Текст книги "В стране литературных героев"
Автор книги: Бенедикт Сарнов
Соавторы: Станислав Рассадин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
А.А.: (самым невинным тоном). Да я, признаться, и сейчас удивлен, что тебе двойку поставили. Ты ведь даже про Тараса Скотинина так хорошо все рассказал…
Гена: (по-прежнему не чувствуя подвоха). Вы еще нашего учителя не знаете! Это такой придира! Я ему все слово в слово, как вам, про этого Тараса Скотинина говорил. Все черты его характера назубок перечислил. А ему все мало! Спрашивает: «А кем он Митрофану приходится? А с госпожой Простаковой в каком родстве состоит?» Представляете? А я откуда знаю? Это ж надо так придираться!
Профессор слушает Гену с притворным сочувствием: у него, как видно, уже созрел план дальнейших действий.
А.А.: Я и не подозревал, что ваш учитель такой придира. Знал бы, так, пожалуй, подольше задержался бы с тобой там, у господ Простаковых.
Гена: Верно! Надо было задержаться! Я ведь так и не узнал, кем этот Тарас Скотинин Митрофану приходится!
А.А.: И отца Митрофанушки мы с тобой даже не повидали… Да, брат, чувствую я, что придется нам с тобой еще раз прокатиться к господам Простаковым.
Гена: (со вздохом). Ничего не поделаешь, придется…
И снова Архип Архипович и Гена оказываются в старинной помещичьей усадьбе. Хозяева этого дома, правда, мало напоминают господ Простаковых. Но знакомство нашего Гены с персонажами фонвизинского «Недоросля» было так мимолетно, что он совершенно уверен: перед ним отец и мать Митрофанушки. Будем и мы их так называть, – даже если сразу догадаемся, кто они такие на самом деле.
«Простаков»: Скажи-ка мне, матушка, сколько лет нашему недорослю?
«Простакова»: (словоохотливо): Да вот пошел семнадцатый годок. Он родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…
«Простаков» (перебивая ее): Добро. Пора ему на службу!
«Простакова» (не в силах удержаться от слез): Ой, мое дитятко! Куда ему служить? Дитя ведь еще совсем малое, да и здоровьем слабое!
«Простаков»: Полно реветь!.. Давеча спросил я, где он околачивается. Доложили, что мусье дает ему урок. Я взошел в его комнату. И что ж? Пьяница басурман спит на его кровати сном праведника. А наш бездельник прилаживает мочальный хвост к змею, который он смастерил из той карты, за которую столько денег было плочено…
Гена: Слышите, он сообразил, как приделать хвост! Помните, я ему говорил? Оказывается, этот Митрофан не такой уж тупица!
А.А. (тихо): Ты, Геночка, про Митрофана пока забудь. Ты лучше к его отцу приглядись. Как ты про него говорил? Тупой, робкий, безвольный? По-моему, он не такой уж робкий…
«Простаков» (сурово): Я кому сказал? Не реветь!.. А ну, подай мне перо и бумагу! Надобно писать к будущему начальнику нашего недоросля… Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни!
«Простакова»: Не забудь, батюшка, поклониться и от меня князю. Я, дескать, надеюсь, что он не оставит сынка нашего своими милостями.
«Простаков»: Что за вздор! С какой стати стану я писать князю?
«Простакова»: Да ведь ты сказал, что изволишь писать к его начальнику?
«Простаков»: Ну?
«Простакова» (робко): Да ведь сынок-то наш записан в Семеновский полк!
«Простаков»: Записан! А мне какое дело, что он записан? Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Где его пашпорт? Подай сюда!
«Простакова» (покорно): Сейчас!
Слышен звук отпираемого замка. И в тот же миг, словно встрепенувшийся при этом многообещающем звуке раздается дребезжащий, пьяненький голос.
Дребезжащий голос: Мадам, же ву при, водкю!
Гена: Ой, а это еще кто? Смешной какой!
А.А.: А это иностранец. Учитель их сына.
Гена(обрадованно): А-а, Вральман! (И он опять бодро бубнит заученные фразы.) Учитель-проходимец, человек-с-лакейской-душой… Учил-потакая-лени-Митрофана-и-пользуясь-невежеством…
Голос учителя (умоляюще): Мадам! Же ву при, водкю!
«Простаков»: Уберите прочь этого пьяницу! Да позовите сына… (Торжественно.) Ну, сын, вот тебе письмо к Андрею Карловичу, моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством. Прощай! Служи верно кому присягаешь и помни пословицу: «Береги платье снову, а честь смолоду».
Недоросль прощается с родителями. Звучат поцелуи, всхлипывания; горестные причитания матери. Но профессор включает свою машину, и все эти звуки мгновенно смолкают. Архип Архипович и Гена снова одни.
А-А.: Да, Геночка, что-то тут явно не то! И Простаков как будто не такой уж робкий, да и Простакова – нельзя сказать чтобы грубая и необузданная…
Гена (подозрительно): А почему вы так говорите, как будто меня подловили? Я-то тут при чем? Я что ли учебник писал?
А.А.: Нет, за то, что написано в учебнике, ты, разумеется, никакой ответственности не несешь. Но что правда, то правда. Я тебя и в самом деле подловил.
Гена: Как это?
А.А.: А очень просто. Эти люди, которых мы с тобой только что видели, вовсе не родители Митрофанушки.
Гена: А кто ж они?
А.А.: Это отец и мать Петруши Гринева, героя «Капитанской дочки».
Гена (как утопающий, хватается за соломинку): А Вральман как же?
А.А. (безжалостно): Да какой же это Вральман? Это был француз Бопре, Петрушин учитель!..
Гена (он сильно сконфужен): Да, это вы меня здорово купили!.. Как же я их перепутал? Просто ума не приложу!.. Они же совершенно – ну вот нисколечко! – не похожи! Смешно даже сравнивать: этот пентюх Митрофан – и Петруша!
А.А.: Ну вот! Теперь ты кидаешься в другую крайность! А, скажем, профессор Василий Осипович Ключевский… Знаешь такого?
Гена: Вы что, смеетесь? У меня ни одного знакомого профессора, кроме вас, нету.
А.А.: Да нет, я имел в виду не личное знакомство. Василий Осипович, к сожалению, давно умер. Это был крупнейший русский историк. Ключевский не только сравнивал Петрушу Гринева с Митрофаном, но даже утверждал, что Пушкин и Фонвизин изобразили одно и то же социальное явление.
Гена: Что это значит? Я не понимаю.
А.А.: Сейчас поймешь. И Пушкин и Фонвизин показали обыкновенного дворянского недоросля, то есть сына помещика средней руки. Только Фонвизин написал на него, как говорил тот же Ключевский, злую карикатуру, а Пушкин дал – ну, что ли, более добродушный его портрет. Послушай, что пишет Ключевский о «судьбе наших Митрофанов»,.. Сейчас, минуточку… Я тут заложил страницу… Ага, вот! (Читает.) «Судьба наших Митрофанов..,» Нашел. «Это – пехотные армейские офицеры, и в этом чине они протоптали славный путь от Кунерсдорфа до Рымника и до Нови. Они с русскими солдатами вынесли на своих плечах дорогие лавры Минихов, Румянцевых и Суворовых…»
Гена (радостно): А-а! Понял! Пушкин, значит, правду написал, а Фонвизин исказил…
А.А. (в ужасе): Боже, что за жаргон! Почему именно исказил? Ведь Фонвизин-сатирик! Он написал комедию. Он выпятил уродливые, смешные стороны явления. Но ведь он не выдумал их, они были! Значит, он написал правду. Просто у него были другие задачи, не такие, как у Пушкина…
Гена: Странно все-таки! Такие разные люди – Петруша и Митрофанушка… А вы говорите, что и то и другое – правда…
А.А.: В литературе, Геночка, еще и не такие странности бывают. Очень часто бывает даже так, что два писателя изображают не то чтобы одно явление, а просто одного и того же человека, а выходят у них герои – ну ни капельки не похожие. И не то что непохожие, а прямо-таки противоположные друг другу. У одного-мрачный злодей, а у другого-жалкий трус.
Гена (уверенно): Ну, уж такого никак не может быть!
А.А.: Еще как может! Если хочешь, в следующем нашем путешествии я тебя с такими героями познакомлю. А сейчас я должен тебя упрекнуть. Ты ведь меня обманул!
Гена (он искренне изумлен): Я? Когда это?
А.А.: Ну как же! Ведь ты говорил, что тебе чуть ли не напрасно двойку поставили, что ты всех героев «Недоросля» ну прямо назубок знаешь, а стоило мне тебя слегка разыграть, и сразу выяснилось, что ты «Недоросля» просто даже и не читал!
Гена (тоном оскорбленного благородства): А когда это я вам говорил, что читал? Я учебник читал. А в нем все сказано: кто типичный представитель, а кто образ обобщающей силы… (Ликуя.) Ну ничего! Теперь мне и учебник читать незачем! Эх, и повезло же мне, что я с вами повстречался!
А.А. (слегка озадаченно): Весьма польщен. Но только мне не совсем понятно, почему знакомство со мной избавляет тебя от необходимости читать книги?
Гена: Как-почему? Да зачем же мне теперь читать? Что я, в лоб раненный? Мы же для того и путешествуем в эту вашу Литературию, чтобы, не читая, можно было пятерки получать…
А.А.: Вот как ты меня понял? Любопытно!.. Ты, брат, рассуждаешь совсем как Госпожа Простакова!
Гена: Я? Как эта дуреха? Ну, знаете…
А.А.: Конечно! Ведь это она говорила про географию: зачем, мол, ее учить, если извозчик и без географии довезет куда надо. А ты, значит, и мою машину решил в такого извозчика превратить? Ну, спасибо! Ай да Геночка! Ай да Митрофан!
И профессор, глядя на озадаченную физиономию Гены, который уже понял, что он и в самом деле сморозил глупость, не может удержаться от смеха…
Гена (угрюмо): Ну и что тут смешного? Нашли тоже с кем сравнивать…
Профессор никак не отсмеется.
Смейтесь, смейтесь… Обидели – и рады…
А.А. (отсмеявшись): Ты знаешь, Геночка, действительно рад.
Гена: Неужели вы такой злой?
А.А.: Нет! Совсем не злой! Дело в другом… Современники Фонвизина рассказывали, что в Митрофанушке он вывел одного своего знакомого мальчика, Сашу Оленина. Тот, понятно, таким смешным на самом деле не был, а вот писатель решил его высмеять.
Гена (его еще мучит обида): Ну и что этот Оленин?
А.А.: Очень обиделся!
Гена: Ага, вот видите…
А.А.: Да, он очень обиделся. Так обиделся, что стал учиться, учился в Страсбурге, в Дрездене, стал превосходным художником и одним из образованнейших людей России. Его даже президентом Академии художеств назначили. Вот до чего его обида довела!
Гена (потрясен): Да-а… Президентом – это здорово!
А.А.: Ну, сам понимаешь, президентом Академии не всякий станет. Тут одной обиды мало. Тут и талант нужен и ум. Но сатира для того и существует, чтобы, преувеличив недостатки, изобразив их в смешном и даже отвратительном виде, помочь людям от них избавиться. Так что иногда полезно обидеть человека!
Гена: Это вы что, на меня намекаете?
А.А.: А что ж, и на тебя. Но не только. Смотри, двести лет прошло с тех пор, как Фонвизин создал своего Митрофана, жизнь изменилась до неузнаваемости, никаких помещиков и недорослей и в помине не осталось, а ты обиделся. Принял насмешку на свой счет. Вот это и называется: образ огромной обобщающей силы. Это и называется: бессмертие искусства!
Путешествие третье. Сто пятьдесят Дон Жуанов
Комната профессора. Архип Архипович и Гена.
Гена: Ну, Архип Архипыч, выполняйте ваше обещание! Знакомьте меня!..
А.А.: С кем это?
Гена: То есть как-с кем? Вы же говорили, что бывают такие литературные герои, которые с одного и того же человека списаны, а сами разные. Помните? Я еще сомневался, а вы…
А.А.: Помнить-то помню… Только теперь уже я сам сомневаться начал…
Гена (торжествуя, хотя такой легкой победы он даже и не ожидал): Ага! Я говорил, что такого не бывает!
А.А.: Да нет, я тебе приготовил как раз такую встречу. Но вот засомневался: стоит ли ее устраивать?..
Гена: А почему не стоит? Я хочу!
А.А.: Видишь ли, я еще не знаю, каковы у тебя нервы…
Гена: Нервы как нервы! Крепкие. И при чем тут нервы? Что мы, к каким-нибудь тиграм, что ли, собираемся?
А.А.: (презрительно). Тигры! Тигры – тю пустяк… (Все еще с сомнением.) Ну ладно… Рискнем!
И мы вместе с нашими героями оказываемся там, куда меньше всего рассчитывали попасть,– на пиру! Да, это средневековый русский пир, на котором все как полагается: звенят застольные чаши, раздаются пьяные приветственные выкрики, играют и поют гусляры.
Гусляры: Ой ты гой еси, царь Иван Васильевич! Про тебя нашу песню сложили мы! Мы сложили ее на старинный лад, Мы певали ее под гуслярный звон…
Вдруг, обрывая робко замолкших гусляров, раздается властный голос.
Голос: А подать сюда вина сладкого, Вина сладкого, заморского, Нацедить его в золоченый ковш И поднесть его опричникам!
Гена (радостно): Архип Архипыч! Ха-ха! Это же Иван Грозный!
А.А.: Тише, Гена, тише! Чего ты так обрадовался? Словно приятеля встретил!
Гена (так же ликующе): Да мы же его еще в прошлом году проходили!
А.А.: Что, и произведение узнал?
Гена: Конечно, узнал! Лермонтов! «Песня про купца Калашникова»!.. Эх, и подло же он поступил с этим купцом!
А.А.(в нешуточном испуге): Тсс! Тише, говорю тебе! Представляешь, что будет, если он услышит? Боже мой, кажется, услышал!..
Иван Грозный (ударив об пол посохом): А поведай мне, добрый молодец, Ты какого роду-племени, Каким именем прозываешься?
И тут мы с прискорбием должны признаться: наш Гена перепугался. Так перепугался, что неожиданно для самого себя и к большому удивлению Архипа Архиповича вдруг стал отвечать в тон грозному царю-стихами. И хуже того: неважными стихами. Хотя попробуйте-ка в такой обстановке сочинить хорошие стихи…
Гена (запинаясь): Ой ты гой еси, царь Иван Васильевич!.. Я про все согласен поведати… Я мужского буду роду-племени, Нарекли меня предки Геннадием…
Иван Грозный: А который смерд научил тебя Возводить на царя напраслину? Аль ты думу затаил нечестивую? Али славе нашей завидуешь?
Гена: Ой ты гой еси, царь Иван Васильевич! Про тебя я читал в хрестоматии! Наизусть отрывок заучивал И трояк за то заполучивал…
Иван Грозный (насторожившись): Как ты вымолвил? Хиромантия? Эй! Вязать сего чернокнижника! То наука зело бесовская! Богомерзкая, басурманская!
Гена (плаксиво): Да какая там хиромантия? Я и слова такого не слыхивал! Говорил я про хрестоматию Это книжка! Обыкновенная, А совсем никакая не черная…
Иван Грозный (зловеще): Ишь, какому лукавству отрока Обучили проклятые демоны! Ан московский-то царь не глупей тебя. Что такое есть хрестоматия? Поношение Христа с матерью И со всем трояком… то бишь-с троицей!
Гена (в отчаянии): Да при чем тут Христос и троица? Я ж вам все по совести выложил!..
Иван (успокоительно): Хорошо тебе, детинушка, Что ответ держал ты по совести. Я топор велю наточить-навострить, Палача велю одеть-нарядить, Чтобы знали все люди московские, Что и ты не оставлен моей милостью…
Гену тут же хватают и волокут-страшно сказать-к плахе! Мы-то с вами знаем, что Архип Архипович не даст его в обиду, но Гене сильно не по себе.
Гена: Ой! Ой! Отпустите! Вы не имеете права! Архип Архипыч! Куда они меня тащат! Да включайте вы скорей вашу машину!..
И сразу-тишина. Гена и профессор снова одни.
А.А.: Что, испугался? Серьезный господин, не правда ли?
Гена (он еще сильно напуган): Серьезный! Мало сказать! Недаром его Грозным прозвали!
А.А.: Хочешь еще разок с ним встретиться?
Гена: Нет уж! Спасибо!
А.А.: А если он на этот раз будет совсем другой? Тише воды ниже травы?
Гена: Это Иван-то Грозный?
А.А.: Да, он самый… И кроме того: чего же ты боишься? Ты же видишь, я в любой-момент приду к тебе на помощь.
Архип Архипович включает машину, и мы вновь слышим голос царя Ивана. Но что с ним стало? Голос жалобный, растерянный, перепуганный…
Иван: О-ох, сделал я великие прегрешения! Пособи мне, господи… Пособите, чудотворцы московские…
Гена: И это, по-вашему, Иван Грозный? Так я вам и поверил!.. И вообще-почему он не в хоромах там каких-нибудь, а в обыкновенной квартире? Глядите: электричество, телефон… Да это, наверно, артист переодетый!
А.А.: Никакой не артист, а настоящий царь всея Руси Иван Грозный. Только уже не из поэмы Лермонтова, а из комедии Михаила Булгакова «Иван Васильевич». Видишь ли, в этой комедии происходит вот что. Один инженер изобрел машину ну, вроде нашей, – только с ее помощью можно проникать в другие эпохи. И вот произошла ошибка. Иван Грозный – самый что ни на есть настоящий царь! очутился в Москве тридцатых годов нашего века…
Иван (испуганно): Кто это? Чего надо? Кто такие?
А.А.: Не бойтесь, Иван Васильевич. Меня зовут Архип Архипович.
Иван (жалобно и подозрительно): А ты не демон?
А.А.: Ну какой же я демон? Такой же человек, как и вы!
Иван: А это с тобою кто?
А.А.: Это мой юный друг и помощник.
Иван (со страхом): Кудесник?
Гена: Нет, я пионер.
Иван: О боже мой, господи, вседержитель! Так я и знал! С нами крестная сила! Свят, свят, свят, сгинь, пропади! (С горестным изумлением.) Ишь ты, на месте стоят. И крест животворящий не помог!
Раздается пронзительный телефонный звонок. Иван в ужасе от него шарахается.
Гена: Да что вы все пугаетесь? Это же телефон!
Иван: Как ты его кличешь? Те-ле-фон?! Демон?
А.А.: (даже ему начинает надоедать пугливость Ивана). Ну вот, спять демон! Можете сами убедиться: ничего в телефоне страшного нет. Возьмите трубку… Вот эту черненькую. Ну да, эту!
Иван опасливо снимает телефонную трубку.
Голос в телефоне: Але! Але! Можно Архипа Архиповича?
Иван (в страхе): Ты где сидишь-то? (Озирается.)
Голос в телефоне (нетерпеливо): Я говорю, позовите Архипа Архиповича!
Иван (ужас его достиг последних пределов): Да где ты? Под столом, что ли? Свят, свят, свят! И под столом никого!.. Погубили демоны! Увы мне, Ивану Васильевичу, увы!.. (Горько плачет.)
А.А.: Да не плачьте вы, Иван Васильевич! Дайте лучше трубку! (Отбирает ее у Ивана.) Да! Я у телефона!
Голос в телефоне (сердито): Архип Архипович, вам звонят из детской редакции радио. Кончайте это издевательство!
А.А.: Простите, я не понимаю… О чем вы говорите?
Голос в телефоне: Как-о чем? У нас тут ваши слушатели телефон обрывают. Одна девочка прямо в голос плачет: зачем вы, говорит, этого бедного царя так мучаете?..
А.А.(сконфуженно): Вот как? Ну хорошо, хорошо… (Кладет трубку.) Видишь, Гена, что происходит? Тот Иван Грозный тебя до смерти напугал, а за этого, за несчастненького, уже наши слушатели заступаются…
Иван жалобно всхлипывает.
Ну что ж, раз такое дело, придется нам его в покое оставить. Пусть придет в себя.
И бедный Иван Васильевич остается один – приходить в себя, а наши герои снова возвращаются в кабинет профессора.
Гена: Архип Архипыч, а может, вы меня опять разыграли? Как тогда, с Митрофаном?
А.А.: Нет, Гена, не такой уж я любитель розыгрышей. Просто эти цари очень разные. У Лермонтова Иван страшен, коварен, жесток, но по-своему даже величествен. А у Булгакова он смешон и жалок.
Гена: Но ведь настоящий-то Иван Грозный наверняка был не такой, как у Булгакова! Иначе его разве прозвали бы Грозным? Значит, ваш Булгаков все выдумал!
А.А.: Не совсем. Булгаков хотел сказать, что даже самый жестокий, самый страшный человек страшен лишь потому, что уверен в своей безграничной власти над другими людьми. И потому, что эти люди своим рабским страхом в нем эту уверенность поддерживают. Но стоит ему оказаться среди тех, кто его не боится,– и он сразу же может стать совсем другим, смешным и жалким…
Гена: Молодец против овец?
А.А.: Вот именно! А против молодца-сам овца… И чтобы выразить эту мысль, Михаил Булгаков взял и перенес грозного царя в непривычную для него обстановку. Сразу слетели с него величественные одежды, а под ними обнаружился самый обыкновенный человек, трусливый, жалкий, напичканный суевериями…
Гена: А-а! Значит, тут дело не в том, что эти два Ивана – разные? Ну, так бы сразу и сказали! Теперь я понял. Значит, у Булгакова – тот же самый Иван, что у Лермонтова, да? Только теперь его в другую жизнь искусственно пересадили… Так ведь такое с кем угодно сделать можно. В непривычной обстановке кто угодно растеряется. Я вон тоже сперва как этого Ивана испугался!.. Архип Архипыч! Это нечестно! Выходит, вы меня просто перехитрили! Иван-то-один и тот же!
А.А. (такого оборота он не ожидал): Бог с тобой, Геночка! Я и не думал с тобой хитрить! Боюсь, что ты меня слишком буквально понял. Все-таки, что ни говори, а у Лермонтова и у Булгакова – два совсем разных образа. Два разных человека! Неужели знакомство с двумя Иванами тебя в этом не убедило?
Гена: Нет, не убедило! (И тут его осеняет.) А знаете, почему не убедило?
А.А.: Почему?
Гена: Да потому, что вы мне этих Иванов по очереди показали. По отдельности. А вот если бы вы их вместе свели,-это было бы другое дело. Как только они стали бы друг с другом разговаривать, тут мы бы и увидели, разные они или не очень… (Со вздохом.) Только такое, наверно, невозможно, чтобы сразу двух вместе…
А.А. (его честь изобретателя задета): Как это невозможно? У нас все возможно!
Гена (с воодушевлением): Неужели вы сейчас двух Иванов вместе сведете?
А.А.: Ничего нет проще. Только, во-первых, не Иванов – они мне, признаться, уже поднадоели. И, во-вторых, не двух, а гораздо больше!
Гена: То есть как-больше?
А.А.: Очень просто. Ведь в литературе немало случаев, когда один и тот же герой предстает во множестве обличий. Вот, например, Дон Жуан… Дон Жуан есть и у Мольера, и у Байрона, и у Пушкина, и у Мериме, и у Алексея Константиновича Толстого, и у Гофмана, и у Чапека, и у Блока, и у Брюсова…
Гена (перебивает его): Погодите, погодите… А при чем тут Дон Жуан? Иван Грозный – он ведь на самом деле жил. Это историческое лицо! А Дон Жуан-он же выдуман!
А.А.: Да как тебе сказать… Дон Жуан тоже существовал на самом деле. Он жил в Испании, в четырнадцатом веке. И подлинное его имя было Дон Хуан Тенорио. О нем сохранились кое-какие довольно достовернее сведения. Так что мы можем утверждать, что у всех Дон Жуанов был один, так сказать, первоначальный прототип.
Гена: А они сами-что, все разные?
А.А. (загадочно): А вот сейчас увидишь…
Он включает свою машину, и перед Геной появляется несколько человек довольно неожиданного обличья. Нельзя сказать, чтобы наш Гена был большим знатоком историй про Дон Жуана, но и он понимает: что-то тут не то. Незнакомцы одеты в простонародное платье, и говор их тоже никак не аристократичен.
Первый незнакомец: Я тебе доложу, братец ты мой, что хозяин мой – это величайший из всех злодеев, каких когда-либо носила земля, чудовище, собака, дьявол, турок, еретик, который живет, как гнусный скот, как эпикурейская свинья…
Второй: Ишь ты, не повезло тебе! Мой-то не таков! И он, ясное дело, не без греха, но добрый барин. Обходительный такой!..
Третий (гордо): Ну, я вижу, все ваши господа ничто перед моим! Вот мой господин прямо-таки благородный сеньор! Прямо скажу, человек чести!..
Четвертый: Ох, а мой, разрази его гром…
Но недоумение Гены достигает таких размеров, что он уже перестает слушать этих людей.
Гена: Кто это, Архип Архипыч? Неужели Дон Жуаны? Странные какие…
А.А.: Нет, Геночка, это пока что их слуги. Слуги ведь всегда норовят оказаться впереди своих господ…
Второй слуга (первому): Эх, бедняга ты, бедняга! Если уж твой хозяин даже жалованья тебе не платит, это последнее дело! Да как его зовут-то, мошенника такого?
Первый (мрачно): Дон Жуан, вот как…
Второй (изумленно): Быть не может! И моего так зовут!
Четвертый: Ох, и моего так…
Третий: Да вы что, с ума сошли? Это моего господина зовут Дон Жуан! Как вы смеете с ним своих разбойников равнять!
Первый (задет): Ну ты, потише, потише! Нечего чужих господ ругать!
Второй: Поганец эдакий! Вот мы тебе сейчас покажем!
Четвертый: Ох, покажем…
Вот-вот начнется потасовка. Но ее предупреждает появление господ этих слуг, то есть самих Дон Жуанов. Они и вправду очень разные: по возрасту, по внешности, по одежде.
Первый Дон Жуан: Эй, Сганарель! Брось палку! Я тебе говорю!..
Второй Дон Жуан: Лепорелло! Прекрати драку!
Третий (презрительно):
Простой народ, бездельники и воры,
А на дуэли бьются, как сеньоры…
Четвертый: Ха-ха-ха! Неплохо сказано! Вашу руку, сеньор! Как ваше имя, позвольте узнать?
Третий (гордо):
Я – Дон Жуан, искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Я жажду новых стран, иных цветов,
Наречий странных, чуждых плоскогорий.
Первый: Какое совпадение! И меня зовут Дон Жуан! Правда, я не ищу никаких островов. Я вполне доволен тем островом, на котором поселил меня Мольер,– Сицилией!
Второй: Представьте, и я Дон Жуан! Но я живу в Севилье, в Испании! Меня так и зовут– «Севильский обманщик»! Забавно, не правда ли?
Третий (изумленно):
Вам эта кличка кажется забавной?
Не стыдной? Не позорной? Не бесславной?
Второй (беспечно): Ба! Пусть зовут как хотят! Тем более… между нами… они имеют кое-какие основания! Ха-ха-ха!
Четвертый (миролюбиво): Не ссорьтесь, господа! Мы все далеки от идеала! Должен вам сказать, что где бы я ни бывал – в Англии, в Турции, в России…
Третий (не дослушав):
Простите, я скиталец, но впервые
Я вижу побывавшего в России!
Четвертый: Да, мне пришлось побывать и там, на севере! Я даже был лейтенантом русской армии и брал Измаил под водительством самого Суворова! (Таинственно.) Я был принят при дворе! И сама императрица… впрочем, молчание!
Первый: Отчего же молчание? Повеселите нас рассказом о ваших приключениях!
Пятый (он не проронил до сих пор ни слова): Ради бога, не надо говорить о любви! Я все еще не могу пережить мою разлуку с донной Анной.
Второй: С донной Анной? Гм… Знакомое имя…
Пятый: О боже! Воспоминания мучат меня! Я так и вижу снова тот момент, когда донна Анна была готова подарить мне поцелуй…
Второй (жадно): Ну, ну, ну! И что же?
Пятый (пылко): Как-что? Ведь она же думала, что я не Дон Жуан, не убийца ее мужа, а некий дон Диего!
Первый (с искренним удивлением): Ну и что такого?
Пятый (непонимание, которое он встретил, приводит его в растерянность): Я вас не понимаю… Да ведь сама мысль, что она будет любить меня, принимая за какого-то Диего,– сама эта мысль была мне нестерпима. Нет! – решил я. Пусть лучше ненавидит! Пусть убьет! Лишь бы не лгать любимой женщине!
Второй (присвистнув): Ну и ну! Да какая вам разница, чудак! Пусть себе принимает вас за Диего! Ведь целовать-то она будет вас! Ну нет, я в таких случаях не терялся!
Первый: Да, признаюсь, это какое-то чудачество. Любовь – это ложь! Это игра! Что до меня, то я всегда просто играл, холодно наблюдая за страданиями женщины, словно она всего лишь муха, попавшая в паутину…
Пятый (хватаясь за шпагу): Мерзавец! И ты еще смеешь носить благородное имя Дон Жуана?
Первый (холодно): Простите, сударь, но я имею на это имя больше прав, чем вы. Спросите у любого, что такое Дон Жуан. И вам ответят: холодный, расчетливый сердцеед. Дон Жуан-это я, а не вы!
Пятый: Ты лжешь! Дон Жуаном имеет право зваться лишь тот, чье сердце горит любовью! Защищайся!
Ссора стремительно перерастает в дуэль. Скрещиваются шпаги. И Архипу Архиповичу приходится выйти из роли простого наблюдателя.
А.А.: Господа! Я умоляю вас!..
Пятый: Отойдите, сударь! После того, что выяснилось, нам двоим нет места на земле!
А.А.: Я прошу вас! Подумайте обо мне! Каково мне будет сознавать, что это из-за меня одним Дон Жуаном стало меньше?
Пятый (вкладывая шпагу в ножны): Благодари этого чужеземца, презренный! Ты обязан ему жизнью.
Первый (тяжело дыша, со злобой): Мы еще встретимся…
А.А. (словно после тяжелой работы): Уфф! Ну и дела…
Гена: Архип Архипыч, а почему Дон Жуанов только пятеро? Вы же говорили, что их больше…
А.А. (с подлинным ужасом): Тебе мало этих?!
Гена: (жалобно). Вы же обещали!
А.А. (смирившись, но не ожидая от этого предприятия ничего хорошего): Ну что ж, коли обещал… (Включая машину.) Так… минуточку… Гм… Что такое?
Гена: (подозревая, что это штучки Архипа Архиповича): Что, опять заело?
А.А.: Да нет, не должно бы… А, понятно! Для такой большой трансмутации, должно быть, маловато энергии, Включаю на полную мощность!
Он щелкает переключателем, и в тот же миг раздается отчаянный вой сирены.
Гена: Архип Архипыч, что это с машиной?
А.А. (сокрушенно): Сигнал тревоги.
Гена: А почему?
А.А.: Потому, что машина за нас тревожится. (Ласково.) Она ведь у меня умная…
Гена: Почему это она вдруг тревожится?
А.А.: Потому, что мы с тобой, очевидно, решили перейти границу, допустимую техникой безопасности. Вот она нас и предупреждает, чтобы мы этого не делали.
Гена: И что же теперь?
А.А.: Думаю, что придется нам с ней согласиться.
Гена (разочарованно): Ну почему?
А.А.: Потому, что она права. Подумай сам, если появление пятерых Дон Жуанов чуть не кончилось кровопролитием, что стало бы, если бы они появились тут все…
Гена: Подумаешь! Велика разница, пять или там десять…
А.А.: Вот как? Ты думаешь, что Дон Жуаны – такая малочисленная компания?
Гена: Ну пусть пятнадцать…
А.А.: Больше, Геночка.
Гена: Ну двадцать!
А.А.: Нет, мой друг. Мировая литература насчитывает больше ста пятидесяти Дон Жуанов!
Гена (он просто потрясен этой цифрой): Ста… пятидесяти?
А.А.: Представь себе! И все-разные! Есть среди них и очень симпатичные: романтические герои, искатели идеальной любви. Прямо не Дон Жуаны, а Ромео! Есть настоящие рыцари. Есть даже-ты не поверишь – одна переодетая женщина…
Гена: Не может быть!
А.А.: Тем не менее это правда. Но эти-то как раз не слишком опасны. А вот большинство Дон Жуанов – те просто форменные разбойники. Ничего у них нет святого, любого они могут обмануть, а то и убить. И ведь у каждого-свои хитрости, свои уловки. От каждого жди какой-нибудь особенной каверзы… Нет, Геночка, машина правильно сделала, что не послушалась нас с тобой. Было бы этих Дон Жуанов пять или десять… да хоть бы даже и двадцать, – мы бы с тобой рискнули. А сто пятьдесят… (Безнадежно машет рукой.) Нет, тут уж ничего не поделаешь. Придется тебе поверить мне на слово.
Гена: Да я верю. Только мне вот что непонятно: а зачем писатели так поступают? Почему у них все Дон Жуаны такие непохожие?
А.А.: А ты сам как думаешь-почему?
Гена (подумав): Ну, наверное, писатель так делает, чтобы как-нибудь пооригинальнее написать. Не так, как у других.
А.А.: Что ж, и так бывает. Но главная причина все-таки не в этом. Понимаешь, настоящий писатель ставит героя в те или иные, порою даже причудливые обстоятельства и выдумывает его на свой лад, чтобы выразить правду. Он хочет понять загадку именно этого характера, понять его тайные пружины. И он иногда так точно постигает законы, управляющие характером, что может не только вывернуть героя, как говорится, наизнанку, но больше того: может даже предсказать, что с этим человеком случится позже, к каким победам или поражениям приведет его логика развития характера…
Гена (с сомнением): Вы что же хотите сказать? Что писатели предсказывать умеют?
А.А.: Да! Умеют!
Гена: Ну, это вы шутите!
А.А.: Не шучу. Ты сам это поймешь во время нашего следующего путешествия. (Таинственно.) А начнем мы его…
Гена: С чего начнем?
А.А.: С бала!
Гена: (уж этого он никак не ожидал). А что нам там делать? Танцевать, что ли? Да я даже и не умею…
А.А.: Ничего, дело нам там найдется. В общем – до встречи на балу!
