Текст книги "Большой риск. Путешествие на "Таити-Нуи""

Автор книги: Бенгт Даниельссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Съестных припасов вполне хватало, и только некоторые надо было экономить, но с питьевой водой дело обстояло хуже. Из 400 литров, взятых перед отплытием из Кальяо, осталось всего лишь 40. Против всех ожиданий, за два с половиной месяца плавания не выпало ни одного хорошего дождя. Наших запасов воды могло хватить не больше чем на неделю, если мы будем расходовать, как и раньше, по пяти литров в день. Положение осложнялось из-за Эрика: у него была высокая температура, и он постоянно хотел пить. Волей-неволей пришлось дневную порцию воды сократить до 2/3 литра для Эрика и до 1/3 литра для всех остальных. Жан перерыл почти все свои многочисленные ящики в поисках стеклянных трубок и еще каких-то предметов, из которых можно было бы соорудить аппарат для дистилляции воды. Он нашел множество различных трубок для всевозможных исследований и массу других странных предметов, но все попытки соединить их так, чтобы вышел аппарат для дистилляции, не увенчались успехом.

1 июля мы находились всего лишь в 35 милях от Эиао, самого северного из Маркизских островов. Стая белых морских птиц, которые, наверное, выводили птенцов на необитаемом скалистом острове, несколько часов кружила над нами, а с наступлением сумерек, с прощальными криками, как бы дразня нас, возвратилась на остров. Многое отдали бы мы, чтобы последовать их примеру, но плот – беспомощная жертва ветров и течений – медленно плыл дальше на запад.

Вечером, чтобы разогнать мрачные мысли, я стал перелистывать замечательную книгу о первом дальнем плавании Эрика и Тати в Тихом океане, изданную в 1938 году французским писателем Франсуа де Пьерфе с разрешения и при содействии обоих путешественников. Внезапно мой взгляд упал на следующую фразу: "Путеводная звезда Эрика мерцает над Маркизскими островами. С ранних юношеских лет ему было известно, что настоящее его место там и что в один прекрасный день судьба приведет его туда, как это предсказывали Норны 5. Но, прежде чем наступит этот далекий день, с ним произойдут всевозможные страшные приключения и происшествия в разных краях земного шара, далеко от того места, где десятая параллель пересекает 140-й меридиан и где окончательно решится его судьба".

Как можно было так точно предсказать судьбу Эрика за двадцать лет вперед? Что ожидало его, а может быть, и всех находившихся сейчас на борту тонущего плота? Снова и снова с тяжелым чувством перечитывал я эти пророческие слова. В конце концов я захлопнул книгу и поспешил на палубу посмотреть, не рыскает ли плот у Хуанито.

Днем 2 июля ветер постепенно начал стихать. Мы медленно скользили по легким, спокойным волнам впервые за многие недели под совершенно безоблачным небом и палящими лучами солнца. Наш рацион воды в 1/3 литра равнялся двум чашкам в день, и, хотя мы смешивали ее со все большим и большим количеством морской воды и пили небольшими глотками, этой порции было недостаточно для утоления жажды. Я посоветовал товарищам надевать на себя мокрые рубашки и брюки и время от времени окунаться в море, чтобы тело теряло меньше влаги и чтобы таким косвенным путем уменьшить жажду.

Все это время Жан пытался соорудить дистилляционный аппарат. Но у него не было необходимых инструментов, и он мало чего достиг.

Прешло два таких же жарких дня, и я снова собрал корабельный совет. Жан, Ганс, Хуанито и я чувствовали себя сравнительно хорошо, и можно было надеяться, что мы продержимся еще две-три недели, пока есть вода. Но состояние Эрика быстро ухудшалось, теперь он не мог без посторонней помощи съесть даже немного меда или сгущенного молока, свою единственную пищу. Трудно было сказать, сколько еще плот продержится на воде, расстояние же до любого из малочисленных островов оставалось огромным. Поэтому мы решили, прежде всего ради Эрика, еще раз испробовать радиоаппаратуру, пока находимся в зоне оживленного судоходства и какое-нибудь судно, услышав наши сигналы SOS, может прийти нам на помощь. Узнав из радиосправочника, что сигналы SOS принимают все радиостанции мира каждый час в течение десяти минут, я вытащил на крышу оба радиопередатчика и около семи часов вечера завел мотор, который, к счастью, был еще в хорошем состоянии. Но стрелки большого передатчика, как и раньше, не сдвинулись с места. Убедившись, что передавать сигналы по испорченному радио – пустая трата времени, я достал наш маленький, сконструированный Роланом д'Ассиньи передатчик Морзе, который уже однажды спас наши жизни у островов Хуан-Фернандес. Я включил его, и меня здорово дернуло током. "Ура! Значит, батареи в порядке. Полный надежды, я начал выстукивать наши координаты – 7°20' южной широты, 141°15' западной долготы – три коротких, три длинных, три коротких.

И, хотя в наушниках слышался только треск, нам казалось, что кто-то принял наш сигнал бедствия. С неменьшим энтузиазмом повторил я SOS в восемь часов. Жан и Ганс, сидевшие около керосиновой лампы, также казались полны надежд и радости. (Эрик спал в противоположном углу крыши в своей палатке, а Хуанито стоял на вахте.) Внезапно лица товарищей исказились от ужаса, и они ухватились друг за друга. В следующую секунду я почувствовал необычайное головокружение и упал навзничь. Я уже почти сполз с крыши, но, придя в себя, успел ухватиться за поперечину. Плот так накренился, что я с большим трудом вскарабкался обратно на крышу, привязал аппаратуру и другие вещи, а затем в ярости бросился искать Хуанито. Несомненно, он был виноват в том, что мы чуть было не опрокинулись. Но, как и прежде, когда он по своей небрежности чуть было нас не утопил, Хуанито только молча пожимал плечами. Я крепко выругал его, и товарищи меня поддержали. На всякий случай мы сменили рулевого. А затем Жан и я до самого утра продолжали через каждый час посылать сигналы SOS, но не получали никакого ответа.

Утром мы заглянули в каюту, желая выяснить, все ли там в порядке. То, что мы увидели, нас буквально потрясло. Не только продовольствие и наши личные вещи (мы-то думали, что они лежат в надежном месте, на верхних койках), но и кинокамера, секстан и большая часть подвязанного к потолку оборудования Жана – все кружилось в воде. Среди пакетов с макаронами и одежды плавала без затычки 50-литровая бочка с питьевой водой. Это нас больше всего огорчило. Пресной воды в ней осталось меньше половины, и каким-то чудом она не смешалась с морской. Я снова выбранил Хуанито, и после этого он наотрез отказался нести вахту.

Теперь, когда на плоту был один больной, один бастующий и запас воды только на неделю, мы больше, чем когда-либо, нуждались в помощи. Еще два дня и две ночи мы с Жаном отчаянно взывали то по одному, то по другому передатчику. Наконец мы вынуждены были открыто признать то, что так долго и умышленно пытались скрыть друг от друга: передатчики не работали.

Что же делать? Жан и Ганс советовали построить лодку и плыть под парусами или, в худшем случае, грести назад к Маркизским островам. Я сразу же отклонил этот неразумный совет, сказав, что у нас нет ни инструмента, ни материала, чтобы построить лодку. А если бы даже нам и удалось построить какое-нибудь судно, мы все равно ни под парусами, ни на веслах не смогли бы идти к Маркизским островам против ветра и морских течений. Но на наших сухопутных моряков эти прописные истины не произвели почти никакого впечатления, и бессмысленный спор продолжался. Наконец вмешался Эрик, и мы замолчали. В его голосе чувствовалось раздражение. Он повторил свой прежний совет:

– Еще увеличить плавучесть и остойчивость плота, еще строже экономить воду и съестные припасы. Чтобы предупредить глупые возражения, он сделал ряд подробных указаний:

– Сначала надо выбросить все ненужное за борт. Затем срубить передние мачты и установить небольшую фок-мачту.

Глубоко благодарный Эрику за этот отвлекающий от споров маневр, я сразу же повиновался и начал выбрасывать в море ненужные личные вещи. После некоторых колебаний моему примеру последовали и остальные. Когда были срублены передние мачты, плот, к нашему великому удивлению, стал настолько легче, что бак снова показался из воды.

– Хорошо. Теперь пустите плот по воле волн и отправляйтесь спать, – сказал Эрик. – Вы совершенно обессилели за последние бессонные ночи.

Я решил уступать Эрику только в отдельных случаях, но тем не менее уступил ему и в этом. Впервые за пять месяцев со времени отплытия из Конститусьона мы были свободны от вахты и спали всю ночь. Это

подействовало на нас благотворно, мы проснулись полные сил и бодрости, но всем нам очень хотелось пить и есть.

Сколько мы ни высматривали какую-нибудь рыбу, нам на глаза попадалась только подозрительно тяготевшая к нашему обществу акула. Она казалась такой же голодной, как и мы. Но мы забыли об обеде и о жареном рыбном филе, когда Жан во второй половине дня объявил, что ему наконец удалось сделать дистилляционный аппарат. Мы предоставили в распоряжение Жана и подозрительно легкие газовые баллоны, и шведский примус, и оставшийся керосин. Примус был заброшен в угол каюты с самого отплытия из Конститусьона, но он сразу же начал работать. Стеклянные трубочки дистилляционного аппарата быстро запотели, и образовавшиеся в них тяжелые капли воды начали с приятным звоном падать одна за другой в жестянку. Газовая плита, также не переставая, гудела и гудела, пока жестянка не наполнилась до краев. Вода была невкусной и сильно отдавала жестью, но нам казалось, что это был самый приятный напиток из всех, какими нам когда-либо приходилось утолять жажду.

Пока дела шли на лад. Но, хотя у нас было весьма смутное представление о том, сколько же нам надо горючего, мы пожалели, что оставшихся 30 литров керосина хватит ненадолго. Это было тем более печально, что наше плавание на плоту, казалось, продлится целую вечность. Вот уже несколько дней мы шли курсом на запад-северо-запад. Впереди – самая пустынная часть Тихого океана, где маленькие, малочисленные и в основном необитаемые атоллы отстояли друг от друга на таком большом расстоянии, что можно было пройти и не увидеть ни одного из них.

Неопределенность нашего положения вынудила нас, хоть нам и очень не хотелось, еще раз урезать продовольственные пайки. Во второй раз за две недели я произвел тщательный учет всех запасов. В прошлый раз я составил подробный список имеющейся провизии и ежедневно отмечал, сколько и каких припасов нами было израсходовано. Таким образом, я точно знал, сколько должно было остаться, и сразу же обнаружил, что не хватает пяти банок сгущенного молока. Все во мне закипело, и только ценой огромного усилия мне удалось овладеть собой. Товарищам я и виду не подал, только Эрику сообщил об этом неприятном событии, когда остался с ним наедине.

– Искать виновного – значит еще ухудшить положение, – твердо сказал Эрик после некоторого раздумья. – Никто не сознается, а последствия – шум, спор и недоверие друг к другу. Поэтому давай лучше будем следить, чтобы подобные вещи не повторялись. Запри все припасы в большой сундук с висячим замком. Ежедневную порцию выдавай сам. И вот тебе еще один хороший совет. Останавливай на ночь дистилляционный аппарат. За сутки он должен давать больше воды, чем мы теперь расходуем. Я наблюдал последние дни и заметил, что ночью, когда все спят, воды образуется значительно меньше, чем днем. А это также подозрительно.

С тяжелым чувством последовал я его совету, и нетрудно было заметить, что все эти меры оскорбили товарищей. Но я был согласен с Эриком, что иного выхода нет, тут придется страдать вместе и виновным и невиновным.

Затем я приказал установить небольшую временную мачту, поднять парус и возобновить вахту у руля, так как по-прежнему считал, что сидеть сложа руки просто вредно. А кроме того, держась определенного курса, можно было помешать плоту рыскать и ложиться боком к волне, что, по моему мнению, полностью оправдывало бы все затраченные усилия. С этим наконец-то согласились не только Жан и Ганс, но даже Хуанито, правда равнодушно и неохотно. Жан совсем упал духом, хотя до сих пор был бодрым, старательным и услужливым. Он еле держался за румпель и почти не напрягал сил, когда управлял плотом. По правде говоря, у меня и самого было неважное настроение.13 июля у нас у всех было очень тяжело на душе, казалось бы, по пустячной, но, если поразмыслить, по очень понятной причине. На Таити пользуются любым случаем, чтобы повеселиться. Празднование национального дня Франции 14 июля там начинается уже накануне, и, конечно, мы думали о том, как провели бы этот день, если бы наше путешествие шло по намеченному плану. Эрик долго, с явным удовольствием смотрел на наши кислые физиономии, а после обеда кивнул мне головой – он был слишком слаб, чтобы крикнуть, – и тихо сказал:

– Поднять флаг!

Он воображает, подумал я, что развевающийся на топе трехцветный флаг поднимет настроение товарищей, и хотя я отнесся к этому без всякого оптимизма, все же выполнил его желание. На следующее утро, едва начало светать, нас всех разбудил громкий крик Ганса, стоявшего на руле:

– Пароход! Пароход!

Протирая спросонья глаза, мы начали всматриваться в ту сторону, куда указывал Ганс. Случилось невероятное. Большое грузовое судно перерезало курс плота под прямым углом, на расстоянии не более трех миль. Я удивленно посмотрел на Эрика, и он ответил мне загадочной улыбкой. Было, конечно, чистой случайностью, что судно появилось после того, как мы подняли флаг. Но такие странные случайности повторялись время от времени в течение тех двух лет, что я провел вместе с Эриком. Если бы я верил во всевышнего, то давно пришел бы к заключению, что Эрик состоит с ним в союзе, – мелькнуло у меня в голове; как и все мои товарищи, я сорвал с себя таитянскую набедренную повязку и принялся ею размахивать. К Жану вернулась вся его прежняя энергия и находчивость. Он с быстротой белки вскарабкался на мачту и начал размахивать флагом. Однако на торговом судне никто не обращал на нас внимания, хотя оно было теперь настолько близко, что мы узнали в нем новозеландский пароход, регулярно заходивший в Папеэте во время рейсовых плаваний между родиной и Канадой.

Скоро мы поняли, что можно махать сколько угодно набедренными повязками и не быть замеченными. Хуанито и я предложили разжечь костер. Жан и Ганс стали тут же нам помогать. Хорошо, что у нас оказался небольшой противень, в котором Хуанито растапливал жир в те счастливые времена, когда он был еще добрым и веселым коком. Мы поставили противень на крышу, каюты и стали искать, что бы такое зажечь.

Нам попались под руку обрывки старых канатов. Мы бросили их в противень, облили горючим и подожгли. Но увы, ветер разгонял густой дым. Вдруг Эрик, лежавший в полубессознательном состоянии, пришел в себя и начал пускать карманным зеркалом солнечные зайчики; скоро все мы словно одержимые занялись тем же. Но на пароходе по старому хорошему морскому обычаю, видно, здорово кутнули во время захода на Таити и были слишком сонными и усталыми, чтобы обратить внимание на низкий плот, заливаемый волнами. К нашему огорчению, те, на кого мы рассчитывали, как на своих спасителей, постепенно исчезли за горизонтом в северо-северо-восточном направлении. В самом мрачном настроении спустился я с крыши на утреннюю вахту и угодил почти по колено в холодную воду. Не было никаких сомнений – плот по-прежнему погружался в воду.

Глава шестая. Вышли из равновесия

Плот оседал все быстрее и все глубже, терял устойчивость и плохо повиновался управлению. Наши отчаянные попытки повернуть его на юго-запад, в район многочисленных обитаемых островов, ни к чему не привели.

Мы, как и раньше, шли курсом на северо-северо-запад. Однако я ни за что не хотел согласиться с предложением товарищей пустить плот по воле волн.

Справедливость моего настойчивого требования подтвердилась в ночь с 16 на 17 июля, когда снова сломалась тумба, на которой был закреплен руль. И прежде случалось, что плот давал большой крен, особенно при развороте, на это вначале нас не очень волновало. Теперь же, накренившись, он не приходил в горизонтальное положение, а продолжал раскачиватьзя, словно маятник, то в одну сторону, то в другую, так что мы еле удерживались на крыше. Ясно было, что за последние несколько дней плот еще больше потерял устойчивость. Быстро восстановить равновесие плота – вот единственный способ помешать ему перевернуться. Мы переползли на наветренную сторону, но этого оказалось недостаточно, поэтому я стал перетаскивать туда различное снаряжение и припасы, а товарищи повисли вдоль крыши каюты. Из-за резкого крена работать было очень тяжело. Но я успокоился только тогда, когда увидел, что плот медленно восстанавливает равновесие.

Теперь нужно было восстановить курс, но эта задача оказалась значительно трудней, чем мы думали. Раньше мы часто пользовались парусами, чтобы повернуть плот против ветра, и добивались своего, на этот же раз ничего не вышло. Тогда мы сделали из рейки и доски длинное весло и попробовали грести с кормы, разворачивая ее против ветра. Но весло казалось тяжелее свинца, оно срывалось, и только после многочасового изнурительного труда нам удалось наконец повернуть плот носом на запад. После этого мы стремглав бросились переносить весь груз обратно, чтобы плот не накренился в противоположную сторону. Остаток ночи, будто нам и без того было мало хлопот, мы ремонтировали руль и одновременно следили за тем, чтобы плот не развернулся против ветра. Единственными средствами управления были тяжелое весло и несколько оставшихся выдвижных килей. Наконец руль был поставлен на место, и плот стал более или менее устойчив. Но мы все-таки думали, что он поврежден, так как накренялся еще круче, чем раньше, и значительно чаще угрожал разворотом. Чтобы избежать беды, мы договорились более внимательно нести вахты у руля. Жан и Ганс старались изо всех сил, но Хуанито становился все беспомощнее. Казалось, что он, как и плот, совершенно потерял равновесие.

Опасения, что с бедным Хуанито не все ладно, подтвердились на следующий же день, после того как мы чуть было не потерпели аварию из-за его оплошности. В его вахту плот разворачивался не менее трех раз. И каждый раз мы едва не падали за борт и часами, как рабы, прикованные к галере, мучались, чтобы предотвратить катастрофу. Вполне понятно, что мы разозлились и крепко выругали Хуанито. Но, как и несколько недель назад, он сразу же обиделся и наотрез отказался стоять на вахте. Упорство Хуанито вывело нас из терпения. Жан, Ганс и я решили действовать в дальнейшем так, как будто его больше не существует. Мы поделили вахты между собой. Печальная драма повторилась без каких-либо изменений. Но через некоторое время она дополнилась одним, еще больше огорчившим нас актом. Мы уже почти перестали сердиться на Хуанито за нетоварищеское поведение, как он ни с того ни с сего заявил, что задумал построить лодку и отправиться на ней в путь. Он ни слова не сказал, куда собирается плыть, зато красноречиво и подробно описал лодку, которую он построит (остов из эвкалиптового дерева, днище и борта из мазонита), и самоуверенно утверждал, что на такой лодке можно идти со скоростью в четыре узла.

К моему величайшему негодованию, Ганс и Жан, начавшие увлекаться подобными планами, с тех пор как мы прошли мимо Маркизских островов, внимательно прислушивались к этой бредовой идее и, видимо, принимали ее почти всерьез. Мы с Эриком уже давно обсудили все возможные меры для нашего спасения, чтобы в случае необходимости знать, как отвечать нашим оптимистично настроенным товарищам. Мы пришли к выводу, что стоило бы построить не лодку, а небольшое спасательное судно типа плота, и то лишь в том случае, если мы окажемся совсем недалеко от какого-нибудь острова и с наветренной стороны. Тогда еще можно попробовать устроить гонки со смертью. Поэтому я обстоятельно изложил товарищам нашу общую с Эриком точку зрения, подчеркнув, что у нас будут большие трудности, связанные с постройкой подходящей посудины, и поэтому глупо преждевременно оставлять плот. Ведь до ближайшего острова Каролайн оставалось не меньше 300 миль. Да и то мы скорее удалялись, чем приближались к нему. Я полагал, что мое дипломатическое выступление (из которого ясно вытекало, что в принципе я не был противником планов остальных членов экипажа, но только ждал более подходящего момента для их осуществления) окажет воздействие. Но товарищи были глухи к моим доводам.

И, хотя мне очень не хотелось беспокоить Эрика, я вынужден был просить его высказаться о плане Хуанито. К сожалению, Эрик чувствовал себя хуже, чем обычно, и поэтому он ответил еле слышным голосом:

– Делайте, что хотите, но я остаюсь здесь, на "Таити-Нуи II".

Я также категорически заявил, что остаюсь вместе с Эриком на плоту, а это означало, что трем членам экипажа, сторонникам постройки лодки, в случае чего придется обходиться без штурмана. Жан и Ганс наконец одумались. Хуанито же, наоборот, был взбешен таким оборотом дела. Он долго сидел, надувшись, в своем углу, а затем неожиданно поднялся и с угрозой заявил, что выбросит все припасы и выльет питьевую воду за борт, "чтобы раз и навсегда покончить со всеми нашими страданиями".

Мы ему пригрозили, и он отступил. Но было ясно, что за ним нужно внимательно следить. Впрочем, о том, что бедняга Хуанито помешался, больше, чем слова и действия, свидетельствовали его безумные, налитые кровью глаза. Я провел тревожную, бессонную ночь, но когда наконец наступило утро, хорошо выспавшийся Хуанито держался значительно спокойнее. Эрик с удивительным самообладанием долго и дружески беседовал с ним. В итоге Хуанито обещал ему вести себя как следует, но не захотел ни вахты нести, ни брать на себя обязанности кока. Было совершенно очевидно, что надеяться на него нельзя, а так как он больше мешал, чем помогал, то мы не возражали против его безделья.

Вскоре в нем, видимо, заговорила совесть: я обратил внимание, что он часто тайком смущенно следит за нашей работой. Через два дня, видимо устав от безделья, он спустился с крыши и вежливо спросил, не помочь ли мне поднять палубу в каюте. Это была важная работа, за которую я только что принялся. Я одобрительно кивнул ему.

Но уже на следующий день все пошло по-прежнему. На этот раз Хуанито был недоволен пайком. Особенно раздражало его то, что ему не давали меда. Я бы нисколько не удивился, если бы он пожаловался на однообразие или недостаточное количество пищи. Еще более было бы понятно, если бы он попросил немного больше воды. Несколько дней назад испортился наш дистилляционный аппарат, и все попытки восстановить его оканчивались неудачей. Но требовать меда, который лишь возбуждал жажду, было уж совсем нелепо. Мне казалось, что он просто хотел косвенным образом досадить Эрику, единственной пищей которого по-прежнему были мед и сгущенное молоко. Я уже собирался дать ему отпор, и вдруг, к моему великому удивлению, Жан и Ганс тоже потребовали разделить на всех оставшиеся семь банок меда. Я счел это требование более или менее сознательной местью Эрику за то, что путешествие приняло такой неудачный оборот. Бесполезно было пытаться объяснять им, что строгое распределение рациона в наших же интересах и что Эрик действительно имеет право на весь мед и большую часть сгущенного молока, так как не ест ничего другого. Но товарищи были настолько озлоблены, что всякие увещевания привели бы к ссоре или к чему-либо худшему. В нашем тяжелом положении было совершенно необходимо держаться друг друга и помогать друг другу. Поэтому, не говоря ни слова, я вынул из сундука три банки меда и отдал им.

Буквально через несколько часов мне пришлось убедиться, как опасно идти по легкому пути уступок. На этот раз главным лицом еще более нежелательной драмы был снова Хуанито.

Он только что жаловался на мизерность наших порций. И вот Жан подал нам на обед жареное мясо, тунца и макароны, а Хуанито по непонятной причине отказался есть. Конечно, это был безвредный для нас каприз, и мы только пожали плечами. Насупившийся Хуанито долго смотрел, как мы с аппетитом уплетали обед, затем поднялся с места, выхватил из ящика с инструментами топор и соскочил с крыши. Не говоря ни слова, он лег на живот и стал рубить крепления эвкалиптового бушприта, который, как и мачты, был привязан вдоль борта плота. Мы все, будто сговорившись, смотрели в другую сторону, делая вид, что нас это не беспокоит. Однако все напряженно думали, что же теперь предпринять. Я твердо решил положить конец самоуправству Хуанито. Нужно раз и навсегда изменить такое положение на плоту, когда каждый делает все, что вздумается. Я решил, что, возможно, добьюсь большего, если буду действовать не слишком грубо и бесцеремонно. Поэтому, обращаясь к Жану, я громко сказал:

– Жан, если тебе не трудно, сделай, пожалуйста, еще одно весло. У нас должно быть запасное на случай, если наше старое сломается.

Жан сразу понял, в чем дело, потихоньку спустился с крыши и стал осматривать эвкалиптовые бревнышки, обрубленные Хуанито.

– Вот и хорошо, Хуанито, мне кажется, что они как раз подойдут, – спокойно сказал он, наклоняясь над бревнами.

– Послушай-ка, не трогай их, – угрожающе прошипел Хуанито, подходя к Жану.

– Да почему же? Что ты думаешь с ними делать, Хуанито? – ласково спросил Жан.

– Это тебя не касается. Оставь меня.

Его голос дрожал от подавленной злобы. Сделав усилие, Эрик повернулся и строго посмотрел на Хуанито. Хуанито не выдержал. Хлынул поток бессвязных фраз:

– Я буду строить себе плот, хотите вы этого или нет... Я больше не могу... слышите... заткнитесь... теперь конец... мы медленно умираем от жажды... хочу жить, жить... вы не понимаете этого... во всем виноват ты... ты виноват...

Трясущимся пальцем он указал на Эрика.

С меня было больше чем достаточно. Если Хуанито временами теряет рассудок, нельзя же с ним вечно возиться. Не помня себя от ярости, я закричал:

– Замолчи сейчас же, иначе кончится плохо! Ты думаешь, что ты один хочешь жить? Насколько я понимаю, мы все хотим благополучно выбраться из этого положения. Но чтобы иметь какие-то шансы на это, нужно держаться вместе. Тот, кто будет действовать в одиночку, пропадет.

Вмешался Эрик и начал терпеливо и очень мягко успокаивать Хуанито. Но тот и слышать ничего не хотел. Страшно ругаясь, он принялся размахивать топором. Затем он замолчал и с грозным видом ушел в каюту. Это едва ли спасало положение. Мы сейчас же созвали корабельный совет. К нашему великому изумлению и облегчению, Эрик показал пример необыкновенной решимости и воли к действию. Протокол, составленный им сразу же после совета, точно передает события:

Море, борт "Таити-Нуи II".

Сегодня, 21 июля 1958 года, в 14 часов по местному времени, находясь в районе 6°46' южной широты и 147' 36' западной долготы, я позвал моего заместителя Алэна Брэна, а также Жана Пелисье и Ганса Фишера, чтобы обсудить следующий важный вопрос и принять по нему решение. Хуанито Буэгуэньо, внушавший нам с некоторых пор опасения, сейчас заявил, что он "решил построить плот и отправиться в путь в одиночку".

При попытке объяснить ему, что он не имеет права действовать по своему усмотрению и без учета безопасности остальных членов экипажа, он начал размахивать топором и угрожающе кричать, что "не позволит, чтобы ему пытались мешать построить плот".

Таковы основные факты.

Посоветовавшись друг с другом, мы единодушно постановили:

1) разрешить Хуанито Буэгуэньо строить плот при условии, если это не уменьшит и без того очень малую плавучесть "Таити-Нуи II";

2) как только плот будет готов, без колебания и жалости заставить нашего бывшего товарища, хочет он того или нет, покинуть нас и уйти на своем плоту; предварительно мы выделим ему его часть продовольствия и воды.

Этот протокол я прочел Хуанито Буэгуэньо, чтобы он был осведомлен о нашем решении.

Составлено в двух экземплярах на борту Э. де Бишоп Капитан

Эрик, ослабевший от чрезмерного напряжения сил, снова впал в забытье. А мы с притворным равнодушием занялись своими делами. Однако время от времени мы поглядывали на левый борт, где Хуанито, счастливо улыбаясь, прибивал планки к двухметровым палкам. Очевидно, это были весла. Покончив с ними, он принялся сколачивать из эвкалиптовых бревен треугольную раму. Судя по многочисленным измерениям 50-литровых бочек, Хуанито намеревался строить плот, видимо окончательно отказавшись от своего грандиозного плана построить лодку, которая делала бы по четыре узла. Нет худа без добра. Мы вынуждены были бы силой запретить ему брать материалы, если бы он продолжал упорствовать, так как не могли рисковать своей безопасностью. Хуанито работал толково и быстро, но, несмотря на усердие, его странное судно не становилось более мореходным. В лучшем случае оно могло служить в мелкой лагуне игрушкой ребенку. Но от лагуны ближайшего острова мы находились за сотни миль, да еще с подветренной стороны, так что любая попытка добраться до нее на этой игрушке была равносильна самоубийству.

Иногда у меня появлялось страстное желание схватить Хуанито и трясти до тех пор, пока он не поймет, до чего безрассудно ведет себя. Но я сдерживался, понимая, что лучший выход для нас всех – позволить ему уплыть. Он уже давно миновал ту стадию, когда его причуды – отказ нести вахту или стряпать – носили сравнительно безобидный характер. Теперь он был просто опасен для нас. И как это ни жестоко, но я подавил в себе чувство товарищества и предоставил Хуанито самому себе.

Довольный прошедшим днем, Хуанито поздним вечером вскарабкался на крышу и улегся на своем обычном месте. Он не подозревал, что Ганс и я, подавленные и несчастные, не спали, глядя в затянувшееся облаками небо. (Жан стоял на вахте, а Эрик находился в забытьи.) Через несколько минут Хуанито уже спал. Какой у него был неустойчивый и непостоянный характер. Больше всего он должен был опасаться самого себя. Ганс, Жан и я договорились между собой не спускать с него глаз. Наконец я задремал и увидел неприятный сон: будто какие-то смуглые мужчины плавают вокруг меня на больших бутылках и издевательски смеются, когда я прошу у них немного воды. Через некоторое время один из моих мучителей высадился на маленький холм, на котором я будто бы сидел, и начал сильно меня трясти и кричать что-то в ухо. Я пытался высвободиться, но он крепко держал меня за плечи и не отпускал. В конце концов я сообразил, что это не сон и трясет меня Ганс. Он старался что-то мне втолковать, но спросонок я не понял, что именно. Затем я вспомнил вчерашние события и окончательно проснулся. Ну что еще надумал Хуанито? Быстро оглядевшись, я увидел его скорчившуюся фигуру на том же месте, что и вечером. По спокойному, ровному дыханию можно было догадаться, что он крепко спал.