Текст книги "Большой риск. Путешествие на "Таити-Нуи""

Автор книги: Бенгт Даниельссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Ты ничего не замечаешь? – спросил Ганс, вытянув руку.

Я тоже вытянул руку. Упало несколько крупных капель. Скоро капли стали падать одна за другой. Сомнений больше не было. Долгожданное чудо наконец свершилось. Впервые со дня отплытия из Кальяо пошел хороший, проливной дождь. Я вскочил, – нужно было натянуть все паруса, чтобы не пропала ни одна драгоценная капля. Ганс остановил меня и показал на парусиновую воронку, сделанную им на краю крыши каюты. Под воронкой стояла кастрюля. Ганс по праву гордился своей необычной расторопностью, и я не поскупился на похвалы. Пока лил дождь, Ганс, Жан и я быстро собирали всю посуду – бочки, оплетенные бутыли, кастрюли и бутылки.

С этой посудой мы снова вскарабкались на крышу. Кастрюля под парусиновой воронкой была уже полна. Жан налил воды в стакан и протянул его Эрику, тот медленно, с удовольствием выпил его и, протянув обратно, взволнованно сказал:

– Спасибо за самое величайшее и самое необыкновенное наслаждение, какое мне когда-либо приходилось испытывать в жизни.

Мне, Жану и Гансу трудно было удержаться. Я окунул лицо в кастрюлю и почти одним духом выпил несколько литров. Казалось, что вода пропитывает все мое иссохшее тело. Руки и ноги заметно отяжелели. Тяжелела и голова, словно мозг тоже впитывал в себя влагу. Отвалившись от кастрюли, я вытянулся на спине возле нескольких наполненных водой посудин и только тогда увидел, что рядом со мной сидит на корточках Хуанито и пьет воду из бутылки. Он, видимо, сидел здесь уже давно, потому что пил не спеша, небольшими глотками. Заметив, что я обратил на него внимание, он опустил бутылку, виновато улыбнулся и тихо сказал:

– Ты понял, что дождь послал нам бог? Он послал его, чтобы помешать мне совершить большую глупость, которая привела бы меня к гибели. Значит, бог хочет, чтобы я жил.

Он казался опять спокойным и нормальным. Через некоторое время он подполз к Эрику и трогательно и искренне попросил у него прощения за свое постыдное поведение. Мы, разумеется, были очень довольны таким неожиданно счастливым концом этой драмы и простили его. Сияя от радости, Хуанито сполз куда-то вниз и вернулся с бутылкой чилийской виноградной водки. Должно быть, он припрятал ее в первые дни плавания, когда еще был нашим коком. Мы так обрадовались этому неожиданному подарку и примирению с Хуанито, что готовы были броситься ему на шею и тоже просить прощения. Полный стакан горячительной влаги был очень кстати, дождь все еще лил, и мы так промокли и продрогли от пронизывающего ветра, что зуб на зуб не попадал.

Дождь шел несколько часов и прекратился перед самым рассветом. Все сосуды были полны. По грубым подсчетам, наш запас воды увеличился с 15 до 175 литров. Однако вскоре мы поняли, чего нам стоило это чудесное приобретение. Вся наша одежда, узелки, свертки и другие вещи, находившиеся на крыше, впитали в себя влагу и сразу стали тяжелее. К этому добавился вес питьевой воды, а это еще 175 килограммов. Вполне понятно, что отяжелевший плот стал раскачиваться в волнующемся море, словно маятник. Наше положение стало еще хуже, когда наступил полный штиль. Плот перестал слушаться руля. Он со зловещим всплеском развернулся бортом к волне и так накренился, что опорные столбы левого борта оказались над водой. Мы быстро перебрались на левый борт и, ухватившись за край крыши, не дали плоту перевернуться. Но он тут же стал медленно крениться в противоположную сторону. Для предотвращения катастрофы нужно было снова ползти на правую сторону крыши.

– Вы когда-нибудь представляли себе, что некие спортсмены, занимающиеся парусным спортом, только для собственного удовольствия, ради тренировки, каждое воскресенье стараются держать яхту в равновесии? – сказал Ганс с комичной гримасой, когда мы уже в третий или четвертый раз гуськом быстро переползали на другую сторону крыши.

И хоть нам было не до шуток, мы все же не могли удержаться от смеха. Однако мы скоро опять помрачнели. Положение было необычайно серьезным. Радоваться можно было лишь одному – неделю назад мы сделали в углу крыши полуметровое углубление и опустили туда кровать Эрика. Таким образом, он лежал в углублении, похожем на ящик, и едва мог повернуться в нем. Если бы Эрик находился в таких же условиях, как все остальные, он наверняка при первом же крене свалился бы в море и утонул.

Я устал думать о том, что еще может случиться, и принялся размышлять, как быть дальше, как выйти из того несомненно трудного положения, в котором мы оказались. При штиле пытаться развернуть плот на 90° с помощью весла, чтобы волны гнали его вперёд, было бесполезным делом. И вдруг меня осенила мысль, которой я поспешил поделиться с Эриком, когда переполз на его сторону. Я обратил внимание, что плот, переваливаясь через гребень волны, каждый раз резко кренился и, видимо, прежде всего потому, что тяжесть воды, накоплявшейся в каюте, усиливала его маятникообразное движение. Поэтому логично было бы разобрать стенки каюты и дать простор волнам.

Возникала опасность, что без стенок будут ослаблены деревянные опоры, на которых держалась крыша каюты. Все же, подумал я, попытка не пытка. Если можно было бы выбирать – погибнуть сразу или после долгих мучений, я предпочел бы первое. У товарищей мое предложение разобрать стены не вызвало особого восторга. Но никто из них не возражал, и этого было вполне достаточно. Вооружившись топором, который после истории с Хуанито пришлось припрятать, я сполз с крыши и принялся за дело. Стены были построены из мазонитовых плит, и в нормальных условиях разломать их для меня не представило бы ни малейшего труда. Но условия на "Таити-Нуи II" давно уже были ненормальные, и не успел я проделать небольшой пролом в одной стене каюты, как вынужден был поспешить на противоположную сторону, иначе из-за резкого крена плота очутился бы на дне морском. Желая дать мыслям более приятное направление, я стал читать хорошо сохранившиеся на стенах надписи наших доброжелателей из Конститусьона. Большая часть этих надписей – одна из них даже воинственно призывала нас лучше погибнуть геройской смертью, чем, сдаться, – совершенно не тронули меня. Но слова, написанные красным мелом: "СЧАСТЛИВЫЕ РЕБЯТА, ИМЕЕТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОВЕСТИ ОТПУСК В ПЛАВАНИИ!" – настолько разозлили меня, что я одним махом выломал оставшиеся плиты.

К несказанной радости всех, догадка моя оказалась правильной. Плот стал настолько устойчивым, что мы прекратили акробатические номера, а через несколько часов, когда наполнились паруса, перестал раскачиваться. Появление ветра было вдвойне желанным: во-первых, он был северо-восточным, а во-вторых, дал нам возможность взять курс на атолл Восток, где, как нам было известно, находились таитянские рабочие, добывавшие копру для одной фирмы в Папеэте; эта фирма купила для перевозки рабочих, продовольствия и копры чилийскую увеселительную яхту, на которой Хуанито служил механиком, когда впервые прибыл на Таши.

Но если ветер оказал нам большую услугу в одном, то, как скоро выяснилось, он нанес нам большой вред в другом. Не успели мы взяться за руль управления, как тяжелый всплеск, сопровождавшийся звонким бульканьем, возвестил, что пенистые волны, беспрепятственно перекатывавшиеся через каюту, заодно захватывают с собой и все наше оставшееся в ней снаряжение. Несмотря на ночную темь, некоторые нужные нам вещи можно было бы спасти, хотя и с большим риском, но все равно для них не нашлось бы места на крыше. Поэтому из двух зол мы выбрали меньшее: в свободное от вахты время мы спали или делали вид, что спим. Но на рассвете мы не раз отмечали огромный ущерб, нанесенный волнами.

Ветер все усиливался и настолько разволновал море; что пришлось убрать паруса. Иначе маленькая, державшаяся на честном слове площадка, на которой мы боязливо жались друг к другу, могла окончательно скрыться под волнами. Скоро нам снова пришлось перебираться с одного края крыши на другой, чтобы сохранять равновесие, нарушавшееся бортовой качкой, но уже не так часто, как сутки назад, когда был сильный ливень, и все же эти отнимавшие много сил переходы с места на место были мучительны. В довершение ко всему снова пошел дождь. На этот раз не было ни малейшего желания кричать от радости.

Шторм, в сопровождении мелкого, моросящего дождя, продолжался с небольшими перерывами и днем и ночью. Без паруса и без вахтенного рулевого плот или, правильнее сказать, жалкие остатки бывшего плота беспомощно плыли, то накреняясь, то подскакивая, в бушующем море. Наши силы и желание остаться в живых постепенно исчезли. Мы так ослабели, что с полным равнодушием думали о своей судьбе. Теперь, вспоминая об этом страшном времени, я думаю, что качка, в сущности, была нашим счастьем, она вынуждала нас кочевать по крыше, и мы согревались. Иначе все наверняка заболели бы воспалением легких. Заботясь о здоровье Эрика, мы соорудили для него палатку и часто выжимали его белье.

27 июля нам всем казалось, что конец наш близок. Небо было облачное, а воющий ветер безжалостно стегал наши голые, дрожащие от холода тела. Не успевали наши лохмотья высохнуть, как дождь начинался снова. Пенящиеся волны лизали края крыши и разнообразия ради время от времени окатывали нас с ног до головы каскадом соленой воды. Только Ганс однажды нарушил гробовое молчание. Ко всеобщему удивлению, он заявил, что когда вернется в Чили, то немедленно займется земледелием. И мечтательно добавил:

– Какое наслаждение сидеть посреди поля и пропускать горсть земли сквозь пальцы!

Уже не впервые он рассеивал наше мрачное настроение высказываниями подобного рода. Такой оптимизм убеждал нас, что мечтательный и непривычный к морю Ганс по-настоящему еще не понял, насколько серьезным было наше положение. Иногда он говорил так, словно речь шла не о нашем неудачном плавании, а о каком-то походе бойскаутов. На прошлой неделе он с совершенно серьезным видом упрекнул меня в том, что жизнь на плоту очень однообразна, – как будто наша основная проблема заключалась в том, чтобы разнообразить ее и я тут чем-то мог помочь. Но это лишь заставило меня думать еще лучше о Гансе и желать, чтобы у всех нас был такой же характер.

Мы радовались наступлению ночи, ибо, когда наступала ночь, мы не видели друг друга. А потом мы замерзали и, несмотря на усталость, снова озлобленно начинали ползать наперегонки, как только плот накренялся. Мы, это значит все, кроме больного Эрика и Хуанито, который все время крепко спал. Мы оставили его в покое. Несколько дней назад он опять стал каким-то странным. Теперь и я почувствовал невероятное утомление. Это впервые за два месяца с тех пор, как плот начал тонуть и мы были на краю гибели. Я не испытывал ни страха, ни отчаяния при мысли, что, может быть, скоро свалюсь с крыши и навсегда исчезну в теплом море.

Все же, совершенно автоматически, я продолжал крепко цепляться за площадку шириной в 3 и длиной в 4 метра, составлявшую весь мой мир. И когда начинало светать, удивлялся, что и я и все мои товарищи еще живы.

Море немного улеглось, и плот уже не так сильно раскачивало, тем не менее мы боялись заснуть, хотя нуждались в этом больше всего. Вдруг Жан, не говоря ни слова, соскочил с крыши и исчез. Я был в полубессознательном состоянии и не понимал, что с ним и вернется ли он вообще когда-нибудь. Но он снова появился на краю крыши, держа газовую плиту. В смущении я пожал ему руку. Мы установили плиту в глубокой сумке, чтобы не задувал ветер, и разыскали пакет подмокших макарон. Против всяких ожиданий, плита все еще работала. Скоро все мы сидели с большой тарелкой макарон на коленях и покачивались в такт с плотом.

Нам просто повезло. Мы спаслись от верной смерти в самый последний момент. Но сколько еще это продлится? А вдруг снова разыграется шторм? Если мы хотим спастись, а у меня после теплой еды снова появилось желание бороться за жизнь, то нам необходимо быстро что-нибудь предпринять. Желание-то было, но мозг не работал. Я обратился к товарищам с просьбой подумать и что-нибудь предложить, но они тупо смотрели куда-то в пространство и молчали. Видимо, они находились в таком же состоянии, как и я. Но есть еще Эрик. Он был в полном сознании и, сделав мне знак подойти поближе, сказал твердым и четким голосом:

– Мы должны увеличить остойчивость плота во что бы то ни стало...

Я невольно сделал. протестующий жест. Совет был прекрасный, но ведь все, что было в наших силах, уже сделано.

– Я давно пытаюсь представить себе, как на нашем месте поступили бы полинезийцы, – невозмутимо продолжал Эрик. – И только что нашел решение. Полинезийцы попытались бы сделать балансир.

Эрик был абсолютно прав. Если большие каноэ на 20 человек, которые я видел собственными глазами, держались в равновесии с помощью одного тонкого шеста, то несомненно можно было таким же образом увеличить остойчивость нашего плота. Я и мои товарищи были удивлены, что эта простая мысль раньше не пришла нам в голову, и мы с вновь пробудившейся энергией принялись за дело. Хорошо, что срубленные мачты были привязаны вдоль бортов плота на всякий случай. Теперь мы отвязали их, радуясь своей дальновидности. Хуанито и Ганс служили противовесом – единственное, на что они годились, первый, потому что все время спал, а второй, потому что был совершенно неприспособлен к морской жизни. Я и Жан выставили две мачты на наветренную сторону, под прямым углом к продольной оси плота, и крепко привязали их несколькими, обрывками каната. Следующей задачей было найти подходящий поплавок. Полинезийцы делают балансиры из легкой древесины хлебного дерева, но у нас его не было. Сперва мы подумали, что подойдет один из бальсовых стволов, которые мы еще в Кальяо засунули под палубу каюты, но к ним невозможно было подобраться. К тому же, стволы были коротки и хрупки. После долгого и напряженного раздумья нам удалось наконец сделать великолепный поплавок из эвкалиптового бревна, привязав к нему все уцелевшие у нас пустые бутылки.

Плот сразу стал остойчивее, и даже к ночи, когда ветер снова посвежел, качка была настолько незначительной, что нам приходилось лишь изредка передвигаться с места на место на своей крыше. Поэтому Жан, Ганс и я поделили между собой ночь так, чтобы один из нас мог спать, а двое других дежурили и своим весом не давали плоту развернуться. И хотя каждому из нас спать пришлось немного, все же мы достаточно отдохнули. Утром 29 июля, когда снова выглянуло солнце, мы почувствовали себя почти нормально. Настроение поднималось вместе с солнцем. Пока одежда и постельное белье сохли, мы лежали, вытянувшись, на крыше и от души наслаждались живительным теплом. Даже Хуанито почувствовал себя настолько лучше, что стал помогать нам резать пеньковые канаты, которыми мы решили для верности закрепить балансир. От его прочности зависела наша жизнь. За все это долгое время я впервые смог в полдень определить координаты. Беглый взгляд на карту показал, что начиная с 25 июля нас несло на запад-северо-запад, то есть в сторону от островов Восток, Каролайн и Флинт, где добывалась копра. Мы шли прямо на остров Старбак. Но до него оставалось еще примерно 400 миль. Зная по горькому опыту, насколько капризны ветры, мы не возлагали особых надежд на то, что достигнем острова. К тому же, в тот момент нас больше интересовала золотая макрель, которую, как утверждал Жан, он видел за кормой в дружеском сообществе с неутомимой бурой акулой. Не успели мы соскочить с крыши, чтобы убедиться в этом собственными глазами, как Жан схватил ружье, ловко прыгнул в воду и с первого же выстрела загарпунил золотую макрель.

Но счастье не может длиться вечно, особенно на дрейфующих обломках. Поэтому мы не очень удивились, когда Эрик в самый разгар пиршества обратил наше внимание на то, что за последние штормовые дни плот опустился по крайней мере на дециметр. У каждого из нас были свои приметы, по которым определялось, насколько глубоко сидит плот. И для подтверждения правоты Эрика не понадобилось много времени. Радостное чувство, что плот стал более остойчивым, и сознание, что воды и продуктов хватит по крайней мере на месяц, сразу же омрачились. Судьба наша теперь зависела только от того, сколько времени продержится плот на плаву. Правда, его можно было облегчить, выбросив за борт все лишнее. Однако сделать это простое дело было далеко не просто. Мы уже давно выбросили многое из нашего снаряжения, и оставшиеся вещи казались нам безусловно необходимыми. Надо было, очевидно, сократить свои требования. Мы осмотрели все вокруг. На крыше, кроме постельного белья, многочисленных сосудов с водой, оставшихся съестных припасов и большого радиопередатчика, ничего не было. В сетке, натянутой между двумя столбами в кормовой части палубы, болталось пять маленьких сумок с нашей одеждой, книгами и другими личными вещами. В каюте на потолке по-прежнему была подвешена разная аппаратура для изучения океана и фотоаппараты, а по обе стороны каюты, где-то в воде на глубине одного метра, все еще хранились восемь крепко привязанных тяжелых ящиков Жана с пробами воды и планктона. И наконец, у нас был якорь с цепью. Ясно, что мы без всякого ущерба для себя можем обойтись без этих предметов. Сумки с нашими личными вещами весили очень мало, поэтому мы спокойно могли их оставить, ведь было просто грустно лишиться последнего, что напоминало нам о доме, о семье. Больше всего весили ящики Жана с пробами воды и планктона. Это был важнейший материал по изучению океана, собранный им более чем за полгода. Может быть, ему будет легче с ним расстаться, если мы начнем с чего-нибудь другого? Сказано – сделано. Бух – и исчез якорь. Шлеп – за ним последовала длинная цепь. Бедный Жан, сейчас ему придется принести большую жертву. Однако после минутного тоскливого колебания он развязал веревку, которой был привязан ближайший ящик, и бросил его в волны. Чтобы не дать Жану, раскаяться в своем героическом решении, мы быстро помогли ему освободить плот от остальных ящиков. Затем мы вошли в открытую со всех сторон каюту. В ней гуляло море. Совершенно уверенные, что для облегчения плота сделано все от нас зависящее, мы снова вскарабкались на крышу, чтобы выяснить, к чему привели наши усилия. Сделанного было недостаточно. Увидев нас, Эрик молча указал на радиопередатчик и мотор и многозначительно кивнул на море.

Как известно, наши действия часто диктуются простым желанием. Так было и с нами, когда мы еще при первом генеральном аврале не решились расстаться с радиопередатчиком. Нам казалось, что в один прекрасный день он заработает просто потому, что мы этого очень хотим, и постепенно поверили в такую чепуху, и верили еще до сих пор, а потому и не решались бросить передатчик в море, не сделав последней попытки вызвать помощь. В тот же вечер мы достали последние три литра бензина и запустили мотор. Впервые после пробной передачи в порту Кальяо стрелки двигались по всей шкале. Дрожа от волнения, я схватил микрофон и полный ожидания начал вызывать:

"SOS! SOS! SOS! Говорит "Таити-Нуи II". Мы тонем. SOS! SOS! SOS!"

Мы думали, что будет больше шансов для приема наших отчаянных сигналов SOS, если мы растянем, эту процедуру. Поэтому после двух десятиминутных передач мы остановили мотор, а через два вечера снова повторили их. На третий вечер кончился бензин, а ответа мы так и не получили. Тем не менее мы усердно пытались внушить друг другу, что кто-нибудь да услышал нас; медленно пододвинув мотор и передатчик к краю крыши, мы наконец сбросили и их в море. Единственными лишними вещами, оставшимися теперь на борту, были наши сумки и мы сами.

Глава седьмая. Новый плот – новая надежда

Принесение жертвы морю помогло не надолго. Через два дня плот снова стал тонуть. Управлять им было невозможно. Он не выдерживал даже самого маленького паруса. И на этих жалких останках мы все еще проходили за день целых 25 миль, очевидно благодаря сильному течению, направлявшемуся на запад. Немалую роль играл также хороший попутный ветер, гнавший нас прямо на остров Старбак. По мере того как карандашная линия, отмечавшая наш путь на морской карте, приближалась к острову, к нам возвращались надежда и стремление жить.

6 августа мы шли все еще тем же курсом, до острова оставалось только 250 миль. Но мы ясно отдавали себе отчет, что стоило ветру хотя бы на несколько градусов изменить свое направление, и мы пройдем мимо цели, обозначенной на карте точкой с булавочную головку. Кроме того, не было никакой уверенности, что плот продержится еще 10 дней, которые, по самым осторожным подсчетам, требовались, чтобы добраться до Старбака. Насколько я понимал, настало самое время сделать попытку построить спасательное судно. Эрик, с которым я всегда советовался, прежде чем принять какое-нибудь важное решение, безоговорочно одобрил эту мысль.

Я поделился своими соображениями с остальными товарищами. Они долго и изумленно смотрели на меня, а потом довольно раздраженно напомнили, что я нагло отверг то же самое предложение, когда оно было высказано ими, и что из-за меня до сих пор это не сделано. Но постепенно их гнев остыл и меня даже похвалили за то, что я наконец-то взялся за ум. В своей благожелательности товарищи зашли так далеко, что не скупились на глупые и бесполезные советы. Конечно, можно было им разъяснить, что отправляться в путь на свой страх и риск, как собирались они, или совершить короткое плавание в более благоприятных условиях, как предлагаю я, – вещи разные. Но, судя по их настроению, пытаться что-либо объяснять было делом безнадежным, тем более что в общем все согласились и выразили желание помогать. Поэтому я сразу же перешел к первоочередному и важнейшему вопросу: какое же спасательное судно мы будем строить? Вскоре мы как оглашенные кричали друг на друга, отстаивая превосходство того или иного плана лодки или плота. Наступила наконец очередь Эрика: он предложил нам взглянуть на сделанный им эскиз. С первого же взгляда пришлось признать все убожество наших предложений в сравнении с хорошо продуманным чертежом Эрика, Эрик предлагал построить парусный плот, который мы окрестили без всякой фантазия "Таити-Нуи III". Для краткости мы называли его просто "Третий".

Эрик вспомнил кое-что из своей долгой жизни моряка и кораблестроителя и на этот раз взял в основу первобытное судно. У него получилось нечто вроде меланезийского каноэ с двумя балансирами. Но если образец был примитивный, то материал, из которого Эрик собирался строить, вполне современный. В основном это были наши алюминиевые бочки, которым по-прежнему предстояло разместиться под палубой в три ряда: большие в середине, маленькие – по бокам в качестве поплавков для равновесия. На каждый ряд бочек накладывалась сдерживающая деревянная рама. Поверх этих рам предполагалось положить толстые поперечные брусья. На этих поперечинах по проекту Эрика нужно было настелить палубу – одну из важнейших деталей, благодаря которой "Таити-Нуи III" сильно отличался от своих меланезийских предшественников. Материалом для четырехугольной палубы должен был послужить мазонит, оставшийся от стен нашей каюты, выломанных мною две недели назад. Таким образом, уникальное судно Эрика сочетало легкость и остойчивость парусного каноэ со вместительностью плота. Не менее важно было также и то, что осуществить эскиз Эрика на практике не представляло большого труда.

Но как и с чего начинать строительство? Внимательно изучив чертеж Эрика, мы немедленно занялись проверкой имеющихся материалов и инструментов. Не считая ржавых железных бочек из Конститусьона, а их не стоило принимать во внимание, в нашем распоряжении было четыре 200-литровых и десять 50-литровых алюминиевых бочек, принятых на борт в Кальяо. Сначала возникло сомнение, хватит ли этого, но после долгих расчетов мы пришли наконец к выводу, что спасательное судно будет обладать достаточной грузоподъемностью. Казалось, нам туго придется с остальными материалами. Прежде всего были необходимы шесть длинных и неизвестное количество коротких брусьев, из которых нужно было связать рамы для бочек, а затем три или четыре толстых бруса, чтобы скрепить рамы. Затем нужно было несколько стволов для мачты и кормового весла. Выход из положения можно было найти: что-нибудь нарастить, налапить или сбить. На худой конец мы всегда могли увеличить наши возможности за счет "Таити-Нуи II", осторожно разбирая его.

Потом появилась еще одна проблема: как сшивать бревна и другие деревянные части плота? В нашем ящике для инструментов осталось едва ли с полсотни гвоздей, да и то большей частью ржавых и гнутых. Но палубы не представляла особой трудности, так как единственной вещью на корме была сетка с нашими сумками. Они были лишним грузом, от которого нам рано или поздно все равно пришлось бы избавиться, поэтому мы не стали откладывать принесение этой неизбежной жертвы. Однако мы не швырнули в море все разом. Открыв сумки, мы выбрасывали любимые вещи за борт одну за другой. Затем, к великому удовольствию преданно следовавшей за нами в кильватере акулы, за борт полетели книги, рубашки, выходные костюмы. Верный своей привычке делать все наперекор всем, Хуанито через несколько минут закрыл свою сумку и категорически заявил, что одежду он оставит, так как не желает возвращаться в Чили совершенно голым. В стремлении Хуанито сохранить личные вещи не было ничего странного. Но, опасаясь, что за этой выходкой последует другая, более серьезная, я отвел его в сторону и предупредил, что мы не возьмем его на спасательное судно, если он не будет вести себя как следует. Это, казалось, подействовало, так как он тотчас же торжественно обещал помогать строить плот и стоять на вахте, как все остальные, только бы ему разрешили сохранить одежду. Я в конце концов согласился, решив дать ему еще одну возможность исправиться.

Первым наглядным доказательством внезапного превращения Хуанито было его предложение разломать сделанный им две недели назад и висевший на правом борту необычный треугольник. Но это только сначала, в дальнейшем его старания быть полезным порой даже веселили нас, особенно когда мы взялись за сколачивание рам для бочек. Эта работа оказалась тяжелее, чем мы думали, так как огромные волны нередко угрожали смыть и нас, и драгоценный материал, и инструменты. Когда солнце, к нашей большой досаде, скрылось за горизонтом, две рамы уже были готовы. Это неплохо, если принять во внимание условия работы. Довольные своим успехом, мы заботливо закрепили рамы и полумертвые от усталости растянулись на крыше.

7 августа после десятичасового безмятежного сна, бодрые и отдохнувшие, с восходом солнца мы были снова на ногах. Накануне мы уже пустили в ход бывшие бушприты, различные подпорки и всевозможный лесоматериал, взятый в свое время на всякий случай и привязанный в разных местах плота. Теперь нам важно было раздобыть несколько тонких бревен для последней рамы и несколько бревен потолще, чтобы связать ими все три поплавковые рамы. С необычайным трудом, нахлебавшись вдоволь воды, мы умудрились достать необходимое количество брусьев, находившихся на давно исчезнувшей под водой палубе. Мы сбили из них последнюю раму, и я начал думать о следующем этапе постройки плота. Единственными толстыми бревнами, которыми мы располагали, были четыре мачтовых столба: из них два служили выстрелами для балансира на левом борту, а остальные составляли двойную мачту на баке. Снимать сейчас выстрелы было очень опасно, это старательно вдалбливал нам Эрик. Двойная же мачта на баке с тех пор, как плот потерял управление, больше была не нужна, и мы могли срубить ее без особого риска. Тогда в нашем распоряжении оказались бы два бревна, которыми можно было временно связать основу спасательного судна. Затем, покинув "Таити-Нуи II", мы спокойно снимем с него выстрелы и укрепим ими "Третий". Конечно, это был далеко не идеальный, но единственно возможный выход. К счастью, мои товарищи придерживались того же мнения, поэтому они помогли мне свалить двойную мачту. В результате мы получили отличный материал для поперечников, а после того как мачта была срублена, "Таити-Нуи II" стал более устойчивым. По плану Эрика, сначала следовало уложить поперечные брусья, а потом подвести и укрепить 50-литровые бочки под двумя боковыми рамами. Но мы скоро убедились,– что легче сделать наоборот, и решили на этот раз действовать по собственному усмотрению. Нас даже тронуло, когда Хуанито вызвался поднять 50-литровые бочки, которые были закреплены под плотом на глубине не менее полутора метров. Мы считали, что он все-таки виноват перед нами за свое прежнее нетоварищеское поведение, и не возражали. Широко улыбаясь, Хуанито надел на себя одну из водолазных масок Жана и исчез в морской пучине. Приготовив различные тросовые крепления, мы то и дело с любопытством поглядывали в ту сторону, где всплывал время от времени Хуанито, чтобы набрать воздуха, затем он вновь нырял к явно непокорным бочкам. Наконец мы не выдержали и бросились к нему, чтобы узнать, в чем дело.

– Я отвязал одну бочку, но она осталась на месте, – сказал Хуанито с огорченным видом.

Это могло произойти только по одной причине. Бочка была полна воды. Предчувствуя что-то недоброе, мы подняли ее наверх. Так и есть. Из пробоины вытекала вода. Бочка была алюминиевая и проржаветь не могла. Но в ней оказалась дырка величиной с мизинец. Тут же возникла мысль: может быть, мы и тонули только потому, что все бочки полны водой? В таком случае достаточно избавиться от нежелательного балласта, и плот восстановит свою плавучесть. Я принялся помогать Хуанито отвязывать следующую бочку. Она немедленно появилась на поверхности и плавала как пробка. Значит, тонули мы не из-за бочек. Нервничая, я нырнул и перерезал крепления еще одной бочки. Она тоже всплыла. Еще и еще, одна за другой всплывали освобожденные бочки. Я почувствовал некоторое облегчение, но продолжал волноваться. Ведь большая часть оставшихся под плотом бочек могла оказаться никуда не годной, и тогда у нас не хватит их для спасательного судна. Оно будет малоплавучим. Остальные бочки мы не успели поднять. Уже смеркалось, и работу пришлось прервать в самый критический момент в истории создания "Таити-Нуи III". Качка усилилась, и, для того чтобы уравновесить плот, пришлось подвязать к выстрелу с балансиром выдвижной киль. К счастью, это сразу же помогло.

8 августа ранним утром, не переставая волноваться, мы быстро выбрали наверх оставшиеся 50-литровые бочки. Все они оказались без повреждений, и лучшие поплавки, чем они, трудно было найти. Заделав деревянной пробкой пробоину в первой бочке, мы пустили в ход и ее. Проблема равновесия была полностью разрешена. Затем мы подвязали бочки к рамам – работа эта была закончена сравнительно быстро. Теперь мы могли приступить к следующей задаче – скреплять срубленными мачтами только что изготовленные рамы с поплавками. Это не представляло особенного труда, но осложнялось тем, что мачты были на несколько метров длиннее кормовой части палубы. Пришлось прыгать в волны разбушевавшегося моря и крепить поперечины к поплавкам, следя одновременно за тем, чтобы ни одну из них не унесло и никто из нас не утонул. Разумеется, в таких условиях дело шло очень медленно. Было уже поздно, когда мы затянули последний узел. Спуск на воду нашего удивительного детища пришлось отложить. И все-таки Хуанито принес нам бутылку виноградной водки. Оказалось, что вино предназначалось вовсе не для обмывания "Третьего", как мы сначала подумали, а для поддержания нашего духа. Где Хуанито прятал бутылку, было загадкой для всех. Но нам уже давно надоело разгадывать загадки Хуанито (из них самой головоломной была, без сомнения, его собственная персона), поэтому мы весело улыбнулись и протянули свои кружки, стремясь получить вполне заслуженное вознаграждение за труды праведные. Настроение было приподнятое и веселое. Несколько глотков виноградной водки, конечно, не сыграли тут никакой роли. Мы все твердо были уверены, что это последний или самое большее предпоследний вечер на борту "Таити-Нуи II".