Текст книги "Большой риск. Путешествие на "Таити-Нуи""

Автор книги: Бенгт Даниельссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Позвоните после обеда и получите воды сколько нужно, – добавил дежурный.

Сердечно поблагодарив за любезность, мы прикинули и решили, что 400 литров воды вполне достаточно на шесть-семь недель плавания до Кальяо.

Первые наблюдатели прибыли еще до нашего прихода, а спустя полчаса их было столько, что пришлось спасаться бегством на борт плота, чтобы немного передохнуть. Однако скоро и на плоту появилась уйма взволнованных чилийцев, они толпились вокруг нас, желали нам счастливого пути, пожимали руки, дарили цветы, обнимали, целовали, просили автографы. Кстати, об автографах. Плот был готов еще только наполовину, но уже какой-то "длиннорукий" юноша написал свое имя на стенке каюты, и с тех пор, несмотря на энергичные попытки остановить это бесчинство, наши посетители старались расписаться, превратив плот в книгу для автографов. Мне казалось, что он давно уже был весь неписан. Но вышло, что я глубоко ошибался. В день прощания там и сям виднелись согнувшиеся люди, которые желали запечатлеть свои имена на кипарисовых стволах или на выдвижных килях.

Несмотря на толкотню и гомон, нам все-таки удалось побеседовать с почетными гостями, среди которых, кроме преданного нам Горасио Бланко и высших местных чинов, был французский посол с дочерью. В благодарность за дружеское внимание мы пригласили их проплыть с нами немного по морю. К нашему удивлению, они согласились. Дружная беседа была заглушена звуками военного марша, исполняемого двумя оркестрами по 50 человек в каждом. Музыкальная программа закончилась национальным гимном Чили и Марсельезой. Затем подошли брать нас на буксир пять открытых шлюпок с четырьмя – шестью крепкими гребцами в каждом. Горасио Бланко заверил нас, что подобные шлюпки всегда служили буксиром для однопарусников, переправляемых через преграду бурунов. Мы без возражений закрепили тросы, хотя решили, что такой примитивный метод буксировки не внушает особого доверия. Как бы угадав наши мысли, гребцы объяснили, что в глубоких водах нас возьмет на буксир одномачтовый парусник и, если мы хотим, он может находиться поблизости до тех пор, пока мы не будем вполне уверены, что справимся сами. Это разъяснение сразу же рассеяло наши опасения.

Действительно, через четверть часа показался одномачтовый парусник, идущий вдоль берега. Он подошел к опасному барьеру, который благополучно миновал несколько часов назад, и остановился, поджидая нас. По знаку старшего команды гребцов мы отдали швартовы и поплыли вдоль пристани под аплодисменты многотысячной толпы. Далеко в горах раздавалось эхо. Люди неистово махали нам миниатюрными чилийскими и французскими флажками, и мы отвечали им тем же. Наши гребцы, отбуксировав нас на 100 метров от причала, подняли весла и долго сидели неподвижно, устремив взгляды на пенистый вал, преграждавший нам путь. Мы не могли так же спокойно ждать, как они. Наше терпение было почти на исходе, когда гребцы вдруг принялись грести изо всех сил. Покачиваясь и накреняясь, плот медленно приближался к пенящемуся барьеру.

– Это добром не кончится, – пробормотал кто-то сзади меня, когда перед нами поднялась огромная волна.

Но пока мы выжидали момент, чтобы попасть прямо на волну, она спала так же быстро и неожиданно, как и появилась, и мы со страшной быстротой повалились к ее подошве. Как-то покачиваясь, плот словно нехотя стал снова вскарабкиваться и остановился толчком. Я быстро осмотрелся и облегченно вздохнул: бурунный барьер остался позади.

Неожиданно подул свежий ветер, о котором мы до сих пор и понятия не имели,– набережная Ла Поса находится с подветренной стороны, за большим холмом. Плот со своей огромной каютой имел большую парусность, чем гребные шлюпки, и вскоре уже не мы были у них на буксире, а они у нас. Как на грех, ветер быстро гнал плот назад к бурунам. Мы жадно искали глазами парусник. По намеченному плану он должен был взять нас на буксир, как только мы выйдем в открытое море, но он не приближался, а, наоборот, удалялся от нас. Опасаясь за жизнь не причастных к экспедиции людей, которые были на плоту, мы обрубили запутавшиеся буксирные тросы, соединявшие нас со шлюпками. Как свора спущенных с цепи собак, бросились шлюпки в разные стороны, спасаясь от бурунного барьера. Мы же неотвратимо приближались к нему.

Поднимать паруса и устанавливать выдвижные кили мы собирались в спокойной обстановке в открытом море. Мы даже не опробовали их и не знали, как они действуют, да и не было еще в том необходимости. Но можно ли было рассчитывать на чью-либо помощь в этот критический момент? Ловко вскочив на ящик, Эрик начал подавать нам команды, похоже было, что нами командовал какой-то арматор. Надо отдать должное послу – он оказался куда опытнее и проворнее, чем наши новички Жан и Ганс. Чем бы все кончилось без этого превосходного сверхштатного матроса, трудно себе представить. Почти у самой преграды нам наконец удалось поднять паруса и опустить выдвижные кили. Несколько тревожных мгновений – и плот, к нашей несказанной радости, медленно развернулся и начал постепенно удаляться от бурунов.

Через некоторое время, когда мы были уже далеко за пределами опасной зоны, за послом и его дочерью подошел катер.

Ветер значительно посвежел. Твердо убежденные, что самая опасная часть пути уже пройдена, мы, громко шутя и смеясь, подняли остальные паруса и взяли курс в открытое море.

Глава четвертая. Все в порядке

Когда смотришь на морскую карту, то кажется, что ничего нет проще, как плыть вдоль западного побережья Южной Америки от Чили до Перу. И преобладающий южный ветер и сильное течение Гумбольдта так и подгоняют вас. Где бы у берегов Чили вы ни начали плавание, вас обязательно понесет на север. Однако Эрик еще задолго до отплытия решил, что мы сразу же пересечем течение Гумбольдта и пойдем в 200 милях от побережья, вдоль него, пока не достигнем Кальяо. Это неожиданное решение он объяснил следующими причинами: течение в некоторых местах настолько сильное и капризное, что безмоторное парусное судно нашего типа могло легко потерять управление. Вдоль побережья часто возникает встречный ветер, которого мы любым способом должны избегать, так как плот против него идти не может. Несколько севернее Вальпараисо встречаются опасные быстрые течения, в которые лучше не попадать. И наконец, в середине течения Гумбольдта всегда оживленное движение судов, а Эрик по собственному горькому опыту знал, что большие пассажирские и грузовые корабли редко обращают внимание на малые, плохо освещенные суда и не уступают им дороги.

Учитывая все эти обстоятельства, мы сразу же взяли курс в открытое море, как только остались одни. Несмотря на самый разгар лета, дул очень холодный ветер, небо заволокло черными тучами. Море было таким неспокойным, что плот сильно раскачивало и кренило. Это действовало угнетающе на аппетит и духовное состояние наших новичков. Но такие закаленные морские бродяги, как Эрик, Хуанито и я, с первой же минуты всей душой наслаждались свободой и тишиной и скоро вернулись к старым, приобретенным еще на "Таити-Нуи I" привычкам. Быстрее всех на новом плоту освоился Эрик: он повесил свой портфель на гвоздик над койкой, вынул дорогие ему бумаги и книги и сразу же почувствовал себя как дома. Его бесподобное умение приспосабливаться объяснялось, прежде всего, тем, что он целиком уходил в свои мысли, редко замечая, где он находится и что творится вокруг него.

К моей великой радости, оказалось, что плот обладает хорошими мореходными качествами и управляется почти сам собой. Нести вахту было одно удовольствие. Нужно просто сидеть на длинной скамейке, которую я соорудил на корме, и следить за парусами и выдвижными килями. Жан и Ганс очень быстро научились управлять плотом, но понадобилось немало времени, чтобы они могли вовремя определить, когда угрожает плоту разворот, и суметь предупреждать его.

Через неделю после нашего отплытия, как раз когда мы миновали 30-ю параллель, впервые пробилось сквозь облака солнце и пригрело наши промерзшие тела. Одновременно спокойнее и ровнее стали волны. Повысилось на несколько градусов и настроение всего экипажа. Жан и Ганс перестали наконец страдать от морской болезни. После долгого периода голодания у них появился волчий аппетит, но они, как и мы, не могли есть то, что готовил наш хмурый кок. Почему сердился на нас бедняга Хуанито, было совершенно ясно. Только теперь он понял, что новое назначение "заведующим продовольственным снабжением" ничем не отличалось от его прежней работы на "Таити-Нуи I", где он был коком. В отместку он ежедневно кормил нас невкусными макаронами, полусырым рисом, приправленным невероятным количеством горького лука, и блинчиками, почти всегда подгоревшими с одной стороны и сырыми с другой. Запасы воды приходилось расходовать экономно. Но, к счастью, у нас оказалось 15 больших оплетенных бутылей красного вина, преподнесенных нам перед самым отплытием одной чилийской дамой. Этим вином мы и запивали свою невкусную, однообразную пищу. Яркое тропическое солнце сделало свое дело. Хуанито мало-помалу снова стал хорошим коком и великолепным товарищем.

Жан тоже повеселел и принялся за наблюдения над жизнью океана. Больше всего его интересовали пробы воды, взятые с различных глубин; он брал их с помощью длинного линя и хитроумного спускового приспособления, закрывавшего опущенную бутылку прежде, чем она поднималась на плот. По сделанным затем анализам можно было, как он полагал, определить направление и состав воды морских течений. Эрик большую часть своей 68-летней жизни посвятил изучению морских течений и преуспел в этом более простыми средствами. Он не удержался и пошутил над слепой верой своего 25-летнего коллеги в превосходство современных методов. Это очень задело Жана. Отношения между ними не стали лучше, когда вскоре Жан простодушно рассказал, что собирается поймать большого кальмара и отрубить ему щупальца и что его просил об этом один известный ученый. Жан даже взял специальную бочку для этих щупалец. Эрик, который любил подтрунивать над другими, да и над собой, тоже не устоял перед соблазном отпустить шутку по поводу этой несуразной затеи Жана и Ганса.

Через неделю Жан самым глупейшим и легкомысленным образом сделал попытку "показать себя". Обычно пустынное и неприветливое море вдруг ожило, оно буквально кишело золотыми макрелями.

Эти рыбы, как всегда, были очень игривы и любопытны. Они быстро подплывали к самому борту плота, смотрели на нас, затем, удивленные странным зрелищем, быстро поворачивались и высоко подпрыгивали над водой. Такое поведение макрелей только подогревало наше желание поймать их. Я сразу же начал мастерить гарпун: взял длинную палку и при помощи пластыря из нашей аптечки прикрепил к ней железный прут. Раньше я часто наблюдал, как этим нехитрым инструментом Франсиско и Мишель гарпунировали рыбу. Но мне так и не удалось достичь такой меткости, с какой действовали они, как бы я ни старался, все мои усилия были напрасны, я не смог поймать и самой маленькой золотой макрели. Попытки Эрика заманить хотя бы одну макрель на крючок, наживленный станиолевой бумагой, также не увенчались успехом. Жан молча наблюдал за нами, а дождавшись следующего дня, приступил к делу.

Сразу же после завтрака, когда мы опять тщетно пытались поймать рыбу, Жан вышел из каюты, держа в руках ласты, маску, дыхательную трубку и ружье для подводной охоты. Он быстро надел на себя все снаряжение водолаза и прыгнул в воду, а Ганс ловко бросил за борт длинную веревку. Не прошло и полминуты, как Жан показался на волнах в 50 метрах от кормы, крепко уцепившись за конец веревки одной рукой и держа ружье в другой. Это был слишком рискованный способ ловли рыбы, и мы к нему никогда не прибегали. Но почему бы Жану его не испробовать? Мы знали, что он слыл человеком-амфибией и умелым спортсменом-рыболовом. Пока он крепко держится за веревку – риск невелик, если, конечно, поблизости не будет акул-людоедов. Но вот, к нашему ужасу, Жан выпустил веревку и нырнул, когда же он наконец вынырнул, то находился в 10 метрах от веревки. В этот день ветер был очень слабым, поэтому его положение не казалось катастрофическим. Но вместо того чтобы подплыть к веревке, как сделал бы каждый разумный человек, Жан вертелся на одном месте и что-то выделывал руками. На секунду нам показалось, что его схватила акула, но тут же мы разглядели, что он по-дурацки держал свою добычу – большую макрель – и не мог сдвинуться с места... Рыба стесняла его движения.

Прежде чем у меня возник в голове хоть какой-нибудь план спасения, Ганс с плеском плюхнулся в воду. "Боже мой, что будет с этим увальнем, который даже на суше не держится на ногах как следует!"; – подумал я с досадой. К своему стыду, я не догадался помочь ему. Ганс очень быстро доплыл до товарища, продолжавшего борьбу со своей добычей, взял у него ружье и стал тянуть за лесу. Она была прикреплена к стреле, прочно вонзенной в рыбу. Несколько тягостных минут – и оба схватились за конец веревки. Не теряя времени, мы подтянули их к плоту.

– Теперь ты доволен, дурень? – со злобой набросился на него Эрик, как только Жан вскарабкался на борт с золотой макрелью в руках. – Хотел бы я знать, как бы ты себя чувствовал, если бы плот ушел и тебе пришлось плыть одному к берегу? Пустяки, конечно, всего 200 миль! А раз ты, как мне кажется, еще не все понял, то должен тебе сказать, что плот нельзя ни остановить, ни повернуть. Все, что с него упало, включая и членов экипажа, то пропало. В другой раз, когда будешь показывать свою удаль, то, ради бога, не держи в руках окровавленную рыбу. Ничто так не возбуждает аппетит акулы, как кровь, и вряд ли она удовольствовалась бы только макрелью, увидев тебя рядом с ней.

Эрик еще долго не мог унять свой вполне справедливый гнев. Я предложил приготовить сырую рыбу по-таитянски, чтобы как-то успокоить его. Это вызвало всеобщее одобрение. Хуанито нарезал макрель небольшими кубиками и положил на два часа в лимонный сок. Среди наших съестных припасов очень кстати оказались лимоны. Настроение значительно повысилось, когда на столе появилась сырая рыба. Но, к сожалению, отношения между этими людьми, которых фактически объединял только горячий интерес к изучению моря, больше уже никогда не потеплели. Ганс еще решительнее, чем раньше, встал на сторону своего друга, и экспедиция, таким образом, сразу разделилась на два лагеря, не считая смущенного положением дел бедняги Хуанито, который оставался нейтральной стороной, Справедливости ради хочу добавить, что со временем Жану были прощены все его грехи. Позднее Эрик и все остальные безоговорочно признали, что он действительно искусный и смелый рыболов и без его улова наш стол был бы очень однообразным. К общему удовольствию, он несколько изменил и метод ловли: один конец длинной лесы он прочно привязывал к металлической стреле ружья, другой же отдавал Гансу. После выстрела добычей занимался Ганс, он втаскивал ее на борт, а Жан тем временем спокойно добирался до плота.

Удивительно приятная летняя погода сочеталась со свежим попутным ветром. С каждым днем мы проходили все большее и большее расстояние. И когда я определил 8 марта местонахождение нашего плота на карте, к моему великому удивлению, оказалось, что мы прошли почти полпути. За три недели пройдено 800 миль! Средняя же скорость в сутки составляла 40 миль. Поистине не было причин на что-либо жаловаться. Но если плот сверх всякого ожидания шел хорошо, то в другом отношении он вел себя довольно странно: корма постепенно опускалась все глубже и глубже, и волны угрожали залить палубу. Трудно было поверить, что одни и те же бревна впитывали на корме больше воды, чем на носу. Мы подумали, что это происходит из-за неравномерного размещения груза, и решили попробовать перенести в носовую часть все ящики с пробирками Жана, из которых сотни были уже заполнены морской водой и планктоном. Это помогло, но не в такой мере, как мы думали. Единственный груз, который теперь оставался на корме, – четыре 200-литровые пустые бочки под палубой. Может быть, они наполнились, морской водой? Бочки немедленно были обследованы. Две из них действительно оказались полны воды и, вместо того чтобы увеличивать плавучесть плота, тянули его вниз. Нам удалось их опорожнить. Плот освободился от лишнего груза и принял горизонтальное положение. Может быть, он сидел немного ниже, чем перед отплытием из Конститусьона, но это было вполне нормальным явлением, так как сухие бревна, естественно, впитывали в себя какую-то часть воды. Мы были уверены, что это только вопрос времени и процесс впитывания в конце концов прекратится.

Нам даже показалось, что он уже прекратился: плот шел легко и хорошо, не вызывая у нас никаких опасений.

Теперь я уже не помню, по какому поводу, то ли из-за этой небольшой неприятности, напомнившей нам, что мы смертные, то ли из-за внезапно появившегося чувства долга, только вскоре после этого мы достали батарейное радио и попробовали наладить связь с чилийскими радиолюбителями, которые наверняка пытались нас найти. Как и на "Таити-Нуи I", у нас было два передатчика : маленький – для телеграфной связи, и большой – для телефонной. Кроме того, у нас был обычный приемник, которым мы вообще редко пользовались. Маленький передатчик питался от батарей, а большой – от генератора с бензиновым мотором, – дорогая вещь, которую мы рассчитывали приобрести в Кальяо. Перед отплытием у нас не было денег, и поэтому все согласились, что до Кальяо мы обойдемся маленьким передатчиком. Непривычными руками я приладил антенну и отстучал позывные. Симпатичный маленький аппарат, казалось, был в полной исправности, но на наши сигналы почему-то никто не отвечал. Мы с Жаном, который дублировал меня как радист, недоумевали. Мы повторяли наши позывные несколько дней подряд, но из ящика так и не послышалось ни малейшего звука.

Никто из нас не придал этому серьезного значения. Ведь все шло хорошо, и, если говорить правду, мы были даже рады, что не пришлось отвечать на задававшиеся из спортивного интереса вопросы радиолюбителей, которыми они нас мучили во время путешествия на "Таити-Нуи I". Кроме того, мы опять приближались к берегу. Или, точнее сказать, берег приближался к нам, ибо севернее границы между Чили и Перу континент Южной Америки, как известно, выдается широкой дугой на запад. Не меняя своего курса (с самого начала мы шли прямо на север), мы, таким образом, оказались снова на пути к земле. 20 марта впервые показалась величественная горная цепь Анд, вытянувшаяся с севера на юг вдоль всего берега. Нам встретились играющие тюлени, которые, вероятно от удовольствия, выкидывали невероятные цирковые номера. Ночью, для безопасности, мы свернули в сторону моря, а на следующий день снова шли в нескольких морских милях от берега, держа курс на север. Конечно, плавание в прибрежных водах – это риск, но иного выхода у нас не было. Мы могли проскочить мимо Кальяо и оказаться далеко в море.

Мы медленно скользили параллельно крутому, каменистому побережью, за которым всюду, насколько мог видеть глаз человека, простиралась голая пустыня. Эрик рассказывал нам о замечательном народе "наска", который еще во времена инков удивительно умело обрабатывал этот пустынный район, построив сложную оросительную систему. Я попробовал представить себе, как бы народ "наска" встретил чужеземных мореплавателей, прибывших с островов Южных морей на плоту. Но через несколько мгновений резкий голос Эрика вернул меня к действительности. Он с усмешкой обратил мое внимание на то, что ветер прекратился и нас неуклонно сносит к берегу. Ни я, ни Эрик ничего не могли сделать – плот совершенно потерял управление. Даже если бы у нас были весла или ялы, то и это мало бы помогло. Безнадежно пытаться грести или тянуть на буксире такой тяжелый плот. Единственное, что мы могли сделать, – это сесть на кормовую скамейку и ждать чуда. Нежеланный штиль наступил примерно в четыре часа дня. Только в 7 часов вечера, когда мы были так близко от прибрежного прибоя, что шум его заглушал наши взволнованные голоса, на гладкой поверхности моря словно по волшебству поднялась легкая зыбь. Подул юго-восточный ветер, и мы поспешили удалиться от негостеприимного берега.

Теперь мы очутились в водах, где обычно бывает очень оживленное движение судов, и Эрик отдал строгий приказ вести внимательное наблюдение, особенно во время ночной вахты. Но ни одного судна на горизонте не появлялось, и только утром 24 марта мы вдруг увидели всего лишь в нескольких милях от нас английский транспорт. До этого мы встретили пять или шесть судов, хотя и находились на изрядном расстоянии от берега. Некоторые из них прошли совсем близко. Однако ни одно из них нас не заметило. Это и не удивительно – маленький, низкий, серый плот почти сливался с морским ландшафтом. Поэтому мы были одновременно и удивлены и польщены, когда увидели, что англичане совершенно неожиданно дали сигнал, спустили флаг и не замедлили ответить на наше приветствие. Несколько часов спустя нас нагнал перуанский танкер, шедший на север. Капитан, очевидно, решил, что мы потерпели кораблекрушение, и сразу же направился к нам. Примерно в 300 метрах от плота танкер остановился. Можно было отчетливо прочитать его название – "Ойала". Мы видели, как на корме несколько матросов начали подтаскивать к релингам буксирный канат. "Ойала" по инерции все еще продолжал двигаться. Наконец танкер остановился прямо перед самым носом плота, преградив нам путь. Ветер дул с кормы, и помощь перуанского капитана совсем не приводила нас в восторг. Мы отчаянно жестикулировали, прося его отойти в сторону. На трех или четырех языках мы пытались объяснить, что у нас все в порядке и мы без труда доберемся до Кальяо. Наконец капитан "Ойалы" весьма нерешительно отказался от планов нашего спасения и лег своим курсом на север. Через некоторое время прошло еще одно судно, но, к счастью, оно нас не заметило.

В тот же вечер мы вошли в опасные воды около знаменитого Паракаса, исторического поля смерти. В этом месте, как видно на морской карте, сталкивается друг с другом ряд быстрых течений. Мы не имели ни малейшего желания кончать здесь свои дни, как бы знаменито это место ни было. Нам пришлось провести беспокойную, бессонную ночь, внимательно наблюдая за появлением огней судов, которых оказалось больше, чем нам того хотелось, и огня маяка, которого мы так и не увидели. (Очевидно, перуанские смотрители маяка бастовали, как это было с французскими радистами, когда я шел на "Каумоане" на Маркизские острова.) К рассвету мы уже миновали опасность и были, слава богу, значительно севернее Паракаса. До Кальяо оставалось всего 80 миль. При попутном ветре и попутном течении на это должно было пойти не более двух дней.

Мы всегда были готовы выпить по любому поводу, а потому достали; последние бутылки виноградного вина и уселись на корме. В тот момент, когда мы чокались и весело шутили, откуда ни возьмись появился красный двухмоторный самолет. Мы заметили его только тогда, когда он пролетел над нами. Может быть, виноградное вино сыграло свою роль, а может быть, пилот до последней минуты скрывался в облаках. Самолет сделал красивый разворот и пошел в пике прямо на нас. Поднять высоко наши кружки и выпить за здоровье неизвестных гостей – это все, чем мы могли ответить на их учтивость. Самолет время от времени снова появлялся и делал над нами круги, словно утомленная морская птица, боязливо искавшая место, где можно было присесть и отдохнуть. Каждый раз перед нами мелькали сгорбившиеся фигурки с поднятыми фотоаппаратами, а потому мы и заключили, что это был самолет агентства печати. Сделав с полдюжины кругов, самолет так же быстро исчез, как и появился.

На следующий день, 26 марта, появился другой самолет. На этот раз нас приветствовал гидросамолет военно-морского флота Перу. Видимо, получив от него наши координаты, 27 марта навстречу нам вышло серое патрульное судно. Командир был хорошо знаком с нашим курсом и скоростью. Не спрашивая нас и ничего не объясняя, он сделал крутой разворот и приказал своим матросам подать нам буксир. Затем взял курс на Кальяо, который сразу же, едва только мы миновали Сан-Лоренсо, стал виден как на ладони. Чувствовалось, что перуанские патрульные суда привыкли буксировать плоты доисторического образца. Но, несмотря на несомненное искусство перуанцев, мы были рады, что до пристани в Кальяо оставалось всего лишь 10 миль. Скорость патрульного судна намного превышала нашу обычную – носовая часть плота то и дело зарывалась в воду.

У входа в порт нас встретил моторный катер с журналистами и фоторепортерами и чудесная моторная яхта с двойным корпусом, похожая на полинезийское спаренное каноэ. Командир патрульного судна сообщил нам, что дальше поведет нас "Рапа-Нуи" – так называлась моторная яхта. Мы послушно отдали буксир, ибо никаких оснований возражать у нас не было. В этот же момент катер, ловко развернувшись, поравнялся с плотом, и не успели мы выразить свой протест, как все журналисты и фоторепортеры оказались у нас на борту. Непрошеные гости принялись донимать нас самыми немыслимыми вопросами. Но Эрик был в прекрасном настроении и не лазил в карман за ответом. Вот несколько примеров его находчивости.

– Почему вы делаете остановку в Кальяо?

– Потому что не хотим лишить себя удовольствия вас видеть.

– Сколько у вас осталось воды?

– Нисколько. Она кончилась позавчера. Но пока у француза есть вино, вода ему ни к чему.

– Вас кто-нибудь ждет в Кальяо?

– Да, все красивые женщины Перу, по крайней мере я надеюсь на это.

– Почему плот сидит так глубоко в воде?

– Виноваты вы. Ведь он рассчитан на пять человек, а не на пятьдесят.

В 7 часов вечера мы встали у причала яхт-клуба. Испытание плота удачно закончилось. На это ушел 41 день, что точно соответствовало расчетам Эрика, сделанным перед отплытием из Конститусьона.

К нашему великому изумлению, утром следующего дня некоторые столичные газеты под крупными заголовками объявили, что "Таити-Нуи II" вошел в Кальяо почти затонувший. Один из выдумщиков договорился до категорического утверждения, что плот наверное бы затонул, если бы плавание продолжалось еще несколько дней. Причина, вызвавшая эту смешную ошибку, стала ясна, когда мы рассмотрели фотоснимки, сопровождавшие статьи в газетах. Журналисты видели, как при буксировке вода заливала палубу, и тотчас же сделали поспешный вывод. К тому же, все, кто побывал на плоту, промочили себе ноги. В действительности же плот осел всего лишь на 25 сантиметров по сравнению с отметкой до отплытия из Конститусьона. И это вовсе не угрожало катастрофой.

На всякий случай мы тщательно осмотрели плот от носа до кормы и даже распилили пополам одно из 50 кипарисовых бревен, составлявших его остов. Нигде не было обнаружено и следа морских червей, которых мы больше всего боялись. По срезу было ясно видно, что вода проникла вглубь всего лишь на несколько сантиметров, остальная часть бревна оставалась сухой и крепкой. Несомненно, плот был по-прежнему в превосходном состоянии. Но осадка его все же оказалась большей, чем мы предполагали, и волны при сильном попутном ветре заливали каюту. Поэтому мы решили немного увеличить его плавучесть. Добыть в течение нескольких дней нужное количество бамбуковых стволов оказалось невозможным. Не увенчались успехом и поиски бальсы. Но тут председателю яхт-клуба пришла в голову хорошая мысль – дать объявление в газетах. Сразу же явилось несколько добрых людей с бальсовыми стволами, различными по величине, толщине и качеству. Мы выбрали 12 самых больших, длина которых не превышала 4 метров, а диаметр – 20 сантиметров, засунули их в пустое пространство в кормовой части между кипарисовыми бревнами и палубой и прочно закрепили. Там было место еще для такого же количества стволов, но их, к сожалению, не оказалось.

Один бельгийский химик из Лимы, следивший за нами с большим интересом, посоветовал сменить ржавые железные бочки для питьевой воды на алюминиевые. Он верно подметил, что эти прочные бочки окажутся вдвойне полезными: когда кончится питьевая вода, их можно будет закрепить под плотом, чтобы увеличить его плавучесть. Сначала мы сочли излишним такие меры предосторожности. Но, когда бельгиец любезно предложил достать бочки по сходной цене, мы послушались его совета – наши старые бочки действительно почти не годились. Таким образом, мы обзавелись четырьмя 200-литровыми и десятью 50-литровыми алюминиевыми бочками. Этого оказалось больше чем достаточно. Жан, только что получивший еще два тяжелых ящика с оборудованием для исследования океана, удовлетворенно заявил, что лишние бочки превосходно могут быть использованы для рыб, планктона и других морских животных. Половину бочек мы наполнили питьевой водой, а остальные прикрепили под кормой по обе стороны бальсовых стволов.

Большая часть наших посетителей, которых было так же много, как и в Конститусьоне, пророчила нам различные беды. Но мы еще раньше наслышались не менее мрачных предсказаний и не обращали на них никакого внимания. Светлым пятном на этом фоне был курчавый веселый чех Эдуард Ингрис, который с самого начала оказался таким энтузиастом, что даже изъявлял желание составить нам компанию. Вера Ингриса в нас была приятна, но тем не менее пришлось ему отказать. Ингрис был единственным из всех посетителей, у которого уже имелся опыт плавания на плоту. Еще в 1955 году в компании, состоявшей из голландца, аргентинца, перуанца и перуанки (!), он сделал попытку доплыть до островов Южных морей на бальсовом плоту типа "Кон-Тики" с благозвучным названием "Кантута". По непонятным причинам это интернациональное общество в очень позднее время года выбрало для отплытия место где-то далеко на севере Перу.

Путешествие закончилось плачевно – плот попал в район крайне неблагоприятных морских течений, которые в продолжение трех месяцев крутили его, как карусель. Истощенные и потерявшие силы люди – четверо мужчин и одна отважная женщина были наконец выловлены американским военным кораблем.

Несмотря на то, что это плохо продуманное путешествие кончилось так печально, Ингрис ежедневно приходил и умолял взять его с собой, приводя все новые убедительные аргументы. Однажды Эрик серьезно подумал было заменить Жана Ингрисом, но, к счастью, такие веские причины, как опыт Жана и польза, которую он приносил, взяли верх над личной антипатией Эрика. Вскоре выяснилось, что решение оставить Жана было разумным. К нам явился еще один участник путешествия на "Кантуте", перуанец Хоакин Герреро, и рассказал, что он вместе с Ингрисом готовится к новому плаванию. Он утверждал, что из Эквадора уже идет большой заказ бальсы для постройки плота. Мы были очень удивлены. Почему же Ингрис даже не обмолвился об этой экспедиции? Только потом, окольными путями, мы узнали, в чем тут было дело. Во время неудачного путешествия на "Кантуте" Герреро был коком. А теперь он сколотил некоторую сумму и соглашался финансировать новую экспедицию при условии, если будет ее руководителем. Ингрис же, испытывавший экономические затруднения, был, так сказать, разжалован в коки прежним коком. Он, видимо, считал это большим позором. и поэтому решил подыскать себе другой плот. После этого замечательного открытия у нас, естественно, было больше, чем прежде, оснований не уступать настойчивым мольбам Ингриса. Мы осмотрели плот, увеличили, насколько было возможно, его плавучесть и поспешили закончить приготовления к отплытию. На последние деньги мы купили два ящика консервированного мяса, 80 килограммов картофеля, подержанный, но еще в хорошем состоянии генератор и 50 литров бензина для него. Такая поспешность объяснялась не только тем, что после шумной жизни в Кальяо нам снова хотелось покоя и тишины, – главное, нам нельзя было терять времени, мы должны успеть прибыть на острова Южных морей до начала октябрьских дождей и штормов.