,

искусство, патриотизм, храбрость и все прочее – пустые слова, которые

каждый может вывернуть наизнанку, как перчатку. Если бы в них было

реальное содержание, вам пришлось бы признать мои обвинения

справедливыми, а себя – виновным; но, к счастью для вашего самолюбия,

мой адский друг, они этого реального содержания лишены. Как вы сами

сказали, все это лишь слова, пригодные для того, чтобы внушить варварам

веру в блага цивилизации, а цивилизованных нищих заставить покорно

сносить грабеж и гнет рабства. Это – семейная тайна правящей касты; и

если бы мы, принадлежащие к этой касте, заботились о расцвете Жизни во

вселенной, а не об удобствах и могуществе своей ничтожной особы, эта

тайна сделала бы нас великими. Я – дворянин, и, следовательно, посвящен

в тайну; поймите же, как невыносимо нудно мне слушать ваши бесконечные

разглагольствования обо всех этих нравственных фикциях и как жалко и

тяжело видеть, что в жертву им вы приносите свою жизнь! Если б вы хоть

настолько верили в эту игру в нравственность, чтобы играть честно, было

бы интересно наблюдать за ней; но вы мошенничаете при каждом ходе, а

если ваш противник перемошенничал вас, вы опрокидываете стол и хватаете

его за горло. Дьявол. На земле это, может быть, и так, потому что люди невежественны и не

могут оценить по достоинству мой культ любви и красоты; но здесь... Дон Жуан. Да, да, я знаю. Здесь только и видишь, что любовь и красоту.

Бррр!.. Это все равно, что целую вечность смотреть первый акт модной

пьесы, где интрига завязывается во втором. Даже в минуты суеверного

страха ад не представлялся мне таким отвратительным. Я живу в

постоянном созерцании красоты, точно парикмахер среди фальшивых

локонов. У меня всегда сладкий вкус во рту, как у продавца кондитерской

лавки. Скажите, командор, есть в раю красивые женщины? Статуя. Ни одной. То есть буквально ни одной. Одеты безвкусно.

Драгоценностей не носят. Что женщина, что пожилой мужчина – не

разберешь. Дон Жуан. Скорей бы мне туда попасть! Упоминается ли там слово "красота"?

Много ли там любителей искусства? Статуя. Клянусь честью, никто даже не оглянется, когда мимо проходит

прекрасная статуя. Дон Жуан. Иду туда! Дьявол. Дон Жуан! Могу ли я говорить откровенно? Дон Жуан. А разве до сих пор вы говорили не откровенно? Дьявол. Постольку-поскольку. Но теперь я пойду дальше и признаюсь вам, что

людям все приедается – и ад и рай; вся история человечества есть не что

иное, как кривая колебаний мира между этими двумя крайностями. А Эпохи

– лишь качания маятника, и каждому поколению, кажется, что мир

прогрессирует, потому что он вечно движется; но когда вы достигнете

моего возраста, когда вам тысячу раз успеет надоесть рай, как он надоел

мне и командору, и тысячу раз успеет опротиветь ад, как он вам уже

сейчас опротивел, – вы больше не будете в каждом движении от рая к аду

усматривать эмансипацию и в каждом движении от ада к раю – эволюцию.

Там, где сейчас вам чудятся реформы, прогресс, стремление ввысь,

непрерывное восхождение человека по лестнице отживающих форм его "я" к

более совершенным воплощениям, – вы не увидите ничего, кроме

бесконечной комедии иллюзий. Вы постигнете всю глубину изречения моего

друга Экклезиаста: нет ничего нового под солнцем. Vanitas vanitatum...

[Суета сует (лат.)] Дон Жуан (теряя терпение). О небо, это еще хуже, чем ваши

разглагольствования о любви и красоте. Пусть так, безмозглый вы умник,

пусть человеку все приедается в конце концов; но следует ли из этого,

что человек не лучше червя или собака – волка? Станем ли мы

отказываться от пищи лишь на том основании, что, насыщаясь, мы теряем

аппетит? Можно ли сказать, что поле пропадает зря, когда оно остается

под паром? Разве командор, тратя здесь свою адскую энергию, не

накопляет в то же время энергии небесной, которая поможет ему перенести

следующий период райского блаженства? Пусть это верно, что великая Сила

Жизни переняла идею часовщика и использует землю в качестве маятника;

что история каждого качания, которая нам, действующим лицам, кажется

новой и оригинальной, на самом деле повторяет историю предыдущего;

больше того: что в непостижимой бесконечности времен солнце тысячи раз

подбрасывает и снова ловит землю, как цирковой жонглер – мяч, и что вся

совокупность наших эпох не более как миг между броском и подхватом,

значит ли это, что весь этот колоссальный механизм бесцелен? Дьявол. Абсолютно, друг мой. Вы вообразили, что раз у вас есть цель, значит

она должна быть и у природы. С тем же успехом вы могли бы считать, что

природа наделена пальцами, – только потому, что они имеются у вас. Дон Жуан. Но у меня бы их не было, если бы они не служили определенной цели,

друг мой. И я точно так же – часть природы, как палец – часть моего

тела. Если с помощью моих пальцев я могу взять меч или мандолину, то с

помощью моего мозга природа стремится к самопостижению. Мозг моей

собаки служит целям, интересующим только мою собаку; мой же мозг

работает над истинами, знание которых мне лично не дает ничего, только

заставляет меня презирать свое тело, а в его разрушении и смерти видеть

бедствие. Если б меня не влекла цель, выходящая за рамки личного, лучше

бы мне быть землепашцем, а не философом,– потому что землепашец живет

столько же, сколько философ, ест больше, спит крепче и любит свою жену

без мучительных сомнений. А все потому, что философ полностью подчинен

Силе Жизни. Сила Жизни говорит ему: "Я свершала тысячи чудес

бессознательно, повинуясь только жизненному инстинкту и следуя линии

наименьшего сопротивления; но теперь я хочу познать себя и свое

назначение и сознательно выбирать свой путь; поэтому я создала особый

мозг – мозг философа, чтобы он ради меня овладел этим знанием, точно

так же, как рука землепашца ради меня берется за рукоять плуга. И ты,

говорит Сила Жизни философу, – должен стремиться к этому, пока не

умрешь; а тогда я создам новый мозг и нового философа тебе на смену". Дьявол. А для чего знать? Дон Жуан. Для того, чтобы вместо линии наименьшего сопротивления выбирать

линию наибольшей целесообразности. Разве нет разницы между кораблем,

плывущим в намеченный порт, и бревном, несущимся по течению? Философ

кормчий природы. И вот вам решение нашего спора: быть в аду – значит

нестись по воле волн; быть в раю – плыть, слушаясь руля. Дьявол. Прямехонько на ближайшую мель. Дон Жуан. Вздор! Какой корабль чаще садится на мель или идет ко дну

несущийся по воле волн или направляемый кормчим? Дьявол. Ну-ну, ладно, сеньор Дон Жуан, ступайте своей дорогой. Я предпочитаю

быть господином своей судьбы, а не орудием бредущих ощупью высших сил.

Я знаю, что на красоту приятно смотреть, что музыку приятно слушать,

что любовь приятно чувствовать и что обо всем этом приятно думать и

говорить. Я знаю, что понимать толк во всех этих ощущениях, эмоциях и

занятиях – значит быть изощренным и утонченным существом. Что бы ни

говорилось обо мне с амвонов церквей, я знаю, что в высшем обществе

Князя Тьмы повсюду считают джентльменом; и этого мне достаточно. Что же

до вашей Силы Жизни, которая вам кажется непреодолимой, так тому, кто

наделен характером, ничего не стоит ее преодолеть. Но если вы от

природы вульгарны и легковерны, как все реформаторы, она сначала

предаст вас во власть религии, и вы будете кропить младенцев водой,

чтобы спасти от меня их души; затем от религии бросит вас к науке, и вы

избавите младенцев от водных процедур, но зато станете впрыскивать им

болезнь, чтобы спасти их от риска заразиться ею случайно; затем вы

пуститесь в политику и сделаетесь игрушкой продажных бюрократов или

приспешником честолюбивых хвастунов; в конце же концов придет старость,

а с ней отчаяние, упадок воли и крах надежд, праздные сожаления о самой

пагубной и глупой из жертв – о принесенной в жертву способности

наслаждаться; и это будет достойное возмездие глупцу, который гонится

за лучшим, не успев захватить хорошее. Дон Жуан. Но я, по крайней мере, не буду скучать. Это во всяком случае,

неоспоримое преимущество служения Жизненной Силе. Прощайте же, сеньор

Сатана! Дьявол (дружелюбно). Прощайте, Дон Жуан. Я часто буду вспоминать наши

интересные беседы на отвлеченные темы. Желаю вам счастья. Есть люди – я

уже раз говорил об этом,– которым рай по душе. Но если случится что вы

измените свои взгляды, прошу не забывать, что у нас всегда открыты

ворота для блудного сына. Если когда-нибудь вы почувствуете, что

сердечный жар, искренняя, непринужденная симпатия, невинные наслаждения

и теплая, дышащая, трепетная реальность... Дон Жуан. Почему не сказать прямо: плоть и кровь, хотя для нас эти

банальности и отошли уже в область прошлого. Дьявол (сердито). Вот как, Дон Жуан, вы меня попрекаете моим же дружеским

напутствием? Дон Жуан. О нет, ничуть. Но, видите ли, у циничного дьявола хоть есть чему

поучиться, а сентиментального я просто не в силах выносить... Сеньор

командор, вы знаете, где расположена граница между адом и раем. Не

откажите указать мне путь. Статуя. Так ведь эта граница – всего лишь различие между двумя точками

зрения на вещи. Любая дорога приведет вас туда, если вы этого

действительно хотите. Дон Жуан. Отлично. (Кланяется донне Анне.) Сеньора – ваш слуга! Донна Анна. Нет, нет, я иду вместе с вами. Дон Жуан. Я найду свой путь в рай, Анна; но вашего мне не найти. (Исчезает.) Донна Анна. Какое безобразие! Статуя (кричит ему вслед). Bon voyage, [Счастливого пути (франц.)] Жуан! (В

виде прощального приветствия посылает ему свои громогласные аккорды.

Слабый отзвук первой таинственной мелодии слышится в ответ.) Вон он,

пошел! (Шумно переводит дух.) Ффуу! Ну и язык! В раю этого не потерпят. Дьявол (мрачно). Его уход – политическое поражение для меня. Не могу

удержать здесь ни одного из этих служителей культа Жизни. Все уходят.

Это самая большая потеря с тех пор, как ушел голландский художник

тот, что с одинаковым удовольствием писал семидесятилетнюю ведьму и

двадцатилетнюю Венеру. Статуя. Я помню, он потом явился в рай. Рембрандт? Дьявол. Да, да, Рембрандт. Что-то в них во всех есть противоестественное. Не

прислушивайтесь к их проповедям, сеньор командор: это опасно. Не

гонитесь за сверхчеловеческим, это кончается огульным презрением ко

всему Человеческому. Для человека лошадь, собака и кошка всего лишь

виды, стоящие за пределами духовного мира. А для Сверхчеловека мужчина

и женщина тоже всего лишь виды и тоже стоят за пределами духовного

мира. Дон Жуан был добр к женщинам и любезен с мужчинами, точно так же,

как ваша дочь была добра к своим собакам и кошечкам, но подобная

доброта есть по сути дела отрицание того, что только человеку присуща

душа. Статуя. А что это за штука такая – Сверхчеловек? Дьявол. О, это последний крик моды у фанатиков Силы Жизни. Вам не

приходилось встречать в раю, среди недавно прибывших, одного

сумасшедшего из немецких поляков... как бишь его?.. Ницше! Статуя. Никогда не слыхал. Дьявол. Да, он было явился сюда, но потом опомнился. Я возлагал на него

кое-какие надежды; к сожалению, он оказался ярым поборником Силы Жизни.

Вот он-то и выкопал этого Сверхчеловека, который, к слову сказать,

ровесник Прометею. И в двадцатом веке, когда людям окончательно надоест

мир, плоть и ваш покорный слуга, они уцепятся за эту новейшую из старых

причуд. Статуя. Сверхчеловек – неплохо для боевого клича! А хороший боевой клич

это, знаете ли, половина дела в сражении. Хотел бы я посмотреть на

этого Ницше. Дьявол. К сожалению, он встретил здесь Вагнера и затеял с ним свару. Статуя. Не мудрено! Я и сам предпочитаю Моцарта. Дьявол. Да нет, речь шла не о музыке. Вагнер одно время увлекался культом

Силы Жизни и даже сочинил Сверхчеловека по имени Зигфрид. Но

впоследствии он одумался. Поэтому, когда они встретились здесь, Ницше

обвинил Вагнера в ренегатстве, а Вагнер написал памфлет, где доказывал,

что Ницше еврей; и кончилось тем, что Ницше со злости убрался в рай.

Туда ему и дорога! А теперь, друг мой, поспешим в мой дворец и

отпразднуем ваше прибытие торжественным музыкальным вечером. Статуя. С удовольствием. Вы очень любезны. Дьявол. Сюда, командор, прошу вас. Мы воспользуемся традиционным люком.

(Становится на крышку люка.) Статуя. Отлично. (Задумчиво.) А все-таки Сверхчеловек – это неплохо

придумано. В этом есть нечто монументальное. (Становится с ним рядом.)

Крышка начинает медленно опускаться. Из пропасти

вырывается красный огонь.

Ах, это мне напоминает доброе старое время. Дьявол. И мне тоже. Донна Анна. Стойте!

Крышка люка останавливается.

Дьявол. Вам, сеньора, не сюда. Вам еще предстоит апофеоз. Но вы попадете во

дворец раньше нас. Донна Анна. Я не для того вас остановила. Скажите, где мне найти

Сверхчеловека? Дьявол. Он еще не рожден, сеньора. Статуя. И должно быть, никогда не родится. Ну, поехали, а то у меня от этого

красного пламени в носу щекочет.

Проваливаются.

Донна Анна. Еще не рожден! Значит, я еще не все свершила. (Благочестиво

осеняет себя крестом.) Я верю в Грядущую Жизнь. (Кричит в

пространство.) Отца – отца для Сверхчеловека!

Она исчезает в пустоте, и снова вокруг – Ничто; кажется,

что все сущее замерло в бесконечной паузе. Но вот

откуда-то еле слышно доносится крик человека. Потом на

посветлевшем фоне смутно обрисовывается контур горной

вершины. Небо вернулось на свое место; и мы вдруг

вспоминаем, где мы. Крик ближе, отчетливее; можно

различить слова: "Автомобиль! Автомобиль!" И тогда сразу

восстанавливается действительность: утро в горах Сьерры;

уже совсем светло, и бандиты со всех сторон несутся к

дороге, куда, сбегая со скалы, указывает пастух. Тэннер

и Мендоса поднимаются в недоумении и растерянно смотрят

друг на друга. Стрэйкер прежде чем встать на ноги,

садится и зевает во весь рот, считая ниже своего

достоинства проявлять какой-либо интерес к взволнованной

беготне бандитов. Мендоса быстрым взглядом

удостоверяется, что все его люди отозвались на тревожный

сигнал, потом вполголоса заговаривает с Тэннером.

Мендоса. Вам что-нибудь снилось? Тэннер. Какая-то чушь. А вам? Мендоса. Тоже; только я забыл, что именно. Но помню, что видел вас. Тэннер. А я – вас. Странно! Мендоса. Я ведь вам говорил.

На дороге раздается выстрел.

Болваны! Какого черта они балуются с ружьем?

Бандиты в панике бегут назад.

Кто стрелял? (Дювалю.) Вы? Дюваль (задыхаясь). Я не стреляль. Они стреляль вперед. Анархист. Говорил я вам, что прежде всего нужно уничтожить государственную

власть. Теперь мы все пропали. Шумный социал-демократ (сломя голову мчится через котловину). Спасайся кто

может! Мендоса (схватив его за шиворот, опрокидывает на землю и замахивается

кинжалом). Ни с места – убью! (Загораживает дорогу.)

Все останавливаются.

Что случилось? Мрачный социал-демократ. Машина... Анархист. Трое мужчин... Дюваль. Deux femmes. [Две женщины (франц.)] Мендоса. Трое мужчин и две женщины! Что же вы не привели их сюда?

Испугались? Шумный социал-демократ (вставая). Мендоса, с ними охрана. Ой, спасайся кто

может! Мрачный социал-демократ. У выхода из долины – два броневика с солдатами. Анархист. Они стреляли в воздух. Это сигнал.

Стрэйкер насвистывает свою излюбленную песенку, которая

в ушах бандитов отдается похоронным маршем.

Тэннер. Это не охрана, а экспедиция, снаряженная для поимки вашей банды. Нам

тоже советовали подождать ее, но я торопился. Шумный социал-демократов (в паническом ужасе). Господи боже мой, а мы тут

сидим и дожидаемся их! Скорей бежим в горы! Мендоса. Дались вам эти горы, болван. Вы что, испанец? Первый же встречный

пастух вас выдаст. И потом все равно они уже на расстоянии выстрела от

нас. Шумный социал-демократ. Но... Мендоса. Довольно! Предоставьте мне действовать. (Тэннеру.) Ведь вы нас не

предадите, друг? Стрэйкер. К кому это вы лезете в дружбу? Мендоса. Вчера преимущество было на моей стороне. Грабитель бедных был в

руках у грабителей богатых. Вы протянули мне руку; я пожал ее. Тэннер. Я не стану предъявлять никаких обвинений, друг. Мы приятно провели у

вас вечер – вот и все. Стрэйкер. На меня не надейтесь. Я руки не протягивал никому. Мендоса (обернувшись к нему, веско). Молодой человек, если меня будут

судить, я во всем признаюсь и расскажу, что меня заставило бросить

Англию, семью и честную жизнь. Вы хотите, чтобы почтенное имя Стрэйкер

вывалялось в грязи испанского уголовного суда? Полиция меня обыщет.

Найдут фотографию Луизы. Она будет напечатана во всех газетах. Помните:

это будет дело ваших рук. Стрэйкер (в бессильной ярости). Плевать мне на суд. Самое для меня скверное

– это видеть наше имя рядом с твоим. Грязный шантажист, вот ты кто! Мендоса. Такие выражения недостойны брата Луизы. Но это не важно: вы будете

молчать; а больше нам ничего не надо. (Оборачивается к своим

приспешникам, которые испуганно пятятся назад, к пещере, как бы желая

спрятаться за его спиной.)

В это время со стороны шоссе появляется оживленная

группа путешественников, одетых по-дорожному. Впереди

всех Энн, которая тотчас же подходит к Тэннеру, за нею

Вайолет под руку с Гектором и Рэмсденом. Мендоса

неторопливо усаживается на своем президентском камне,

рядовые его армии выстраиваются позади, а фланги

занимает штаб: справа Дюваль и Анархист, слева оба

социал-демократа.

Энн. Да это Джек! Тэннер. Пропал! Гектор. Ну конечно, он. Я говорил, что это вы, Тэннер. У нас шина спустила

от прокола; дорога усеяна гвоздями. Вайолет. Что это за люди и что вы тут у них делаете? Энн. Почему вы уехали, ни слова никому не сказав? Гектор. За вами букет роз, мисс Уайтфилд. (Тэннеру.) Когда мы узнали о вашем

отъезде, мисс Уайтфилд держала со мной пари на букет роз, что моему

автомобилю не догнать ваш ближе, чем в Монте-Карло. Тэннер. Но это дорога вовсе не на Монте-Карло. Гектор. Неважно. Мисс Уайтфилд выслеживала вас на всем пути. Это настоящий

Шерлок Холмс в юбке. Тэннер. Сила Жизни! Я погиб! Октавиус (вприпрыжку вбегает со стороны дороги и останавливается между

Тэннером и Стрэйкером). Джек, дружище, как же я рад, что ты цел и

невредим. Мы боялись, что ты попал в плен к бандитам. Рэмсден (вглядываясь в Мендосу). Лицо вашего друга кажется мне знакомым.